По тонкому льду

— Ты не пойдешь туда одна, — хмурится Даня. Заведение, возле которого он остановился, выглядит крайне сомнительно: у входа охранник, по виду напоминающий больше бандита времен девяностых годов, рядом курят какие-то малолетки, часть из них явно обдолбаны чем-то, выходящим за рамки закона. Из-за приоткрытой двери грохочет музыка. Девица пьяно жмется к высокому парню, тот беззастенчиво лапает ее зад и, придерживая за затылок, заставляет затянуться своей сигаретой. Сперва ему кажется вообще, что это Аленка — мелкая, блондинка, по пропорциям похожа… Потом, присмотревшись, он с каким-то облегчением понимает — не она. Не хватало еще морды бить. — Она не выйдет оттуда с тобой, — возражает Аня, — Еще увидит тебя раньше, чем мы подойдем и сбежит куда-нибудь, не дай Бог. Вдруг, там темно, вдруг людей много, мы же не знаем! Потом с собаками ее искать? — Ну, ты посмотри на местный контингент! — он осуждающе кивает на столпившуюся у входа молодежь. Молодежь, ага. Любой из них старше его Ани на год-два минимум. — Обычные студенты, Дань, — фыркает эта невозможная девчонка, — Успокойся, не строй из себя святошу! — она веселится, заметив, какими взглядами он сопровождает пьяную парочку. — Если не справишься за пять минут, я зайду следом, — чуть-чуть отступает от изначального плана мужчина. Аня смотрит на него, точно на какого-то несмысленыша — примерно так же, как иной раз на своего папу и говорит тем же баюкающим всяческую бдительность тоном: — Ладно, ладно, паникер! Потом не удерживается и хихикает: — Как будто, чесслово, тут бордель и наркопритон. — Такое чувство, что так оно и есть! — соглашается Даня. Никак не может отвести глаз от этой парочки. Когда, с каких пор, все успело настолько опротиветь? Почему эта картинка выглядит, как отвратительная сцена в кино, от которой внутри все горит стыдом, а рука сама собой тянется переключить на другой канал? — Не говори, что ты не был в борделях и наркопритонах! — у нее на губах играет снисходительная полуулыбка. — Что мне там делать? — бурчит он. Становится неуютно. Как будто бы он сейчас должен доказывать ей, что не верблюд. Оправдываться за прошлое, убеждать ее — банально, пошло, неубедительно убеждать, что она особенная, что с ней все по-другому, совсем не так, как с теми, с кем гулял по барам и снимал посуточные апартаменты. Но с ней не по-другому, вернее, он с ней не другой. Тот же самый человек, глупо и нечестно теперь отказываться от себя. Любовь не меняет — в том смысле, что не наделяет какими-то принципиально новыми качествами. Меняются только ориентиры и ценности. Выборы делаются другие, да и все. Но Аня, кажется, не ждет от него оправданий и гнет в другую сторону: — Мне было 15 лет, и куда ты меня отвел? В казино! Даже не смей после этого утверждать, что ты приличный человек. — Ты просто фартовая, мне везде с тобой везет, — улыбается он, — И вообще, это непростительное упущение — приехать в Лас-Вегас и не побывать в казино. — Я была в Вегасе, а это всего лишь московский бар, полный пьяных студентов. Я в состоянии вытащить оттуда свою подругу-алкоголичку, посадить ее в нашу машину и дальше командуешь ты, хорошо? Она невозможно очаровательна, когда заглядывает в глаза, нарочно так, чтобы смотреть из-под ресниц снизу вверх. И улыбка всегда невинная-невинная. Интересно, она правда считает его настолько уязвимым, настолько бессильным перед этими наивными манипуляциями? По крайней мере, ему всегда кажется, что он не сдается всерьез, а просто играет в поддавки, не очаровывается в самом деле, а милостиво позволяет себя околдовать. Как будто бы каждый раз есть выбор, и он выбирает одно и то же: с удовольствием шагает в сладкий плен. И хочется рассмеяться от этой ее улыбки — она-то чувствует себя полноправной победительницей! Пусть, пусть радуется, все равно главный приз достается ему. Все же ради поцелуя, так? — Это вишневый? — у нее губы вымазаны чем-то блестящим и невозможно сладким, и это сладкое остается головокружительным послевкусием во рту. Когда только успела? Собирались же вместе, при нем, вроде, одевалась, красоту наводила… Мысль волнительная, тягучая, приятная. — Это просто блеск, Даня, — опять смотрит, как на дурачка, — У них не бывает вкусов. — Он точно-точно вишневый, — возражает мужчина, — Ужасно вкусный. Аня презрительно фыркает — точно, дурак, мол. Потом он наблюдает, как она поправляет смазанный блеск, хмурясь, рассматривает себя в лобовое зеркало и украдкой пробует язычком аппликатор. Его тянет заржать, конечно, но это разрушит все очарование. Если сделать вид, что ничего не заметил, то, может, она будет делать так каждый раз. — То есть это уже наша машина? — шутливо уточняет Даниил. — Пока да. Получу права… Почему-то им обоим нравится эта дурацкая игра. — Не продолжай, — он картинно закатывает глаза и вздыхает. — Как скажешь, — второй за вечер невинный взгляд из-под ресниц, — Я пошла! — Я тебя еще не отпустил! — Ты же не хочешь услышать продолжение? — Аня делает большие глаза, всем видом давая ему понять, что сейчас пообещает нечто по-настоящему ужасное, — Про розовые чехлы на сидения… Все, Дань, засекай пять минут. Он не без тревоги провожает ее взглядом. Просто сидеть и ждать сил нет — выходит из машины и гипнотизирует глазами дверь, за которой она скрылась. Охранник, главное, глазом не моргнул — впустил. Видимо, это здесь нормально, пускать малолетних девочек без паспорта. Первым порывом ему хочется махнуть сразу за ней следом. Усилием воли мужчина останавливает себя. Уговор есть уговор. В конце концов, это просто бар. Можно хотя бы для приличия выждать не пять минут, а, скажем, три с половиной — и идти. Но Аня в самом деле справляется быстро — он сталкивается с обеими девушками нос к носу почти на выходе из бара, только перешагнув порог. Аленка замечает тренера сразу же и замедляется, тянет руку подруги назад, упираясь, как ребенок. — Ты сказала что будет таксиииии! — пьяно завывает она. Вот. Докатился. Собственных учениц по притонам собирает. В разгар олимпийского сезона. Аня еще смотрит на него серьезно и качает головой. Не ори, мол. Ага! А сама, главное, не выдерживает и огрызается: — Дура, кто бы меня отпустил в такое время на такси! — Я с ним никуда не поеду-у-у! — воет Алена. — Ань, быстрее, на нас люди смотрят, еще узнают, не дай Бог, — на вторую девушку он старается вообще не смотреть. — Что я сделаю с ней! — психует она, — Алена! Алена, хватит ныть, скажи, где твоя куртка и мы поедем. — Куртка? — глупо уточняет Косторная. — Куртки на плечиках, — услужливо подсказывает девушка-хостес. — В чем ты пришла, помнишь? — Аня озадаченно рассматривает два ряда висящих вплотную курток. — Я не пойду, не пойду! — улучив момент, Алена вырывает у нее свою руку, разворачивается, непонятно на что надеясь — разве что в туалет от них улизнуть и там навеки закрыться. Даня даже позволяет ей сделать пару шагов, запнуться, зашататься, потом резко хватает за плечо и разворачивает к выходу. — Все, идем! За курткой, похоже, приедем завтра. Ноги переставляй, давай, живее. — Садись там с ней! — коротко приказывает он, кивая на заднюю дверцу. Аня хмурится: — Я ненавижу ездить сзади, и ты это знаешь. — Аня, блин, это не наказание! Ты посмотри на нее! — Алена безжизненно распласталась по сидению, — Ее наверняка будет тошнить, мне, знаешь ли, не хочется потом машину отмывать. Сядь там, пожалуйста, и держи пакет наготове. — Ладно, — соглашается девушка. Опасения подтверждаются сразу же — Аня еле успевает ухватить подружку за волосы и ткнуть лицом в раскрытый пакет. Даня включает музыку, чтобы не так отчетливо слышать рвотные позывы. От запаха, конечно, все равно не помогает. — Я правильно понимаю, что мы это восьмое чудо света везем к тебе домой? — на всякий случай уточняет он. — Правильно, — не очень-то уверенно подтверждает девушка, брезгливо морщится, завязывая узлом пакет, — Блин, жалко, что нельзя остаться у тебя… Родители от такого точно охренеют. — Да уж, вот теперь-то мне обеспечен успех у твоего отца… — вздыхает мужчина. — А что, вы ему не нравитесь? — встревает Косторная. — Не дыши сюда! — возмущается он, — Тебя вообще кто спросил? Аня осуждающе качает головой и хмурится ему в переднем зеркале. — Нравится, — машет рукой она, — Папа просто выпендривается. Давай, поедем уже, а то время… Даня с опаской смотрит на часы. Половина одиннадцатого. Как раз в этот момент телефон начинает вибрировать. — Вот! — взглянув на экран, несчастным голосом сокрушается он, — Звонит! Хочешь поговорить? — предлагает мобильник Ане. — Давай, поговорю, — неожиданно легко соглашается она. — Пап! Приветик! — Даня закатывает глаза. Ну что за актриса! Только тут сидела, нервничала, а как с папой говорить — так захлопала ресничками и в голосе сущий эфир. — Мы едем домой. Даня за рулем, он не может отвлекаться, — она машет ему рукой, заводись и выезжай, мол, чтобы машина правдоподобно шумела, — Да, я помню, что ты просил приехать к десяти. Да-да, не ты, а мама, конечно. У нас непредвиденные обстоятельства. Я звонила маме, она не передала? А, тебя надо лично уведомить… Конечно, пап, я включу тебя в официальную рассылку. Буду отправлять информацию о своем местоположении всем ответственным лицам. Я не ерничаю! В таком тоне я с тобой общаться не собираюсь! Будем через полчаса, пока! — заканчивает разговор она весьма решительно и сердито. Мужчина аж вздрагивает. — Нихуя себе она чешет… — вслух удивляется Алена. — Косторная, я тебе рот промою с мылом, — хмуро угрожает он. Настроение неумолимо портится — напрягает предстоящая встреча со Стасом, раздражает кисловато-тухлый запах с заднего сиденья, еще Аня, видно, решила, что он должен быть молчаливым образцом толерантности и понимания — то взгляды свои, понимаешь ли, бросает в зеркало, то теперь вслух осаждает его: — Дань, ты через слово сам ругаешься на катке. — Даниил Маркович! — раздраженно напоминает он. Тоже строит ей рожу в зеркале: ну договаривались же, при подружках — не Данькать ему. — Извините, конечно, Даниил Маркович, — издевательским тоном исправляет она саму себя. Красноречиво кивает ему на полуживую Алену, намекая, что та вообще ничего не соображает и вряд ли такие мелочи сейчас имеют значение. — Как душно здесь… — напоминает о себе последняя, — Меня аж тошнит. — Не на сиденье! — панически предостерегает Даниил. — Может, окно открыть? Ей на воздухе будет легче. Окно открыть страсть как хочется. Еще бы лучше, если бы за него кое-кого выбросить. Ну почему, почему, спрашивается, Аня дружит с этой… — Ты без шапки, она без шапки и даже без куртки, какое окно? Оглохнуть хочешь раньше старости? — Боже, какой вы противный ворчун, Даниил Маркович! — девчонка закатывает глаза. Как дал бы ей… Еще же издевается, блин! — А ты всегда его… Ик! По отчеству? — остатки мышления Косторной выползают наружу, — Даже когда трахаетесь? — Алена, блин, ты вообще берега потеряла? — перебивает ее Аня. — А-а-а, — глупо улыбается Алена, — Он же слышит. Точно. Ик! — оставшуюся часть пути она попеременно икает и жалуется на тошноту. В конце концов, отключается, засыпает, оперевшись на плечо подруги. — Слушай, мне кажется, стоит позвонить ее родителям, — осторожно замечает Даня. Алену по дороге развезло окончательно. При посадке в машину она хотя бы более-менее стояла на ногах — теперь и этого не может. Ему приходится взять девушку на руки. У нее лоб покрыт испариной, лицо мутно-зеленое, дыхание сбитое, хриплое — явное отравление. — Ты с ума сошел? — протестует Аня, — Ее мать прикончит за такое. — Я не с ума сошел, я ее тренер, взрослый человек, который за нее в ответе, — хмурится он, — Я должен покрывать такие выходки, что ли? А если она отравится, Аня? Если придется врача вызывать? Как я буду выглядеть тогда? — Тебя волнует только то, как ты будешь выглядеть? — Я не говорил такого! С другой стороны, почему это не должно меня волновать? А если она коней двинет, начнутся разборки, мне надо оно?! Готов поспорить, тебе мама сейчас скажет абсолютно то же самое! — Тошнит… — слабо взывает Косторная. — Боже, не на меня только! Ань, разверни ей голову, я не могу. Алену рвет одной водой — Даня смотрит на это с отвращением, самого, кажется, начинает тошнить. Сочувствует ей, конечно, но не от всего сердца. Ну, глупенькие девочки! Зачем пить, если не умеешь выбирать ни место, где пить, ни элементарных правил не знаешь — хотя бы поесть, закусывать хорошо и желательно бы еще до пьянки таблетками закинуться. В подъезде и в лифте он просто молится о том, чтобы ее не стошнило куда-нибудь не туда. И бесится на Аню, которую, кажется, вообще мало беспокоит все происходящее. — Боже, все настолько плохо? — ужасается Юля, открыв им входную дверь, — Не разувайся, Дань, так неси, к Ане в комнату, наверное… — Я думаю, надо звонить родителям, — Аня раздраженно цокает языком, когда он это предлагает, — Пусть сами с ней разбираются, врачей вызывают или еще что… — И часто у вас такое? — интересуется Стас. — Первый раз у нас такое, чтобы прям такое! — Даня раздраженно кивает на лежащее на кровати полуживое создание, — Косторная у нас во всем прямо-таки первооткрыватель! — Не надо про нее так, — тихо просит Аня, — И родителям звонить не надо. — Тебя спросили? — грубовато отзывается ее отец, — Это взрослым решать. А тебе еще предстоить объясниться за свое хамство по телефону! — Я тебе не хамила. Я сказала, что не хочу общаться на повышенных тонах! Обстановка в комнате становится напряженной до предела. Дане кажется, что обе стороны конфликта чего-то от него ждут: Стас возмущенно кивает ему на девушку — посмотри, мол, какова, Аня ищет помощи, цепляется за его руку. Мужчина тяжело вздыхает: ну что за жизнь такая, с такими мерзкими выборами! — Я думаю, Аня может высказать свою позицию, у нее есть на это полное право — конечно, он всегда должен занимать ее сторону. И пусть теперь его приглашают в какой-нибудь подкаст: «Как испортить отношения с отцом своей девушки». — А я думаю, что нет! — резко возражает Стас, — Это все-таки не ее собственная квартира, и никакой ответственности она за происходящее не несет, возлагает ее на нас, притом, не спросив! Даня сильно сжимает Анину руку — пусть уже ничего не говорит. Разговор стремительно сворачивает не туда, куда нужно, Стас, конечно, молодец: как вообще можно было начать с Алены, а перейти к тому, что прямым текстом практически выселить ребенка из дома? Дане и обидно за нее, и страшно становится: Аня же как бронепоезд в подобных конфликтах. Начнет — и пока не доедет до пункта назначения, не остановится. — Я здесь вообще-то, папа, — ледяным голосом начинает девушка, — Может, ты перестанешь говорить обо мне в третьем лице? И, хорошо, если это не мой дом, как ты выразился, хорошо, тогда я здесь не останусь! — К нему собралась? — взвивается отец, одаривая мужчину таким свирепым взглядом, Даня готов поклясться, примерно так и смотрят на предателей Родины, — По-моему, он тоже настроен сдать твою подружку, и правильно! Опять он словно обязан открыть рот и что-нибудь сказать в защиту Ани. Слава Богу, в конфликт вмешивается Юля: — Давайте все успокоимся и найдем компромисс. Анечка, я понимаю, что ты переживаешь за Алену. Пойми, мы все тоже переживаем… — За свои шкуры, — хмуро перебивает ее дочь. — Мы переживаем, что ей станет хуже в первую очередь! У нее может быть серьезное отравление, понадобится доктор, у нас ведь ни документов ее, ни полиса… Папа в чем-то прав, на тебе ответственности никакой, а на нас — огромная, мы обязаны, как минимум, оказать человеку помощь. Я бы не хотела быть на месте мамы Алены, не знать, где моя дочка, что с ней такие нехорошие вещи происходят… Спокойный голос матери слегка разряжает обстановку в зоне боевых действий. Как же хорошо иметь в доме такого человека, способного сгладить все острые углы — думает Даня. И с улыбкой наблюдает за своей возлюбленной — хмурится, ершится, нервно кусает губы. Вот, говорят, хочешь узнать, какой станет твоя девушка лет через -дцать — посмотри на ее мать. В его случае вариант нерабочий. Аня больше напоминает своего отца, такая же упрямая и непрошибаемая, даже позу и мимику его сейчас бессознательно копирует. — Алена часто уходит, когда ссорится с мамой. Она уже привыкла, наверное, даже не звонит ей уже, — она стоит на своем и разумные мамины доводы совершенно не воспринимает. — И каждый раз вот так? — снова встревает отец, — Может, уже надо сообщить родителям, чем девочка занимается? — Нет, папа, так у нее в первый раз! И вообще, хватит строить из себя неизвестно что, из всех присутствующих алкоголь не употребляю только я! Даня улыбается про себя — ну да, ну да. Можно и повыпендриваться, если мама с папой не в курсе обо всех историях, в которые она влипала. — Неизвестно еще, употребляешь или нет! — горячится Стас, — Человека судят по его кругу общения, — он в очередной раз выразительно кивает на Алену. Беднягу тошнит в подставленное ведро. Если подумать, то из всех присутствующих ее и жалко больше всех, лежит, слушает, даже сказать ничего в свою защиту не может. — Не надо уж так, Стас, — вступается Даниил, — У нас все девочки достойные, трудяги, я все-таки думаю, она по глупости… Ну, расстроилась девочка, набедокурила. Пить явно не умеет, а ты ее сразу в алкоголички определил. А уж Аню приплетать… — Я сам решу, как мне воспитывать дочь! — А меня не надо воспитывать, папа! Все! Хватит! - Анин голос опасно звенит. Она вот-вот расплачется, но держится молодцом, если, конечно, не учитывать всю бессмысленность этого конфликта в сложившейся ситуации. — Вы, может, успокоитесь?! — даже Юля не выдерживает и слегка повышает тон, — Мы не вопрос алкогольной зависимости тут решаем и не вопрос, кому, кого, как тут воспитывать! Анечка, я думаю, со звонком маме Алены вопрос решен. Прости. Все, больше смысла не вижу стоять тут в кружок и сраться! — Давай немножко подождем, мам, — сразу мягчеет Аня, забивая на противостояние с отцом, — Пожалуйста, я очень тебя прошу. Если лучше не станет, то позвонишь, я даже обижаться и возражать не буду! Пожалуйста… — Хорошо, — подумав несколько секунд, соглашается мать, — Так и договоримся. Ждем, если ситуация не меняется — без обид. Даня, я скажу, что забирала ее на своей машине. Ситуация и правда для тебя не самая приятная. Стасу она ничего не говорит — видимо, чашу терпения своей жены он на сегодня переполнил. — Так, я в этом не участвую! — не дождавшись своей доли в найденном компромиссе, умывает руки отец. — А тебя никто и не просит! — язвит в ответ Аня. Ну точно — бронепоезд! Свое получила, а никак не успокоится, пока последнее слово не останется за ней. — Так, все, уймитесь оба! — окончательно срывается Юля, — Стыдно уже вас слушать! Ты, — свирепо смотрит на мужа, — Раз не участвуешь, иди и досматривай свой футбол! А ты, Аня, ухаживай за подружкой, раз не хочешь передать эту ответственность ее родителям. — Я тоже, наверно, поеду, — напоминает о себе Даня, когда яростные шаги Стаса стихают в глубине коридора, — Помощь никакая не нужна? — Забери меня из этого дурдома, — одними губами шепчет Анина мама, и, прислонив два пальца к виску, изображает самоубийство путем применения огнестрельного оружия. Он тихонько фыркает в ответ. — Что вы ржете там? — ревниво интересуется девушка, пропустившая эту часть диалога во время того, как заботливо расправляла под Аленкой постель. — Ничего, — улыбается Даня, — Я говорю, поеду домой уже, очень поздно. Давай, обниму тебя и будем прощаться. Юля деликатно выходит из комнаты. Ну что за женщина! — Я хочу уехать к тебе, — жалобным голосом тянет Аня, крепко-крепко обвивая его руками. — У тебя тут обременение, — напоминает он, — Я ее сдам без раздумий. Твоя мама просто ангел. — Ты был бы против, даже если бы ее не было… — Был бы, — просто соглашается мужчина, — Не обижайся, ладно? Я не хочу съезжаться с тобой из-за ссоры с родителями. — Ладно. — Ты помнишь, обещала мне поужинать дома? Можно рассчитывать на это? — Да, конечно, — не очень-то уверенно отвечает Аня, — Посмотрю, сколько мне можно… — Ладно, — вздыхает он, понимая, что зря не совершил, когда была возможность, акт пищевого насилия. Нихера она не поест, на это можно ставить любые деньги. — Ну, я пойду, хорошо? — пытается осторожно отстраниться. — А поцеловать?! — возмущается маленький бронепоезд. Даня оглядывается на Алену — та мигом прикрывает глаза. Типа спит. Ага. — Ань, ну… — он в западне. В коридоре Юля трется, тут — ученица. — Как хочешь, — обижается девушка, отпуская его и отступая на два шага назад, — Пока. *** — Анечка, когда мы разрешали тебе приглашать в дом друзей, мы не совсем это имели в виду… — осторожно начинает Юля, выловив дочку в коридоре. Свою часть выговора во время напряженных боевых действий она так и не сказала — а очень хочется. Аня идет за очередной бутылкой воды для своей непутевой сокомандницы. Подружку дочери битый час полощет. Волей-неволей почти вся семья оказывается вовлечена в эту историю: Аня заботливо придерживает ей волосы, дает воду. Янка тут же ошивается, любопытно ей, выползает из своей комнаты сразу, как понимает, что сражение окончено. Матери тоже приходится держаться рядом, усидеть спокойно попросту невозможно: она беспокоится, что сорбентов, воды и очищения желудка окажется недостаточно, девочке станет хуже и придется вызывать все же врачей и как-то сообщать ее родителям, что она, мать-идиотка, приютила у себя в доме это чудо и послушалась дочкиных увещеваний не звонить сразу же маме Алены. Ведь Бог знает, что она пила и в каком количестве. Наверняка, алкоголь в коктейлях был дешевый, намешала гадости разной, на голодный желудок налакалась, а организм еще детский, пусть и восемнадцать, истощенный, к тому же, изнурительными тренировками и ограничениями в питании. — Я знаю, мам, знаю! — раздраженно отзывается дочь, — Была бы у меня своя квартира, я бы отвезла ее туда! Что вы все на меня насели?! Что мне надо было, нахер ее послать? — Выбирай-ка выражения! — морщится Юля, — Надо серьезно поговорить с Даней, мне не нравится, что твоя речь все чаще включает нецензурную брань. Девочка меняется. Из послушной, осторожной, неконфликтной дочери превращается в резковатого на поворотах полувзрослого ребенка. Конечно, у нее все сейчас обострено до невозможности. Перегруз эмоциональный, физический, интеллектуальный. Она вся какая-то на повышенных тонах: огрызается, нервничает, плачет, все слова и попытки воспитания воспринимает в штыки. Человек — человечек — без кожи. Голый нерв. — О, да, давайте, воспитывайте меня все вместе, втроем, сговоритесь еще у меня за спиной, как вы это любите делать! Мама дышит и считает про себя до десяти. — Когда и кто сговаривался у тебя за спиной? Не считая ситуации сегодня утром, когда я просто хотела порадовать тебя тем, что ты поедешь не со мной, а с Даней и, прости, не знала, что у вас какая-то размолвка, — без раздражения в голосе у нее все равно не получается. В конце концов, она тоже человек, тоже устает — а за этот день усталость просто неимоверная: ощущения, приблизительно, как у наждачной бумаги, о которую шлифуют грифель карандаша. Всех оформить, огранить, все после нее блестящие и остренькие, а сама она — в черных пятнах и немножко лысенькая в самых затертых местах. Аня скоро протрет в ней дырку — такой невыносимой стала в последнее время. До десяти. Она считает до десяти и добавляет помягче: — Мы все переживаем, волнуемся, может, иногда что-то обсуждаем, но никто не принимает никаких решений без тебя. — Ага, только теперь ты при любой возможности говоришь: вот, я скажу Дане, скажу то, скажу это, а он постоянно, что скажут твои родители, давай не будем напрягать твоих родителей… — распаляется дочь, — У меня такое чувство, что нас четверо в отношениях, в которых должно быть только два человека! Даня мне проел мозг в машине про Алену, теперь ты проедаешь, завтра папа еще выговорит, думаешь он успокоится, да хрена с два! Юля думает, что в этой семье ей проедают мозги все поочередно, да каждый еще не по разу. А вслух говорит: — Анечка, нам всем сейчас нелегко, все пытаются подстроиться, научиться взаимодействовать по-новому… Мы все хотим, чтобы тебе было хорошо, я беспокоюсь за твою учебу и тренировки, папа переживает, что ты при любой возможности предпочитаешь быть не дома, Даня любит тебя и пытается не отрывать от семьи… Вы ведь с ним пока не семья. Ты можешь вступать в отношения, влюбляться, никто не возражает, но… — Мам, до «но» не считается, в курсе? — перебивает Аня. Гадкая. Она с этим своим взрослением стала ужасно гадкой, противной язвой, к которой иногда даже не испытываешь ни капли сочувствия. А надо. «Ей нелегко», — мысленно напоминает себе Юля, — «Ей самой нелегко от этого своего желания абсолютной свободы». — Но я не считаю тебя достаточно взрослой, чтобы совсем перестать воспитывать, в этом я полностью согласна с папой, — вздохнув поглубже, заканчивает мысль мать, — Извини, но мне не нравится, что ты стала позволять себе резкий тон и брань, ты знаешь, что в нашей семье так никто не общается, я прошу тебя — прошу! — перестать срывать на мне свои негативные эмоции. Она внимательно всматривается в лицо дочери, надеясь уловить в нем хоть каплю сочувствия к себе. Что-то такое мелькает, но мимолетно, мельком улавливается прежняя чуткая и нежная девочка. Потом ее новая, повзрослевшая дочка упрямо сжимает губы и снова рассыпается упреками: — Вы хотите, чтобы я чаще находилась дома, но папа вечно нас достает, не дает побыть вдвоем, пытается доказать, кто тут главный… Теперь ты недовольна тем, что я привела в дом подругу, которой некуда больше пойти. — У нее есть родители, Аня! — горячо возражает Юля. — Ты знаешь, какие там родители?! Да знает, конечно. Знает. Но это же не значит, что теперь ей придется удочерять чужую, еще и проблемную на всю голову девочку? Решать ее проблемы, откачивать после алкогольных загулов, рискуя собственной головой? Своих хватает. Своих дочерей и вдобавок мужа вполне хватает, чтобы чувствовать себя использованной наждачной бумагой. Вот, дочки настояли: надо забрать пса с дачи, холодно, мол, ему в отапливаемой будке. Обещали, что будут сами с ним гулять. В итоге Аня каждый Божий день с утра на тренировке, возвращается поздно, Янка с утра торопится в школу, вечером надо потратить целую тонну энергии, чтобы выпроводить ее гулять с собакой. Валят друг на друга, по обыкновению: а че она не гуляет, а почему я, а я гуляла вчера… Стас же из собачьего кризиса капитулировал сразу: не он разрешил — не ему потом психовать. Только ходит с несчастным видом вокруг пса и показательно чихает, чтобы и перед ним ей пришлось чувствовать себя виноватой. Сегодня то же самое ей сказал про эту Алену: не я разрешал, мол. А мозг проест за беспокойную ночь. — Мне жаль, что они не ладят, но сегодня из-за твоей доброты у нас вся семья стоит на ушах! — срывается мать, — С тебя берет пример младшая сестра… — А что я плохого делаю? Я пьяная? Я в чем-то виновата, мам? Какой плохой пример я подаю? — горячится Аня. У нее своя правда — думает Юля. Ей важно чувствовать себя уже полноправным членом семьи, важно иметь друзей и помогать им, важно, чтобы родители признали ее взрослой и целиком передали контроль. — Анечка, я только хотела сказать, что ты несешь ответственность за то, кого и в каком состоянии приводишь в дом, — вздыхает она, — Если у Алены проблемы, пусть остается у нас, места достаточно, еды не жалко, но чтобы такое, — в этот момент из Аниной комнаты снова доносятся рвотные позывы, — Чтобы такое я видела в первый и последний раз. — Ладно. Извините, если доставила вам неудобства, я же никто в этом доме… — и как у подростка получается все перевернуть с ног на голову? — Кто тебе такое сказал?! — второй раз за день не выдерживает мать. Кажется, орать в спину Ане начинает входить у нее в привычку. В этот момент она даже радуется тому, что Алена блюет в соседней комнате. Можно хотя бы не переживать, что жажда доказать свою самостоятельность окажется чересчур велика: Инна пару раз так уходила из дома, после подобных размолвок с отцом. Юля наивно рассчитывала, что со средней дочерью удастся избежать конфликтов. Ну да, конечно. Хрена с два! Это либо обязательный этап взросления, либо они очень плохие родители. Ночью матери не спится. Голова от мыслей пухнет, они мечутся от одной проблемы к другой, ей тяжело решить даже, какую именно выбрать для более подробного изучения, что уж говорить о том, чтобы успокоиться и просто заснуть. В итоге решает, что основная проблема сейчас — это чужая пьяная девочка в Аниной комнате. Лишь бы ночь прошла спокойно, а дальше станет легче. Юля тревожно вслушивается в покой и умиротворение спящего дома. Везде давно уже тишина, Анюта ушла спать в бывшую спальню старшей дочки и притихла, Янку слышно из-за стены — бормотание какого-то сериала, опять, наверное, заснула и не выключила. Вся в папку, блин. Тот тоже сегодня заснул под футбол. Все-все спят — убеждает себя она. У всех все в порядке. И все-таки какой-то противный тревожный голосок внутри никак не может уняться. Такой, который заставлял ее раньше вставать по ночам и идти проверять девчонок. Чаще всего она волей-неволей слушалась этого голоска, проходилась по комнатам, где спокойно спали дочки, возвращалась в постель, укоряя себя в чрезмерном мистицизме — порой же действительно казалось, что голос материнской тревоги имеет какое-то сверхъестественное происхождение, что это какая-то экстрасенсорная интуиция, которая дается свыше при рождении ребенка. И, как бы мама ни старалась придерживаться рациональной жизненной позиции, все равно нет-нет, да тревожный голос подхватит и поведет за собой — как сейчас. Первым делом осторожно заглянула в комнату Ани. Там, на постели дочери, спала ее измученная подружка. В комнате отчетливо чувствовался запах перегара вперемешку с кислятиной. Окно было открыто нараспашку, через него резался морозный воздух. Девочка накрылась одеялом с головой. Юля окно прикрыла — пусть лучше все пропахнет, чем простужать ребенка. Потом дошла до Янки, выключила ее сериал. Младшая заснула прямо поверх нерасправленной постели. Мама вздохнула, стянула пушистое покрывало со второй половины кровати, перекинула его сверху на дочку. Хотя бы так. Будить и перекладывать стало жаль. К Ане заходить не хотелось после размолвки перед сном, но это было как-то уж очень бессовестно, учитывая, что даже о чужой девочке она позаботилась. Дочери в постели не оказалось, в комнате горел свет, сама кровать была нетронута, даже не застелена бельем. Сердце дернулось. Не могла же она уйти? Мать пулей выскочила в коридор — проверять санузел. Пусто. Сердце уже колотилось, выбивая панический марш. Потом она услышала какое-то движение на кухне, куда бы и не подумала даже зайти, обманувшись тишиной и темнотой, царящими в помещении. — Ань, ты что тут… — Юля зажгла свет и притормозила на пороге, обомлев от увиденной картины. Аня сидела на полу у кухонного гарнитура. Перед ней стояла огромная кастрюля борща. В одной руке у нее был надкусанный батон, в другой — ложка. Заплаканные глаза сперва скользнули по матери каким-то тупым, остекленевшим взглядом, потом в них замаячила злость и еще какое-то неуловимое выражение. Вина? Стыд? Загнанность? — Давай, я хоть погрею тебе… — растерянно предложила мать. — Уйди, мам! Просто оставь меня в покое! Можешь ты хотя бы ночью меня не трогать? — Я просто… — к своему позору она не знала, что сказать. Что так — ночным обжорством — проблемы не решают? Что это нездорово? — Разве тебе можно… — невольно сорвалось с губ. Аня поменялась в лице. Юля почувствовала, что сказала ей что-то не то, совсем не то, что нужно, усилила это выражение — теперь отчетливо читался стыд. — Просто выключи свет и уходи! — голос был совсем не Анин. Чужой и изменившийся, громкий, отчаянный крик о помощи. А она не знала, что делать. Словно это был не ее, какой-то другой ребенок, даже, может, звереныш — со всех сторон колючий, недоверчивый, виноватый и испуганный. До сих пор сомневаясь в правильности своих действий, она не ушла, а сделала несколько осторожных шагов вглубь помещения. Аня следила за матерью напряженно, батон в ее руке начал крошиться — так сильно она сжимала его. — Ань, ну крошки же… — это снова вырвалось невольно. И сработало, как спусковой механизм. Дочь вскочила на ноги, ожесточенно пнула ногой кастрюлю — со всей дури, и та опрокинулась набок. — Я сама уйду! Спасибо, мама, я наелась! Бульон от борща затекал в тапочки. Аня давно сбежала — как только осознала, что вообще натворила. Чертов суп оказался вездесущим: мать долго оттирала его с пола, со стенок кухонного гарнитура, выковыривала из-под шкафчиков, обезжиривала швы между паркетных досок. Все вокруг пропиталось этим жутким мясо-капустным запахом. Она злилась на дочь, одновременно злилась на себя — ведь у хороших родителей дети кастрюли не опрокидывают, так? Ей казалось, что сегодня в доме поселилось что-то новое, какая-то неосязаемая угроза, которая сулила им всем еще немалое количество сражений. Этот бой она, как мать, однозначно проиграла.