По тонкому льду

— Ты в курсе, сколько стоят двадцать минут ожидания такси? — Марк, было, начинает возмущаться, открывая перед Аней дверь автомобиля. Но замечает покрасневшие глаза, потерянное выражение лица, припухшие губы — и сразу же меняет тон, — Тааааак, ясно. Мне подняться наверх и врезать ему? — За что? — удивляется девушка. — За твои слёзы. У нее вызывает невольную улыбку эта простая, выданная в лоб забота. Именно забота — не желание перед ней попетушиться. Марк не из тех, кто проявляет мужественность ради того, чтобы потом попросить у девушки поцелуй в щечку. — Не надо, — Ане совсем не хочется рассказывать ему подробности. Это слишком личное, только для них с Даней, — Я просто…в общем, я сама расстроилась. Не спрашивай, ладно? Несколько секунд он внимательно всматривается в ее лицо. Наконец, не изменив своего встревоженно-сочувствующего выражения, все-таки задает вопрос:  — Обнять-то тебя можно? — Можно. Парень садится вместе с ней на заднем сидении и приобнимает ее одной рукой за плечи. Аня прячет лицо в его куртке. Противоречивые чувства. Она рада Марку, благодарна ему за поддержку, в его объятиях всегда спокойно и никогда — неловко. Но сейчас он увозит ее от любимого человека, сидя на его месте, и Ане все не так: обнимает не так, как Даня, пахнет не так, как Даня, даже дышит, блин, как-то иначе. И уже укрощенные, почти забытые слезы возвращаются, катятся градом по щекам. Они долго едут молча — она плачет, едва слышно всхлипывая, подрагивая плечами. Он обещал не спрашивать о причинах — и не спрашивает. — Только не надо свои сопли об меня вытирать, — ворчит Марк, когда она шмыгает носом особенно смачно, — Дай вытру. Он достает откуда-то из кармана бумажные платочки. — Я сама, — Аня отбивается от его руки с платком и почти смеется, — Измажу тебя соплями, только попробуй притронуться к моему носу. — Самое романтичное предложение из всех, что я слышал от тебя, Щербакова, — парень мечтательно закатывает глаза, но салфетки все-таки отдает. Девушка приводит себя в порядок, и, недолго думая, запихивает ворох использованных бумажек ему в рюкзак. — Ты понимаешь, что подставляешь меня? — меланхолично наблюдая за ее действиями, комментирует он, — Приеду завтра к Саше, она, как обычно, решит поискать в нем вкусняшки, а там… — Улики. Что же она скажет? — Спросит: «Ты что, вытирал носик кому-то еще, кроме меня?» — парень очень правдоподобно копирует голос Трусовой. — И, недолго думая, сломает тебе большой и указательный пальцы, — сквозь смех добавляет Аня. — Я рад, что мысли о расправе надо мной тебя веселят, — улыбается Марк, — Вообще, две плачущие женщины за один день — это уже не смешно. Господи, за что?! — Даня, — девушка спотыкается об его имя: слишком непривычно оно звучит, когда вслух. И все-таки ей очень хочется сейчас говорить о нем именно так, хотя бы с друзьями не скрывать ничего, не прятать свои нежные чувства за сухим и официальным «Даниил Маркович», — Даня как-то что-то похожее говорил. На Финале гран при два года назад. — Я так понимаю, плакала ты и… — Саша. — Нам с ним точно нужно составить график. Один отдыхает, второй бегает за вами с носовым платочком. Аня представляет себе эту картину и улыбается. Может быть, через несколько лет они действительно смогут общаться парочками, куда-то вместе выбираться. Мысли о дружбе тут же неудобно ее задевают: она даже не поинтересовалась у Марка состоянием Саши. Вот так подруга. — Как Саша, кстати? — тут же исправляется она. — Немного потрепала мои нервы, но в целом, ей лучше, — для человека с потрепанными нервами, Марк улыбается слишком нежно, — Познакомился с ее мамой. Она, кажется, готова на меня молиться. — Почему? — Аня старается пропустить мимо ушей коварное «познакомился с ее мамой». Потому что от этой фразы ей больно. — Ну, она принесла нам ужин и Саша нормально поела впервые за три дня, оказывается. Меня очень настойчиво просили приходить ещё. Его собеседница все-таки не удерживается от едкого комментария:  — Как просто произвести впечатление на родителей, если ты красивый и успешный ровесник их дочери. Парень не замечает (или не хочет замечать) ее колкость и только смеется:  — Я? Красивый и успешный? Ты точно не в себе, Анечка, раз делаешь мне такие комплименты. Аня в очередной раз благодарна ему за умение не цепляться к словам и эмоциям. — Радуйся, пока можешь, — она пожимает плечами, и тут же добавляет, — Отвратительно пахнешь, кстати. Чуть не задохнулась, пока плакала в твою куртку. — Ну слава Богу, я уже испугался, что тебе понравилось, — парирует он, — Знаешь, ты, может не нуждаешься в моем мнении, но я все равно его тебе скажу. Я почему-то уверен, что твои родители тоже все поймут. Может, не сразу… — Что, если нет? — этим вопросом она рассчитывает поставить его в тупик, задает его с горькой издевательской усмешкой, заглядывая ему в глаза с молчаливым упреком: «Что вообще ты можешь понимать?». Но Марк, кажется готов к таким выпадам. — Так не бывает, — он спокойно, даже мечтательно как-то улыбается, — Они тебя любят и смогут смириться с тем, что ты счастлива немножко не так, как им бы хотелось. Ты же счастлива? — Счастлива… — тихим эхом отзывается Аня. Почему-то и правда легче от его слов. В последнее время ей все казались врагами, желающими разлучить ее и Даню. Но сейчас она вспоминает, что мама — это всего лишь мама, которая отчаянно за нее беспокоится, оберегает от всего, жертвует своей жизнью ради ее тренировок. И папа — тоже всего лишь папа, так смешно пытающийся быть в курсе ее жизни, путающий флип с риттбергером, не умеющий ей отказать. Разве эти люди способны от нее отвернуться? Разве у них не хватит понимания для того, чтобы принять ее выбор? Они любят ее, может быть, даже больше Дани. А он бы никогда не повернулся к ней спиной. Следом за облегчением приходит стыд. Как она может плевать родным людям в лицо своим враньем? Они же искренне обрадуются Марку, будут переживать за какие-то фальшивые отношения… Одно дело — что-то недоговаривать, молчать, скрывая до лучших времен, и совсем другое — откровенно лгать. Аня не может так с ними поступить. Это было бы нечестно. — Не выходи со мной из такси, ладно? — слова вырываются сами собой. — То есть я зря делал огромный крюк через всю Москву? Ну вот, теперь ей стыдно перед Марком. — Извини. Спасибо. Я заплачу за машину, сколько тебе перевести? Он закатывает глаза:  — Давай сделаем вид, что я не услышал этот глупый вопрос? — Мне неудобно. Ты столько времени потратил… — И ты напоследок хочешь ещё и выставить меня бомжом, который не в состоянии оплатить такси? — смеется Марк, — Ну спасибо. Господи, да не парься, Щербакова. Я рад, что ты решила не ввязываться в эту бредовую авантюру.              ***        Осознание собственной опрометчивой глупости накрывает Аню с головой, когда она выходит из такси. Дома горит свет, и мама смотрит на ее одинокую фигурку из окна на кухне. Что ей теперь сказать? Говорить правду все равно не получится — для этого нужно согласие второго человека, да и время раскрывать все карты еще не пришло. Домой она поднимается по лестнице, словно лишних восьми пролетов из двадцати ступенек достаточно для того, чтобы придумать себе не слишком лживое оправдание. Мама встречает ее в коридоре удивленным взглядом: — Как все прошло? Ты вернулась одна… — от цепкого материнского глаза не спрячешь следы недавних слез, поэтому следом идет взволнованный вопрос, — Ты чем-то расстроена? Аня упрямо молчит, снимая кроссовки и пальто. — Я к себе, ладно, мам? Поговорим потом. Ничего лучше таинственного игнора она пока не придумала. Оказавшись в своей комнате, девушка облегченно выдыхает: есть еще минут двадцать-тридцать, пока мама обсудит ее странное поведение с папой и решится на попытку разговора. Так всегда бывает. На телефон приходит новое сообщение. От Дани, конечно — не спит, волнуется. Сегодня, кажется, абсолютно все за нее переживают.       Д.М.: Как доехала? Все хорошо? Анютик: Да :) и второе да Д.М.: Как твоя великая афера? Анютик: Провалилась. Главная аферистка отказалась в ней участвовать Анютик: Так что никаких двусмысленных объятий у подъезда не было Она еле удерживается от того, чтобы не упомянуть объятия в машине. Д.М.: Неожиданный поворот Д.М.: Что сказала маме? Анютик: Пока ничего Анютик: Но чувствую разговор ещё будет Д.М.: Ох, Аня Это, видимо, вместо всех упреков в стиле «Я же говорил». Анютик: Жалеешь, что провёл со мной вечер? Д.М.: Это очень глупый вопрос Д.М.: Нет, не жалею Д.М.: Просто волнуюсь за тебя Д.М.: Ты там хотя бы не плачешь? Анютик: Уже нет Анютик: Ты еще долго не будешь спать? Д.М.: Не знаю, а что? Анютик: Хочу позвонить, как все разрулится Д.М.: Жду)) Д.М.: Все равно не смогу заснуть, пока не увижу и не услышу, что с тобой все в порядке Иногда Ане кажется, что она не заслужила вот этого всего. Марка, который ехал за ней через всю Москву, дал поплакать на своем плече, успокоил — ненавязчиво, не влезая в душу, ни о чем не расспрашивая. Сашу, которая, наверняка, не хотела отпускать его от себя так рано, но без раздумий согласилась помочь. Маму, которая нерешительно остановилась у двери ее комнаты и вот-вот постучит. Даню, который сейчас не может найти себе места в ожидании звонка. В один вечер жизни близких людей закрутились вокруг нее одной. Виной тому — маленькая ложь, глупость, сотворенная ею без оглядки на всех остальных.              ***        — Анечка, спишь? — мама заглядывает с ней с подносом в руках, — Чай. Ромашковый. От этой заботы внутри у Ани все переворачивается. Вот так: врет, а ей в ответ — ромашковый чай. — Давай помогу, — она подскакивает с кровати, суетится, забирая поднос, придвигая к своей кровати столик и кресло. — Еще даже не переоделась, — с легким упреком замечает мама, — А на постели, конечно, уже повалялась. — Я хотела сначала в душ… — оправдывается Аня. — Кого ты обманываешь? Залипла в телефон, вот и все. «Тебя обманываю, мам», — так и хочется ответить девушке. С этим нужно заканчивать. Она решает начать с правды, глубоко вдыхая и быстро, на одном выдохе, признается (почти): — Я обманула тебя насчет парня. Прости. — Вот как? — женщина удивленно приподнимает бровь и смотрит на дочь уже не сочувствующе, а строго, — И где же ты была? И зачем было нужно врать? Аню охватывает паника. Она так и не придумала, что сказать. От взгляда мамы ей хочется куда-нибудь провалиться. Так стыдно. Лучше бы она кричала, чем смотрела с таким упреком. Лучше бы наказывала, не разбираясь, не ища объяснений. — Я не знаю, мам. Не знаю, почему я это сделала. Не могу тебе объяснить. Молчание повисает в комнате - мучительное, угнетающее. Ане снова хочется плакать. Ее маме хочется во всем разобраться, и она начинает строить догадки: — Ты хотела побыть одна, может? В этом дело? Этот вопрос кажется спасательным кругом. Это тоже — почти — правда. — Наверное… Не знала, как сказать тебе, чтобы ты ушла. Ее собеседница морщится, как от боли, но кивает — значит, причины ей понятны, и Аня продолжает уже решительнее: — Мам… Я как под колпаком у тебя, у меня совсем нет своей жизни. Ты все знаешь, всем интересуешься… — пытаясь придумать пример, девушка вспоминает про то, что мама расспрашивала у Дани «что это за мальчик», и понимает, что это подходящий случай, — Зачем ты у Даниила Марковича спрашивала, что за парень у меня появился? — Вот он трепло, конечно, — впервые за весь разговор, Юлия улыбается. — Так зачем? Женщина пожимает плечами: — Просто любопытно было. Тем более, ты впервые с кем-то отпрашивалась гулять. — Вот именно, мам! Впервые. И то не по-настоящему. В почти 18 лет. Вспомни себя, вспомни Инну… — ситуация вдруг оказывается подходящей для того, чтобы наконец-то отпроситься возвращаться с тренировок одной, и, к своему стыду, Аня не может удержаться от искушения этим воспользоваться. Нет, она все-таки патологическая врушка и манипуляторша. — Ты же понимаешь, что у тебя совсем другая ситуация? — тут же возражает ее собеседница, — Очень плотный график, сама ты не наездишься. Нам нанять личного водителя и купить третью машину только потому, что кто-то капризничает и не хочет ездить с мамой? — Давай поищем какой-нибудь компромисс, — без особой надежды предлагает девушка: этот разговор у них идет далеко не в первый раз, и каждый раз заканчивается ссорой, — Может, ты будешь отвозить меня утром? А вечером я сама, на такси или на метро… Дочь смотрит на мать умоляюще, почти готовая разрыдаться или встать перед ней на колени. — А днем как? — неожиданно уточняет Юлия. Анино лицо озаряется улыбкой, и она быстро-быстро выкладывает весь свой план: — Если надо в школу, то как обычно: ты со мной на тренировке, мы вместе обедаем, потом после школы я в Хрустальный, а ты по своим делам уже. Если школы нет, то я одна с самого утра, могу просто оставаться в Хрустальном на перерыв, чтобы тебе за мной не кататься. Какая разница, где делать уроки, да, мам? — Я смотрю, ты давно уже все придумала, — улыбается мать, — Ладно. Если я и правда так угнетаю тебя своей опекой… Ане опять стыдно: мама совсем ее не угнетает. Ну, разве что чуть-чуть. Дело совсем в другом… — Мам, прости меня, ты совсем не угнетаешь… Просто я уже взрослая. — Давай только договоримся, что ты сама контролируешь свои занятия с репетиторами, раз взрослая? — Хорошо. Можно я не всегда буду сразу возвращаться домой после тренировки? — До одиннадцати. Если скатишься по учебе — аттракцион моей доброты немедленно закроется, ясно? Девушка радостно кивает, готовая согласиться на любые условия, потому что в ее голове уже оглушительно звучит долгожданное: «СВОБОДА». Условий еще очень много: чистота в комнате, пятерка по математике, не меньше 70 баллов за пробники ЕГЭ, звонить после каждой тренировки, не пропускать репетиторов… Это все и так подразумевалось, поэтому Аня не особенно переживает за результат. Юлия уже собирается уходить, и вдруг, словно вспомнив о чем-то, возвращается к началу их разговора: — Так значит, знакомства с красавчиком-бойфрендом не будет? А я уже губу раскатала… — И каким ты его себе представила? — Аня заметно нервничает, когда задает этот вопрос. — Понятия не имею, кто бы мог тебе понравиться. Еще в прошлом году все мальчики были для тебя дебилами, что-то изменилось? Почему-то момент кажется ей подходящим, чтобы немного разведать обстановку: — Что бы ты сказала, если бы это был…не совсем понятный тебе выбор? — мама вопросительно приподнимает бровь и Аня больно прикусывает себе губу, пытаясь справиться с паникой, — Ну, например, это была бы девушка… У мамы округляются глаза. — Скажем, какая-нибудь моя подруга из Хрустального оказалась бы больше, чем подругой. Мама прикрывает глаза и трет виски, видимо, пытаясь вспомнить какую-нибудь особенно подозрительную подружку. — Или это все-таки был мужчина, но он был бы намного старше, — Аня радостно отмечает, что это шокирует маму немного меньше. На слове мужчина она даже выдохнула, — Или весь в татуировках. Или какой-нибудь известный человек. Мама медленно кивает, все еще не понимая, к чему весь этот разговор. — Или это была бы пара и я бы сказала, что полигамна? Не мужчина, а два мужчины, — Аня не выдерживает выражения на лице мамы и начинает смеяться. — Господи, Аня, что у тебя в голове сейчас? Мне стоит переживать? — Мам… Так что бы ты сказала? — Ну что мам? — Юлия недовольно отмахивается, — Спрашиваешь всякие глупости, а я должна отвечать серьезно? Она внимательно всматривается в лицо дочери. И какое-то неуловимое выражение на нем все-таки заставляет ее ответить: — Встречайся с кем тебе хочется, если этот человек психически здоров, не имеет венерических заболеваний и не мешает твоему спорту и учебе. Я надеюсь, конечно, что это была просто попытка убедиться в том, что я люблю свою дочь несмотря ни на что. — Ага, — довольно улыбается Аня. Но маме уже не очень верится, что все эти вопросы были просто так: — Но если нет, то приводи свою девушку, мужчину или пару. — Всех сразу, — заговорщически подмигивает дочь. Юлия раздраженно закатывает глаза: этих подростков хрен поймешь. — Ложись-ка спать. Завтра утром поедешь на тренировку на метро. — Чего? — Шутка. Так и быть, отвезу. Спокойной ночи. — Спокойной ночи… За мамой закрывается дверь. Аня еще долго пытается понять, что вообще это было и как она вышла сухой из воды. *** — Ну, что там? — Не знаю, Стас. Говорит, что устала от меня и таким оригинальным способом отпросилась гулять в одиночестве. — Запоздалый пубертат? — Возможно. Хочет сама тренироваться и возвращаться домой одна… — Пусть. В конце концов, ей не тринадцать лет. Я давно говорил тебе, что ее бесит эта опека. — Знаешь, только один вопрос в конце разговора меня немного напряг. — Какой? — Она как будто намекнула на то, что у нее какие-то не совсем стандартные отношения… Ничего конкретно, спрашивала, как бы я отнеслась к нетрадиционной ориентации, к мужчине постарше, еще что-то… Как будто хотела взять какое-то обещание, что я не буду против. — Ой, Господи… Чем бы дитя не тешилось… — Лишь бы потом не водить к психиатру.