По тонкому льду

Стас, по обыкновению, вернулся из командировки без предупредительного звонка. Любил он вырваться пораньше на день или два и всполошить-обрадовать всю семью неожиданным появлением. Дети от этого всегда приходили в неописуемый восторг: папа возвращался эффектно, с подарками и вкусняшками, навеселе после какой-нибудь удачной сделки, заражал семейство хорошим настроением и с удовольствием сменял на родительском посту умаявшуюся за время его отсутствия мать. Давно уже все изменилось: чаще всего, теперь он приезжал в полупустую квартиру. Инна третий год училась в Швейцарии. Аня редко бывала дома — то сборы, то соревнования, то съемки допоздна. Янка, кажется, больше ждала сестер, чем отца. И в этот вечер, услышав, как в замке щелкнул ключ, младшая дочь выглянула в коридор и как-то даже разочарованно протянула: «А, это ты, пап». Из ее комнаты играла музыка. «Это папа приехал», — сообщила она кому-то. — У нее там подружка, не до тебя, — пояснила Юля. И, нежно улыбнувшись, обняла его прямо так — не раздетого, в пальто, на котором еще искрились не успевшие растаять снежинки. Московский ноябрь был в своем репертуаре: так и не определившись, положено ему засыпать ночной город снегом или все-таки поливать дождем, он делал с переменным успехом и то, и другое. — Привет. Я соскучилась. И тут же сморщилась, протестующе упираясь ладонями в грудь, когда мужчина притянул ее ближе к себе: — Холодный и мокрый. — Любовника спрятать успела? — шутя поинтересовался он, снимая и отряхивая пальто. — Стой! В шкаф не вешай, мокрое, — предупредила жена. Стас в ответ закатил глаза: ну, дурак, что ли? На сушилку, конечно. И уже нетерпеливо, не желая слушать какие-либо возражения, сгреб любимую в крепкие объятья. — Только на балкон не выходи, — лукаво шепнула она на ухо. — Он же замерзнет, бедняга, — смеялся он. — Я ночью выпущу, — пообещала Юля. Дома было хорошо и тихо. Во взрослении детей есть свои плюсы: как-то острее чувствуется близость. Как в юности. Словно что-то, что, казалось, ушло уже навсегда, возвращается новым, повзрослевшим, изменившимся, но не утратившим своей прелести чувством. Опять они только вдвоем, никто не пытается четвертовать его сердце на равные кусочки. И, прячась от Янки и ее подружки, Стас на цыпочках выходит встретить курьера (вот еще, с ними роллами делиться? Сами закажут, не маленькие). И, хихикая, словно два нашкодивших подростка, родители прячутся от дочери в спальне, уговаривают под разговор и поцелуи, кажется, две бутылки пино гриджо — только вино уже дорогое, не байда из круглосуточного магазина, как в молодости бывало, бокалы красивые, хотя, Юля все равно любит из горла и большими жадными глотками. Когда, конечно, никто не видит — кроме него. — Как мне завтра Яну в школу будить? — совесть и материнские инстинкты у жены просыпаются только в три часа ночи. — Не буди, — флегматично предлагает Стас, — Не маленькая уже, без тебя, что ли, не соберется? Она все равно уже не слушает — пьяно сопит, прижавшись к его груди. Утро начинается не с кофе, а с воплей младшей, которая, против всех надежд на ее ответственность и взрослость, выпроводив поздним вечером подружку, просидела до глубокой ночи в тиктоке и, отрубившись на рассвете, проспала сном младенца до десяти. — Мам, пап, вы с ума сошли?! — беспардонно заявившись в спальне, возмущается дочь, оглядывает комнату — коробки от роллов, бокалы, бутылки… Одежда и белье по углам. Юля морщится и прячется с головой под одеялом, бормоча: — Что ж так громко-то… — Янчик, принеси, пожалуйста, маме таблетку цитрамона и водички. Побольше водички. Графин давай сразу, — просит отец. — Что я в школе-то скажу… Вы бы хоть сказали, что вставать сегодня не планируете, — сокрушается та. — Я тебе записку напишу, все, что хочешь, только принеси попить и выключи свет, — отмахивается он. У самого-то тоже сушняк и голова гудит после ночных приключений. Все-таки лучше крепкое пить, а с вином всегда так — по мозгам бьет. А может, годы уже просто не те, чтобы спонтанно, после долгого перелета и смены часовых поясов устраивать алкогольные посиделки. Яна смотрит на них с таким удрученным видом, словно они сумасшедшие, но обещание отца прикрыть ее перед классной руководительницей делает свое дело — еще раз окинув комнату красноречивым взглядом, она уходит на кухню. — Господи, мы ужасные родители… — доносится из-под одеяла. И, как будто в подтверждение Юлиных терзаний, из кухни слышатся обрывки телефонного разговора: — Они нажрались и не разбудили меня в школу! Можешь себе такое представить, Иннуль? Да, папа вчера приехал. Ну, зато на контрольную не пошла. День по-настоящему начинается только после двух, когда дочь приходит будить их во второй раз: — Поешьте хоть… Я там суп разогрела. Ухожу на танцы, потом гулять, пап, в школу не забудь позвонить, а то завтра мне конец. — Деньги есть на такси? — Я на метро с другом, — беззаботно-мечтательно улыбается она. Стас в этот момент окончательно открывает глаза, чтобы ее рассмотреть. Ну, конечно. Вырядилась. Ладно, хоть экстра-мини у молодежи уже не в почете — зато вот топик выше пупка, на лице — блестки и боевой раскрас. Каких-то татушек еще наклеила на руки, короче, по полной программе изуродовалась. Вслух он этого, конечно же, не скажет, все равно его причитания ничем не помогут — она обидится и выдаст свое коронное: «Папа, ты ничего не понимаешь!». Как говорится, чем бы дитя ни тешилось… И далее по тексту. — А на такси нельзя с другом? — выделив голосом последнее слово, интересуется он, — Холод же собачий. — Ну, пап… — хмурится Яна, и, зарумянившись от смущения, поясняет, — У него денег нет. Не буду же я за него платить. — Либо свитер под пальто, либо такси, — пропустив мимо ушей возражения, отрезает отец. Янка с обиженным видом, аж топая от злости, отправляется одеваться. — И шапку надень! — напоминает он. Дочь на прощанье весьма выразительно хлопает входной дверью. Что с нее взять — возраст. — Вот, и эта уже туда же! — возмущается Стас, когда, все-таки выбравшись из постели, они разом и завтракают, и обедают, — Только четырнадцать! Инна вообще того и гляди замуж выскочит… Ладно, хоть Аня у нас девушка сознательная, строит карьеру, учится. Вот все у человека в жизни правильно! — Стас, — вдруг, нахмурившись, прерывает его праздные рассуждения жена. И так вопросительно-изучающе его рассматривает, как будто пытается оценить уровень его адекватности и сознательности на текущий момент. Она всегда такие взгляды бросает, когда собирается сообщить какие-нибудь неудобные новости. Мужчина холодеет и напрягается. Из-за фигни бы она так не парилась, просто сказала бы, и все. Словно в подтверждение его дурных предчувствий Юля выдает дисклеймер: — Поклянись мне, что выслушаешь до конца, прежде чем начнешь орать. — Юль, да что… — было, начинает он, и вдруг догадывается — какие у них в семье могут быть неприятные известия, — Да ты гонишь, поди! Инна! С французом! — Сплюнь, и три раза постучи, — пугается его собеседница, — Да по дереву и кулаком! — нетерпеливо поправляет она, когда он небрежно ударяет ложкой по краешку тарелки. Вот ведь, суеверная. Мужчина в ответ только смеется и легонько постукивает костяшками пальцев по ее лбу. — Ах ты! — искренне возмущается Юля и замахивается на него кулачком. — Правда, что это я, по пустому не стучат… — с издевательской усмешкой отзывается он. — Дурак! — полушутливо обижается жена, — Вот как с тобой серьезно разговаривать, Стас? — Никак. У меня дома три женщины с синхронным менструальным циклом, еще кошка, блин, в довесок! Мафия, словно понимая, что речь зашла о ней, сообщает о своем присутствии сердитым полу-мур, полу-мяу. — Ну, чего тебе? Я тебя уже кормил! — возмущается он, и, обращаясь уже к жене, с жалобным видом комментирует, — Наверное, тоже денег просит. Или на Мальдивы хочет. Одно из двух. Хорошо, что всегда можно сделать вид, что я ее не понимаю. Юля смеется: — Ты Анюте пожалуйся, она мигом тебе какую-нибудь еще живность притащит… Поправит, так сказать, гендерный баланс. — Она что угодно поправит, дай волю, — с нежной улыбкой соглашается он, — Упрямая и своевольная. И плевать, что у отца аллергия. Жена пожимает плечами: — Узнаю чьи-то папины гены. Отец семейства мог бы поспорить, чьи это гены — прикидываться милой и покорной овечкой, а потом: «Не нравишься ты мне, Стасик!» и «Где кольцо?». Аня точно таким же образом кошку в доме поселила: долго и с огромным сочувствием в красивущих оленьих глазках слушала про его аллергию, про то, что котенка они оставить не могут, как бы сильно ей этого ни хотелось, послушно кивала в ответ на обещания пристроить животное кому-нибудь из знакомых… В общем, занялся он тогда этим вопросом всерьез, жалко было дочку, нашел даже несколько желающих забрать к себе бедняжку Мафию. Дочь отвергла все кандидатуры: у одних — маленькие дети, будут мучить, другие сами испугались допроса с пристрастием, который она учинила: «А какая у вас квартира? А вы курите при кошках? У вас уже были животные в доме? А вы уверены, что сможете дать котенку достойное воспитание?». «Стас, ну она у тебя просто терминатор какой-то!» — пожаловался друг и добавил испуганно: «Мы вообще котенка хотели взять… А она как будто из агентства по усыновлению!». Когда с третьим кандидатом Аня отказалась общаться вообще, потому что, дословно: «Котенок должен расти в полной семье» — а мужчина был убежденный холостяк, отец откровенно психанул и пообещал ей сдать кошку в приют, раз уж она такая несговорчивая. Вот тут и выдала любимая доченька: «Я всегда знала, что у тебя нет сострадания к животным, папа!». Словом, котенка он оставил. А та, вместо благодарности за спасение кошачьей судьбы, целый месяц ходила с торжествующей улыбкой и еще и припоминала ему: «Вот видишь, пап, у тебя даже сопли не текут!». Нет, это умение заставить взрослого мужика плясать под ее музыку явно досталось ей прямиком от матери. И Стас ничего не мог с собой поделать: искренне восхищался. В конце концов, не ему всю жизнь терпеть этот характер. Кому-нибудь другому достанется такое сокровище. — Мои, конечно, гены — с гордостью подтвердил мужчина. Не отказываться же от такого лестного сравнения! — Мировая девчонка выросла! — От скромности точно не умрешь, — усмехнулась жена. И опять уставилась на него изучающим взглядом. Ну, вот что ее мучило — пойди, разберись. С его точки зрения, все замечательно, раз уж Инна до сих пор не собралась замуж за своего француза. — Ты что-то рассказать хотела? — мягко напомнил он. Та сразу же нахмурилась: — Ты еще не пообещал. Тоже интересная: как он мог пообещать, не зная, о чем пойдет речь? — Ты скажи, а я подумаю, орать или нет. Юля вздохнула, помялась немного, а потом включила свой фирменный гипноз: взяла его за руку, заглянула в глаза и медленно, спокойным голосом выдала, тщательно, как всегда, выбирая формулировки: — Стас, у Ани есть молодой человек… Они давно встречаются. Я узнала пару дней назад, ты был в отъезде, не хотелось сообщать по телефону. Он к нам приходил, мы замечательно пообщались. — Это, и все? — спокойно отозвался отец, чувствуя, однако, какой-то подвох: неужели не в меру проницательная женщина всерьез думала, что он по этому поводу заведется? — Знаешь, после Инкиных выкрутасов… — многозначительно протянул мужчина. После выкрутасов старшей он вполне (почти) спокойно начал относиться к тому, что у девочек до восемнадцати могут быть всякие засранцы. От Ани, конечно, не ожидал пока, но если подумать… — Да, выросла девочка. Семнадцать с половиной, — задумчиво подтвердил он, — Должно же это когда-то произойти, да? Она ж у нас нормальная, красивая… Помнишь, у старшей в ее возрасте была новая любовь каждую неделю? — Тогда ты не был так спокоен, — улыбнулась жена, — Особенно, когда невовремя вернулся домой. Бедная Инна, травма на всю жизнь! Стас аж задохнулся от такого несправедливого упрека. Как по ее мнению, любящий отец должен был отреагировать, застукав дочь с поклонником в разгар откровенной прелюдии? Сказать: «Молодец, как раз до ЕГЭ родить успеешь!»? Презервативами в нее кинуть, может? Совет дать — в какой позе приятнее? Нет уж, во всем, что касалось дочерей, он был убежденным адептом целомудрия до брака. Юля, правда, откровенно над ним стебалась по этому поводу и цитировала небезызвестную басню Крылова. Что-то там про пушок и рыльце. Но тут у него было оправдание: откуда он мог знать, что убеждения относительно женщин кардинально меняются с появлением дочерей? Хотя вот за то, что сгоряча в порыве праведного гнева спустил дочкиного ухажера с лестницы, ему все-таки было немного стыдно. Перегнул. Надо было просто провести воспитательную беседу. — Я… Ну просто не знал, что они вот так. Рано, — слегка розовея под пристально-насмешливым взглядом любимой женщины оправдывается мужчина, — Просто в ужасе был. Ну, что ты смеешься? Я этих ее кавалеров насквозь видел. Видел, как они на нее смотрели, как относились… Ну, какая там любовь? — Себя в молодости вспомни! — в очередной раз напоминает Юля. — Я к тебе всегда хорошо относился, — не соглашается он с обвинением, — Не надо вот эти лукавые усмешки свои. У меня амнезия, я до тебя ничего не помню. Просто факт остается фактом — если девушка та самая, то и взгляд сразу правильный. У нее снова появляется это задумчиво-обеспокоенное выражение лица. — Если я тебе скажу, что у него правильный взгляд? — У кого? — непонимающе переспрашивает Стас. — Ну, у Аниного. — Ну я что, против? — почти с раздражением отмахивается он. Какой там взгляд — это уже лучше самому смотреть, при встрече, но с чего эта женщина взяла, что он прямо сейчас должен впасть в истерику? Да даже если там засранец конченый, дочь это раньше него поймет и сама первая с лестницы спустит! Уж кто-кто, а Аня — человек разборчивый. — Я не собираюсь устраивать инквизицию только потому, что моей дочери кто-то понравился, — клятвенно заверяет он, а Юля все равно недоверчиво щурится и качает головой. — Так, что с ним не так? — потеряв уже всяческое терпение и выдержку в надежде услышать внятное объяснение, напрямик спрашивает он. Жена долго молчит, опять, видимо, перебирает формулировки. Потом даже пытается махнуть рукой — забей, мол, все хорошо. Интересная, конечно. Сначала накошмарила, развела интригу, а потом — забей?! — Говори уже. Стас даже решается пообещать: — Орать не буду. Честно. — Он старше, — сдается его собеседница, — И… Стас, вы с ним очень хорошо знакомы. Она замолкает и внимательно наблюдает за его выражением лица. Это уже бесит до трясучки: — Знаешь, что ненавижу? Когда начинаются вот эти твои шарады и увиливание от прямых ответов. — Я боюсь, что ты разозлишься и нечаянно навредишь Ане, — несчастно отзывается жена. — Что за паранойя? — возмущается он, — Вот когда я кому вредил? Ну вдарил один раз тому Инкиному футболисту, но за дело же! Надо было молча смотреть, как она убивается? — А как же «Я тебя, гнида, в бетон закопаю, если обидишь»? Вот что это за память такая у женщин! Все позорные эпизоды запоминают, а потом — сиди, оправдывайся, что не дурак и не абьюзер. — Это я на постэмоциях! — горячо возраджает Стас, — Проще же нового сразу предупредить, чем потом на другой конец Москвы ехать нос ломать, правда? Она закатывает глаза и не удерживается от снисходительно-нежной улыбки, осторожно гладит его кончиками пальцев по скуле: — Ой, Стааас… И тут же шепотом добавляет: — Ты ужасно сексуальный, когда злишься. — Ты давай, раскалывайся, — мужчина не позволяет сбить себя с толку всякими соблазнительными приемчиками, — Что там за Ромео? Юль… Ну, что я, совсем дурак в твоих глазах? Ты же все равно скажешь, какая разница, какая будет реакция. И как бы он ни пытался себя мысленно подготовить к любому исходу событий: Аня лесбиянка, Анин парень — зашкварный тиктокер, Аня беременна, у парня судимость или сифилис, может, там даже два парня и они братья-близнецы, ну, что там вообще можно такого придумать ужасного, настолько, что он должен непременно выйти из себя? Но к Юлиному ответу подготовиться все равно не удается: — Глейхенгауз. Они встречаются. — Ты прикалываешься? — недоверчиво переспрашивает отец, — Скажи, что прикалываешься. Он и так прекрасно видит, что не прикалывается, но почему-то все равно очень хочется верить, что это просто глупая шутка. Юля, к его ужасу, отрицательно качает головой: — Нет. — Юля, это какой-то сюр, — несмотря на все обещания, он медленно начинает закипать от ярости, — Сколько ему? Сорок? — Тридцать, — поправляет жена с таким видом, словно тридцать — не тридцать, а девятнадцать или хотя бы двадцать пять. Воздуха в легких подозрительно мало, сердце, видать, чересчур старается, усиленно перекачивая кровь в сами собой сжимающиеся кулаки. Юля пытается гипнотизировать, накрывая его руки ладонями и мягко, настойчиво их сжимая. — Подожди. Подожди, — судорожно пытаясь глубоко вдохнуть, просит он. — Наш друг и наша любимая дочь… — еще раз повторяет мужчина, не в силах осознать до конца этот факт, но уже понимая, что это просто возмутительно до глубины души, — Козел! Извращенец, блять… — с пренебрежением выплевывает Стас. В голове плывут одна за другой все картинки, которые наблюдались им, анализировались в течение многих лет. Объятья. Поцелуи даже — то в макушку, то в лоб. Все разговоры с Аней, где она через слово упоминала своего тренера. И ведь он, отец-идиот, ничего до сих пор не заподозрил! Не сказал ему — «руки убери или я их с корнями поотрываю». Сам разрешил ей ходить на тренировки без матери. Сам позволил гулять где попало и не отчитываться. Думал, что это тренировки так ее воодушевляют, а оказалось… Вина прорывается в сердце тугой стрелой. Не уберег. — Аня в порядке? Где она? Он подскакивает на ноги, готовый уже бежать, спасать ее из этого кошмара. Даже забывает про очевидное. Юля, спокойная, как удав, сообщает ему самое страшное: — Улетела же. Во Францию. Позавчера вечером. Обещание «не орать» приказывает долго жить. Не может — не орать, когда какой-то педофил, возможно, сейчас, в этот самый момент, лапает его дочь. — С этим? Ты в своем уме?! — Ты этому ее до сих пор спокойно доверял, — зачем-то напоминает жена. Да, проеб. Он виноват. Сам виноват, что не сложил два плюс два. Она к этому ведет? Или… Ему вспоминается, с чего начался разговор. «Замечательно пообщались». «Взгляд правильный». «Узнала пару дней назад». Во-первых, получается, не пару, а немного больше — раз успела пообщаться. Во-вторых, раз не стала ему звонить, раз сделала такие выводы — значит, одобрила?! — Пиздец, — теперь даже смотреть на нее тошно, настолько, что хочется отвернуться — но Стас все равно пытается заглянуть ей в глаза, в надежде увидеть там хотя бы крупиночки здравого смысла, — Ты не заболела? С головой все хорошо?! Юля молчит. Он машет на нее рукой, хватается за телефон — связь-то еще никто не отменял! Слава Богу, есть там еще люди, кроме чудовища, в лапах которого его дочь. На этот маневр жена реагирует быстро, а, может, руки у него от ярости предательски трясутся и реакция заторможена — но одно движение, и телефон быстро оказывается у нее. — Сядь, — чуть повысив голос, требует она. — Да не сяду я! — мужчина со всей дури пинает ножку кухонного стола. Помогает: немного отступает злость. — Давай, — протянув ей руку, уже спокойнее приказывает он, — Юля, я должен набрать Этери. Или лучше Александра Георгиевича. Она отрицательно и подчеркнуто спокойно качает головой. Знает, что силой не заберет. Знает, что у его злости четкие границы, что он никогда не позволит себе на ней оторваться. Это бессилие бесит еще больше. — Ты думаешь, меня какой-то телефон остановит? — Не думаю, — соглашается Юля, — Стас, я сказала — я говорила с обоими. Все хорошо. Аня в порядке, это ее выбор, ей комфортно, она влюблена. Она сказала мне, что счастлива. Сядь, пожалуйста. Ты навредишь ей своими эмоциями. У нее сегодня прокат, а ты собираешься устроить разборки, еще и дистанционно. Его немного отрезвляет аргумент про прокат. Про то, что дочь там сейчас одна. — Много она понимает… — сокрушается отец, — Маленькая девочка, беззащитная, конечно, как она против взрослого мужика. Ее нужно показать психологу, гинекологу и забрать из этой группы. Он же грумер профессиональный! Задурил голову девочке, обтесал-обработал под себя… Юля, речь о нашей дочке! Ты это понимаешь? Он почти без надежды вглядывается в лицо любимой женщины. Как, как она может быть такой спокойной, такой безразличной к этому кошмару? Как она могла — спокойно отпустить Аню одну? — В том и дело, что речь о НАШЕЙ девочке, — Юля безуспешно пытается его гипнотизировать, пускается в тяжелую артиллерию: судорожно обнимает напряженные, злые плечи, гладит по волосам размеренными, плавными движениями, елейным голосом уговаривает: — Речь об умной, серьезной девочке, выросшей в полной семье, где ее очень любили. Про которую ты мне говорил — отстань, она знает, что делает, в людях разбирается. Которая даже когда ей было пять лет могла сказать взрослому человеку: «Не кричите, пожалуйста, у меня от вас уши болят». Которая укусила стоматолога, когда ей вырывали молочный зуб. Которая тебя заставила кошку завести, Стас! Тебя кто-нибудь еще может заставить сделать то, что и в страшном сне не могло присниться? — Ты меня заставила на себе жениться, — выдыхает он, и как-то плечи сами собой расслабляются, дыхание выравнивается, на губах откуда-то появляется нежная и чуть блаженная улыбка. Восхитительная женщина. Самая лучшая на свете. Она только тихо смеется в ответ: — Я готова тебе поклясться, что твоя дочь вытворила то же самое. Если там кто-то кого-то воспитывает под себя, то этого человека зовут Анечка. И у него перед глазами мелькают снова те же самые картины — но уже не извращенные отцовской яростью. Аня возмущается, что тренер принес ей не то мороженое. Даня, белый, как мел, перед прошлогодним Чемпионатом России, и его «Если она умрет после этого, я повешусь». И бессилен же был. Впятером умоляли ее сняться. Даня не берет себе еду на завтраке, потому что ему достанется все, что дочь не захотела. «Папа, ты должен почаще приглашать к нам Даниила Марковича, потому что теперь он совсем один» — когда тот потерял мать. Воодушевленное Анино: «Вот он побесится!» — когда в прошлом году собралась прыгать с парашютом. Улыбки. Миллион, кажется, улыбок, когда она говорила о нем или о чем-то с ним переписывалась. Его взгляд. Возможно, и правда — правильный. — Я должен с этим смириться? — почти шепотом спрашивает он у жены. — Я не буду говорить тебе, что ты должен, а чего нет, хорошо? Просто подумай. Мы это все молча одобряли, а теперь что, по-твоему, ей сказать? Не надо так делать, доченька? Он тебе не пара? Ну и что, что мы были не против вашего общения, а теперь мы против! Мы ее воспитывали не так, чтобы она послушала. Мы пытались научить думать головой, чтобы она сама принимала решения и опиралась на себя. Учили ставить себя на первое место. Когда так воспитываешь ребенка, нужно понимать, что в какой-то момент тебе не понравится его выбор… — И ты уже ничего не сделаешь… Вообще ничего, — соглашается мужчина, — Вот представь, ей будет тридцать, вся жизнь впереди, а ему сорок три — на пенсию впору! Это же все разное, интересы, круг общения, либидо, в конце концов! Ей будет хотеться путешествий, секса, детей, а ему пива и треники носить! Жена улыбается и обещает: — Я тебе сегодня пива куплю и треники. — В смысле? — непонимающе отзывается он. — Уже четыре года как пора. Вместо секса. — Что вот ты к словам прикопалась! - сразу же пугается Стас, - Я образно… Просто про то, что им, может, потом вместе будет неинтересно. — Так может, это Аня сама должна понять? Почему им должно стать неинтересно, если сейчас интересно? — Я просто боюсь, что ей будет больно. — Вот тогда и дашь ему в морду, хорошо? — Я боюсь, что убью его в таком случае. — Спрячем труп. Уедем в Южную Америку. — Ты знаешь, как я тебя люблю? Ты самая удивительная, самая испорченная, самая умная женщина на свете! Под это дело как-то сам собой открывается дорогущий коньяк, и вечером, вернувшись домой, младшая дочь с ужасом сообщает старшей, что у родителей, похоже, запой. А Стас, несмотря на все увещевания жены, все-таки отправляет два пьяных сообщения. Биг Босс: Я убью тебя, если не женишься на ней, понял? Папулик: Солнышко, поздравляю с золотой медалью! Мама мне рассказала, что ты нашла своего дурака. Так ему и передай, что он дурак, к тому же, старый. Я тебя очень люблю и во всем поддерживаю. Целую много раз.