7 Ways to Say I Love You

Если бы Минхо попросили описать себя, он бы сказал, что он весёлый, очаровательный и трудолюбивый. Он называет себя отцом кошек, шефом и, возможно, слегка катастрофой. Остальные мемберы сказали бы, что он шебутной, вредный и иногда чуточку пугающий, но с бесспорно мягким сердцем (настолько в стиле цундере, насколько это вообще возможно). Если бы Минхо попросили описать Джисона, он бы сказал, что тот громкий, весёлый и полон жизни — тот самый тип людей, которые всегда могут развеселить тебя, но также подставят плечо, когда ты будешь расстроен или напряжён. Он бы назвал его тупицей, чудиком и невероятно талантливым музыкантом, и, наверное, упомянул бы, что Джисон самую малость миленький. Но в целом, Минхо описал бы Джисона как человека, который абсолютно ничего не замечает. Почему? Потому что они лучшие друзья, одногруппники уже как четыре года, а он всё ещё не понимает блять ебаных намёков. — Тебе нужно будет просто сказать ему, хён. Даже если романтика пропишет ему в челюсть, плюнет в него и потом отправит песню с объяснением, что она вообще такое, Джисон всё равно не поймёт, — говорит Чанбин, экран компьютера окрашивает его лицо насыщенно-синим. Минхо втягивает воздух сквозь плотно сжатые зубы, позволяя громкому свистящему звуку выразить всё, что он не смог бы сказать словами. Он не особо уверен, почему из всех людей пришёл именно к Чанбину. Честно говоря, пришёл ли он к нему вообще? Он вполне уверен, что просто сидел в пустой студии звукозаписи с рэпером, когда младший решил вдруг вывалить свою великую мудрость прямо на Минхо — будто он просил об этом. Сейчас — когда Чанбин и Феликс наконец перестали плясать вокруг да около, будто детсадовцы, только-только узнающие о таком явлении, как краш — Чанбин вызвался самолично сделаться любовным гуру группы. Что ж. Минхо не может на это претендовать. — Спасибо за совет. Эй, с Феликсом ведь всё в порядке? Он выглядел расстроенным во время репетиции. Ты ведь не сделал ничего, что бы навредило ему, не так ли? Чанбин вскидывает голову с нечеловеческой скоростью, в тревоге расширяя глаза. — Что ты имеешь в виду? Я думал, с ним всё нормально. Может, он всё ещё подавлен из-за того, что я съел его мороженое вчера? Я сказал ему, что куплю ещё больше, чтобы загладить вину, и он ответил, что всё в порядке, но я же знал, что то было его любимым… Минхо наблюдал за тем, как Чанбин превращается в сбивчиво бормочущее и потирающее шею нечто, переживая, чем же мог задеть Феликса, и постоянно хмурясь. Старший знает, что для Чанбина очень даже нормально носиться так с мальчиком — строго говоря, на репетиции Феликс выглядел даже более воодушевлённым, чем обычно, и поделился с Минхо, что они с Чанбином планировали выбраться на тайное свидание в свой следующий выходной. Но Минхо было не по душе, что Чанбин думал, будто он тут на вершине всего любовного мира, так что вид разваливающегося на части рэпера в течение пары мгновений ослабил тревоги Минхо. По крайней мере, это помогло ему отвлечься от непрерывного томления в собственном разочаровании. Глупый Джисон всё ещё ничего не замечал. Во время репетиций он испробовал сто и один способ заставить Джисона заметить его — ну, в определенном смысле заметить. Проблема была в том, что Джисон уже любил Минхо, и у него не было никаких потребностей держаться за руки или обнимать старшего, к тому же он постоянно называл его деткой и говорил о том, что они с Минхо соулмейты. Но Минхо до сих пор не мог понять, что означало это «я люблю тебя», и попытки выяснить это становились всё более изнуряющими. Чуть ранее сегодня Минхо уже выполнил свою обычную норму ласк, цепляясь за Джисона всякий раз, когда они не репетировали, сплетая их пальцы, поглаживая младшего и в шутку называя его «милый». Он даже не думал о том, чтобы зайти дальше их стандартных глупостей, но когда Джисон улыбнулся ему — эти его пухлые мягкие щечки и глаза-полумесяцы — Минхо на секунду задумался, чувствовал ли и Джисон к нему что-то большее. В момент сумасшедшего прилива храбрости он наклонился вперёд, сокращая то минимальное расстояние между их телами, и мягко поцеловал джисонов теплый потный лоб. Когда старший начал отстраняться, то тут же остановился, уставившись в лицо Джисона, и искренне прошептал: — Хэй. Я люблю тебя. Глаза Джисона испуганно расширились — Минхо слегка обеспокоился, не задел ли он его как-то — и он на мгновение замер на месте в молчании, коротко и рвано вдыхая. И, пребывая в абсолютнейшем и наиполнейшем ужасе от того, что он всё-всё разрушил, старший так же надеялся, что возможно, лишь возможно, хоть в этот раз до Джисона дойдёт. Тогда рот Джисона растянулся в гигантской, совершенно дурацкой усмешке, и он потянулся, чтобы поцеловать лоб Минхо. — Я тоже люблю тебя, хён! Крошечная частичка бравады медленно испарялась внутри Минхо. И вот он, здесь и сейчас, слушает бубнёж Чанбина об украденном мороженом Феликса, и у него всё ещё ноль идей о том, как убедить Джисона, что он любит его немного не так, как любит всех остальных — ну, как он уживается со всеми остальными. Может, ему стоит просто в прямом смысле вбить в него любовь. Ага, это может сработать. — Не делай этого, — говорит Чанбин, заставляя Минхо заткнуть своё романтическое (несмотря на явный налёт насилия) воображение, чтобы снова взглянуть на него. Чанбин уже снова работал за компьютером, относительно отошедший от погружения в беспорядочную кроличью нору феликсо-центричных тревог. — Не делать что? — спрашивает Минхо, откидываясь назад в своём кресле, беззаботно закидывая руки за голову. Он приподнимает бровь в шуточном предостережении. Чанбин кидает на него взгляд поверх компьютера, покачивая головой. — Не делай какую бы то ни было идиотскую, нелогичную вещь, которую ты решишь использовать, чтобы заставить Джисона осознать твои чувства. Это не сработает, и он типа идиот, так что, когда я говорю тебе пойти и рассказать ему — тебе нужно просто пойти и рассказать ему. Проще простого. — Аааааааргх, стоп, окей, я понял тебя, — кричит Минхо, громко приземляя ладони на стол. Чанбин даже не дергается, просто продолжает печатать на компьютере. Минхо снова стонет, прокручивает спинку своего кресла и встаёт, готовый покинуть этот идиотский, скучный, ужасный разговор. Когда он уже подходит к двери, он ещё раз оборачивается, чтобы бросить последний яростный взгляд на профиль Чанбина. — Я скучаю по временам, когда ты был тупым и не мог понять, как сообщить Феликсу о его красоте и не покраснеть, словно помидор. Ты был гораздо менее раздражающим тогда. Чанбин просто машет Минхо рукой, прогоняя его из студии, чтобы поработать в мире, тишине и спокойствии. — Ага, ага, хён, прости, что набрался смелости для такого. И тебе советую. Если бы Чанбин говорил это любому другому мемберу, Минхо бы только посмеялся. Но Чанбин обращался к нему в таком самодовольном и невероятно раздражающем тоне, так что Минхо широко распахивает дверь, выходит и позволяет ей оглушительно хлопнуть за спиной. Уж если он не может выиграть спор, драматично уйти — меньшее, что он может сделать. Когда Минхо возвращается в своё общежитие, готовый заползти в постель и от души проклясть Чанбина в оставшиеся несколько часов перед сном, он обнаруживает, что кто-то ещё уже обустраивает для себя удобненькое гнёздышко в его комнате. — Хей, хён. Уже супер поздно, тебя долго не было — ты что, остался в студии, чтобы побольше попрактиковаться? — спрашивает Джисон, завёрнутый в пуховое одеяло Минхо посреди огромного количества плюшевых игрушек и подушек. Минхо почти уверен, что не все они его. Джисон, должно быть, перетащил большинство своих собственных набитых ватой животных, чтобы обустроить ими комнату Минхо. Старший знает, что должен быть раздраженным, но, если честно, вид Джисона, утопающего в его постели и выглядящего таким мягким и милым, лишь создаёт в его желудке кучу бешено порхающих бабочек. Джисон перекатывается ближе к стене и похлопывает по пустому месту рядышком, посылая Минхо улыбку через всю комнату. Бабочки яростно сражаются друг с другом у старшего в горле, стараясь вырваться оттуда. Всё это до отвратного по-домашнему, Джисон невероятно упёрт в мысли, что может находиться в пространстве Минхо вот так просто, даже не живя больше в этом общежитии, но Минхо, по правде, было всё равно. Тот факт, что ему в действительности даже нравится это, заставляет его хотеть выблеваться сердечками, блёстками и клишированными любовными признаниями по всей комнате — но, разумеется, он этого не делает. Вместо этого он послушно заползает на кровать поближе к Джисону, приподнимая руку, чтобы младший мог уткнуться ему в бок и положить голову на плечо старшего. Каштановые волосы Джисона щекочут щеки и нос Минхо, и тот игриво выдыхает, чтобы сдуть их. Это заставляет Джисона повернуть голову и поднять взгляд на старшего, потираясь щекой о футболку Минхо и обращая ему крошечную нежную улыбку, что изгибает уголки его глаз и делает его щёки полностью круглыми и мягкими. Сердце Минхо сбивается с ритма. Он выбирает игнорировать это. — Что ты делаешь? — спрашивает Минхо, поднимая свободную руку, чтобы указать на телефон, зажатый в джисоновых ладонях. Тот опускает взгляд вниз, будто полностью забыв, что тот всё ещё при нём. Экран ярко светится, и повторяющийся, едва слышный звон слышится через динамики. — Ох, я играл в гонки с Хёнджином и Чонином. Но я довольно плох и постоянно проигрываю, — говорит Джисон, надувая губы в обиде. Минхо тихонько смеётся и закатывает глаза. — Как всегда. Поднимая свободную руку и игриво шлёпая Минхо по груди, Джисон издаёт громкое «Эй!». Это заставляет их обоих лишь сильнее рассмеяться, и Минхо вжимает Джисона сильнее в свой бок, обхватывая рукой талию младшего. Джисон позволяет ему это, обвиваясь вокруг него до тех пор, пока между ними не остается ни дюйма пространства. Несколько слоёв одежды всё ещё между ними, но Минхо может ощущать тепло его кожи там, где их тела соприкасаются. Он пытается не зацикливаться на этом надолго, вместо этого продолжая своё поддразнивание. — Зачем тогда тебе нужно было идти играть в моей комнате? Не логичнее оставаться в собственной постели, или, я не знаю, пойти к Хёнджину или Чонину? Джисон легонько пожимает плечами — настолько, насколько позволяло ограниченное пространство между ними — и возвращает руки себе на грудь, готовый возобновить игру. — Я не знаю, — говорит он. — Хёнджин в комнате Чонина, и он так кричит, когда Чонин обходит его. Там становится по-настоящему шумно, и твоя постель реально удобная. Я подумал, что лучше бы прийти сюда. Минхо хочет поспорить, что его кровать не может быть удобнее, чем джисонова, так как у них они, кровати, абсолютно идентичные, но как раз в этот момент Джисон перекидывает свою ногу через Минхо и сдвигает свою голову ему на грудь, оставляя руки лежать на животе старшего, чтобы видеть игру, как только та перезапускается. Минхо чувствует, как тело младшего приподнимается и опускается, когда он дышит, смотрит, как его волосы превращаются в беспорядок, когда он двигается. Минхо беспокоится, что Джисон может слышать его непередаваемо хаотичное сердцебиение — сердце будто пытается вырваться из груди, чтобы уместиться на серебряной тарелочке прямо перед младшим. Может, тогда-то он и вправду всё поймёт — хотя, зная Джисона, он, скорее всего, просто найдёт способ представить всё это чисто платоническим. Знаешь, чуваки как чуваки, бро отдают свои сердца друг другу. Всё как всегда. Минхо не хочет признавать, что Чанбин, вероятно, прав — он предпочтёт отрезать себе ногу и жить в пустыне, питаясь только моллюсками и свеклой, запивая всё протухшей водой, весь остаток своей жизни, чем когда-либо признаться Чанбину, что тот оказался прав. Но он знает, что ему нужно предпринять нечто иное — он не может притворяться, что не любит Джисона так сильно, как это есть на самом деле (и определенно не как «брат за брата»). Но он не собирается думать об этом сейчас. Вместо этого он будет смеяться, когда Джисон проиграет — абсолютно ужасно — поглаживать его руки, пропускать пальцы сквозь его волосы. Он задержит его здесь, в этом моменте, на этой кровати. Возможно даже, Минхо позволит себе помечтать о том, каково было бы, если бы они были вместе — мерзкое, банальное, домашнее счастье — и уснуть, воображая, как хорошо было бы держать Джисона за руку и называть младшего своим так долго, как Джисон только позволит. Возможно.