По тонкому льду

Несмотря на все отчаянные попытки успокоиться, на тренировку Даниил все равно приезжает взвинченный, встревоженный и почему-то очень злой. Остались последние жалкие пятнадцать минут от утреннего льда, играет Анина музыка, она старательно выкатывает свой сложный заход на аксель. Очевидно, последний прокат короткой за сегодня. Юля еще почему-то сидит на трибуне, это странно, потому что в последнее время она не приезжала на тренировки. Может, у Ани школа сразу после? Он судорожно пытается вспомнить, что там сегодня — четверг, суббота? Да хрен его знает, в названиях дней недели нет ничего похожего на «день, когда все пошло по пизде». Остальные тоже чем-то заняты, прыгают, прокатывают отдельные связки. Аделька стоит на музыке у бортика, внимательно смотрит на Аню и что-то пишет в листок. — Свободна! — он, наверное, слишком резко появляется со спины и слишком громко ее окрикивает, потому что девчонка вздрагивает и испуганно пятится от него к выходу на лед. — Связку с каскадом из второй половины программы мне покажи, — уже мягче и тише требует тренер. — Ага, — кажется, она только рада сбежать куда-нибудь от него подальше, потому что чехлы снимает с просто космической скоростью. Да уж, дети — сверхчувствительный индикатор, что-что, а тренера, который не в духе, они способны учуять за километр. Его внимание сразу же переключается на остальных — на всех сразу, и на каждого по отдельности. Это чисто профессиональное, наверное, свойство зрения, которое пришло с опытом: фокусироваться на ком-то одном, не упуская из вида общую картину. Аня как-то странно подворачивает ногу на риттбергере. Опять, что ли, болит? Даниил почти насильно заставляет себя выбросить из головы желание забрать ее к чертовой матери с этой тренировки. Нестабильность в колене есть, давно — факт. Глупо надеяться, что болеть не будет. Еще глупее — всерьез полагать, что Аня позволит себе пропустить из-за нее сезон. Морис опять несет какую-то отсебятину в шагах — он с трудом узнает вообще транзишн из произвольной. И нахрена, спрашивается, этому грузину хореограф?! Опять приходится себя насиловать, чтобы не прикрикнуть. Это Морис. Он все десять лет в группе так катается. Алена наворачивает круги с таким сосредоточенным видом, будто это не тройки с беговыми, а дорожка четвертого уровня. Даня, конечно, рад отсутствию мамаши Косторной, но не представляет совершенно, как заставить Аленку работать в полную силу. Хоть чехлами по голове стучи, все равно не доделывает нужный объем. Майя падает с каскада с четверным тулупом, вроде, не очень серьезно, но, поднявшись, почему-то делает серию перепрыжек и, разочарованно вздохнув, собирается присоединиться к наворачиванию кругов. Он, словив на себе ее полуиспуганный взгляд, жестом подзывает спортсменку к себе: — Что-то болит? Сильно приложилась? Теперь он уже не злой тренер, а тренер-параноик. Сильно приложилась — это когда не встала вообще. Как Даша сегодня. — Н-нет, — непонимающе качает головой Майя, — Как обычно. — Тогда иди и переделай, нечего с таким несчастным видом кругами кататься! В раздевалке девочкам точно будет, что обсудить, потому что он все-таки злой, как черт, и за десять оставшихся минут умудряется абсолютно всех облаять. — Все хорошо? — аккуратно спрашивает Аня, которая вышла последней со льда, а потом донельзя долго счищала с лезвий налипший снег и натягивала чехлы. Ждала, пока все уйдут. Эта — самый-самый чувствительный индикатор. Ей-то он почти ничего злого не сказал, только за музыку — суетится, нервничает, что не успевает, хотя с ее скоростью можно все сделать спокойно и четко. Ее ладошка осторожно накрывает его руку, лежащую на борте. Холодная. — Когда ты начнешь носить перчатки? — устало отзывается мужчина и раздраженно, пожалуй, слишком резко и нервно выдергивает свою ладонь из-под ее. Аня тут же обиженно хмурится, и он чувствует себя просто ужасно, за то, что срывается на ней — и на всех без разбора. Никто не виноват, что сегодня не суббота, а день-пиздень какой-то. Даня сразу же пытается оправдать свою резкость: — Анют, ну мама же смотрит. Не забывай, пожалуйста, где мы находимся. Она как-то загадочно и хитро улыбается: — Не знаю, почему ты такой замороченный и злой, но сейчас точно подниму тебе настроение. Наверное, в любой другой момент он бы увлекся этой ее нехитрой интригой, улыбнулся бы, принялся донимать расспросами и догадками, а Аня бы ломалась до последнего, ему пришлось бы что-нибудь ей пообещать в обмен на информацию — неважно, какой важности, главное же поиграть, проявить искренний интерес, посмеяться про себя над этим ее очень таинственным видом. Но сейчас совсем не хочется. — Ну, давай, — безразлично соглашается Даниил. И ломает ее маленький спектакль, разочаровывает ее, немного обижает. Вся загадочность исчезает, и счастливая улыбка — тоже. — Если тебе неинтересно, давай тогда потом, — она очень старается сделать такой же безразлично-отсутствующий вид, как у него, но получается из рук вон плохо. Что он, не видит, как губы надула и собралась записывать это его прегрешение в разряд особо тяжких и непростительных? — Аня, мне интересно, безумно, очень сильно интересно, просто я устал, как сволочь последняя и соответствующе состоянию себя веду, — просто поясняет мужчина и вглядывается в ее лицо, надеясь увидеть хоть капельку понимания и сочувствия. — Мама знает, — девушка растерянно пожимает плечами, — Ну, про все знает. Она не против наших отношений, — она улыбается снова и с настойчивой какой-то лаской возвращает свою руку на место, незаметно поглаживает его ладонь кончиками пальцев. — Ясно, — он изо всех сил пытается улыбнуться ей в ответ, усердием воли терпит это прикосновение, которое почему-то — почему? — кажется болезненно-жгучим, странным, тревожащим внутри что-то непонятное. Наверное, если он что-то и понял в этот день-пиздень, пока смотрел на слезы Даши, пока боролся с желанием орать и давил из себя оптимистично-равнодушные комментарии, пока ехал в такси, пока отрывался на всех по очереди, сливая отложенные, подавленные на эфире эмоции… Если что-то и понял, то одно: ему ее не уберечь. Что это все когда-нибудь кончится так же — на разминке или во время проката, или за закрытыми дверями Хрустального, или еще где-нибудь. Уже много раз казалось, что все, много-много раз он это проживал и даже, кажется, зачерствел и привык. Это ужасно злит, что ей больно. Злит, что он беспомощен перед ее болью. Злит, что он отчасти толкает ее на эту боль и трудность. Пугает, что она могла бы быть на месте Даши, и ему нельзя было бы даже кричать. Хотя вот на это плевать, наверное. Он бы орал и матерился. Аня по-своему понимает его реакцию, напряженно сжимает подрагивающие пальцы: — Ты хотел вообще, чтобы это зашло так далеко? Он отвечает не ей, на свои какие-то далекие от места действия мысли, но ответ получается пугающим, отвратительным, безжалостным: — Нет. Нет, я так не хочу. Она белеет, убирает руку, кусает дрожащие губы, и он только в этот момент понимает, что сказал, как сказал, о чем. Ужасаясь, уже в удаляющуюся спину почти выкрикивает: — Ань, я вообще не это хотел тебе сказать! Но, разумеется, его никто уже не собирается слушать. Аня уезжает до самого вечера — сдавать какие-то свои задания и к репетитору. Все по расписанию, которое уже вбито у него в телефон. Наверное, нужно было писать и извиняться сразу же, потому что она-то в раздевалке полезла в мессенджер и настрочила в ответ на висящее «С тобой все в порядке?» злое и обиженное: Анютик: Спасибо, УЖЕ НЕТ Но вместо объяснений Даня долго приводит себя во внятные чувства и трезвый рассудок. Весьма оригинальным, но очень действенным способом: наводит шороху в младшей группе — им все равно полезно, совсем расслабились без Этери Георгиевны, потом выносит мозг Грише Похилюку — слава Богу, тот еще не научился зубы показывать, потому что с Полиной Цурской, например, такое бы точно не прокатило. Послала бы — даром, что он ее, на минуточку, бывший тренер и хореограф, а сама она по другую сторону бортика без году неделя. Может, это не самый экологичный способ разрядиться, но он точно лучше, чем срываться на Ане. Что угодно было бы лучше. В конце концов, у него на вечер определенная цель: прийти в душевный покой и равновесие любой ценой, потому что мало толка от извинений, если на второй тренировке опять повторится то же самое. Теплый душ окончательно возвращает ему желание жить эту жизнь и способность испытывать нормальные, человеческие эмоции. Слава Богу, хоть Дудакова сегодня в тренерской нет — задолбал бы своими «Че такой грустный» и «Не грусти, а то сиськи вырастут, как у меня». Вот вроде взрослый он, умный мужик, надежный коллега, хороший друг, а как начнет петросянить, так хоть в окно не выходи — куда угодно, лишь бы не слушать эти дурацкие шуточки. Остается только утешать себя, что первый этаж и если и выскочишь в первый попавшийся выход из помещения, то максимум — чуток понервничаешь в секундном падении. Тревожность все равно никуда не девается, но он временно успокаивает себя тем, что попробует вместе с врачом спланировать Анин тренировочный процесс и внедрит его, невзирая на все возражения. Все силы нужно бросить на отбор и Олимпиаду, а остальные геройствования сократить до минимально возможного. И потом, когда все закончится, можно будет думать, как справляться дальше, подлечить, вырвать ее из этой гонки на выживание. В любом случае, сопли и лирику разводить уже поздно: вместе сели в эту лодку, вместе и плыть. До самого последнего причала. И надеяться, что где-нибудь по дороге она его не возненавидит. А новости про маму он, безусловно, был очень рад. Теперь, когда вообще осознал, что Аня пыталась ему рассказать с таким беззаботно-счастливым лицом, ему аж ударить себя захотелось. Обидел, и, главное, — было бы за что! Не вовремя, видите ли, подошла — так и нехер было приходить самому на эту тренировку, попадаться ей на глаза, знал же себя, знал, что в том состоянии лучше вообще от нормальных людей держаться в почтительной дистанции, вне зоны видимости и слышимости. Дане теперь жаль ее, жаль момента до безумия — он словно взял и растоптал своим безразличием и злостью красивый, нежный цветок, ее радость, восторженную, детскую от воссоединения с мамой. Он же сам успел порядком известись от мыслей, что отнимает ее от семьи, от этой игры в прятки, от разговоров с ее матерью, в которых не мог даже половины сказать, из того, что знает и поэтому в последнее время уже бессовестно заврался. Малодушничал — как бы ни было стыдно это перед собой признать. Боялся, что вопрос встанет ребром, что ей придется плакать и нервничать, ради чего тогда были все эти жертвы здоровьем, лишения, тяжелые тренировки — чтобы бездарно все похерить из-за разборок с родителями? Аня тяжело переживала бы их непонимание. А теперь тяжело переживает его совершенно неуместную реакцию. Вот когда приходит раскаяние — тогда можно уже и извиняться. Д.М.: Анют, котенок, я вообще не в себе из-за Даши Д.М.: Ты уже наверняка знаешь, что там случилось, если нет, то посмотри Д.М.: Я рад, что ты сказала маме и, конечно, я хотел, чтобы все так и было, не знаю, что за глупости у тебя в голове про «слишком далеко». Мне нужно еще дальше)) Д.М.: Просто все очень неожиданно, я был не готов к таким хорошим новостям Д.М.:Прости, малыш Анютик: Все нормально. Анютик: Я успела поплакать Анютик: Алена так и сказала, что ты нервничаешь из-за Даши Анютик: Не знаю, ты тоже извини, я с утра себя накрутила всякими глупостями Д.М.: Ты посчитала слезинки? Анютик: А надо было? Д.М.: Конечно Д.М.: Я должен за каждую извиниться Анютик: Их было миллион миллиардов, и за каждую я хочу мороженку Д.М.: Ты там целое озеро наплакала?)) Анютик: Каспий видел? Анютик: Вот Д.М.: Глазки-то не устали? Анютик: Неа, я еще могу Д.М.: Не надо, я и так разорен, этот мороженный долг придется выплачивать нашим детям и внукам ахахха) Анютик: Я еще подумаю Анютик: О вероятности их появления на свет Анютик: У тебя же, получается, теперь денег нет, чем их кормить? Д.М.: Мы будем отбирать еду у спортсменов Д.М.: Ну, которых будем вместе тренировать Д.М.: Говорят, если вытряхнуть матрасы у девочек на сборах, можно найти целый склад шоколадных подушечек Д.М.: Правда, их нельзя есть в больших количествах Д.М.: Иначе… Анютик: Я тебя сейчас в ЧС кину Д.М.: И даже не узнаешь, что бывает с теми, кто ест слишком много подушечек?) Анютик: Забудь уже про них! Д.М.: Никогда Д.М.: Такое не забывается))) Анютик: Говорят, если сильно вдарить чехлами по черепу, может случиться АМНЕЗИЯ Д.М.: Я забуду все, кроме того, что люблю одну девочку, которая любит шоколадные подушечки Анютик: ЛЮБИЛА Д.М.: Этот глагол нельзя использовать в прошедшем времени Анютик: Вот, иди работать учителем русского Анютик: По вечерам Анютик: У тебя хорошо получается, а нам нужны деньги на мои мороженки Д.М.: Нет, мне по вечерам другим нравится заниматься Анютик: А сегодня вечером тебе придется с мамой общаться Д.М.: Это на целый вечер или мне можно сначала тебя ненадолго украсть в личное владение?) Д.М.: Ужасно хочу побыть с тобой наедине Д.М.: А потом отвезу тебя домой, зайду к вам Анютик: Думаю, получится так Анютик: Тоже соскучилась Анютик: Только попробуй на кого-нибудь наорать на тренировке Анютик: Иди где-нибудь в другом месте проорись, если до сих пор этого не сделал Д.М.: Я уже добрый, милый и пушистый Д.М.: Я даже не злюсь, что ты заляпала мою толстовку, предположительно, это мороженое))) Анютик: Это уже моя толстовка Д.М.: Нет Д.М.: Я тебе другую дам, эта уже слишком вкусно пахнет Анютик: Я тебе что — кондиционер для белья? Д.М.: Ты для меня все, солнышко Д.М.: Больше не хочу слышать никаких глупостей про «дальше»