Drowned

      Закат. Небо, окрашенное в теплые желтовато-розовые тона, и сиреневато-голубые облака, плывущие по нему. Природа приобрела яркие золотые оттенки, излучая, кажется, такое тепло, которое можно было не получить днем. Озеро, виднеющееся где-то снизу, куда уходил плавный склон, обрело серебристый оттенок, а его гладь немного рябила из-за легкого ветерка, блуждающего по просторам. Вокруг тишь да гладь, спокойствие, лишь немного шумит лес, окружающий деревушку.       Деревушка где-то в сорока километрах от северной столицы России-матушки, где есть несколько небольших частных домиков, в которых живут приветливые старички. Где-то в одном из таких домов остановилась на недельку небольшая компания из пяти человек. Пока все раскладывали вещи и готовились к вечерним посиделкам, Паша, взяв свой аккордеон, бутылку самогона и плед для пикника, под шумок свалил из дома, уходя на поляну, откуда открывался прекрасный вид на озеро, бегущий ручей, лес и заходящее вдали, багряное солнце. Ему хотелось побыть одному, даже без своей супруги Ани. Один, наедине со своими мыслями и природой.       Постелив плед, Павел уселся на него, складывая ноги по-турецки, на правую ногу облокачивая музыкальный инструмент. Пальцы уже готовы нажимать на все клавиши, лишь бы музыка рождалась, а прекрасный голос пел только ярче. Но он не мог сосредоточиться. Черная шляпа лежит рядом, отчего длинные, непослушные волосы прикрывали лицо молодого парня, закрывая весь обзор. Резкий взмах головы и оп! Он уже видит красоту вокруг, но через некоторое время, стоит ему наклонить голову, пряди тут же падают. Ясный взгляд голубых глаз заметно стал мрачнее, а сам Паша стал более отстраненным.       И вот пальцы все-таки нажали на клавиши, а левая рука потащила меха в сторону, чуть изгибая, а после, вновь сокращая ее, заставляя инструмент жалобно, но так певуче заиграть. Тихо напевая под нос одну из недавно написанных песен, Паша чуть покачивается из стороны в сторону, прикрыв глаза, потому как волосы, так и норовили кончиками неприятно ткнуть прямо в них. Пальцы медленно, но уверенно блуждают по клавиатуре аккордеона, но Паша даже не смотрит. Легкий ветер колышет темные пряди, аккуратные, слегка покусанные губы чуть приоткрываются, с них срывается приятный спокойный голос. Брови, как и обычно во время игры, сведены к переносице, придавая Личадееву более серьезный, сосредоточенный вид.       В памяти всплывают все недавние события, приятным ощущением разливаясь по телу. Некоторые диалоги с кем-то из команды, какие-то забавные ситуации. А после, воспоминания резко, словно по щелчку пальцев, обретают темный окрас. Они заставляют Пашу вспомнить все то, что заставляет страдать, плакать ночами, а днем улыбаться, будто все в порядке. В голове всплывает образ… Красивая улыбка, приятный низковатый голос с хрипотцой, убранные назад волосы и множество различных татуировок. Юра. Парень тихо чертыхается, посылая все к чертям, делает легкий взмах головой, чтобы убрать волосы, и вспоминает недавнее интервью, что неприятной, колющей болью отозвалась где-то внутри. Вдыхая прохладный воздух, Личадеев восстанавливал картинку в голове.       Снова этот стол, пять одиноких стульев, напротив которых стоит две бутылки с водой, банка «Балтика 9» и микрофон на тонкой ножке. Позади белый фон, исписанный логотипами компаний и объединений, спонсирующих мероприятие «Нашествие», на которое они, The Hatters, были приглашены. Вот он с Юрой выходит, садится за этот стол, поправляя шляпу и как на автомате облизывая пересохшие губы. Будучи немногословным, оставлял шанс говорить Музыченко, а тот ловко и уверенно отвечал на довольно резкие комментарии в их адрес.       И вот, кажется, вопросы уже заканчиваются, как в зале поднимается женщина, лет тридцати и представляется Мариной, а после озвучивает свой вопрос:       – Вы всегда завершаете концерт поцелуем?       Воцарилась секундная пауза, но казалось, что она длится бесконечно. Паша, закусив губу, стал перебирать пальцами, стараясь не поднимать взора на аудиторию. Ждал, что и как скажет Юра.       – Да, мы всегда завершаем наше выступление поцелуем, – произнес Музыченко довольно спокойно, после толкая речь про то, что они никогда не могут быть уверены в том, что доберутся до точки «Б». Однако брюнет как-то это пропустил мимо ушей, вспышками флешбеков вспоминая каждый поцелуй, даже самый незначительный на сцене, – и поэтому, Павел, – Юра вернул его из мира фантазий в реальность, заставляя посмотреть на себя, – если мы сегодня умрем – я умру счастливым.       Каждому его слову Паша улыбался, кивал, подтверждая, что да, черт возьми, он с ним нереально согласен. Видит, как Юра несколько секунд мнется, а после наклоняется к нему. Личадеев практически сразу наклонился навстречу, приоткрывая рот, готовясь, что его вот-вот поцелуют. Уже даже прикрыл глаза, как скрипач резко останавливается и отстраняется.       – Хуевые конфеты! – произнес с некоторой издевкой Юра, показывая другу средний палец.       – Блять! – не выдержав, с каким-то разочарованием, Паша кинул конфету, что была у него в руках все это время, резким движением куда-то на пол. Он видел, как посмеялся Юра, смотря в зал, как взял бутылку воды, отпивая немного. А внутри у него словно что-то оборвалось в какой-то момент. Он рвано выдохнул, поджимая губы и немного отворачивая голову куда-то в сторону, ища, за что зацепиться взглядом. Но ровно до того момента, как им не задали следующий вопрос…       Паша выдыхает, открывая глаза. Он все еще тихо напевал песню, играя на любимом инструменте, покачиваясь из стороны в сторону. Вокруг все также тихо, и солнце уже скрылось за горизонтом, оставляя после себя оранжево-красное небо. Личадеев стеклянными глазами смотрел на озеро, что постепенно темнело, как и небо над головой. До ушей донесся неприятный звук фальшивой ноты, а после и всего аккорда. Остановив игру, опустил глаза на инструмент, смотря на собственные длинные, худые пальцы, на их положение, стараясь понять, что он сыграл не так.       – Там так-то сначала ля, а потом уже ре, после чего играешь ми, – раздался голос где-то сзади, чуть поодаль, а после послышались приближающиеся шаги, – все позабывал?       Личадееву сразу стало понятно, кто побеспокоил его в этот тихий и спокойный пятничный вечер. Отогнав все негативное, парень убрал руки с инструмента, ставя их позади себя, тем самым облокачиваясь на них. Запрокинул голову, этим убирая надоевшие волосы с лица, и посмотрел на уже подошедшего ближе Юру. Тот выглядел трезвым, чем и удивил Пашу, ведь обычно на природе тот сразу хватается за бутылку, присасываясь к горлу, опрокидывая в себя содержимое. После самого Личадеева, конечно.       Парень смотрит в карие глаза Музыченко, изо всех сил затыкая внутренний кричащий голос о том, насколько же они прекрасны. Темные, глубокие, такие добрые глаза, отражающие всего его – такого искреннего и открытого человека, готового всегда поддержать, протянуть руку помощи. Губами Юра зажимает сигарету, вынутую из пачки любимых красных Chesterfield, видимо совсем недавно прикуренную, потому как она еще не стлела. Кажется, у Паши уже как хобби рассматривать Музыченко при любой возможности, заглядывая в глаза, бегло пробегаясь взглядом по аккуратному носу, манящим, таким мягким губам, скулам. Опускаясь ниже, на его шею, широкие плечи, сильные руки, усеянные причудливыми рисунками, подтянутое тело. Из-за довольно теплой погоды, на груди Юры была его излюбленная белая майка, в которой он часто расхаживал в свободное от работы время. Да что греха таить? Он большую часть времени в ней.       Подойдя, брюнет приземлился рядом с Пашей, беря его черную шляпу с тонкой атласной ленточкой на ней, и одевая ему на голову. Личадеев снял ее, убирая волосы и после надевая обратно, улыбаясь Юре. Музыченко же в свою очередь взял валяющуюся в траве бутылку самогона, открывая ее и поднимая взгляд на друга.       – Бахнем? – спрашивает Юра, чуть поболтав стекляшкой, заставляя алкоголь внутри заманчиво плескаться, – скажем, за начало отпуска и за новые успехи, – он смотрит в глаза напротив, ожидая ответа.       – Ну, ты же знаешь, я всегда с большим удовольствием, – наконец отвечает Личадеев, снимая ремни аккордеона с плеч и отставляя серебряно-алый инструмент в сторону, в металлическом узоре которого красиво отражается красноватое темнеющее небо, – прикурить не найдется?       – Для тебя всегда, – вытащив из заднего кармана джинсовых шорт пачку, Юра протянул ее парню, а после отдавая и желтую зажигалку с каким-то незамысловатым принтом. Пока Паша, хмурясь, старательно прикрывал огонек от ветра ладонью, стараясь прикурить, Музыченко присосался к горлу бутылки, отпивая немного содержимого, чуть морщась, когда жидкость обожгла горло. Наконец, слева показалась тонкая полоска рассеивающегося сигаретного дыма, а после и протянутая рука с полупустой пачкой и зажигалкой. Он протянул бутылку, забирая свое из рук друга, расплываясь в улыбке, – какой-то ты мрачный, Пашок. Неразговорчивый, кинул нас, сидишь тут один. Случилось что?       – Все заебись, Юр, не парься, – затянувшись, прикрывая глаза, ответил Паша, выдыхая едкий дым, что причудливым узором стал рассеиваться в воздухе. Открыв глаза, стал смотреть куда-то вдаль, думая о чем-то своем, привычно хмурясь и поджимая губы, время от времени поднося сигарету к губам, зажимая ее.       Небо уже совсем потемнело, лишь на горизонте оставляя красную прощальную полосу, которая вскоре потухнет и на смену дня придет ночь. За легкими, почти прозрачными облаками стали видны звезды, что зажигались почти каждую минуту, становясь все ярче и ярче. Личадеев, докурив сигарету, потушил ее, выкидывая, а после, забирая у Юры уже наполовину пустую бутылку, сам отпил немного, чуть поморщившись и облизнув губы. Отставил бутылку в сторону, выпрямляя, наконец, затекшие ноги и потягиваясь, выгибаясь в спине. Все-таки сидеть постоянно с прямой спиной и аккордеоном на груди довольно тяжело. Малейший неверный изгиб тела вправо или влево – и звучание уже не то. Паша прекрасно это знал, но в большинстве своем, его это не так уж прям и останавливало. Взгляд упал на одинокий инструмент. Он помнит, каким был счастливым, когда, наконец, купил его. Без передыха играл, сидя в студии, наслаждаясь уже таким родным звучанием.       – О чем задумался? – решил нарушить тишину Юра. После такой затяжной паузы его голос показался чересчур громким, отчего Личадеев даже едва заметно дернулся. Музыченко давно докурил свою сигарету, поэтому сидел, разглядывая то звездное небо, то задумчивое лицо Паши. Ему действительно было интересно, о чем так много думает Личадеев, – не уж-то с Анькой поссорился? Вы же, вроде, такие дружные, от вас так и прёт всей этой «любовью».       – Как раз из-за того, что от нас «прёт любовью», мы редко ссоримся, – парень перевел взгляд на него, смотря в глаза, что в темноте казались черными, как и сама ночь. На самом деле Паша и сам не мог сказать, чего такой смурной и задумчивый ходит. Возможно, дело как раз в том, что Музыченко его не поцеловал, когда ему так хотелось. Личадеев усмехнулся своей догадке, мысленно давая себе пощечину, потому что кто обижается на такие пустяки? Да и к тому же, если это твой самый лучший друг.       Осознавая, что молчание вновь затягивается, Паша собирается с мыслями, меняется в лице, отводит взгляд на озеро, в глади которого уже отражалась восходящая, почти полная луна. В голове крутится один вопрос: как перевести тему? Музыченко подвыпивший, а значит, скорее всего, быстро забудет, о чем был их диалог несколько минут назад. Парень думает, бегает глазами по ярким белым точкам, а после его озаряет и он спрашивает:       – Когда там Саня собирался приехать?       – Кикир? – переспросил Юра, задумываясь. Александр единственный, кто сейчас не поехал с ними на природу. Причину, правда, не сообщил, но убедил товарищей, что со дня на день приедет. Это и пытался восстановить в памяти Музыченко, прикрыв глаза, сводя брови к переносице. Паша, наблюдая за этим сложным думательным процессом, невольно улыбнулся, видя, как тот реально старается вспомнить слова Анисимова о приезде. Наконец, он неуверенно начал, – ну.… Или завтра, или через день. Смотря, как быстро он там разберется со своими делами.       Юра посмотрел на улыбающегося Пашу, сам непроизвольно улыбнувшись.       – Пойдем к девочкам? – предложил скрипач, выпрямляясь, а после, поднимаясь, ощупывая карманы на всякий случай, – а то оставили на них Димку. Или еще посидишь, а, Паш-Милаш?       – Не называй меня так! – возмутился Личадеев, замечая, как Юра расплылся в ехидной улыбке. Парень сразу подскочил, заметно возвышаясь над другом, после давая тому пендаль ногой по пятой точке. Ответив на недовольный взгляд тем же, наклонился к инструменту, осторожно беря его и убирая в чехол, чтобы не повредить.       Собрав все и свернув одеяло, Юра с Пашей пошли к домику, в котором они остановились. Дорога предстояла не очень долгая – около пятнадцати минут. Типичная русская деревушка, в которой одна улица с половиной, несколько потрепанных временем домиков, а некоторые в довольно приличном состоянии. Каждая территория окружена, в большинстве своем, деревянным забором, на котором может попасться табличка, где большими буквами будет написано: «Осторожно! Злая собака!».       Длинная дорога, усыпанная гравием, служила как проезжей частью, так и тротуаром. Деревушку окружал лес, который своим тихим шумом приятно успокаивал, а величественным видом заставлял любоваться, пробуждал желание творить. Луна освещала землю под ногами, потому как одинокие уличные фонари практически не справлялись со своей задачей.       Паша шел немного позади Юры, смотря под ноги, чтобы ненароком не споткнуться о ближайшую дыру и благополучно не разбить нос о землю. Музыченко же уже полностью осушил бутылку и просто шел, крутя ее в руках, пытаясь хоть что-то прочитать на этикетках, потому что в какой-то момент ему стало интересно, от чего осталась эта бутылка. Личадеева забавлял тот факт, что Юра упорно игнорировал надпись коричнево-красного цвета на лицевой стороне бутылки, где четко можно было прочитать «Gin. White Lace». Пить такой крепкий напиток равносильно тому, что, возможно, уже не вспомнишь, что ты пил его. Паша помнит, как им всем было плохо после того, как они намешали его с другим хламом, который нашли.       – Чё ты мне сразу не сказал, что она от джина? – возмущенно спросил Юра, поворачиваясь к другу, замедляясь, чтобы поравняться с ним и идти в ногу.       – Забавно было смотреть, как ты не видишь название у себя перед носом, – улыбнулся Паша, свободной рукой поправляя волосы, убирая челку за ухо, но прядь все равно выбилась, развеваясь на ветру, – тебе красным по белому написано – джин.       Скрипач покрутил бутылку еще пару раз, все же находя эту чертову надпись. После чего оставил стекляшку стоять на ближайшей урне, а сам с Пашей пошел дальше до дома, подходя к которому они все отчетливее слышали радостные голоса и какие-то разговоры, прерываемые стихами Анны Серговны, после которых все заливались громким смехом.