По тонкому льду

— Щербакова, энергия любви в тебе прямо-таки бурлит и блещет, — угрюмо прокомментировала Косторная, с постной миной наблюдая за сборами на тренировку: Аня бодро носилась по комнате, укладывая в сумку чистые вещи. До этого она минут двадцать мучила подругу, выбирая себе одежду, потом красилась, вытребовав у Аленки блёстки и синюю подводку. Было такое чувство, что ее прорвало: заполучив человека, перед которым можно было демонстрировать своё воодушевление по поводу хореографа, Аня радостно принялась это делать — наряжаться, отвечать при ней на сообщения от вышеупомянутого, читала их с улыбкой от уха до уха, что-то даже вслух, словом, выглядела так, как будто тайком где-то затянула косячок. А вот настроение Алёны с утра было мрачнее некуда. Во-первых, все ее тело ломило после вчерашней экзекуции на льду, которая по какой-то нелепой ошибке называлась постановкой программы и, по идее, должна была доставлять удовольствие и пресловутое счастье творчества, а доставляла только стресс, синяки и унижение. Во-вторых, спортсменка не выспалась. Ощущения от раннего подъема после трех часов не очень качественного сна были, на ее взгляд, ничем не лучше похмельного синдрома. — Завтракать будешь? — проигнорировав ее подкол, с улыбкой поинтересовалась Аня, — Тебе можно вообще? — красноречиво кивнув на стоящие в углу комнаты весы, уточнила она. — Мне наплевать вообще, — мрачно огрызнулась Косторная. Ответом был удивленный взгляд и секундное беспокойство, промелькнувшее в неловком пожатии плечами. Затем Аня сделалась опять такой же, как и всегда — ровной. Ей, наверное, было не понять, как можно: взять и забить на то, что принципиально важно для хороших тренировок. В принципе, и Алена не могла понять, как у ее подруги хватает выдержки на целый сезон такой правильной во всех смыслах жизни, которую, к тому же, никто не контролирует. У неё самой весы стояли на кухне и работали по принципу турникета: пока не взвесишься, не поешь. Потом мама взвешивала ее еду. Вплоть до грамма. А иногда завтрака не было вовсе — если вес и без еды был выше верхней границы. А мама Ани об этом даже не вспомнила, ни словом не намекнула — только пожелала им доброго утра, разложила по тарелкам омлет с овощами, предлагала ещё ягоды, творог, сварила вкуснючий американо в кофемашине… Ни на чем не настаивала, несколько раз повторила — «не хотите или нельзя — не доедайте, но пусть будет на столе». Завидовать было неправильно, наверное, но Алена все равно завидовала — каждый раз, как оказывалась где-то в зоне Аниной повседневной жизни. Мама ещё и обед им собрала: лосось с диким рисом, свежий салат, какой-то бескалорийный соус в маленькой бутылочке. Сложила витамины в таблетницу, и все так ненавязчиво, молча, не инструктируя по сто тысяч раз что и когда Ане выпить или съесть. И вроде делала то же самое, что мама Алёны: заботилась, выполняла, так сказать, материнский долг — накормить, одеть, подлечить, только почему-то это не злило и не раздражало ни саму Аню, ни ее подругу. — Какие пожелания на ужин? — буднично поинтересовалась Юлия, закончив свои хлопоты и усаживаясь за стол рядом с девочками, — Алена, если сегодня тоже останешься у нас, то предлагай свои варианты. У меня уже фантазия заканчивается. — Я, наверное, сегодня домой, — вздохнула девушка. Напрягать никого не хотелось. И привыкать к расслабленной, умиротворенной обстановке Аниного дома — тоже. В конце концов, гостеприимство имеет свои пределы, и возвращаться к себе потом будет труднее. Она вообще в последние пару лет старалась жить по принципу: не привязываться ни к чему хорошему. «Все хорошее когда-нибудь заканчивается» — кажется, так говорила Мэри Поппинс из детской книжки. У Алёны был шанс убедиться в этом на личном опыте — и это, черт возьми, было больно. После ухода Сергея Александровича не радовало ничего: даже то, что мама, наконец, отстала и просела в своих воспитательных изысканиях. Алена по этому поводу каких-то иллюзий не испытывала, мама явно не разделяла ее расстройство по поводу тренера и эмпатию проявлять не собиралась. Тут, скорее, играло роль то, что чемпионат мира отменили, и, внезапно для абсолютно всех, закончился сезон. — Все, девчонки! Финиш! — объявил Даниил Маркович на утренней тренировке. Вошедшая следом Этери Георгиевна была на вид мрачнее тучи. Спрашивать, что — все, и почему финиш, никто не кинулся, новости читали каждый день. Отреагировали по-разному: огорчились те, у кого были квоты на юниорский и взрослый мир, девчонки помладше принялись обсуждать, отменят ли занятия в школе. Про то, что могут отменить тренировки, никто и подумать не мог. Казалось, если уж совсем все плохо будет, запрут всю группу где-нибудь на базе, и вместо карантина будут сборы длиной в жизнь. Алена обо всем этом думала с тоской. Не горевала по поводу чемпионата: о чем плакать-то? О третьем месте? Европу вывезла на зубах, и то, до сих пор в воздухе витал этот позорный флёр под названием «незаслуженная медаль» и «грибная чемпионка». Наверное, хуже, чем стоять на третьем месте на первой взрослой России, зная, что тебя попросту придержали, было только это: быть выбранной из равных, по сути, по какому-то неизвестному, полуспортивному принципу. То ли просто больше понравилась судьям, то ли пресловутое «женское» катание без четверных таким образом поддержать решили. Смотреть на Аню, плачущую в подтрибунке, было невыносимо. Никто больше этих слез не заметил, она да Даниил Маркович. Тот крутился рядом и, кажется, тоже не знал, куда себя деть: сначала принялся выговаривать Ане что-то про то, что нужно было быть на две головы выше и отчитывал за падение с четверного, потом забил — заключил в объятья, склонившись над ней, словно коршун, и медленно качал из стороны в сторону. Алене показалось, что она подсматривает за чем-то чересчур личным, и слушать их разговор дальше девушка не стала — так и оставшись незамеченной этими двумя, она выскользнула в соседнюю подсобку. Плакать не могла. Не к кому ей было идти со своими слезами. Сергей Александрович остался с юниорками в Москве. Аня вышла на награждение безупречно красивой, с сияющей улыбкой. Ни следа от недавней истерики. Потом на тренировках попросту убивалась, добиваясь трёх стабильных четверных в произвольной. Смотреть на ее настрой было и восхитительно, и жутко. Почему-то казалось, что эту медаль она точно не упустит. У Алёны же, как назло, пропали прыжки. Разговоры про квады и аксель казались смешными: не скручивались даже тройные. Давили, кажется, со всех сторон. Мама, громче тренеров отчитывающая за неудачные попытки. Сергей Викторович, утверждавший, что она просто забыла ощущение прыжка и дело вовсе не в технике — нужно просто заново скоординироваться. Этери Георгиевна, со своими вечными разговорами о лени и весе. Сергей Александрович, вдруг охладевший, безразличный к ее печалям — потом только стало понятно, почему. Он уже знал, что не останется с ней на мир. Когда он ушёл, Алене резко стало все равно. И до этого было не очень-то интересно ежедневно убиваться об лёд, а тут… — Ты решила подарить мне титул? — после особенно неудачной тренировки спросила Аня, — Спасибо, конечно, но мне такая победа не нужна. Лежачего не бьют. — Мне наплевать и на титул, и на твои победы, — резко огрызнулась Косторная. — Хорошо, — бесящая не меньше, чем звук напильника по пенопласту невозмутимая улыбка — фирменный знак Щербаковой, — У тебя что-то случилось? Я могу помочь? От ее искреннего участия Алене было тошно. Почему-то именно в этот момент жизни хотелось со всем произошедшим остаться одной. Может быть, так она казалась себе самой сильнее. Может, просто страшно было кому-то опять довериться. Да, пожалуй. Слишком много потерь на один квадратный метр души. Не хватало ещё наивно поверить, что у нее могут быть друзья. Все хорошее когда-нибудь заканчивается. В голове звучали фоном мамины предупреждения: «Это спорт, Алена. Здесь подружек нет, есть соперницы». — Просто порадуйся, что у тебя одной соперницей меньше, — вдруг выдала она. Да, так. Лучше оттолкнуть самой, чем потом быть отвергнутой и брошенной. — Соперницей? — поморщилась Аня. — А кем ещё ты меня считаешь? — ядовито усмехнулась Косторная. И добила: — Брось, Щербакова. Мы не друзья. Ответом было быстрое пожатие плеч и взгляд, переменившийся с сочувствующего на совершенно непроницаемый. Больше Аня не лезла со своими попытками помочь и поговорить. И ни одного намёка на обиду не подала — продолжала общаться. По-дружески, как ни в чем не бывало, но с каким-то холодком, словно прочертила границу, дальше которой — все. Алена старалась себя убедить: так будет лучше. Лучше, чем потом разругаться вдрызг из-за какой-нибудь медали. Лучше, чем опять оказаться преданной. Что угодно было лучше, чем это чувство. По крайней мере, так казалось тогда. Но впоследствии она все-таки нашла худшее из чувств: возвращаться на пепелище. Это только в Библии отец с распростертыми объятиями встречает блудного сына — в жизни иначе. Ее и раньше-то в штабе не особо любили, а после скандального перехода, неприятных интервью… В первый день даже девочки в раздевалке встретили молча. Поднялись со своих мест и уставились — несколько пар осуждающих глаз. В принципе, понятно: кому в радость переход соперницы? Алена тоже замерла в растерянности: куда вещи-то? На ее обычном месте расположилась Валиева, на Сашино переместилась Акатьева… Оставался один шкафчик — самый маленький и, вдобавок, у двери санузла. — Камила, это место Алёны, — правильно истолковав замешательство Косторной, опомнилась Щербакова. — Это БЫЛО ее место, — не растерялась Валиева, — Уже год, как мое. — Ладно, Ань, не надо, — пробормотала Алена. Все по принципу плацкартного вагона: последнее место — у туалета. Или у новисов в раздевалке — хрен его знает, что хуже. — Камила, извини, конечно, но мы всегда тут были втроём, на этой стороне, нам так комфортно… Тебе сложно уступить? — Даша, по обыкновению, приняла Анину позицию. Соня и Майя молчали. — Окей, почему вы к Соне то же самое не предъявляете? Она на Сашином месте, к тому же, единственная из новисов, нет? — Мне несложно, — отозвалась Акатьева, — Я могу и обратно к Аделе переместиться. Только тренерам скажу, — Соня засуетилась, спешно дошнуровывая ботинки. — Не надо, — твёрдо остановила ее Щербакова, — Саши нет, значит, и место твоё. — Давайте тогда всем места держать! — искренне возмутилась Валиева, — На каждую неудачницу — по одному! — Думай, что говоришь, — резко осадила ее Щербакова, — И кого тут называть неудачницей. — А ты, раз единственная по взрослым, дедовщину решила установить? — Девочки, хватит ругаться, свободное место есть — я буду на нем, — примирительно заключила Косторная. Не хватало ещё, чтобы из-за неё опять получился скандал. — А по-моему, это уже принципиальный вопрос, — Камила униматься не собиралась, — Я скажу тренерам, какой херней ты, Щербакова, страдаешь вместо подготовки к чемпионату мира! Рассерженная спортсменка пулей выскочила за дверь. — Ань, ну вот зачем ты… — расстроенно упрекнула Алена. — Да она достала нас! — вместо Ани ответила Даша, — Все ее вещи постоянно на моей или на Аниной половине. Вешалки наши берёт. Королева, блин, места ей все время не хватает. — Косторная, Щербакова — на выход, — позвали из-за двери. Ну конечно, кого еще могла притащить Валиева? Этери Георгиевну бы побоялась, Сергей Викторович бы отмахнулся и сказал «Ну, деритесь тогда»… Как обычно, все девчачьи разборки примчался разруливать хореограф. — Давно нас никуда не звали вместе, а? — заговорщически улыбнулась Щербакова. Алена ответила ей вялой усмешкой. Некстати это было сейчас. Она-то планировала вернуться тише воды, ниже травы — а уже спустя пять минут в Хрустальном влезла в какой-то идиотский конфликт. Причём не по своей воле. — Я слушаю, — раздраженно начал Глейхенгауз, но слушать явно не собирался — сразу начал выговаривать. — Косторная, тебе заняться нечем? Шестое место на кубке устраивает? Может, ты за эти пять минут успела аксель запрыгать? — Она ни при чем. Я попросила Валиеву уступить Алене ее место, а она начала скандалить, — быстро влезла Щербакова. — Места, значит, не хватило? — с язвительной усмешкой переспросил хореограф. Алена аж замерла в нехорошем предчувствии: сейчас точно выгонит ее в новисовскую раздевалку, и будет она остаток спортивной карьеры слушать их детские бредни. — Ну, там и правда тесно, — спокойно заметила Аня, — У нас ещё есть та, где Алина с Женей. Может, Валиеву туда переместить? — Нет уж, — сердито возразил хореограф, — Надо разбить к чертям вашу шайку-лейку. Обе переходите в третью раздевалку и оставляете юниорок в покое. — Даниил Маркович… — не унималась Щербакова, и даже Алена уже возмущённо на неё шикнула, мол, хватит, конфликт исчерпан и решение оказалось вполне приятное — не к детям же выгнал! — Вон отсюда, пока я не передумал! — словно в подтверждение ее слов взорвался Глейхенгауз. — Блин, козел! — выплюнула Аня вслед удаляющемуся мужчине. Тот, кажется, услышал — и обернулся, глядя на обеих девушек глазами по пять рублей. — Это не вам! — тут же отреагировала Косторная и потащила подругу обратно в раздевалку, выговаривая, — Ань, ты совсем тут с катушек съехала?! — А че он… — обиженно начала Щербакова, но фразу не закончила, махнув рукой, — Неважно. Забей. — Все-таки хорошо, что мы в прошлом году сюда переехали, — с наслаждением заключила Алена, вытягивая забитые после офп ноги на скамье. Из соседней раздевалки раздавались какие-то вопли. Стандарт: опять что-то между собой не поделили. У старших было, по обыкновению, тихо. Алина и Женя почти не появлялись в Хрустальном, и, собственно, до сезона шоу их не особо там ждали, Саша до сих пор была в гипсе, да если бы и пришла — опять бы села в наушниках смотреть свои бесконечные кружочки от Марка. Аня залипла в телефон, и Алена, разумеется, уже не сомневалась, кому она пытается улыбнуться через экран. — Можем сходить туда, как в цирк, посмотреть, что они опять делят, — улыбнулась Щербакова. — Да ну его нафиг, — отмахнулась Алена, — Я вообще планирую поспать в перерыв. — Здесь? — удивилась Аня. — А где? Дома у тебя не получилось, ты со своими историями про Глейхенгауза мозг проедала. — Вообще-то есть идея… Не совсем, наверное, хорошая, но… — с этими словами Щербакова, лукаво ей подмигнув, скрылась за дверью раздевалки. Алене категорически нравилась такая Аня — когда она поступалась своей обычной правильностью и что-то не совсем законное предлагала. Разумеется, попадёт за все опять ей, если спалят — такова судьба человека с испорченной репутацией, но… — Вот! — Аня стояла на пороге, придерживая дверь плечом. В другой руке она волочила за кончик огромный спортивный мат, — Ну, помоги мне! — нетерпеливо приказала она подруге. — Ты с ума сошла, откуда?! — искренне удивилась Косторная, помогая затащить мат внутрь комнаты и тут же с опаской выглядывая в коридор — никого, — Господи, как ты его вообще дотащила? — Тёма помог, — беззаботно улыбнулась Щербакова, — Это из хореографии. Мат оказался куда более удобным местом для дневного сна, чем узкая и короткая скамья. Через полчаса обе девушки мирно спали прямо посреди раздевалки. И ни одна из них, разумеется, не додумалась завести будильник. В таком виде их и обнаружил Даня — когда, спустя пять минут после начала второй тренировки, ни та, ни другая не соизволили явиться на лёд. — Вы совсем а… — дверь поддалась легко, мужчина осторожно заглянул внутрь — и проглотил все маты, рвущиеся наружу. Подушки из рюкзаков, набитых чем попало, куртки вместо одеял… Измучились, бедные. Почему-то даже Алёну он в этот момент пожалел. Вообще, единственный раз, когда Даня проникся сочувствием к Косторной, случился летом 2020 года. Раздражающая, наглая нарушительница спокойствия — такой она всегда ему казалась и этим вызывала привычную легкую антипатию, не доходящую до серьезных конфликтов, но достаточную для того, чтобы считать ее чем-то вроде бельма на глазу или ложки дёгтя в бочке меда. А потом она приехала на сборы после карантина с совершенно потухшими глазами. Если раньше его замечания вызывали у Алёны бурный отклик: от неумело скрываемого раздражения до откровенного хамства и недовольства вслух, то теперь она казалась безразличной ко всему и притихшей. С несвойственным ей смирением выслушивала замечания, с пугающим, ничего не выражающим лицом реагировала на шутки и подколы. — Что это с ней? — через два или три дня взаимодействия с новой зомби-Аленой, он все же поинтересовался ее состоянием у Ани. — Понятия не имею! — раздраженно отрезала та, — Почему вы у меня об этом спрашиваете? Мы даже не подруги! — зато Аня удивила его своей гневной вспышкой и этим вот безапелляционным утверждением — не подруги, видите ли! Если он хоть что-нибудь понимал в девчачьих приколах, то по туалетам от тренера вместо офп бегают исключительно подружки. Телами они, что ли, поменялись? Он целый вечер провёл в раздумьях: то ли Аня взревновала к тому, что он проявляет так много внимания к сопернице (что сделаешь — его Анечка всегда была ярой сторонницей частной собственности и, наверное, в ее понимании, тренер тоже вписывался в этот раздел), то ли просто девочки поссорились и поэтому сами на себя не похожи. В любом случае, с этим всем хотелось закончить, и поскорее: во-первых, Ане нужно было не нервничать, а тренироваться, во-вторых, Алена пугала его своим состоянием и, какой бы неприятной она ни бывала время от времени, она была в первую очередь его спортсменкой, за чьи результаты он так или иначе переживал, и ещё, пожалуй, ребёнком — а о детях, с которыми проводишь так много времени, поневоле заботишься. В конце концов, нужно было быть совершенно бездушным и черствым человеком, чтобы не попытаться помочь. — Ты какая-то сама не своя в последнее время, — он выбрал момент и задержал Алёну после тренировки — и словил на себе неприятный взгляд от Ани. Чертовы девчонки! Одна, похоже, реально ревнует, другая — до нервного тика доводит своим спокойствием. С этим тоже нужно было заканчивать, в конце концов, что он, один их тренирует? Даня с некоторой завистью покосился на Дудакова, собирающего удочку и весело что-то напевающего себе под нос. У мужика любовный треугольник, внебрачный ребёнок, а он — поёт! Этери смоталась с катка ещё до конца тренировки. Эта не поёт, а тихо злится: вытащили на сборы в Новогорск из США, оторвали от Диши… Впрочем, хорошо, что у него самого детей, жён, любовниц и прочих нет и в помине. Он бы точно с ума сошёл, если бы после всех переживаний на работе, приходилось бы ещё и дома за кого-нибудь переживать. Врал себе, конечно: он и дома за детей из группы чуть-чуть, но волновался. За Аню так вообще — круглосуточно и далеко не чуть-чуть. Может, поэтому до сих пор не сложилась какая-нибудь семейная жизнь: ему двадцать девять, а он уже одно что лет шесть как многодетный папаша, и, главное, почти все детишки — девочки пубертатного возраста. Хорошо, что есть Морис. Вот уж у кого нет никаких проблем, кроме одной: с какой девчонкой (слава Богу, не из их группы) закрутить горячий грузинский роман. Может, ему самому тоже не помешал бы роман подольше и поинтереснее, чем one-night-stand? Даня раздраженно отмахнул от себя эту идею. Потом подумает. Сейчас нет времени и сил. — Я делаю все, что вы говорите, — безразлично отозвалась девушка, отрывая его от размышлений. — В этом и проблема. Не помню, чтобы ты отличалась примерным поведением. С Аленой лучше всего работало «в лоб». Он приём и подход ещё у Розанова подсмотрел, но особенно не пользовался за ненадобностью. В этот момент Даня впервые отчетливо пожалел об уходе коллеги, без всяких «но». Уж точно не пришлось бы переживать за Косторную и вытирать ей сопли, если бы этот хрен сейчас был в Новогорске. Алена смотрела на него исподлобья и морщила лоб. Молчала. Впрочем, ничего другого он и не ожидал: даже Аня бы так сразу, с первой подачи, не раскололась, а с ней доверия было на несколько лет больше. — Ладно, Алена, — картинно вздохнул мужчина, делая вид, что сдаётся, — Хотел у тебя спросить про музыку к новым программам, но, вижу, ты не настроена говорить. В другой раз. Он откровенно ее провоцировал. Слишком хорошо знал место, на которое нужно давить, чтобы получить гарантированную реакцию. Во-первых, Алена больше остальных, кажется, любила чувствовать себя взрослой и имеющей право выбора. Во-вторых, новые постановки интересовали абсолютно всех, и то, что он с ней первой об этом заговорил, явно польстило девочке. Вообще-то он собирался первой ставить программы Ане, но там были свои обстоятельства, в силу которых эту мысль пришлось отложить. В конце концов, поговорить и выбрать музыку ещё не значит в тот же момент приступать к постановке — форму Алена ещё не набрала и он опасался, что не наберёт, если продолжит своё существование в безжизненной оболочке. — Билли Айлиш, — с вызовом заявила девчонка. На секунду в ней мелькнула прежняя Косторная. Хорошо. Ещё немного, и она начнёт по-прежнему его нервировать, огрызаться и все встанет на свои места. Дане было почти смешно думать о том, что пределом его мечтаний стали капризы Косторной — но так оно и получалось в сухом остатке. Это, можно сказать, отчасти составляло фундамент его душевного равновесия: они друг друга взаимно бесят. Все. — Что?! — слегка возмутился он. Больше для вида: нужно было показать, что он крайне недоволен ее выбором, а потом прогнуться — потому что ничто не вызывает такого восторга у пубертатной девчонки, чем победа над противным взрослым. — Любая песня, — Аленка нахально улыбнулась, — Что, не нравится мой выбор? Тогда не надо было спрашивать! — нагло припечатала она, сверкая глазами. — Ожидал лучшего от твоего музыкального вкуса, конечно, — едко парировал Даня, — Но, я так понял, это опять твоё условие? — А если и да? — осторожно поинтересовалась Косторная — и замерла в ожидании расправы. — Сейчас у вас перерыв? — спокойно спросил он. Девушка так и уставилась на него, удивленно хлопая ресницами. — Вы же знаете расписание. — Вот и отлично, — улыбнулся Даниил, — Переодевайся, мы идём слушать Билли Айлиш. Так случилась, наверное, самая странная дружба во всем Хрустальном. Ещё более невероятная, чем вероятность перехода Саши Трусовой в танцы, например. С Аленой, когда она не возмущалась и не огрызалась на каждом шагу, оказалось неожиданно приятно и просто работать. Поняв, что он действительно позволил ей — самой! — выбрать музыку, она начала стараться изо всех сил: собрала все тройные и каскады буквально за неделю, всем своим видом показывая желание поскорее приступить к программе. Так получилось, что стала первой, с кем он начал постановки тем летом. И опять: старалась, как никогда, со всем ее неумением сразу запомнить и сделать, она выжимала из себя максимум возможного и радовалась, когда он одобрительно кивал ей после прогона. До странного легко оказалось войти в число ее доверенных лиц, и Даня невольно задумался: были ли вообще у неё друзья? Просто близкие люди? Из всех, кого он мог наблюдать с ней в общении, на роль подруги лучше всего подходила Аня — но та совсем недавно заявила ему обратное. Какие отношения у Алёны с мамой, он и так знал, видел все три года — хреновые. Был ещё Розанов, с которым она неплохо ладила, но — был, да всплыл. Одиночество легко объясняло, почему она тянулась к первому же человеку, проявившему к ней доброжелательность. Почему-то это открытие пробудило в нем ещё большее сочувствие и осознание собственной важности и ответственности. Отчасти, многое теперь зависело от него: что он сделает с этим вдруг обозначившимся доверием? Не мог же просто взять, и выбросить, растоптать, как ненужный хлам? — Ты что-то хочешь спросить? — выходя с тренировки, девушка бросила на него такой долгий и многозначительный взгляд, что он аж поежился. — Да, — быстро отозвалась Алена, и, тут же передумала, оглянувшись, — Нет. Не хочу. — Хочешь, можем выйти на улицу и поговорим, — предложил он, сообразив, что ее, возможно, пугают чужие уши вокруг. Доверие было — оставалось закрепить, и разговор для этого подходил как нельзя лучше. Как оказалось, лучше бы он не слышал того, что услышал и ещё лучше — не говорил ей того, что, по глупости и неосторожности, ей сказал. — Вам могла бы понравиться девушка…чуть помладше? — выпалила Косторная, стоило им выйти за пределы корпуса на безлюдную тенистую аллею. — Что? — опешил Даниил, — Алена, я думал, мы о тебе будем говорить. Девушка остановилась и обиженно на него уставилась. «Доверие, — напомнил ему внутренний голос, — Что такого, если ты ответишь?». Может, и правда — ничего такого. Может, девочке понравился парень, кто-нибудь из фигуристов, постарше, в конце концов, в шестнадцать лет такое часто случается. Теперь волнуется, что тот не ответит взаимностью. Даже хорошо, если он будет о таком знать. — Хорошо, насколько младше? — вздохнул он, ввязываясь в этот непростой разговор. — Лет на двенадцать-тринадцать, — осторожно уточнила Алена. — Подожди, сколько?! — теперь уже Даня остановился от неожиданности. Уж не себя ли она имеет в виду? — Ты ведь сейчас не о себе, да? — последняя мысль тут же просочилась в диалог. — Что? — совершенно искренне рассмеялась девушка, — Нет, вы мне не нравитесь. Ну, в смысле, вы хороший, но не в этом смысле, ну, вы поняли, да? Она всегда умела ясно и четко доносить свои мысли. Даже намёк на тактичность и эмпатию присутствовал: надо же, назвала его «хорошим». — Слава Богу, Алена! — он тоже невольно улыбнулся в ответ на ее смех и эти сумбурные объяснения в не-любви (и слава Богу, что именно в ней), — Я уже готовился к инфаркту. — В общем, я про какую-нибудь, ну… Абстрактную девушку. Не про меня. И не про кого-то из тех, кого мы знаем. Ага, знает он эти абстракции. Небольшой педагогический опыт подсказывал: всегда, когда говорят о чем-то якобы неопределенном, имеют в виду или себя, или собеседника. Чаще всего, совместно, но, слава Богу, этот вариант он исключил. В редком, исключительном случае — сплетничают в таком разрезе про общих знакомых. Но, деваться было уже некуда — и он решился на осторожный ответ: — В любом случае, это серьезная разница в возрасте. В моей жизненной ситуации, это ещё и предполагает то, что девушка несовершеннолетняя и по возрасту годится мне в ученицы. Так что вопрос про нравится тут совсем неуместен. Алена и не думала успокаиваться — сощурилась, глядя на него с каким-то хищным выражением лица: — То есть даже если бы так получилось, вам бы она нравилась, вы бы не стали с ней строить отношения, да? — Разумеется, не стал бы, — раздраженно нахмурился Даня. Не нравился ему весь этот разговор. Ещё и противная девчонка, о которой он совсем недавно умудрился подумать в хорошем ключе, совершенно, видимо, не удовлетворилась его сухим ответам и продолжала жадно ждать ещё чего-нибудь. — Ну, как ты себе это представляешь? — вздохнул мужчина. — Нормально представляю, — беззаботно ухмыльнулась Косторная, — Вот, у меня дедушка старше бабушки на семнадцать лет! Так, а теперь он совершенно точно приобрёл уверенность в том, что разговор она завела исключительно о себе. Пример из жизни — значит, обдумывала ситуацию долго и тщательно, пыталась найти какие-нибудь подтверждения… Он тут же начал перебирать в голове подходящих под описание мужчин, в которых эта могла бы втрескаться. И сразу — подбирать слова и аргументы, чтобы навсегда отвадить ее от глупой влюбленности. — Твой дедушка — учитель, может, тренер? — аккуратно уточнил Даня, делая вид, что все ещё верит, что речь идёт о нем. — Нет, строитель, — она чему-то явно огорчилась. Странно. — Это же совсем другое, Алена, — снисходительно улыбнулся он. Разумеется, другие люди могли себе такое позволить. Он и сам бы, может, по-другому смотрел бы на Аню, если бы не… Даня быстрым, отработанным маневром выбросил эти мысли из головы. Про Аню и внезапно обнаружившееся к ней влечение думать было запрещено. — А Мишин, ну, Алексей Николаевич… — вдруг напомнила о себе Аленка, — Он же тренером был у своей жены? И Кудрявцев. И… Господи, она что, все-таки о нем и Ане? Откуда у неё его же аргументы? Когда она могла это заметить? — Так, либо ты говоришь мне, к чему весь этот разговор, либо мы его заканчиваем, — он еле скрыл за негодованием нарастающую панику в голосе. — Сергей Александрович, — неожиданно сказала Алена. Даня подумал сначала, что потерял нить разговора из-за своих сумбурных размышлений и аккуратно уточнил: — Что — Сергей Александрович? — Думаете, я ему нравилась? — на одном дыхании выпалила девчонка. Паззл сложился, да так лихо, что он аж за голову схватился: — О Господи, Алена… — Что? — она то краснела, то бледнела, совершенно по-вампирски вытягивая из него какую-нибудь реакцию, эмоцию, что угодно. Даня чувствовал себя абсолютным дураком. Сколько у него было поводов догадаться об очевидном? Все эти объятия, которыми Розанов так щедро баловал свою подопечную. Ее нежелание ездить без него на старты, доходившее до истерик и хамства. Ее потерянное лицо — когда узнала, что тренер уволился. Он ведь даже пожалел ее тогда, посочувствовал — и все равно нихера не понял! Отвратительные тренировки, безжизненный вид… Его, конечно, тут же перемкнуло жалостью: бедная девочка! Надо же было вляпаться так. Что касается женщин, то его друг был откровенной скотиной — и едва ли тут верилось в большую и чистую, искреннюю и неправильную любовь. Он и сам, конечно, мало что знал о любви — но если так можно было сказать про него и Аню, то он не мог представить себе ситуацию, в которой оставил бы ее. Скорее, чаще думал о том, как уйдёт она — потому что это, как раз, было неизбежно. — Даже думать об этом забудь, поняла? — жестко отрезал он, — Нравилась, не нравилась — Сергей Александрович взрослый мужчина и наши позиции с ним совпадают. Займись, пожалуйста, работой и найди себе мальчика по возрасту. Ну, ладно, лет на пять старше — ещё куда ни шло! Не тринадцать же! — Так я и знала, — от ее разочарованного взгляда стало и тошно, и как-то зябко. Что ещё он должен был сказать? Рассказать о постельных делах друга? Что он такой судьбы ни одной из девчонок своих не желает — даже тем, кто уже постарше и поумнее наивной Аленки? — Что ты знала? — он рывком удержал ее за плечи. Собралась ещё куда-то! — Вы такой же трус! — зло выплюнула Косторная, — Вы тоже никогда к своей Анечке не подойдёте, так и будете где-нибудь в сторонке дрожать! А потом, а потом, когда все станет слишком сложно, свалите куда-нибудь… Не попрощаетесь. После всего… Не обещали же ничего, да? Слёзы и горечь рвались совсем не детские. То ли действительно, так больно и невыносимо ей было терять какую-то иллюзию близости — Даня уже успел в полной мере ощутить ее одиночество, то ли… От последней догадки мужчина похолодел. Кто знает, что могло между ними быть. — Так, подожди, — он осторожно присел перед ней на корточки, сжал в руках запястья — чтобы не закрывала лицо. Тысячу раз проделывал это с маленькой Аней, и теперь среагировал так быстро, что Алена ничего не поняла и удивленно лупила у него перед лицом своими прозрачно-зелёными глазищами. Ну красивая же девчонка, сдался ей этот Серега?! — Подожди и не плачь, — медленно проговорил он и, дождавшись судорожного кивка головой, продолжил, — Ты должна сейчас мне сказать: он что-то с тобой сделал? Принуждал? Домогался? — в ее глазах светилось такое искреннее непонимание, что он уже мысленно потеплел и выдохнул. Но на всякий случай попробовал продавить еще: — Алена, это очень серьезно. Пожалуйста, не глупи и не пытайся его защищать. — Нет, — она почему-то покраснела и отвела взгляд. — В глаза мне смотри, — строго потребовал мужчина. — Да не было у нас ничего! Тем более, насильно! — она в негодовании смешно морщила лоб и нос. Совсем как Аня, — Даже не целовались. Я сама… сама себе все придумала, — сконфуженно призналась девочка, — Извините, мне не надо было это все вам говорить. И про Аню, и про это… Взгляд в глаза уже не действовал — она опять плакала. И от смущения, и от какой-то недетской, непосильной ей трагедии. Даня с грустью подумал о том, что девочки-то у них совсем тепличные. Маленькие. Другие в их возрасте чуть ли не семьями обзаводятся, а для них, вот, только-только пришло время для первых чувств. — Иди сюда, — он притянул ее к себе чуть ли не с нежностью. По крайней мере, с сочувствием и огромным желанием хоть чем-нибудь ей помочь, — Я не злюсь на тебя. Знаешь, я думаю, неважно, нравилась ты ему или нет. Он поступил нехорошо, особенно, если знал, как ты к нему в относишься. Может, это самый ужасный совет в твоей жизни, но — забудь о нем. Нет ничего хорошего в том, чтобы любить человека, которому ты не нужна, который не хочет нести ответственность за свои поступки. Не ломай себе жизнь, Аленка. — Вы не бросите Аню? — О твоём бурном воображении мы не поговорим отдельно. — Как хотите. Все равно лучше неё никого не найдёте. Тогда она возмутила его до глубины души этой своей наглостью, с которой лезла в то, о чем он даже думать боялся. Сейчас почему-то вспомнил этот дурацкий разговор — и улыбнулся. Права была Аленка, смотрела в самую суть. Наверное, нужно было разбудить обеих, отчитать — в особенности, за мат, за который Железняков только что рвал и метал, разыскивая его по всему Хрустальному. Но Даня тихонько вышел, вернулся — с пледом из машины, накрыл им девчонок, погасил в раздевалке свет. Пусть спят. В конце концов, от одной пропущенной тренировки ещё никто не умирал.