По тонкому льду

— Вылезай. Ссылка кончилась, — смеется Даня, открывая перед ней дверь автомобиля. Аня, конечно же, не шевелится: — Сам посадил — сам доставай, — вполне резонное заявление. «Да уж, взял девушку на ручки один раз — будь любезен, придется носить ее всю жизнь», — внутренний голос в своей манере над ним глумится. В последнее время Даниил как-то перестал к нему прислушиваться. Как будто бы Аня заняла собой всю его голову, и теперь у него совсем нет сил, времени и даже мыслительного пространства на саморефлексию, и, уж тем более, на самобичевание. Как будто бы раньше у него всегда был выбор: становиться лучше, расти или замереть на месте. Теперь этого выбора нет — потому что есть она, и нужно бежать со всех ног, и если уж не быть тем, кого она заслуживает, то хотя бы стремиться стать таким человеком. — Куртку застегни, пожалуйста, — эта привычка еще с ее детства: следить, чтобы одевалась нормально. Даже если идти пять минут от машины до подъезда. Аниной сознательности на такие мелочи почему-то всегда не хватает. — Шапка, — напоминает он и слегка приподнимает брови в ответ на недовольно брошенный ею взгляд. Она даже не возражает вслух — знает, что спорить сейчас бесполезно. — Вот и умница, — улыбается Даниил и тут же подхватывает ее на руки, захлопывая дверцу, — Так понравилось сидеть на ручках, что ноги уже не канают? — Просто восстанавливаю справедливость, — для человека, просто восстанавливающего справедливость, она слишком крепко жмется к его груди. Нет, тут речь не о справедливости. Скорее, это желание быть поближе — в каждое из предназначенных им сегодня мгновений. — Почему мы стоим? — Не знаю, как тебе сказать, что у меня там в багажнике чемодан, и в ближайшее время я опущу тебя на землю. Аня разочарованно вздыхает и позволяет ему аккуратно поставить себя на асфальт. — Я все равно не отлипну, — обещает она. — Знаю. *** Юки недовольно фыркает, встречая их на пороге квартиры. — Думаешь, о чем она думает? — они оба смеются, наблюдая за тем, как кошка обнюхивает их обувь и презрительно дергает лапой — мол, мусор какой-то. — «Опять приперлись вдвоем в мою квартиру, кожаные ублюдки»? — предполагает Даниил. — А мне кажется, она ревнует. — Думает, наверное, что я с тобой всю неделю тусовался. Аня присаживается на корточки и чешет недовольную питомицу за ухом. — Юки, дорогая, я тоже задаюсь вопросом, где он был. — Мрр-мяу? — Да, милая, он нас обеих бросил, — кошка как будто понимает, о чем речь и льнет к Аниной руке, сочувственно мурлыкая, — Уехал в какую-то Канаду, зажигал там с какими-то девочками… — Ты кем меня перед моей же кошкой выставляешь? — давясь от смеха, возмущается Даня. — Подожди, я должна с ней подружиться, — отмахивается девушка, — Юки, пойдешь на ручки? *** — Есть хочешь? — глупый вопрос, учитывая, что в прошлый раз Аня его самого едва не съела. — Дай угадаю: у тебя опять пустой холодильник, — полуулыбка-полуупрек. — А вот и нет, — почти с гордостью произносит он, — Я купил еду по дороге к тебе. Аня высоко приподнимает брови и спрашивает, лукаво улыбаясь: — Правда? И где же она? Наблюдательная. Заметила, что из вещей он занес в дом только ноутбук и чемодан. — Блин… в багажнике забыл, похоже. Он собирается обратно на улицу под возмущенным взглядом кошки и смеющимся — Ани. — Юки, не переживай, этот кожаный сейчас вернется. — Через три минуты, — клятвенно заверяет Даниил, — Аккуратно тут…чтоб без пальцев переломанных. Почему-то после того злосчастного случая на сборах он опасается именно таких недолгих расставаний. Его нет не три минуты, а, наверное, целых пятнадцать или двадцать. Аня успевает помыть руки (и придирчиво осмотреть все полочки в ванной), заглянуть в его спальню, поболтать с кошкой, немного подумав, запускает робота — пропылесосить квартиру. Все-таки неделю здесь никого не было, кроме соседки, которая приходила кормить Юки. Потом решает заварить чай. У него красивые чашки из тонкого фарфора, расписанные под «гжель» и какой-то навороченный электрический чайник с модной сиреневой подсветкой и колбой для заварки внутри. В квартире вообще забавным образом сочетаются старинные, почти антикварные предметы быта и что-то современное. Как будто одна эпоха наступила на другую. Чай находится на отдельной полочке — несколько вскрытых упаковок. Тот, в белой жестяной баночке, который она передарила ему (самой Ане этот напиток достался в посылке от китайских фанатов), почти закончился. Это приятно. Даниил возвращается в квартиру, открывая дверь своим ключом. Аня не слышит ни скрежета замка, ни его шагов — слишком громко воет пылесос, к тому же, закипающий чайник шумит прямо у неё под ухом. Даня слегка подвисает от увиденной картинки. Он никогда не считал себя способным на настоящую любовь, совместную жизнь, брак. Он бы, наверное, разозлился, если бы другая девушка так спокойно трогала его вещи. Он бы даже не привёл другую девушку домой, если уж на то пошло. Встречаться — у неё или в отеле. И уж точно не пить чай. Как будто бы впервые им так четко осязается разница между просто сексом, страстью, новизной — и настоящей близостью. Ему от Ани ничего не нужно, совсем. Только чтобы была. Чтобы пританцовывала, разливая по чашкам чай. Чтобы позволяла о себе заботиться. Чтобы улыбалась. Чтобы притащила, наконец, какие-нибудь свои вещи к нему домой. Хотя бы плюшевого медведя. Быть рядом — настолько близко, насколько она позволит, настолько долго, насколько она сможет его терпеть. У него в руках пакет из Вкусвилла и букет — нежно-голубые гортензии с белыми, почти прозрачными ирисами. Он так и не может перешагнуть порог кухни. Все кажется приятным, сладким сном — вой пылесоса, запах чая, ее запах. Вернуться домой и понять: его ждали. Это неожиданно, обжигающе-волнительно — даже несмотря на то, что он сам оставил ее здесь одну каких-то пятнадцать минут назад. Медленно, как в видеоповторе, она поворачивается в его сторону. — Ты так тихо зашел. Он хочет ответить — и вдруг понимает, что все это время почти не дышал. — Здесь просто очень шумно, — слова еле собираются в нормальное предложение. — Ничего, что я… — Аня обводит глазами кухню. Извиняется за вторжение в личное пространство. Как будто у него вообще осталось что-нибудь личное. Если и осталось, он с радостью отпилит ей добрую половину. — Нет. Нет. Ничего, — ему так и хочется сказать что-нибудь вроде «Это и твой дом тоже». Но слишком рано. Может быть, для неё это слишком. Так что он, краснея, бормочет что-то отдалённо напоминающее «Спасибо». — Это для меня? — она указывает глазами на букет. Даня ощущает себя нерешительным подростком: застыл на пороге, забыл про цветы… Как будто бы это ему самому едва семнадцать. Аня улыбается — понимающе, почти снисходительно. Знает, чувствует, что владеет в этот момент всеми его мыслями. — Да, — его голос звучит как-то неожиданно сипло, — Знаю, тебе и получше букеты дарили… Она смеется — тихо, заливисто. «Ты окончательный и бесповоротный идиот», — неутешительное резюме от внутреннего критикана только усиливает его неловкость. Несколько ее шагов — от кухонного гарнитура до порога. Он разжимает пальцы одной руки — пакет с грохотом валится на пол. — Замолчи, пожалуйста, — она близко-близко, почти вплотную. Запускает по венам электрический ток, даже не трогая, не целуя — просто одним своим присутствием в зоне досягаемости. Поднимается на носочки и ждет, пока он наклонит голову. Касается губами его губ — и, кажется, в этот момент сердце вообще прекращает биться. Всего на мгновение. А потом пускается в сумасшедший галоп. И он оживает вместе с ним. Бросает букет на чудом оказавшийся рядом стул. Собирает руки на ее талии — и чувствует, как закипает кровь оттого, как девушка льнет к его телу, прогибается в спине, позволяя уже ему владеть абсолютно всем — ее хриплым дыханием, учащенным пульсом, движениями губ. — Я безумно скучал, — Даня шепчет это, оставляя влажные дорожки поцелуев на ее шее. — Ты обещал…кое-что, — у Ани едва хватает воздуха, чтобы договорить до конца. Ему окончательно сносит крышу от этого напоминания. Сдержанность, аккуратность, обещания самому себе — это все теперь на втором плане. В висках стучит горячими ударами: она хотела. Мечтала. Желала. И снилась ему в таких снах, которые обычно снятся под утро, бесстыдных, порочных снах, от которых просыпаются в горячем поту. Он целует теперь жарче прежнего — почти до красноватых следов — и еле сдерживается, чтобы не заиграться и не оставить все-таки несколько кричащих отметин на бледной фарфоровой коже. Аня как будто не понимает, чем это все может закончиться — и легкомысленно позволяет прижать себя к стене, не возражает, когда он припечатывает туда же ее ладони, накрывая их своими руками — только доверчиво подставляет шею и еще больше извивается от ласкающих ее губ, почти срываясь на тихие стоны. — Хочешь, ляжем? — он все еще пытается остаться в границах, которые провел и очертил сам. Если уж сходить сегодня с ума, то по обоюдному согласию. Отчетливый кивок головой — он на руках несет ее в кровать. Обстановка, намекающая на возможность интимной близости девушку, кажется, немного отрезвляет. Оказавшись лежащим с ней рядом лицом к лицу, Даниил вдруг чувствует на себе этот взгляд: слегка испуганный, пристыженный. Он не говорит ничего — только сбавляет градус и темп взаимодействия. Притягивает Аню к себе и нежными движениями гладит по спине. Целует — но медленно, вязко, как будто нарочно растягивая каждое прикосновение. Девушка сама направляет его — тянет неловким движением вверх край его футболки. Он раздевается сам, и вопросительно смотрит на ее олимпийку. Она кивает — он расстегивает молнию. Молчаливый диалог — он стягивает кофту с плеч и высвобождает ее руки из тесных манжет. Ею можно только восхищаться. Она создана для любви. У Ани аристократически бледная, восхитительно гладкая, без единого изъяна кожа, пылающая огнем под изучающими ее губами и пальцами. У нее мягкие, женственные изгибы тела — несмотря на худобу, еще заметную подростковую угловатость, несмотря на изнурительные ежедневные тренировки — нет ни выраженной гипертрофии мышц, ни пугающе выступающих ребер. Ему нравится скользить ладонями по бокам — вверх и вниз, и чувствовать, как волнительно приподнимается ее грудь, ребра, как втягивается и напрягается живот, как от этого почти невесомого движения все равно остается след — волны мурашек, бегущие за его рукой под ее кожей и легкое-легкое дрожание ее тела. Она задерживает дыхание на движении вниз. Выдыхает на движении вверх. Задыхается и впивается ногтями ему в спину, когда он накрывает ладонями грудь и ласкает ее через тонкую ткань спортивного топа. С этого момента все снова возвращается к безумию. Он горячо целует ее шею, ключицы, спускается губами к грудной клетке, очерчивает ими край ткани. Она тянет его на себя — ближе, еще ближе, и вот его бедра зажаты между ее разведенных ног, он нависает над девушкой, лежащей на спине, опираясь на локти. Никакого терпения больше нет, нет сил играть в эту медленную, тягучую игру. Он сдвигает проклятый топ вверх. Не может сдержать вздох — то ли удовольствие от прикосновения уже к обнаженной коже, то ли искреннее восхищение увиденным. Где-то в квартире раздается оглушительный писк. Аня пугается, подскакивает, почти отталкивает его. Мужчина быстро понимает, в чем дело. — Блин… робот где-то застрял, — он крепко сжимает девушку в объятьях, — Все хорошо, солнышко, я сейчас его выключу. Она качает головой, не давая ему отстраниться — Не надо. Не уходи, пожалуйста. — Хорошо, — кивает он, и снова укладывает ее на спину. В тот же момент к неистово пищащему пылесосу добавляется вибрирующий телефон где-то в кармане Аниной олимпийки. Она снова дергается: — Черт. Это мама, наверное… Даня подает ей кофту и неохотно поднимается на ноги: — Сейчас, я выключу это недоразумение и ответишь. — Сдалась я ей… — Аня в недоумении, все еще пытаясь отдышаться, смотрит в экран телефона. *** Чертов пылесос умудрился зажевать провод от приставки. Даня готов проклясть его последними словами. Когда он возвращается в спальню, дождавшись окончания ее телефонного разговора, Аня кажется притихшей и как будто бы расстроенной. Она уже натянула олимпийку обратно и лишь растрепанные волосы да зацелованные губы напоминают ему о том, что сейчас между ними было. — Пойдём, поедим? — он вспоминает про букет, валяющийся где-то на кухне на стуле. Про остывший чай. Про брошенный пакет. — Тоже настроение пропало? — с усмешкой спрашивает девушка. — Немного, — он старается улыбнуться, присаживаясь на кровати рядом с ней, — Я там взял тебе салат Цезарь и сырники без сахара. Будешь? — Спасибо, — она прижимается плечом к его плечу. Мужчина, по привычке, обнимает ее одной рукой и наклоняется, целуя в макушку. — Почему голос дрожит? — он заглядывает ей в глаза, как будто способен увидеть ответ прямо там. — Не знаю, — Даниил хмурится, давая понять, что такой ответ его не устраивает. Аня вздыхает — по лицу уже сбегает первая слезинка. — Не могу объяснить. — Я поторопился? Мама что-то не то сказала по телефону? — Нет… не знаю. Просто странные эмоции. Не могу их понять. Просто хочется плакать. — У тебя, наверное, передоз эмоциональный. Слишком много всего за один вечер. Устала, моя девочка. Давай ты поешь нормально, а потом мы просто полежим в тишине? — Ты не устаёшь…возиться со мной? — Что у тебя в голове, расскажи? Я не могу от тебя устать. Я вот устал, пока без тебя был.