Белый — новый чёрный

Юнги нагим стоял у окна, курил в приоткрытую створку, смотря на тёмную улицу: шумно проезжали машины, горели редкие огни фонарей и вывесок, а ночная прохлада обдавала лицо и руки, как-то умиротворённо успокаивая. Чимин крутился в липких от их секса простынях, застёгивал рубашку, тихо, пуговичка за пуговичкой, и спокойно наблюдал за Юнги. — Что? — Ничего. Закончив с пуговицами, Чимин опустил расслабленно руки и легко пожал плечами. Он старался выглядеть непринуждённо, но Юнги читал его слишком хорошо и видел кроющуюся в его действиях недомолвку. — Говори, — приказным тоном. Чимин замялся, но подчинился. Не мог не. Он разглядывал его, Юнги чувствовал это кожей и невольно замер, когда они встретились глазами. В полутьме взгляд Чимина словно потемнел, слабый свет от ночника отражался в его небесных радужках, блики эти горели пугающей искоркой. — У тебя стройные ноги, — Юнги нахмурился, ожидая продолжения. — Почти как у девушки, — лукаво и с улыбкой добавил он. — Думаю, — в его взгляде пробежала искорка озорства, — на тебе отлично смотрелись бы чулки. Юнги поперхнулся сигаретным дымом и, прокашлявшись, уставился на Чимина. Тот так же расслабленно сидел на кровати и играючи крутил белый чулок. — Что? — Юнги, наконец придя в себя, ловко подобрал с пола его пижамные штаны и швырнул их в Чимина. — Даже не думай об этом, — раздражённо прошипел он, стряхивая с тлеющей сигареты пепел. Чимин криво заулыбался, явно над ним потешаясь. — А что, по кодексу благочестивых панков чулки носить нельзя? — Нет, — чётко и с расстановкой прошипел сквозь зубы Юнги. Успокоившись, он отвернулся обратно к окну, делая новую затяжку и клубами выпуская горький дым. Он почти выкурил сигарету до фильтра. Чимин продолжал неспешно одеваться, шурша позади. Юнги потянулся за второй, как вдруг почувствовал, что его укусили за ногу. — Какого ты творишь... — он посмотрел вниз и замер: Чимин, стоя на четвереньках, зализывал место укуса на икре. Он медленно, проскользив языком выше по голени, поднялся, задорно улыбаясь, хитро, Юнги никогда не видел его таким. Чимин облизнул блестящие от слюны губы. — У тебя слишком красивые ноги, чтобы ими не восхищаться, — и схватил его за бёдра, как обычно хватают шлюх в барах: пошло и по-собственнически. Венка на шее Юнги начала пульсировать. Он не выдержал. Чулки? Чимин так этого хочет? Да пожалуйста. Юнги наденет на зло ему. Чимин думает, что может играться с ним? Честь панка таким не разрушить. Он резко схватил его за руки, поднимая и толкая обратно в сторону кровати. Не настолько он невинен, чтобы обращаться с ним по-другому. Чимин только этого и ждал, победоносно улёгся, утягивая за собой и Юнги. Тот оттолкнул его и, тяжело вздохнув, взял с подушки злосчастный чулок. Покрутил его, пальцами перебирая тонкий капрон. Он струился гладким шёлком, ощущался совсем невесомо. Блядство, и почему он это делает? Он устроился на краю кровати. Вновь глянул в окно: на сигареты, так и оставшиеся на подоконнике. — Давай помогу, — Чимин горел энтузиазмом, он полез к нему ближе, наслаждаясь ситуацией. — Я сам, — отмахнулся от него Юнги, что-то раздражённо бубня. — Сверни его и продень сначала мысочек, а потом тяни наверх. Юнги не нужны инструкции. Он быстро просунул ногу в чулок. Та ушла в бок, чуть не порвав капрон. — Осторожней, — спокойно говорил Чимин, слезая с постели и становясь перед парнем. — Дай сюда, — он ловко собрал всю длину чулка к резинке, что тот стал похож на пузатый носок. — Можно? Чимин сел на колени и взял Юнги за лодыжку, тот нахмурился, а Чимин, поддерживая за стопу, подвинул его ногу ближе к себе, надел мысочек на пальцы ног и натянул на пятку. Было что-то будоражащее, нежное в его действиях, что заставило сердце предательски ёкнуть, но Юнги засунул подальше это стыдное чувство. — Теперь натяни полностью. Юнги фыркнул. Его невероятно бесила эта ситуация. Он недовольно потянул чулок за резинку. Тот гладко ехал по коже, будто тёк вверх по ногам густой кисельной рекой. Юнги натянул один полностью и принялся за второй. Холодные кончики его пальцев скользили вместе с чулочком, касались кожи сквозь невесомый, почти неощутимый капрон. Он надел. Надел чёртовы чулки. Те плотно облегали кожу, обволакивали, немного сковывая со слегка ощутимым давлением. Ноги будто щекотно зудели, и Юнги стал ёрзать от неуютности. Он водил руками по бёдрам, разглаживая. Это чувствовалось не так, как когда он оглаживал ноги Чимина, теперь он чувствовал тепло от своих ладоней, но было странно, что те ощущались, будто чужие. Это пугающе захватывало. Он забылся в этом, забыл про Чимина. А у того глаза восхищённо блестели, он смотрел завороженно и довольно улыбался. Юнги его радости не разделял. — Ты только посмотри на себя, — Чимин встал и потянул его к зеркалу. Тот сопротивлялся, скользил по паркету, как на льду, пока Чимин подталкивал его в спину. Они обошли кровать, подошли к зеркалу в полный рост с лаконичной чёрной рамой, что стояло напротив изголовья. Юнги с опаской посмотрел на своё отражение. Он стоял полностью голый, так и не одевшись после секса, его кожа с отблесками от ночника светилась лунным светом, его фигура, которую он видел уже сотню раз, была всё такой же угловатой, несмотря на возраст, по-мальчишески худощавой, со впалым животом и округлыми плечами. Он видел это отражение сотни раз, каждый день своей долгой жизни, но сейчас на него смотрел другой человек. Это человек в чулках, красиво сидящих на тонких ногах. Гладкий капрон плавно очерчивал изгибы икр, строгие колени и мышцы на бёдрах, ляжки, туго стянутые кружевной резинкой почти у самого паха. Юнги поджал пальцы на ногах. Подушечки скользили в капроновом мысочке. Ему это по-больному нравилось. Но не должно было. Он напрягся каждой клеточкой своего тела, ему стало жарче, дыхание сбилось, а яйца начало покалывать. У него встал. Встал на собственное отражение в чулках. Юнги попятился назад. Надо бежать, скрыть постыдное. Он сделал шаг и врезался в чью-то грудь. Чимин стоял за его спиной, увлечённый, Юнги не заметил его присутствия. Сейчас он смотрел в глаза его отражению, стоя за его плечом. Чимин был похож на снежную лису; он был спокоен, будто выжидал добычу, тихо неподвижно наблюдал за жертвой. Он дышал, опаляя дыханием мочку, и Юнги ощущал его собственной кожей. Чимин подошёл ближе, встал вплотную, упираясь пахом в его ягодицы. Юнги замер. Тёплые ладони легли на его талию, обвели острые тазовые косточки и спустились на бёдра, пальцы Чимина скользили невесомо по капрону, оглаживали резинку и шли всё ниже, куда позволяла длина руки. — Тебе так идёт, — шептал он в самое ухо, а по Юнги волнами бежали мурашки. Чимин смотрел на него не отрываясь. Пронзал взглядом так, что голубые роговицы казались светящейся в ночи лесной чащи парой волчьих глаз. У Юнги засосало под ложечкой, он чувствовал, как густая атмосфера давит куда-то на лёгкие и как томно тают прикосновения Чимина у него на коже. Так не должно быть — слишком приятно, слишком красиво, Юнги чувствовал иррациональность в том, что ему нравилось, хотелось закончить всё это как можно скорее. Прекратить. Но Чимин встал перед ним лицом к лицу, перекрыл отражение. Он улыбался, но не той счастливой улыбкой - сейчас это походило на оскал. Юнги не успел опомниться, как его схватили за плечи и резко толкнули на кровать. Он упал в мягкий ворох скомканного постельного и, отпружинив на матрасе, сел на край, прикрывая пах. — Позволь мне, — протянул Чимин и опустился на колени. Он совсем нежно маленькими ладонями провёл по его бёдрам. Юнги ахнул. Руки забирались под кружевную резинку, оглаживали мышцы, как он делал Чимину совсем недавно. Было что-то неправильное в этом. Но горячие, словно лава, прикосновения сквозь капрон распаляли. Чимин лизнул осторожно, кончиком языка провёл по головке, поцеловал основание и взял наполовину. У него во рту было жарко, слишком хорошо, член пульсировал, приятно покалывал. Чимин втягивал щёки, насаживался медленно. Зажмурившись, Юнги опрокинул голову, сглотнул густую слюну, так что кадык плавно перекатился. Он чувствовал, как чулки сжимают ноги, как давит резинка на бёдра, это вызывало отвращение и возбуждение одновременно. А Чимин всё сосал тягуче осторожно. У него были полуприкрыты веки, дрожали белые ресницы; румяная кожа, бугорок под скулой, когда он брал за щеку, он шумно дышал через нос, двигал головой вверх-вниз. Чимин брал всё больше, а Юнги почти дрожал, как листик на ветру. Он чувствовал себя беспомощно. Ступни в чулках скользили по паркету. Всё работало на контрастах: он завёлся от капрона на своих ногах, и в то же время хотел его снять и разорвать. Адский коктейль бурлил в желудке. Его мысли спутались, он не понимал своих ощущений. Накатывало много и одновременно. В голове не укладывались совершенно противоположные желания. Это непонимание злило. Он застрял в грёбаных чулках из-за настырного Чимина, ведь сам он был против. Зона психологического комфорта была стянута тугой резинкой от чулков. И сейчас он стоял на краю обрыва, заглядывая в неизведанное. Оступился. Пал в бездну неправильного. Разве не Чимин виноват в том, что Юнги воротит от собственного возбуждения? Он разозлился, схватил Чимина за волосы, сильно сжал белокурые пряди и грубо надавил, заставляя опуститься ниже. Головка коснулась стенки глотки, Чимин закашлялся, а Юнги застонал. Он направлял Чимина, как ему удобно, задавал свой темп, быстрый, резкий и агрессивный. Он вёл себя так, будто Чимин куртизанка. Но ему по-больному нравилось, как он сопел и послушно двигал головой. Юнги поднял взгляд и встретился глазами с собственным отражением. Он видел себя: тонкие лодыжки, обтянутые капроном, тугая кружевная резинка и затылок Чимина между его бёдер, что двигался вместе с его рукой. Тень от ночника очерчивала силуэт, от чего ноги в чулках казались ещё более изящными. Юнги не мог оторваться. Он смотрел на их отражение, и это заводило всё сильнее, ровно так же, как и злило. Внутри зарождалось назойливое чувство отвращения. Не к Чимину, хотя Юнги хотелось бы винить его абсолютно во всём, что он сейчас испытывает. Он двигал рукой всё резче, быстрее. Чимин хлюпал и поперхнулся немного, но Юнги продолжал. Он был на грани и, надавив, заставил Чимина опуститься до основания. Его нос упёрся в пах, а Юнги кончил, изливаясь в горячее горло. Чимин закашлялся, но проглотил. Не сказал ни слова на грубость. Он улыбнулся хищным оскалом, его глаза превратились в полумесяцы, но это больше не казалось милым. Это был хитрый прищур снежной лисы. Он медленно поднялся с колен, утёр рот предплечьем и сказал: — Признайся, тебе понравилось. Ты так возбудился только от чулков на тебе. А Юнги застыл. До него долго доходила мысль, которая всегда была на поверхности, крутилась в голове, вот только Юнги никак не мог её поймать. Как же он ошибался. Чимин не был домашним цветком, он жил под гнётом гиперопеки с одной стороны и травли с другой, в этом мире он был буквально белой вороной. В него кидали камни, показывали пальцем, и он вырастил колючки, но вовсе не маленькие — там была целая колючая проволока под напряжением, убивающая сразу, если подумаешь прикоснуться. Юнги цеплялся за чистоту, белую невинность, что такой казалась из-за альбинизма, когда как Чимин на самом деле был обычным человеком, и его болезнь никак не определяла его личность. Юнги зациклился, романтизировал образ, которого не существовало, возомнил себя большим и страшным и с высоты своего эго не видел, что Чимин никогда не был овечкой. Он был волком в овечьей шкуре. Чимин ушёл в душ. Ушёл лёгкой походкой, ступал плавно, как Иисус по воде, и шлёпал голыми пятками по паркету. Тихо хлопнула дверь в ванной, и Юнги будто очнулся ото сна, спала пелена наваждения. Он смотрел на своё отражение и моргал растерянно. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Это не должно быть так. Теперь Юнги понимал всё достаточно ясно. Возбуждение сыграло злую шутку: Чимин распалял его, но больше не притягивал, как раньше. Юнги хотел его образ, но не душу, он хотел владеть его телом и представлять, что Чимин хрустальный. Но Чимин какой угодно, но не хрустальный. Он способен вытянуть из Юнги то, чего он боится, способен крутить им, как хочется. И это пугало. Юнги вскочил с кровати, у него заколотилось сердце. Ноги покалывало, и он с силой стягивал с себя чулки, рвал капрон. Трещали тонкие нитки. Он последний раз посмотрел в глаза своему отражению и со всей злостью, какую возродил в нём Чимин, кинул в зеркало чулок. Он представлял, как оно разбилось на тысячи осколков, так же как и его душа, но на деле же на него смотрело всё такое же убитое лицо. Они были обречены на такой конец. У них не было другого выхода. Юнги торопливо натянул штаны и дрожащими руками лишь с третьего раза заправил ремень в шлёвку. Так должна была закончится их история. Молча и некрасиво. Он уходил, пока шумела вода в душе, шёл по ночной улице, когда Чимин застыл в пустой квартире. Юнги ощущал приятную щекотку, будто чулки всё ещё обтягивают его ноги, и он боролся с навязчивым желанием, что зудело на подкорке сознания, надеть их снова. Юнги остановился, чтобы поднять глаза к чернеющему звёздному небу. Это всё было так безнадёжно.