Сильные слова

      В лаборатории Рейнена Корвисса темно и тихо. То, что стояла ночь Хаген не сомневался, знать бы ещё сколько прошло времени с тех пор как он покинул Эверру. В заточении время ощущать тяжело. Особенно под пытками.       Как только Ризель, Эсме и Фаби ушли из лаборатории Хаген начал обшаривать пространство на наличие зеркала или любой более-менее отражающей поверхности. Но зеркало нашлось сразу. Пересмешник ощупывал лицо пальцами: оно всё ещё казалось словно замороженным. Он чувствовал прикосновения, но сделать что-нибудь с мимикой не мог, как не пытался. Не мог поднять бровь, подмигнуть, улыбнуться. Это конец. Оборотень в бессилии осел на пол.        «Зачем, Ризель, зачем… — мысленно повторял он, спрятав лицо в ладони, — ты не дала мне просто умереть».        «Считай, что такова моя прихоть…» — звучали в голове последние слова принцессы. Когда-то он думал, что готов умереть ради любых её слов. Оборотень прогнал эти мысли.       Всю жизнь пересмешник боялся только одного: лишиться дара. Точнее он боялся этого до Триссы. После Триссы он боялся только того, что не сможет отомстить. За неё. За себя. За клан. И вот кошмар сбылся, а он все ещё жив. И что самое отвратительное: жизнь опять ему не принадлежала.       Злиться сил не было. Сил вообще ни на что не было. Эсме способна залечить раны тела, но в тюремной камере он провел слишком много времени. В подтверждение желудок страдальчески заурчал, но голод Хаген умел терпеть. Сложнее справиться с бездействием и неопределенностью. Всё ещё сидя на полу, пересмешник не заметил, как задремал, а последней мыслью всё-таки пронеслось: «что ж, больше никакого обмана».       Проснулся от запаха. «Хоть обоняние осталось», — подумал он, поднимаясь и подходя к столу, на котором стояла тарелка с кашей, хлеб, сыр и стакан молока. То что еда предназначалась ему Хаген не сомневался: мастер Рейнен точно не потчует за столом с кровавыми разводами. Через плотные темные шторы пробивались лучи света. Оборотень многое бы отдал, чтобы открыть окно, подставив лицо солнцу и, наконец, подышать свежим воздухом, но он слишком хорошо знал, что за каждым окном Облачной цитадели следят.       Пересмешник нарезал круги по лаборатории, пытаясь вызвать в себе хоть немного любопытства. Когда-то он бы многое отдал, чтобы попасть не просто в обитель ворона, а к самому Рейнену Корвиссу — старейшему из клана, а возможно и самому старейшему магусу. Но теперь, лишившись своего дара, это казалось какой-то жесткой насмешкой.       Через три часа — если часы в лаборатории работали правильно — послышалось скрежетание ключа в замке. Пересмешник встретил ворона и попытался изобразить на бесчувственном лице почтительность.       — Спасибо.       — За что? — равнодушно спросил алхимик.       — За еду… и вообще за всё.       Ворон не ответил, но потом вдруг сказал:       — Я знаю твою бабушку.       Хаген замер, пытаясь вспомнить, рассказывала ли что-либо бабушка о старейшине: они ведь были почти ровесниками. А от слова «знаю» у оборотня заныло сердце: бабушка жива. Пересмешник не отвечал, ожидая продолжения, но его не последовало.       — Какой она была… в молодости? — вопрос вылетел быстрее, чем он до конца его обдумал.       — Вспыльчивой, — пожал плечами ворон.       Хаген мысленно усмехнулся.       — Могу я почитать какие-нибудь книги?       — То есть ты ещё этого не сделал?       — Я же не дурак, — хмыкнул оборотень, — это обитель воронов, кто знает, вдруг я открою шкаф и запущу механизм распыления едкого газа или возьму книгу с ядовитой обложкой.       Рейнен Корвисс внимательно посмотрел на него.       — И правда не дурак, я подберу тебе книги, на три дня точно хватит.       — Три дня? — не понял Хаген.       — Капитан-император устраивает праздник, думаю тогда всё и решится.       Следующую ночь Хаген проснулся от того что его трясли. Он быстро заморгал.       — Ты царапал себе лицо, — строго заявил ворон, — не хорошо, если Эсме потратила силы зря.       Старейшина протянул ему маленькие ножницы.       — Спасибо, — пробормотал Хаген.       Еще через два дня Хаген слушал взрывы фейерверка по случаю торжества и считал минуты. Поэтому когда в коридоре послышались крики и лязг металла, он уже был готов. А потом, выбравшись из дворца, пересмешник, как и многие, на секунду длиною в вечность застыл, позабыв обо всём: о том, что лишился дара, об Умберто, Змеёныше, да даже о том, что Эсме воскресила крылана. Потому что на столичной набережной посреди огненного ада, стояли две фигуры, сжимая друг друга в объятьях.        «Великий Шторм, как это красиво», — пронеслось в голове у оборотня, и он всё-таки подумал о Ризель. К тому же она стояла почти рядом.       У свободы вкус соли, крови и пепла. Ризель, вдыхая холодный ночной ветер, смотрела на океан, сливающийся с небом. Удивительно, дочь капитана-императора, никогда не была в открытом океане. Она старалась лишний раз не покидать каюту целительницы и не только потому что Фаби ещё не очнулась. Принцесса не хотела смущать и отвлекать своим присутствием моряков. А ночью на палубе обычно находился только один вахтенный. К тому же Белую Цаплю мучила бессонница. Стоя так в свою первую ночь на баке «Невесты ветра» Ризель почувствовала на себе чужой взгляд буквально кожей.       — Я давно хотела поговорить, — она откинула волосы и обернулась, встретившись с бирюзовыми — как она знала… помнила — глазами крылана. Тот сидел на носовом таране.       — О чём? — тихо спросил человек-птица.       Принцесса пожала плечами.       — Не знаю, но почему-то я чувствовала свою вину.       Это казалось вдвойне удивительным: встретить на пиратском корабле того, кто знал её ребенком, с кем она когда-то давно, если не дружила, то чувствовала родство душ. Пока однажды, будучи глупой восьмилетней девочкой, не попросила молчаливого крылана отвести её к отцу. И этим разрушив их жизни.       — Никто ни в чем не виноват, — ответил человек-птица.       Ризель отвела взгляд, уставившись в планшир и тихо спросила:       — Могу я узнать, что было после?       — Рабство, много разных… хозяев… а потом меня… спас Кристобаль.       — У нас похожие судьбы.       — И почему же глядя на вас я чувствую, что моя была легче?       Уголки губ принцессы дрогнули.       — Вы были необычным ребенком, слишком умной для своих лет… и слишком одинокой.       — Не многое изменилось.       — Но, пожалуй, вряд ли кто мог догадаться, что именно вы захотите остановить самого капитана-императора.       — Пока всё летит к кракену, — вздохнула Белая Цапля.       — Добро пожаловать на «Невесту Ветра», у нас последнее время такое часто, — сказал крылан, а потом плавно приземлился рядом, — никто не скажет, что будет легко, говорю как тот, кого вернули с… наверное с крабьих лугов, — он осторожно положил руку ей на плечо, но принцесса всё равно вздрогнула, ведь по протоколу это не подобающее поведение с царским особам, — и вам нужно отдохнуть, не упускайте возможности поспать: в открытом море всякое может случиться в любую минуту.       Ризель сильнее сжала планшир и глубоко вздохнула.       Белая Цапля не привыкла к бездействию. В Облачной цитадели, даже будучи запертой в своих покоях у нее всегда имелись книги. Она могла заниматься переводами или просто читать. Сейчас безделье, беспомощность начинали сводить с ума. И ей хотелось с кем-нибудь поговорить. Фаби по-прежнему не приходила в себя, но почти перестала передавать сведения из дворца. Амари боролся с «Утренней звездой», а ведь Ризель так хотелось поговорить с братом, узнать, как он провел последние два года, где побывал, что видел, как со всем справился. Кристобаль дал ясно понять, что до прибытия в Росмер обсуждение будущих переговоров бессмысленно. Ещё конечно был Хаген, но о нем Ризель старалась не думать. Точнее она пыталась заставить себя не думать. В таком маленьком пространстве обитания не пересекаться хотя бы раз в день не представлялось возможным. Принцесса до конца не понимала, что делать с эти тлеющим угольком в сердце: затушить или всё-таки дать разгореться.        «Боюсь, я не сумею объяснить природу этой связи, как не сумел бы объяснить природу любви…» — сказал пересмешник в лаборатории Корвисса. И Ризель тоже не могла объяснить, почему думала о том, кто пытался её убить всякий раз, когда смотрелась в зеркало. Только ли из-за того, что какой-то магус с детства ощущал тоже, что и она? Но ведь это слишком мало, чтобы влюбиться. Хотя в тех сказках и легендах, что читала принцесса с самого детства, всё происходило именно так. Белая Цапля гнала эти мысли.       Так что оставалась Эсме. Целительница многословием не отличалась, но принцесса могла начать и поддержать разговор с кем угодно и без сильных слов. К тому же у нее имелись вопросы, требующие ответов.       — Я впервые на фрегате, — тихо начала она.       — Быть не может! — воскликнула целительница.       — Иронично, правда? — Ризель пожала плечами.       — У меня были все шансы умереть в Тейравене, целители обычно не путешествуют.       — Ты из Тейравена? — принцесса спросила чуть громче, и Эсме это заметила.       — Да, этот город вам чем-то знаком?       — Это же город буревестников, — вздохнула Ризель, — и его наместником был мой… знакомый.       Принцесса потупилась, наверняка в Тейравене все знали, почему Эйдал Аквила стал наместником.       — Ой… — смешалась целительница.       — Пустое, — чуть улыбнулась Белая Цапля, — но я о другом хотела спросить. Я как-то странно себя ощущаю, порой не помню, как оказалась в том или ином месте.       — О…— протянула Эсме, — это «Невеста». Когда я впервые здесь оказалась, я не знала к кому и на какой именно фрегат попала, мне запретили выходить из каюты… для моего же блага, но «Невеста» будто специально подталкивала.       — Такая своенравная?       Эсме вдруг заозиралась.       — Тише, она всё слышит и всё понимает и после того что она… мы все пережили лучше лишний раз её не провоцировать.       Принцесса кивнула.        — Так вот, — продолжила Эсме, — если почувствуете, что у вас появилось нестерпимое и непонятное желание куда-то пойти... так скорее всего хочет «Невеста».       — Спасибо, — кивнула Белая Цапля, — буду знать.       Ризель продолжила спрашивать и Эсме рассказывала о членах команды. Оставшихся. Принцесса, привыкшая запоминать много имен, званий и особенностей разобралась во всем быстро. Кок — Мани Рыбий хвост, боцман — гроган Бэр, крылан — Эсме напомнила, что его зовут Джа-Джинни, — помощник капитана — теперь единственный.       — Хотя, возможно, — грустно вздохнула целительница, — капитан, предложит освободившееся место Хагену.       Ризель показалось, что при этих словах Эсме бросила на неё короткий, но внимательный взгляд, и продолжила перечислять.       — И Сандер, который виртуозно играет на сирринге, — закончила целительница, — жаль сирринг у него… отобрали, а ещё, наверное, Сандера можно назвать лучшим другом вашего брата.        — О, — просияла принцесса.       Хаген был уверен, что на борт «Невесты ветра» никогда не ступала столь прекрасная женщина. А большинство матросов даже вообразить не могли такую красоту, не то что увидеть. В те редкие моменты, что она выходила на палубу, моряки засматривались, открывая рты, а потом толкали друг друга, посмеиваясь. Но в глазах у них читалось разное: страх, желание, ненависть. Хагену хотелось защитить её от всего этого. Но принцессе не нужна защита. Сила Белой Цапли на корабле уступит только Фениксу. Принцесса ни на кого не обращала внимания. Никто не слышал, чтобы она хоть как-то прокомментировала скудную еду или то, что приходиться спать на полу.       Они не пересекались. Почти. «Невеста ветра» добавляла оборотню проблем. Несколько раз пересмешник просыпался посреди ночи с непонятным желанием срочно подняться на палубу. И почему-то не удивлялся, увидев там принцессу. Хаген, не смотря ей в глаза, кивал, словно отдавая честь, неизменно произносил «Ваше высочество» приветствие и прощание одновременно и отправлялся к вахтеному с предложением смениться: дескать ему все равно сон в голову не идёт. Никто не спорил. Пересмешник заметил, что матросы стали относиться к нему с каким-то восторженным почтением, почти как к капитану. Ну да, только он и капитан познакомились с гостеприимством Аматейна в подземелье Облачной цитадели и выжили. Да и от новости о том, что он больше не может менять лица, многие вздохнули с облегчением.       В одну такую ночь Хаген дежурил на юте и старался не думать о принцессе, стоявшей на баке.       — Чего ты такой смурной? — вдруг раздалось над ухом, от чего оборотень чуть не подпрыгнул.       — Чтоб тебя мерры съели, Джа-Джинни, — выдохнул он.       — Знаешь, — неестественно певучим голосом начал крылан, — когда усиленно делаешь вид, что кого-то не существует, это очень бросается в глаза.       — Тебе что, скучно? — устало пробормотал Хаген и вдруг подумал об Умберто. Даже несмотря на всё что произошло, все скучали по молодому помощнику капитана, но разумеется больше всех крылан.       — Можно и так сказать, — крылан продолжал улыбаться, но теперь хищно, — так вот, я думал, что ты такой один, но каково же было мое удивление… — человек-птица демонстративно повернул голову в сторону принцессы.       — Еще одно слово и я кину в тебя что-нибудь острое.       — Хочу посмотреть откуда ты это острое вытащишь на совершенно пустом рыбокорабле, — усмехнулся крылан.       — Из лаборатории Корвисса я стащил не только зелье, но и несколько ножей.       Джа-Джинни не ответил, а потом серьезно сказал:       — Спасибо тебе.       Хаген пожал плечами.       — Я бы на твоем месте сказал что-нибудь в духе «сочтемся».       — Ты ничего мне не должен.       — Сочтемся, Хаген, — человек-птица снова хитро улыбнулся и посмотрел в сторону принцессы, — я говорил, что знал её ребенком?       Хаген не успел что-либо ответить, потому что крылан взмыл вверх, сливаясь с темнотой ночи.       Ризель заворожено смотрела на приближающуюся Талассу. Знала о блуждающем городе очарованных морем из редких упоминаний в древних книгах и оброненных слов посетителей её отца, но никогда не думала, что увидит вживую. Капитан строго приказал, не покидать «Невесту ветра», но Ризель вдруг захотелось стать непослушной девчонкой и нарушить запрет родителя, или хотя бы залезть на грот-мачту, чтобы посмотреть на город из трех сотен фрегатов свысока. Какие глупости.       Говорили, что очарованных морем удерживает от окончательного превращения только любовь, ненависть и любопытство, и сейчас матросы то и дело шептались, да подначивали друг друга:       — И чем же ты будешь цепляться за сушу? — спросил кок Мани Рыбий хвост, покинувший камбуз, чтобы тоже посмотреть на чудо-город.       — Любовь, брат, дай я тебя поцелую, — ответил матрос Гвин.       — Отвали, кракенов сын.       — Я так люблю твою еду, что еще несколько дней на рыбе, и точно покроюсь чешуей.       Ризель сдерживала улыбку.       — А ты, Хаген?       Белая Цапля вздрогнула: она и не заметила, что пересмешник тоже на палубе. Хаген не ответил. Она вообще не слышала, чтобы он говорил.       — Ты что забыл, что сказал капитан, магусы менее восприимчивы. — ответил кок.       — Кракеновы дети, — добродушно отозвался Гвин.       Ризель ловила себя на мысли, что с каждым днем ей нравится находиться среди грубых моряков всё больше и больше. После всех дворцовых шепотков и полутонов, слушать простую и честную речь словно дышать свежим воздухом, выйдя из мрачного и сырого подземелья. Но всё улетучилось, стоило какой-то неизвестной — хоть со слов Кристобаля — легендарной Марис Гансель схватить её младшего брата и прыгнуть за борт.       Белая Цапля — в отличие от феникса — конечно, не могла никого испепелить взглядом, но ей стоило многого, чтобы не пустить в ход сильные слова. Принцесса уже однажды отправила младшего брата в путешествие, которое стоило ему жизни, она не сможет пережить это снова.       А потом появился шаркат.       Где-то на задворках сознания Хаген чувствовал, что должен испытывать какой-то трепет перед легендарной Талассой, но события последних дней… месяцев или вообще всей жизни, будто лишили его способности удивляться. Очередное странное место и очередная сложная задача, которую нужно выполнить. Ничего более.       И вот спустя три дня пересмешник стоял на борту «Лентяйки» и барабанил пальцами по планширу, ожидая когда капитан, Сандер и Ризель вернутся, наконец, полностью рассчитавшись с королем плавучего города. Его невольно передернуло. Если он когда-нибудь обзаведется, как однажды сказал Кристобаль, правнуками, которые будут умолять рассказать какую-нибудь очень страшную сказку, он много раз подумает упоминать ли брюхо «Лентяйки» и её хозяина. Оборотень снова вернулся к своим думам.        «Кто захочет тот и перейдет», — сказал капитан, когда всё, что должно было произойти в Талассе произошло.       Амари Эгретта стал навигатором, шаркат отправился на крабьи луга, «Серебряная роза» получила свободу, «Черная звезда» — новое имя, а вот Хаген до сих пор не сделал выбор. Или он остается на «Невесте ветра» и тоже… освободится, или перейдет на «Черную звезду» и окончательно станет рабом принцессы. Капитан его поймет. Да капитан всё знал с самого начала. Но пересмешнику всё равно хотелось поговорить, вот только на что он мог рассчитывать от феникса, который сам не мог разобраться со своими отношениями. В пересмешнике же сражалось слишком много противоречивых чувств: гордыня с влюбленностью, стыд с преданностью. Зачем Белой Цапле, которая расправилась с самим шаркатом — хорошо, не без помощи феникса, хотя Хаген допускал, что Ризель смогла бы и одна, — какая-то кукушка?       Оборотень много чего повидал за последние полгода, но чудище, взмывшее выше грот-мачты, оплетённое невидимыми путами и повелевающая им женщина, уверенная, решительная, спокойная, пожалуй, останется самым ярким воспоминанием. Три тысячи кракенов, если до этого он ещё как-то пытался сопротивляться, то теперь Белая Цапля завладела им навсегда. И без всяких сильных слов. Именно из этих раздумий его вывел звон чумного колокола и боль, равной которой он еще не испытывал. Ни когда был псевдо-капитаном и впервые ощутил, что значит потерять своего матроса, ни даже когда капитан-император игрался со своими пыточными инструментами. Последнее, что оборотень помнил, как прыгнул за борт.       Выбравшись из брюха на верхнюю палубу «Лентяйки» Ризель оглушил звон чумных колоколов и крики талассийцев:       — Чума!!! Корабельная чума!!!        Сандер кинулся в толпу и… исчез. В этом хаосе думать было сложно, но головоломка, наконец, сложилась.        «Они несут с собой собственную гибель», — бормотала Фаби в своем бреду, повторяя слова её отца. Капитан-император заразил корабельной чумой «Невесту ветра». От корабельной чумы нет спасения. Она уничтожает фрегат и всё и всех, внутри и вокруг.       — Ты сможешь перенести меня на «Невесту»? Не уверен, что смогу добраться сам. — спросил Кристобаль, что Ризель вздрогнула: думала, он еще без сознания. Феникс сидел с закрытыми глазами и прижимал пальцы к вискам.       — Думаю, да, — Белая Цапля быстро пыталась рассчитать сколько силы нужно применить: всё-таки магус не шаркат, а этой стороной силы она владела не столь искусно.       Капитан поднялся, пробрался сквозь толпу к правому борту, Ризель следовала за ним.       — Спаси мою команду, — сквозь зубы проговорил пламенный князь и принцесса ясно услышала ту же мольбу, с которой обратилась её мать к фениксу какие-то несколько недель назад.       Вместо ответа Белая Цапля взмахнула рукой, и Кристобаль сначала взмыл в воздух, а потом приземлился на палубу «Невесты». Принцесса глубоко вдохнула и тоже прыгнула.