Болтушка

Лёгкий, приторный аромат лавайеля. Фиолетового оттенка. В общем и целом вечер прошёл как надо: она вдоволь натанцевалась, познакомилась с несколькими весьма интересными людьми, встретилась с дядюшкой Ю, которого не видела целую вечность. И даже договорилась о рандеву с директором Кренником. Вечер плавно подошел к концу, почти все гости разъехались, и только несколько человек ещё оставалось, припозднившись. В баре никого кроме Изумруд не было, бармен не в счёт. Она отвернула чуть в сторону ткань на поясе, доставая из потайного кармашка сигарету и очень тонкую зажигалку. Закурила, выдыхая зелёный дым. — Курить вредно, — услышала рядом она чей-то голос. Обернулась, и увидела гранд-моффа Таркина. — Особенно таким юным и прекрасным созданиям. — Губернатор Таркин? — спросила она с широкой улыбкой. Ожидая увидеть кого угодно, только не гранд-моффа. Может быть Кренника, всё-таки отменившего запланированную на сегодня встречу. Кеннеди, решившего попробовать ещё раз. Юларена, полного решимости уберечь её от очередного сумасбродства. Или кого-нибудь ещё. — Какой приятный сюрприз. Не думала, что вы ещё здесь. — Вы тоже порядком задержались, Изумруд, — не спрашивая разрешения составить ей компанию, мужчина сел рядом. — Неужели ваши друзья оказались такими бессовестными подлецами и оставили вас одну? Губернатор неодобрительно цокнул языком. Ай, ай, ай как нехорошо! — Они звали меня с собой, танцевать в клуб. Но я не люблю всю эту бум-бум музыку. Да и не хотела мешать им развлекаться по-настоящему. Если бы я пошла с ними, то кто-то из них всё равно бы взял на себя роль старшего брата, оберегающего меня от неприятностей. — Или роль кавалера? — предположил Таркин. — Скорее всё-таки брата, в роли кавалеров ни один из них не преуспел… настолько, насколько им бы этого хотелось. — Понимаю, — многозначительно произнёс мужчина, не сводя взгляда с девушки. — И потом, в подобных заведениях зачастую не найти тех мужчин, которые нравятся мне. — И какие же мужчины вам нравятся, моя дорогая? — Опытные, — ответила она, глядя в глаза Таркину. Он отметил их цвет: зелёные. Почти колдовские. В которых так и читается это невысказанное вслух, но подразумеваемое «такие как вы». На это он ничего не ответил, тонкие губы сложились в понимающую улыбку. — Вот смотрю на вас и мне тоже захотелось закурить. Давно у меня не возникало подобного желания. Найдётся для меня сигарета? — сменил тему Таркин. — Ещё — нет, но могу уступить эту, если не побрезгуете, — сказала Изумруд. — Альсаканские «Мидори», очень лёгкие. — Давайте, — ответил мужчина, забирая у неё сигарету. Глубоко затянулся, явно наслаждаясь. — Я не так чтобы много курю, губернатор. Скорее, наоборот, редко. Эта — финальный штрих вечера, так сказать. Он было протянул ей сигарету, что отдать обратно, но она отказалась: — Можете докурить, губернатор. Мне нравится смотреть, как вы это делаете. Вместо ответа Таркин сделал ещё одну затяжку, выпуская очередную струю дыма изо рта. «Энрик сдохнул бы от зависти… если бы узнал, что он пропустил». Поэтому она решила, что определённо не будет ничего рассказывать Прайду. И уж точно никогда не обмолвится и словом о том, что может последовать далее. — Знаете, мне всегда было интересно узнать, где женщины прячут все эти полезные пустяки, — снова заговорил Таркин. — И что-то я не вижу у вас маленькой сумочки, в которой обычно и лежат, например, сигареты. — Мы извлекаем их из подпространства, Силой, — пошутила она, коротко рассмеявшись. — Потайной кармашек на поясе, господин губернатор. Туфелька ещё не касалась брюк мужчины, но Изумруд уже серьёзно стала задумываться о проведении подобного, безусловно, очень рискового манёвра. Одно дело: пустые разговоры и совсем другой уровень: прикосновение, пусть и столь мимолётное. — И каков же план после того, как сигарета выкурена? — спросил Таркин, вертя между пальцев тоненькую «палочку смерти». — Это зависит… — она глубоко вздохнула, жадно втягивая сигаретный дым; в открытом декольте высоко поднялась грудь. — Можете предложить какие-нибудь варианты, губернатор Таркин? Ещё не Уилхафф, но с интонацией как если бы она позволила себе назвать гранд-моффа по имени. — Обычно, — начал он и она улыбнулась. Хорошее, многообещающее начало. Обычно. Как правило. Это не в моём стиле, но… и всё в том же духе. — Обычно, я не предлагаю каких-либо вариантов молодым девушкам, с которыми моё знакомство столько кратко и поверхностно. — Но, быть может, сегодня вы сделаете исключение, губернатор? — подсказала Изумруд. — Возможно, — согласился Таркин, отмечая про себя, что эта молодая особа знает правила игры. Имеет опыт в очень специфического рода взаимоотношениях, пусть, скорее всего и не богатый (в конце концов, сколько там ей лет? Девятнадцать, двадцать?), но достаточный для того, чтобы вести себя правильно в сложившейся ситуации. — Только вот, что на это скажут, ваши друзья, или, к примеру, полковник Юларен? — Я никому не скажу, если и вы не скажете, — с лукавой улыбкой ответила она, не отводя взгляда от глаз Таркина, выразительно приподняв на мгновение свои тонкие брови. Маленькая проверка, которую она прошла. Гранд-мофф сделал ещё одну затяжку — последнюю — и безжалостно раздавил в пепельнице окурок. — Тогда пойдёмте, моя дорогая, — коротко сказал мужчина, поднимаясь и подавая руку девушке. *** В крытом чёрном, без сомнения, бронированном, спидере она сняла перчатки, положив их к себе на колени. — Не забудьте их потом, Изумруд, — сказал Таркин. — Я никогда не забываю свои вещи, губернатор, — ответила на это девушка, добавляя в голос нотку серьёзности. — Забытые где-либо перчатки или ещё что-то, как повод для новой встречи — такая безвкусица. Совершенно не мой стиль. Женщина должна быть достаточно хороша, чтобы с ней захотели увидеться снова и без того, чтобы использовать столь дешевые уловки. — Многие с вами не согласились бы, в первую очередь, некоторые женщины, — заметил мужчина. — Это их проблемы. — Полностью с вами согласен, моя милая. За тёмными стёклами мелькали огни ночного имперского города — смазанный пейзаж, нисколько не интересовавший Изумруд. Она смотрела на Таркина, пристального его разглядывая, каждую черточку, каждую морщинку на его худом лице. Острые скулы, тонкие губы. Обманчиво короткие, тщательно уложенные волосы, убраны назад. Вдовий пик на лбу. И конечно, глаза, в неясном свете так и не понятно до конца: серые или всё-таки голубые. — Как вам столица? — спросил Таркин. Ехать недалеко и молчание не неловко, но ему нравится слышать её голос. И он подозревает, что это взаимно. Что она хочет слышать его голос, что она наслаждается его эриадуанским акцентом. — Совсем как дома, почти никакой разницы. — Ах, да, Альсакан ведь тоже экуноменополис, как и Центр Империи. Но всё же, успели уже найти что-нибудь для себя интересное, столичное. — Да, успела. — И что же это, если не секрет? Возможно, Опера? Император, знаете, большой поклонник. — Оперой альсаканца не удивишь, у нас есть Концертный зал Ксеваера. Нет, я предпочитаю нечто более интересное. Центр Империи для меня, это, прежде всего, новые люди, новые встречи, новые знакомства. — В таком случае, этот вечер можно назвать весьма успешным, — с мягкой улыбкой на губах проговорил мужчина. — Да, в самом деле, — согласилась она. — Очень-очень успешным, гранд-мофф Таркин. Он коротко усмехнулся, услышав это обращение из её уст. — Полагаю, гранд-мофф — редкий зверь для Альсакана, и вероятность встретить его, а уже тем более, познакомиться, в Центре Империи гораздо выше, — сказал Таркин. Она засмеялась. — Да. С гранд-моффами у нас дома всё не так хорошо, как в столице, — согласилась девушка. — Не говоря уже обо всём остальном разнообразии военных чинов, — в голубых глазах сверкнули озорные искорки. — Давайте… не будем… говорить о других, губернатор, — медленно проговорила она. — О столичных и провинциальных. — Давайте, не будем, — согласился он. — В самом деле, это совершенно ни к чему сейчас. — Тогда одна маленькая ремарочка и больше ни слова. Надеюсь, Энрик не очень сильно надоел вам сегодня, губернатор. Обычно, это моя привилегия надоедать, но… — Ваш друг был весьма корректен и вежлив, а вы нисколько не надоедливы, вы очаровательны, моя дорогая. *** — Хотите выпить чего-нибудь, моя милая? — спросил Таркин, усаживая гостью на диван в просторной гостиной своего корускантского жилища. — С удовольствием. — Что предпочитаете, в таком случае? — То же, что и вы. — Хорошо, тогда мы будем пить Розе. Интерьер был выполнен в стиле минимализма. Строгие цвета, формы, резкие углы. Много простора и мало мебели. Всё функциональное и простое. Ничего лишнего. Разве что несколько образцов холодного оружия на стенах. Опасный человек живёт здесь. И не пытается скрыть того, что он опасен. Смертельно. Розовое вино, разлитое по бокалам. Протокольный дроид приносит две тарелки: сырного и фруктового ассорти, а затем уходит, оставляя хозяина наедине с гостьей. Изумруд невольно задаётся вопросом, стирает ли гранд-мофф дроиду память, принимая таких гостей, как она… Впрочем, не важно. Вино восхитительно, хотя она по-прежнему может позволить себе лишь пару глотков. — Вы совсем ничего не едите и почти не тронули вино, неужели вам не нравится? — спросил мужчина. Не то, чтобы всерьёз не зная причины. Вон, какая тонкая талия, явно утянута донельзя. — Очень нравится, губернатор. Но у меня есть один маленький секрет, который я раскрою вам чуть позже. — Уилхафф. Вот как? Хорошо. Уилхафф. Она повторяет его имя. Очередной ход сделан. — И как же зовут вас друзья? — спросил мужчина. — Уж точно, не Изи… — На общегалактическом ласковое сокращение звучит ужасно. И поэтому, Эсме. На галактическом высшем, — сказала она, снимая с пальца тоненькое золотое колечко. Хуже только Исида. Что значит «корова», как собственно, и дразнили её некоторые противные личности в детстве. Но Таркину такие подробности знать необязательно. Даже, можно сказать, противопоказано. — Мне вот интересно, как много шпилек в вашей прическе, Эсме, — проговорил мужчина. — Не так уж и много на самом деле. Всего ничего, не больше десятка. Но прическа — это лёгкая часть. С ней я вполне могу справиться сама. — По крайней мере, проблем с тем, чтобы распустить волосы у неё никогда не возникало. Собрать, это да, это процесс сложный, долгий и трудоёмкий. — Трудная часть — это платье. Обычно мне помогает с ним специальный дроид, но так как сейчас его рядом нет, то мне придётся попросить вас помочь мне с этим, Уилхафф. — С удовольствием, моя дорогая, — согласился он. — Тогда нам придётся подняться. Он встал первым, подавая девушке руку, помогая встать и ей. Что оказалось не лишним, учитывая её пышное платье. Первым снятым с неё предметом одежды был широкий бархатный пояс. Ладони мужчины легли на место пояса, по достоинству оценив тонкую талию Изумруд. Затем он коснулся её шеи, проведя указательным и средним пальцами вниз, добавляя по дороге третий, безымянный. На секунду замерев на застежке ожерелья. — Это тоже снять? — Как вам нравится больше, Уилхафф? — спросила в свою очередь она. Наслаждаясь звучанием его имени на своих губах. — Значит, пока оставим, — заключил он, гладя ладонью обнаженную спину девушки. Добираясь до платья, расстегивая молнию, совсем незаметную, тонкую, искусно вшитую в ткань. Спустил с плеч кружево, провёл ладонями по плавным изгибам рук, притягивая даму к себе. Вдыхая приторно-сладкий, но вместе с тем приятный, аромат её духов. Он снимает верхнюю часть платья, аккуратно кладя тонкую, невесомую ткань на спинку дивана. Ещё одна молния. Теперь на пышной юбке. Он расстегивает её, ткань чуть расходится в стороны. Но внизу ещё одна юбка. Теперь белая. Снова молния на его пути. А затем ещё одна нижняя юбка. И ещё одна. Да сколько же этой проклятой ткани? Но четвертая оказывается последний. — И не тяжело вам, Эсме? — спрашивает Таркин. — На самом деле, они очень лёгкие. Помогите мне выбраться из них теперь, Уилхафф. Мужчина приспускает юбки вниз, замечая, наконец, то, что пряталось под слоями тканей, ещё одну линию обороны, в самом деле: шелковые трусики, корсет и чулки. Он подаёт ей руку, Эсме переступает через облака тканей, выбираясь, наконец, из платья. Мужчина снова привлек её себе. Такую нежную, сладкую во всем её нежном, столь соблазнительном неглиже. Властно прижимая её задницу к себе, давая почувствовать своё нарастающее возбуждение, кладя ладони на низ живота девушки, досадуя на плотный материал корсета, не дающего насладиться её телом. Лишь маленькая полоска кожи доступна, а потом сразу начинаются шелковые трусики-шорты, скрывающие всё самое интересное. Он чуть оттягивает расшитый розами шёлк, добираясь до нежной кожи. Спускает шорты чуть вниз, немного отстраняет девушку от себя на пару мгновений, чтобы спустить мешающий и сейчас определённо лишний шёлк вниз. А затем снова прижимает Изумруд к себе. Пальцы гладят бедра, задевают широкие полоски резинок, держащих чулки на месте. Он намеренно избегает самой заманчивой части тела, гладя внутреннюю сторону бедёр девушки: ощущение натуральной нежности кожи сменяется искусственной, когда кончики пальцев задевают шёлк белоснежных чулок. Он дразнит её, зная, чего ей хочется сейчас — чтобы он гладил сокровенный бархат её тела, прикасался к ней пальцами, ласкал и трогал — но всему своё время. Это ещё успеется. Ночь ещё так молода, так нежна и наивна. Поэтому вначале лишь невесомая лёгкость, кончики пальцев мужчины невесомо проводят по линии, где чуть соприкасаются мягкие складки. — Уилхафф, — просит она. — Всё-всё знаю, моя дорогая, — горячий шепот гранд-моффа обжигает её, и без того горячую. — И всё-всё сделаю, как тебе хочется, Эсме. Только не торопись, моя хорошая. Она гладит его предплечья, мечтая поскорее снять с него офицерский мундир. — В таком случае я подожду, — в её голосе снова появляются нотки коварной соблазнительницы, знающей правила и играющей по ним. — Но только не слишком долго. Руки мужчины поднимаются выше, так и не добравшись до заветного сокровища, в намерении сжать грудь девушки. Но с этим возникает проблема. Бюст прячется за корсетом, дразня лишь вертикальной ложбинкой между грудей, можно лишь положить ладони сверху на пышные, соблазнительные бугорки, но не сжать их пальцами. Губернатор нехотя отстраняется от девушки. Придирчивым взглядом смотрит на шнуровку на спинке корсета, задумчиво прикладывая палец к своим губам. С этим придётся повозиться, а потом как-то ещё зашнуровывать обратно, вероятно… — Надо просто немного ослабить, а потом можно расстегнуть крючки спереди, — приходит ему на помощь Изумруд. — Только сначала мне придётся присесть, чтобы отстегнуть чулки. — Чулки мне нравятся, оставь их. — Но тогда корсет тоже придётся оставить. — В таком случае, — мужчина расстегнул пару верхних застежек на своем воротничке, развернул Изумруд и снова привлек её к себе, теперь лицом, сжимая в руках ягодицы девушки, — пока мы его с тобой оставим на месте. И разденем немного и меня, как думаешь, пора? — Самое время, губернатор, — согласилась она, и он улыбнулся. Предпочитаемое им обычно обращение сейчас звучало ещё слаще. Изумруд запустила пальцы в волосы гранд-моффа, нарушая идеальную укладку мужчины. Лёгкая растрёпанность сделала его ещё более милым и привлекательным в её глазах. А затем принялась расстегивать крючки на кителе, прятавшиеся с левой стороны, застряв на уровне ремня с серебристой пряжкой, расстегивая его, а затем снова возвращаясь к застежкам кителя. Маленькие чертовки-пуговки на белой рубашке скрывают всё самое интересное, но это ненадолго. Таркин ловит ладонь Изумруд, подносит к своим губам, целует. — Осторожнее, моя милая, зрелище может оказаться не настолько приятным, как вы того ожидаете, — в голубых глазах вспыхивают задорные искры. Первое и последнее предупреждение. — У меня есть… несколько шрамов. — Шрамы украшают мужчин, — произносит Изумруд. Отступать всё равно слишком поздно. Да и глупо. Если боишься, то не стоило и начинать. — С парочкой, я думаю, справлюсь. — Их несколько больше, чем парочка. Уверены? — Да, — с вожделением в голосе отвечает она. — Тогда, дерзайте, Эсме, — он выпустил её ладонь, позволяя продолжить прерванный процесс расстегивания пуговиц на своей рубашке. Шрамов действительно оказалось больше, чем парочка. Считать — не пересчитать. Давным-давно затянувшиеся отметины, к тому же пересекающие друг друга. Вероятно, это было больно, очень больно. Длинные и короткие, но все одинаково глубокие. — Впечатляет, — девушка медленно выдохнула, приложила ладонь к груди мужчины, и неспешно начала гладить неровную кожу, повторяя траектории особо длинных полос. Один из шрамов проходил рядом с соском мужчины, и пройти мимо этой части его тела она не смогла: женский пальчик обогнул пару раз ареолу по кругу, сначала одну, затем другую. — Они выглядят красиво, как свидетельство вашей храбрости и силы, Уилхафф. Думаю, вы ими гордитесь. Секрет в том, что разочарование становится следствием завышенных ожиданий. А если нет ожиданий, то нет и разочарований. Есть только наслаждение текущим моментом. И приправить чуточкой лестных слов. — Я рад, что вы находите их таковыми, Эсме. И вы правы, — смелая, сообразительная к тому же, девочка. Изумруд взялась за пряжку ремня, в намерении снять и его, а затем расстегнуть брюки, но Таркин её остановил. — Это пока оставим как есть, ненадолго, — мягким, вкрадчивым голосом произнёс он. — Хорошо, как пожелаете, губернатор Таркин, — согласилась она, подаваясь вперёд. — И что же мне прикажете делать теперь? — А теперь, моя милая, я усажу тебя в кресло и сниму с тебя твои туфельки, — сказал он, крепко прижимая её к себе, будто бы и вовсе не имея намерения отпускать. — Туфельки, — эхом повторила она, откидывая голову назад, позволяя мужчине заскользить поцелуями по шее и области декольте. А себе ещё больше спутать его серебристо-седые волосы. Потом он всё же усадил её в кресло. — Положи ножку на ножку, моя прелесть, а затем распусти волосы, — проинструктировал он, что она и сделала, теперь вытаскивая шпильки из прически, кладя их на низкий столик, не сводя взгляда с мужчины. Он терпеливо ждал, потягивая вино. Наконец, она закончила, запустила руки в свои распушенные волосы, немного взбив их на затылке. Оставила лишь парочку заколок по бокам, чтобы пряди не лезли в лицо. Чёрные пышные кудри в беспорядке спускались чуть ниже плеч, откинутые за спину. Изумруд выпрямила спину, выпятив вперед грудь, положив руки на пояс. Носки туфель смотрели в сторону Таркина. — Как вам, губернатор? — Красавица! — оценил Таркин, ставя на стол недопитый бокал. Подошёл к девушке и опустился перед ней на одно колено, снимая с ног девушки шелковые туфли: тёмно-зелёные, расшитые узором из листьев, на низком каблуке рюмочке. Золушка наоборот. Это было волшебное ни с чём несравнимое чувство: видеть гранд-моффа Империи у своих ног — осознание собственной важности и силы. Невесомой, призрачной, которая растает как дым совсем скоро, утром. Но всё-таки так приятно, так сладко щемит сердце. Сейчас. Поздним вечером. Ночью. — Принцесса, — произносит он. — Королева, — поправляет она. И он улыбается, гладя ладонями стройные ножки. Ему нравится её самоуверенность. Он поднимается, подходит к ней. Она снова меняются ролями: теперь она смотрит снизу вверх. Он кладёт руки ей на плечи и задаёт вопрос: — Ваше Величество любит оральный секс? — Наше Величество обожает оральный секс, — отвечает она, принимаясь расстегивать ремень, вытягивая тот из шлёвок брюк. Затем расстегивая молнию и спуская ткань вниз, чтобы не мешала. Сила создавать проблемы… Ласково, бережно, нежно, неспешно. Долгий, очень долгий, очень чувственный и очень интимный «поцелуй». С каждым движением становящийся более настойчивым, требовательным. И вот уже она подчиняется, чувствуя сильные мужские руки на своём затылке, а не сама задаёт ритм. Теперь он снова хозяин ситуации. Быстрее, резче, глубже, доходя до самого-самого дна глотки. Контур губ становится рваным, даже суперстойкая помада не справляется с настолько суровым для себя испытанием. — Достаточно, — хриплым голосом произносит мужчина, и она подчиняется, отстраняясь. Жадно облизывается. Солнечное затмение. В котором теряются два силуэта, превращаясь в один, поддаваясь на уловки неслышимой музыки, что соединяет не сердца, а тела, жаждущие тепла и ласки. Понимания, внимания, пусть и совсем ненадолго. Играя в эту нехитрую, в общем-то, игру. Лёгкую, невесомую игру без обязательств. Без сомнений, без угрызений совести и без ревности. Всё должно висеть в воздухе. Ярко, пронзительно горячо. Загадки, ответы на которые в принципе известны, но процесс их разгадывания от этого не становится менее увлекательным. Скорее наоборот, обнажая в привычном и давно знакомом порядке действия новые грани, высвечивая новые-старые эмоции, чувства, ощущения. Бархата, шёлка. Мягкости, нежности. Твёрдости и накала. Решительной, целеустремлённой ясности, резкости направления движения. Обманчивая простота в своём разнообразии множества вариантов. Сила и слабость, беззащитная к вторжению. Приглашающая, вызывающая на бой мягкость, влажность тропического леса… Желание, не сдерживаемое узкими рамками приличий. Желание, которое, оказывается, так легко исполнить: только протяни руку и возьми всё то, что хочется. Музыка. Эта странная, дикая музыка изначального: тяжелеющее дыхание, короткие всхлипы, вскрики, стоны, с каждой секундой становящиеся всё увереннее, громче, наконец, превращаясь в один длинный, кажется, бесконечный звук. Хрип, рык дикого зверя, вырвавшегося из очертаний цивилизованного образа, привычного окружающим. Хищник и жертва. До конца так и не понять, кто из них кто на самом-то деле. Они оба то и другое одновременно. Сладость, переходящая в боль и обратно. Волны, накатывающие одна на другую. Конечная бесконечность. Вечность, границы которой всё-таки существуют. И чем ближе они, тем кажется, дальше они убегают, не давая себя коснуться и пересечь начертанные древними богами границу. Горизонт, бесконечно удаляющийся, сколько к нему не приближайся. Горизонт, которого нет. Точка невозврата, после которой только маленькая смерть, похожая на возрождение. Перерождение. Возвращение к жизни из чёрных глубин мрака. Белые, вязкие капли на плоском животе Изумруд — свидетельство состоявшегося безумства — словно печать под договором. Роспись. Не хватает разве что только крови, но эта метка уже потрачена… несколько лет назад. — Не двигайся, — произносит он. — Я скоро вернусь. Она в принципе, не против, только вот ей ужасно хочется пить, о чём она и сообщает гранд-моффу. Тот подаёт ей бокал вина, удаляясь, пропадая, в самом деле, совсем ненадолго. Возвращаясь уже одетым в домашний халат, несколько старомодный, украшенный вышивкой. Дорогая, изысканная вещь, как нельзя лучше подходящая сейчас мужчине. Яркий контраст с его обычным облачением — военной формой. Он одобрительно улыбается, смотря на послушную, не сдвинувшуюся с места Изумруд. Широко разведённые в сторону ножки перекинуты через подлокотники кресла. Она пьёт вино, держа бокал в одной руке, пока пальчики другой бесстыдно зачерпывают немного спермы и отправляют её в рот, используя в качестве своеобразной закуски. Эта наигранная, наивная порочность кажется привлекательной и отталкивающей одновременно. Тонкая грань между отвратительным и прекрасным. Изящность вместе с распущенностью. Она легонько покачивает из стороны в сторону бедрами, устраиваясь поудобнее, неотрывно следя взглядом за Таркиным: одобрительная улыбка на губах, жадное выражение в глазах, верный признак того, что до окончания веселья ещё далеко. Сейчас всего лишь небольшой перерыв. Он садится на диван, отдавая должное вину и фруктам, не забывая любоваться соблазнительной картинкой перед своим взором: раскинувшейся в кресле Изумруд. — Иди сюда, Эсме, — наконец, произносит он, и она не заставляет себя уговаривать. Сводит ножки вместе, уверенно владея своим телом, поднимается, подходит к гранд-моффу и, повинуясь тихому, но, несомненно, приказу, которому нельзя противоречить, садится рядом с мужчиной, хотя хочется забраться к нему на колени и продолжить общение. Вместо фруктов она выбирает сыр. Тонкие ломтики, которые она берёт пальцами, отправляя себе в рот, быстро-быстро поглощая один кусок за другим. Она голодна, но вместе с тем есть ей не хочется, так что сыр — компромисс, решающий эту сложную противоречивую задачу. Молчание, которое можно было бы чем-нибудь да заполнить. Пустые фразы, хвалящие еду и напитки, так и вертятся на языке, но сейчас ей решительно не хочется болтать. Ей хочется смотреть на него, такого завораживающе красивого. Опасного. Гранд-мофф Уилхафф Таркин. Их взгляды встречаются. — Давай разденем теперь и тебя, прелесть, — мягко произносит он, ставя свой бокал на столик. Изумруд поворачивается к нему спиной, поднимая вверх распущенные волосы. Горячие пальцы мужчины касаются шеи, расстегивают застежку (губы коротко целуют то место, где та касалась кожи), снимая ожерелье, аккуратно кладя его на стол, рядом с уже лежащим там кольцом. Затем серьги, которые ещё нужно постараться отыскать среди пышных волос, он убирает в сторону пряди, находя ушки девушки, женщины… Сейчас это скорее условность, чем точное определение. Девушка, женщина. Определения, потерявшие своё первоначальное значение уже давно-давно. Условности, применяемые сейчас разве что в рамках оценки возраста, а не факта девственности той или иной особы женского пола. Он снимает серьги, отправляя их к остальному гарнитуру. Ладони снова проводят по плечам, легонько сжимают, целуют. Круги на воде, которые нисколько не надоедают ему своими повторениями. Пальцы ложатся на шнуровку. — Только чуть-чуть ослабить, Уилхафф, — напоминает она. — Иначе придётся очень долго провозиться, завязывая потом обратно. — Я помню, Эсме, не волнуйся, — произносит он, ослабляя завязки совсем чуть-чуть. Привлекая затем женщину (он решительно старомоден, выбирая теперь, после близости с ней именно это определение) к себе, принимаясь расстегивать крючки спереди, начиная сверху. Она кладёт свои ладони поверх его. — Сначала надо отстегнуть чулки, — снова произносит она, чуть запрокидывая назад голову, кладя её на плечо мужчины. — Так и сделаем тогда, — соглашается он. Руки так и скользят вниз, в паре, по плотной ткани корсета. Изумруд убирает свои ладони, только когда ткань кончается. Пальцы гранд-моффа ловко, с поразительной лёгкостью извлекают ткань чулок из застежек, шелк постепенно скатывается вниз, до колен. Аромат духов смешивается с запахом пота и с её натуральным ароматом. Волнующая, резкая смесь. Которую пора смыть, чтобы затем сполна почувствовать снова. — Пойдём, провожу тебя в ванную, моя дорогая, — говорит он. Теперь его очередь ждать, пока она приведёт себя в порядок, раздевшись окончательно и вернувшись к нему, одетая в одну из его рубашек. — И что дальше, Уилхафф? — спрашивает она, теперь усаживаясь к нему на колени, запуская пальцы в его чуть мокрые после душа волосы. — А дальше, я тебе съем! — заявляет он, впиваясь в её губы поцелуем, резким, требовательным и настойчивым. Убирая в стороны ткань, прижимая Изумруд к себе, чувствуя её мягкую грудь. Я буду первым мужчиной, который поцелует тебя, будет спать с тобой. Пойдешь ли ты со мной по своей воле или нет, это не имеет значения. Ты будешь моей и только моей. Ты понимаешь? Сладкая ложь. Волшебное заклинание, которое скользит, не произнесённое вслух, в каждом жесте, в каждом вздохе. Обман, которому оба они поддаются в данную секунду, зная, что всё это ложь. Но им нравится притворяться, нравится играть, зная, что к чему на самом деле. Он начинает есть её с сосков, сначала целуя их, а затем и кусая, балансируя на тонкой, невидимой глазу грани, за которой начинается серьёзный риск навредить… не переступает, конечно же, продолжая терзать и мучить умело. Приходя в восторг от отклика Изумруд: она подается к нему ближе, держась за его плечи. Она стонет, медленно выдыхая его имя. Ей нравится эта его грубость, точно рассчитанная, контролируемая на самом деле. Наконец, отрывается от неё, прекращая свою сладкую пытку. Она вздыхает одновременно с облегчением и с разочарованием. Это было так странно, непривычно и даже чуточку больно, но вместе с тем так упоительно хорошо. — Пойдёмте в спальню, Ваше Величество, — он снова обращается к ней как к королеве. Внешний аскетизм спального места оказывается обманчивым, на деле — лежать вполне удобно, даже мягко. Не та изысканная мягкость, к котором она привыкла дома и не та простота и жесткость её постели в Академии, но нечто среднее между этим двумя категориями. Золотая середина, если хотите… А дальше вполне стандартно, но от этого всякий раз не менее приятно: скользящие по телу губы, ладони мужчины. Охотник, исследователь, неспешно, но вместе с тем неотвратимо, добирающейся до своей цели: источника блаженства и живительной влаги, как утверждают поэты, воспевая в возвышенных терминах физическую сторону любви, поднимая на недосягаемую в действительности высоту изящества и красоты грубые, похотливые ласки, начинающиеся с лёгких касаний, но становящиеся всё горячее и настойчивее с каждой секундой, с каждым нескромным движением ловкого языка мужчины. И вот он уже буквально вгрызается в её плоть, переставая сдерживать себя. Маска обходительного аристократа сброшена окончательно, теперь вместо лица морда зверя, ненасытного и требовательного. Он умеет быть ласковым, терпеливым, он умеет выжидать, подолгу выслеживая свою добычу. Но сейчас… сейчас он решительно атакует, смакуя победу. Крепко держа бедра женщины, притягивая её к себе. Делая ей больно, но ему нравится делать ей больно. Более того, он знает, чувствует, что и ей это нравится тоже. Она может утверждать обратное, но он-то знает правду, знает то, чего ей хочется на самом деле. Настоящего, неудержимого пламени, которое заставит её сгореть дотла. Нежность… хороша в самом начале и, быть может, ярким контрастом посреди бушующей ярости. Томительная нежность, от которой она и сама в скором времени устанет, мечтая о большем, о гораздо большем. На смену языку приходят пальцы, давая Изумруд передышку. Пальцы действую изящнее, тоньше, проходясь по складкам, нажимая легонько. Да, контраст. И вот она уже просит, нет, умоляет его: — Сильнее, Уилхафф, сильнее. Хотя всего каких-то пару секунд назад в её сознании проносилось желание, чтобы он наоборот обращался с ней ласковее. Непостоянство собственных желаний сводит с ума. Хочется всего и сразу: ласки, нежности, мягкости, лёгких, невесомых касаний. И вместе с тем: резкости, грубого, нетерпеливого вторжения в себя. Чувствовать его снаружи и внутри. Пальцы касаются заветной точки, в которой всё начинается и заканчивается. Нажимают. Вызывая наслаждение, вызывая боль. Всё на грани, всё смешано. Белое превращается в чёрное. Чёрное в белое. Влага высыхает, и пальцы ныряют глубже, проводя по щелочке, дразня, зачерпывая влагу и возвращаются выше, снова разжигая пожар. Опять невыносимо приятно. Магия, в которой нет ничего особенно сложного, если знать секрет. Если знать, как всё устроено: физику и механику процесса. Химию, точнее биологию. Всё просто, всё элементарно, в самом деле. И эта обманчивая простота, правильно выбранная последовательность повторяющихся движений, сводит с ума. Напряжение нарастает, в какой-то момент становясь невыносимым. Реальность теряет свои очертания, вместе с тем вспыхивая сотнями красок, сотнями оттенками наслаждения: пальцы гранд-моффа уверенно, зная, что делают, движутся по капюшону клитора. Вверх-вниз. Резко, настойчиво, требовательно. Резко-резко. Она срывается в пропасть, непроизвольно вздрагивая. Да. Да. Да. Реальность перестает существовать, уплывая куда-то… ускользая. Унося её прочь, вниз по течению бурной горной реки. Вместе с тем оставляя на месте. Реальность возвращается ещё один ярким, тягуче сладким прикосновением: член Уилхаффа скользит по её влажным складкам, головка касается клитора. Так несколько раз. Сдержанно, обещая, что сейчас, совсем скоро, будет ещё лучше, чем теперь. Ещё приятнее. Ещё горячее. Обещание, которое не разочаровывает. Он толкается внутрь, даря блаженство. Медленно и оттого особенно остро. Танец, ритм и скорость которого, убыстряются с каждым движением. Одна игра окончена. Начинается другая. По-своему прекрасная, но теперь приятная более для него, нежели для неё. Но ей нравится играть и в эту. Ей вообще нравится играть во многие игры. Сильные, узловатые пальцы несильно, но уверенно сдавливают шею. В реальности никакой опасности, конечно же, не существует, но это всё же добавляет остроты. С его губ слетает имя. Не её. Но она не придаёт этому значения и уж конечно не станет спрашивать его после. Быть может, она и вовсе ослышалась. Лейя. В конце концов, Изумруд и самой не хочется знать, что может связывать (или наоборот, не связывать?) губернатора с принцессой Алдераана. Интересная мысль, о которой, она подумает, может быть разве что позже, но определённо не сейчас. Сейчас… сейчас мимолётно проскальзывает обида, тут же исчезающая с очередным резким толчком внутри неё. И вместе с тем возникает на секунду чувство гордости от осознания того, насколько сильно он потерялся в ней в этот вечер, насколько позволил себе по-настоящему расслабиться, что позволил выдать свою маленькую тайну… чем бы та не оказалась на самом деле. Скрытой ли фантазией, воспоминанием о том, что было или наоборот, пока не сбывшимся желанием. Или это только игра? Вполне возможен и такой вариант. Мало ли что нравится гранд-моффу… Но это не так уж и важно. Сегодня он принадлежит ей, Изумруд. У неё тоже есть имя, которое она когда-то повторяла в порыве страсти. Секрет, который она не собирается никому раскрывать. В такие игры она не играет. Теперь он кончает внутрь. *** Ночь. Теперь уже точно. Пора спать. Пора собираться и уезжать. — Что пожелаете утром на завтрак? — спрашивает Таркин, возвращаясь к любезной версии себя. Таркин — радушный хозяин. — Нет, нет, нет, губернатор. Я не остаюсь на завтрак при первой встрече, — кокетливо отказывается от предложения остаться Изумруд. Не с целью поиграть в очередную игру, теперь под названием «уговори меня остаться до утра», но исключительно обозначая границы. Которые всё-таки существуют, хотя и казалось, что их нет. А они есть. Границы, за которыми тает волшебство. Ведь, как известно, утром карета превратится в тыкву. Очарование останется, но это будет уже другое: утренняя небрежность и лёгкая помятость, растрёпанность, которые незаметны ночью и резко проступают с утра. Должна же оставаться в женщине хоть какая-то тайна. Хоть одна неразгаданная загадка: как она выглядит утром, усталая, уснувшая в чужой постели. — И потом, на утро у меня запланировано одно важное дело: прощальные поцелуй для моих друзей перед их отбытием на места службы. — Как пожелаете, моя дорогая Эсме, — он не настаивает. Так даже лучше. — Как насчет прощального поцелуя для меня в таком случае? — Это можно, Уилхафф, — соглашается она и он снова, в который раз за встречу, привлекает её к себе, крепко сжимая в своих объятиях. Целует. Неспешно на этот раз, как будто в их распоряжении есть всё время, что существовало, или будет когда-либо существовать во вселенной. Медленно наслаждаясь этим приятным послевкусием. Понятия не имея, последний это их поцелуй или нет: счастье в неведении.