***
Бюро судебно-медицинской экспертизы — четырехэтажный лабиринт, по которому бродили люди в халатах и хирургических костюмах. Кто-то бегал туда-сюда с папками, документами, какими-то листами. Кто-то монотонно выполнял свою работу. К секционным залам Давид ни разу не приближался, не полагалось даже ему. Да и не горел он желанием смотреть на вскрытые трупы и внутренние органы в отдельных контейнерах. Работали здесь настоящие профессионалы, которые четко и без тени сомнения выполняли свою работу. Каждый знал свои обязанности и распорядок. Врачи — люди с холодной головой и золотыми руками. Даже трупы надо уметь ювелирно вскрывать. Давида никогда не привлекала медицина. Слишком скучно и занудно. Он больше половины слов в их разговорах не понимал. Если бы хотел понять, то пришлось бы ходить с огромным словариком медицинских терминов. Более того, химия даже в школе его не впечатляла. Так что выбор был очевиден — куда угодно, только не в медицину. Ему сулили светлое будущее в физике или математике, склад ума позволял. Но Эйдельман выбрал что-то новое и отстраненное от своей семьи. Армия и академия МВД сделали из него солдата, майора, оперативника. Человека, которым он хотел быть. Расписавшись на проходной, мужчина снял куртку и поднялся на нужный ему этаж. Все кабинеты были пронумерованы, но в таком странном порядке, что он не с первого раза нашёл необходимый ему кабинет. — Михаил Николаевич? — он постучал в дверь, после вошёл в светлый и просторный кабинет. Он ничем не отличался от общих коридоров в организации. Но за белыми дверьми иногда скрывались настоящие медицинские ужасы, которые он не хотел бы лицезреть. — Давид, проходи, дорогой, — мужчина в белом халате указал рукой на стул. Майор кивнул, аккуратно повесил куртку на спинку стула и протянул руку в знак приветствия, — спасибо, что приехал. Но боюсь, что комиссию даже ты не сможешь уговорить. Они непреклонны. Слишком долго сотрудника нет на месте. Отпуск не оформлялся, сам понимаешь. — Конечно, Михаил Николаевич. Но для неё это увольнение — билет в один конец. Если все будет официально, она уже никогда не вернётся, — слова подбирались с трудом. Они врезаются в глотку, рвут трахею, царапают небо при каждой попытке заговорить. Слова раздирают изнутри. В горле комом застревают, в носу предательски щекочет. Давид моргает часто-часто, сгоняет пелену с глаз. Слова режут без ножа. Холодной сталью проходятся по нежной коже. Режут до плоти, до сухожилий, до костей. Его бросает то в жар, то в холод. В кабинете становится невероятно душно. Он смотрит на наручные часы, невольно копирует её жесты. Переводит взгляд на Савицкого. Ищет ответ в его глазах. Молчаливо умоляет найти выигрышную комбинацию, вариант, который поможет выбраться из болота отчаяния. Но ответа не находится. Его просто не существует. — У неё есть два-три дня на принятие решения. Дальше мы с Виктором Владимировичем будем бессильны. Каким бы гением она не была, — Давид кивает. А что ему говорить? Что он пытался? Пытается до сих пор? Стучит в дверь, которая не открывалась уже несколько недель. Смотрит на открытые окна восьмого этажа, на дым, что выходит из него. Круглосуточно мониторит социальные сети. Пытается хоть что-то понять. У него нет шансов выиграть эту битву. Ни единого.***
— Платонов Николай, — Кирилл протягивает мужчине папку и чашку с кофе, где сахара больше, чем самого кофе. Давид так пытается перекрыть навязчивую горечь, что оседает глубоко в пищеводе, мучает еще целый день, — совладелец финансового холдинга. Это постоянный клиент Марии Лавровой, проститутки. — Два дня назад она уехала с ним? — Да. Но что интересно, Платонов уезжал в командировку. И должен был вернуться только сегодня. Но его телефон появился в городе ещё трое суток назад, — Давид допивает кофе залпом, слишком сильно сжимает картон папки в руке. Нервы сдают. Разум затуманен, — Давид, все настолько плохо? — он поднимает глаза на друга. В глазах вопрос, — ты весь на нервах, ногой по полу стучишь. А ты так никогда не делаешь. И правда. Руку на собственное колено кладёт, чувствует тремор. Унять его получается не сразу. — Да, все не очень хорошо. А где сейчас Платонов? — Я без понятия, — на выдохе говорит Евстигнеев, усаживается рядом с товарищем, — его телефон отключился вместе с телефоном проститутки в соте массажного салона. И больше не включался. Но у него есть жена — Платонова Светлана. И партнёр по бизнесу — Владимир Розин. — Скинь адрес фирмы, пожалуйста. Сгоняю к ним в офис. — Поговорить не хочешь? — Нет, — отрезает Эйдельман, — жду адрес. Он вылетает из здания отдела с такой скоростью, что чуть не сносит местного криминалиста. Давид жадно глотает прохладный воздух, трёт виски, пытается контролировать собственное тело, но у него плохо получается. Паника охватывает грудь. Дышать становится труднее. Давид Эйдельман не ругается матом, не переносит запах табака, не теряет контроль. Давид — закаленная сталь. Везде, где нет мыслей об одной девчонке.Вы:
У нас три дня, чтобы вытащить её из квартиры. Буду сегодня вечером. Захвати сигареты.
Остаётся ждать ответа. Приходит сообщение от Кирилла с адресом фирмы. Давид пересылает координаты Черкасову и идёт в сторону своего автомобиля. Расследования были его слабостью первые несколько лет. Будучи стажером, который только окончил академию, ему все казалось безумно интересным. Убийства, преступления. На допросы он смотрел с неописуемым восторгом, стараясь запомнить, буквально впитать в себя, все фразочки следователей. Работа была чертовой манией, но только первые годы. Потом мания превратилась в простое желание помогать людям. Ловить преступников в роли оперативника оказалось не так интересно, как быть следователем. Но он сам пошёл на это, так что отступать смысла уже не было. Он больше нигде себя не видел, кроме как в полиции. Желание помогать быстро превратилось в монотонную рутину из заполнения бумаг, ночных выездов на поножовщину на другом конце города где-то в подворотне, на бестолковые допросы подозреваемых и ещё более бестолковые опросы свидетелей. Полезного вообще мало. У него уже давно залегли глубокие синяки под глазами от хронического недосыпа, кофеин стал хорошим другом, а архив МВД — постоянным местом жительства. Перекладывать бумаги с места на место — главное занятие на каждый день, почти ритуал. С этого начинался рабочий день отдела, этим он заканчивался. А в перерывах они мотались по всему городу за преступниками, свидетелями и потерпевшими. И вот сейчас он на рубеже. Вся его жизнь превратилась в странную вакханалию из работы и мыслей о своём. Ничего высокого, просто бытовое. Что лучше приготовить на ужин — и будет ли вообще на это время, на сколько завести очередной будильник, как добиться расположения одной маленькой ворчливой девочки, которая закрылась в своей квартире. Вопросы разрывают его разум на мелкие части. Так, что даже ювелирный нейрохирург не соберёт. Как и психиатр. Давид отрицает тот факт, что ему нужен специалист психиатрического профиля. Ему скорее требуется вернуть свою прошлую жизнь. В которой он живет не один, где дома всегда звучит тихая, но приятная музыка, где его любят. Не хватает чужого тепла и чужих рук, которые так трепетно и нежно обнимают, что начинает щемить в сердце от любви к этому человеку. Сейчас в его душе чёрным дёгтем разливается пустота и отчаяние. Все, что он может чувствовать в данной ситуации. Давид заходит в бизнес-центр, где находится офис Платонова и его партнера по бизнесу. Ему хочется верить, что с Платоновым все хорошо. Просто-напросто не хочется возиться с ещё одним трупом. В нем говорит тупой цинизм, но что он может с этим сделать. Просто лишней работы не хочется. — Здравствуйте, — он проходит в кабинет после вежливого стука вместе с Черкасовым. Тот старается держаться поближе к выходу: опять напился, — майор Давид Эйдельман, капитан Сергей Черкасов. — Вы по поводу моего мужа? Он не берет трубку, — говорит женщина, что стояла у рабочего стола Розина. — Светлана? — уточняет Давид. Получает одобрительный кивок, — да, мы не можем его найти. Считаем, что он может быть свидетелем в одном деле. — С ним точно что-то случилось, — говорит Розин, вставая из-за своего стола, — у нас сегодня была очень важная встреча с новыми инвесторами, которую мы готовили около полугода. Он бы не пропустил такое по доброй воле. — Я поеду домой, не буду вам мешать, — она на прощание обнимает Владимира, идёт к выходу. Черкасов тут же активируется: — Я провожу Вас, — он кивает Давиду и выходит вслед за женщиной. Майор прикрывает дверь поплотнее, смотрит на Розина секунд десять, подбирает слова. — Скажите, пожалуйста, Платонов мог загулять? Он вернулся из командировки раньше, чем планировал. — Спрашиваете, есть ли у него любовница? — ухмыляется мужчина. Давид опускает взгляд. Он был не большим любителем копаться в чужом грязном белье. Ему не нравилось вытряхивать все омерзительные подробности личной жизни свидетелей и других фигурантов дел. Но сейчас это правда было важно, — Да, он мог загулять. Мог напиться, снять девочку, но не в ущерб собственному бизнесу. Чтобы он пропустил встречу, да такую важную — никогда. До сегодняшнего дня ничего подобного не было. — С кем не бывает, — хмыкает Давид. Вспоминает Сергея, который вечно был пьян, даже во время самых серьезных уголовных дел, даже когда они работали бок о бок со смежниками. Он тогда даже сильнее обычного напивался. Оправдывал это своей явной нелюбовью к федералам. — С ним не бывает. Точно что-то случилось. Светлана беспокоится, я тоже. Вся фирма на ушах стоит из-за этой ситуации. — Не знаете, есть ли у него квартира для подобного рода встреч? — Давид глушит свою ухмылку, потирает подбородок в таком привычном для него жесте. — Ну, я с ним его личную жизнь не обсуждаю, — но по хитрой усмешке майор все понимает. Ему неприкрыто врут. — Да ладно Вам, говорите адрес.***
— Слышишь, вода шумит? — говорит Черкасов, войдя в квартиру. Это было любовное гнездышко Платонова. Здесь он «отдыхал» от семейной жизни и бизнеса. Давиду было немного мерзко в душе, в плане измен он был крайне принципиальным человеком. Но сейчас не время для осуждений. Они на работе. Здесь все эмоции уходят в дальний ящик. — Ага, — бурчит Давид, проходит вперёд. В спальне — расстеленная кровать, на журнальном столике стоят фрукты, открытая бутылка шампанского, два фужера, — и что тут произошло? — В ванной, — Сергей указывает на дверь, из-за которой раздавалось журчание. Дверь легко открылась. И они увидели то, чего так сильно боялись. В ванной лежало тело. Уже слегка сероватое, в воздухе витал неприятный запах гнилой плоти. Кран был включён, но вода уходила в открытый слив. Наверное, если бы он затопил соседей — тело бы нашли раньше. — Вызывай следаков с криминалистами, — говорит Давид, стараясь не наступить на мокрые следы на полу. Привычка оперативника — быть аккуратным. Ничего не топтать, не ломать, не передвигать. Когда приедут следователи — должна быть точно такая же картина, как и до приезда оперов. А то будет ужасная ругань.***
Криминалисты передали тело в бюро СМЭ, собрали улики и разъехались. Давид уехал ещё раньше, оставив Черкасова разбираться со следователями. У него не было желания пересекаться с этими людьми, да и времени не было. Поэтому он, нервно поглядывая на наручные часы, гнал в сторону серого высотного дома. Лишь бы все было хорошо. Лишь бы было как раньше. С запахом табака, цветов, чернильных ручек. Со скрипом дверей, тихим топотом, классической музыкой. Со вкусом вишни, сладкого миндаля, кофейного ликера. Возле подъезда его уже ждал Севастьянов. Высокий парень в темном пальто, с сигаретой в зубах. Возле него стояли пакеты с продуктами. Давид приметил там блок сигарет. Такие привычные Marlboro Gold в белой пачке. — Привет, ты долго, — он пожимает руку Давида в знак приветствия, поднимает пакеты с асфальта. — Извини, у нас тут три трупа за сутки, замотался. Ты как? — Отлично. Два часа назад оперировал два ножевых, открытый перелом голени, — он говорит буднично, с нотками усталости. Давид улыбается слабо. Ему нравится этот вечный оптимизм суровых травматологов. Именно им был Артём, — ты взял ключи? Вряд ли нам откроют, — он тоскливо смотрит на дверь парадной. Давид достаёт ключи из кармана, открывает дверь. Они поднимаются на восьмой этаж, встают перед чёрной железной дверью. Артем из приличия жмёт на звонок, но с другой стороны не раздаётся ни звука. Тишина немного пугает. Хотя, нет, не так. Она пугает сильно. Словно за этой дверью нет жизни. Он открывает дверь своими ключами. У него этот комплект на всякий случай. Все это время он держал их дома, никогда не брал с собой. Боялся нарушить личное пространство владельца квартиры. Но сегодня все иначе. Сегодня — предел. В квартире темно и холодно. Свет выключен во всех коридорах и комнатах. Плотные матовые двери закрыты. Слышен свист сквозняка — где-то открыто окно. Пахнет кофе и сигаретами. Давид вдыхает воздух, наполняет им лёгкие. Он такой родной, приторный, почти душит его. — Думаешь, она вообще тут? — Артём говорит шёпотом. Сам не знает, почему. Просто в доме такая звенящая тишина, что ему страшно ее нарушать. Ставит пакеты с продуктами на пол, стягивает ботинки, пальто, — я пройду на кухню, оставлю пакеты. — Да, хорошо, — Давид тоже убавляет громкость своего голоса. Снимает одежду, вешает на крючок. Аккуратно шагает по длинным коридорам огромной квартиры. Идёт к одной двери, его последней надежде. Если не там, то, скорее всего, нигде. Двери не пропускают свет, а внутри квартиры отличная звукоизоляция, так что снаружи хуй поймёшь, есть ли кто-то в комнате. Он стучится — чистой воды условность — и открывает дверь первым. В комнате горит слабый свет от настольной лампы, открыто окно. Он замечает все знакомые, но позабытые детали. Книги, сложенные ровными стопками на стеллажах, рабочий стол, заваленный бумагами, папками. Он замечает бутылки с кофейным ликёром, что стоят в углу. Полные, запечатанные. Пачка сигарет на столе, переполненная пепельница. Все такое привычное, откровенно привычное. Словно он у себя дома. Останавливает свой взор на небольшом диване. Он не помнит, зачем он вообще стоит в кабинете-библиотеке. Но сейчас из-под белоснежного одеяла выбивался каскад каштановых волос. Темных, шоколадных, почти чёрных. Слегка вьющихся, но до жути мягких. Давид уверен, что от них пахнет мятным шампунем и табачным дымом. Так пахнет она. Его не замечают. Давид не посмел потревожить сон хозяйки квартиры, поэтому, тихонько прикрыв дверь, он направился на кухню. Артём раскладывал продукты в холодильник. Библиотека отличалась своей чистотой. А вот остальная квартира была в разрухе. Мусорные пакеты, забитые шприцами, ампулами, пачками сигарет, бутылками из-под вишневой минералки. На столе — десяток грязных кружек. Ужасно сильно пахнет переваренным кофе. На плите — турка, покрытая налётном молотого кофе. — Она спит, — тихо говорит мужчина, оповещая Артема, что все хорошо. Паника слегка отступает, — не хочу ее будить. — Прости, не смогу дождаться. Мне надо ехать домой, сам понимаешь, — он поднимает руку, показывая Давиду наручные часы. И правда, стрелки часов отмеряли десятый час вечера. Все уже дома, со своими семьями. И Артёму пора. — Конечно. Я останусь. Возможно, после такого наглого взлома меня сюда вообще не пустят. Захватишь мусор? — Без проблем. Удачи. Эйдельман провожает друга, закрывает за ним дверь и идёт на кухню, чтобы помыть посуду. Стягивает с себя рубашку, закатывает рукава кофты и складывает все чашки в раковину. На всю домашнюю рутину уходит минут сорок. За это время он разгребает кухню, немного прибирается в ванной комнате, варит свежий кофе, вытряхивает все окурки из кухонной пепельницы. Он сидит за столом, пьёт кофе, когда к нему выходит хозяйка квартиры. Заспанная, сонно потирающая глаза, в огромной домашней футболке, пижамных шортах. Она поправляет длинные локоны, пытается сфокусировать взгляд. — Давид? — ее голос охрип после сна. Она кашляет, обнимает себя руками из-за холода, — какого хуя ты тут делаешь? Я же просила не приезжать. — Прости, — он выставляет руки вперёд, словно сдаётся, — я волнуюсь за тебя. Артём привёз продукты, сигареты, — Давид кивает на блок сигарет, — хотел просто увидеть тебя. — Увидел? А теперь выметайся из моей квартиры, — она не повышает голос. В этом вся она. Голос — холодный металл. А темно-зелёные глаза прожигают до глубины души. Это действует на людей куда лучше, чем крик. Особенно, если знать, кем она работает, — не хочу слушать твои нравоучения о моей жизни, о работе. О том, как сильно ты меня любишь, как не хочешь, чтобы я рушила свою жизнь. Я все это слышала миллион раз. С меня хватит. — Я не буду, — он поднимается со своего места, но не подходит, — пожалуйста, поговори со мной. Я хочу знать, что ты в порядке. Не буду говорить о работе, о делах, о бюро. Ни о чем. Мне просто важно, чтобы с тобой все было хорошо. Прошу тебя. И он бы встал на колени. Перед ней — точно, без сожалений и оправданий. Без капли стыда и смущения. Он бы бросил весь мир к ее ногам, лишь бы выудить слабый смех, полуулыбку на искусанных губах. Ему хватило бы искры в помутневших от слез глазах. — Ты же знаешь, что со мной все хорошо. Нечего ломиться сюда каждый божий день. У тебя работы нет? У Артёма? — Ты нам важна, — в голосе сквозит отчаяние. Если она прямо сейчас уйдёт, развернётся на пятках, то все кончено. Она выгонит его, даже не посмотрит вслед, — пожалуйста, можно я останусь? Я отниму немного твоего времени. Пожалуйста, Ева. Голос ломается на ее имени. Она сама вздрагивает, распрямляет плечи. Ее глаза влажные как ночь. Девушка шмыгает носом и сдаётся. Бесповоротно. Давид принимает ее в свои тёплые объятия, гладит по волосам, касается плеч, целует в макушку. — Я люблю тебя, Ева. Пожалуйста, не закрывайся от меня. Ты же знаешь, что я не умею тебя осуждать. Я ничего не скажу, приму любое твоё решение. Просто будь рядом, пожалуйста. Родители с ума сходят, — она складывает свои руки на его спине. Мнёт кофту в своих пальцах. Он чувствует ее горячие слёзы на своей груди, обнимает за дрожащие плечи. Ему больно, что она плачет. Что она разбита. Ему хочется выть. Но сейчас она рядом. Как раньше.