грани (не)дозволенного

Они встретились очень давно. Очень давно — потому что в мире шиноби даже один год оставаться в живых — это много. Они встретились — такие разные и такие похожие, два куска породистого пушечного мяса с адреналиновым блеском в глазах и коротким сроком годности. Они встретились. Одному четырнадцать, другому — двенадцать, но у обоих за спинами взрослые трагедии, лишившие их невинности слишком рано, у обоих за спинами понимание мерзости бытия, замаравшее их руки в крови и рассекшее лица презрительными ухмылками. Два ребенка в слишком жестоком мире, две сироты со страшным прошлым и беспросветно мрачным будущим. Два изуродованных ребенка, сделавших гнев и ненависть частью себя, чтобы вытеснить страх и боль, не знающих лучшей жизни. Всего лишь оружие в руках взрослых, они едва понимали всю неправильность того, что с ними происходило. У них были лишь оскверненные души и невинные тела. Такими они и остались — обреченные с самого начала, проклятые до самого конца. Они встретились. Один, смотрящий на себя в зеркало ненавидящими глазами матери, и другой — смотрящий на мир слепыми глазами брата. Один — вырванный с корнем цветок пустыни, редкий и выносливый, но все равно обреченный увять, так и не расцветя. Другой — остро заточенный нож с единственной целью, обреченный потерять смысл существования по ее достижению. Два конца одной траурной ленты, пересекающей детство. Две судьбы, разведенные по разные стороны баррикад политическими интригами — слишком взрослыми, слишком грязными для их понимания. Они встретились снова. Один — отхаркивающий черноту, второй — захлебывающийся ей. Тот, что не знал любви, тянулся к ней изо всех сил, тот, что потерял ее дважды — жаждал мести. Их молодость томилась внутри, испуская ядовитые соки. Перезревшие тела просили близости, болезненное желание прикоснуться к другому (не)невинному телу гудело в костях. И они касались, касались друг друга жадно и отчаянно. Отчаянно и жадно. Они срывали со своих тел невинность словно струпья, оголяя язвы и нарывы, оголяя свое оглушающее одиночество. Они касались друг друга, но им это не помогало. Они не могли дать друг другу любви — одного никогда не учили ей, другой чурался ее, боясь потерять еще раз. Два красивых тела, две изуродованные души, одна печальная суть. Они встретились, и этого было достаточно. У них была молодость. Молодость, оставляющая сопрелый компост догнивать, молодость, оставляющая затупившийся нож ржаветь в дальнем ящике. Молодость, соскальзывающая по острым ключицам под жгучим взглядом. Молодость простит, а они — нет. А их — нет. Горящие изнутри, они тлели снаружи. Медленно и уверенно они пытались высечь искру, грубо лаская друг друга. Один хотел повторять свою травму снова и снова, другой — уталять свой ноющий тактильный голод, отбиваясь от холода прикосновений призраков прошлого. Это не помогало. Юность требовала близости, а здравый смысл и субординация — держаться на расстоянии. Они встретились почти не случайно.И встретились намеренно еще много-много раз — мокрые поцелуи на вкус были как надежда. Чужие губы были на вкус как наивное обещание чего-то большого и светлого. Молодость билась в венах, молодость билась в агонии.

Боже, не дай нам уйти, не расцветя.