Уши, лапы и хвост...

На предложение встретить с вокзала Гуро Яков Петрович ответил коротким голосовым, в котором бархатно рассмеялся и вопросил: «Думаете, я сам не доберусь, Григорий?». На заднем плане механический женский голос зачитывал готовые к посадке поезда. Сердцем Измайлова овладела нехарактерная для него тревога: в этом звуке вокзала, гуле толпы, шорохе множества пар обуви было полно предвкушения, романтической мишуры и почти юношеского восхищения. Он едет. Ко мне едет! Лавирует между людьми, ступает дорогими кожаными (а может, замшевыми) туфлями по истертому полу Московского вокзала, торопится, такой подтянутый, изящный, словом – классный – и всё это для него одного, для Гриши. Чтобы его, Гришу, увидеть. И потрахаться. Запустив руку в волосы, Измайлов сжал пряди на макушке, так, что они остались торчать в разные стороны, мысленно плюнул на собственную запоздавшую романтичность – и переслушал голосовое еще несколько раз. Вообще, желание Якова Петровича кататься из северной столицы в столицу основную только чтобы переспать с его, Измайлова, сиятельной персоной – льстило жутко. Когда они только познакомились, Гриша воспылал таким праведным негодованием к видной фигуре следователя МВД со странной и звучной фамилией Гуро, что первые пару недель и знать не знал о питерской прописке объекта негодования. А когда наконец узнал – пришло время прощаться, и негодование сменилось тупым шоком: как уезжает? Куда? А выпить коньячку? А руку помощи протянуть в случае чего? Из Москвы же в Питер не протянешь. Тогда-то он и испытал на себе в первый раз воздействие бархатного смеха Якова Петровича. Аж волоски на загривке дыбом встали. «Не волнуйтесь, Григорий, я еще приеду. И позовете на свиданье, если твердо решились». Гриша решился так твердо, что первый в его жизни роман, происходящий в мессенджере, закончился шестичасовой поездкой по М11 до самого Петербурга, где он как ни в чем не бывало встретил Якова Петровича с работы и на свиданье пригласил. Наверное, Гуро это тоже польстило. Они оба открыли для себя новый вид спорта, даже более навороченный, чем какое-нибудь поло на лошадях (рядом с Яковом Петровичем тянуло на псевдо-аристократические сравнения): в этом спорте требовалось закончить свою работу на благо общества так, чтобы осталось свободное время, всё это время терпеть воздержание, а потом вытерпеть еще и дорогу. И когда уже побеждена дорога: трахаться. Гриша подумал, что ему нужно больше тренироваться, чтобы быть в этом спорте успешным. Он поерзал в рабочем кресле, садясь поудобней: в паху свербило от околосексуальных мыслей, джинсы пришлось зло дернуть вниз, чтобы не терли. Воздержание было мучительным. С Яковом Петровичем было хорошо. Так хорошо, что не хотелось девок. Впрочем, не хотелось их еще по одной актуальной причине: отношения с ними не ладились. В гейщину Гриша нырнул сознательно. Потому что, ну… На фоне того пиздеца, который он устроил в собственной жизни с девушками на букву «А», мужчина на букву «Я» выглядел здоровой альтернативой. И хотя «Яшей» он Якова Петровича звал только мысленно, примеряя к их отношениям новую ступеньку близости, Измайлов был положением вещей доволен. У него возникало даже иррациональное желание поехать домой пораньше и там убраться, что ли, или одеться как-то по-особенному, но на этой мысли он обычно себя одергивал, потому что в такие дебри даже с девчонками еще не заходил. Возможно, дело было в том, что Гуро выглядел как какой-нибудь итальянский банкир:в разуме Измайлова только итальянцы и банкиры могли одеваться настолько «с иголочки». И плевать, что в Италии жарко для костюмов с галстуками, а банкиры вообще-то славятся своей серостью. Яков Петрович вошел в прихожую его дома с чехлом для одежды на сгибе локтя и какой-то невозможно здоровенной и наверняка дорогой кожаной сумкой на плече. Так выглядело «самое необходимое». Отглаженный костюм, средства гигиены, пижама, гаджеты. Видели уже, но восхищение в глазах Гриши застыло неподдельное. К тому же, Гуро явился к нему не в костюме. На нем – отменно сидящие брюки (бананы – всплыло в голове у Измайлова) и тонкая трикотажная кофта (пуловер? – неуверенно всплыло вслед за бананами) темно-фиолетового с красноватой ноткой цвета. На запястье блестели часы, а на пальцах несколько колец. По этому сочетанию становилось понятно: человек приехал отдыхать. У кофты, которая даже на вид казалась шелково-гладкой и жутко комфортной – довольно глубокий вырез, и в нем шея Гуро и ключичная впадина смотрелись беззащитно и как-то… выставленно? – Вас там не увели в этом сапсане? Никто телефончик не просил? – набросился Гриша, отбирая чехол. – Только начальник поезда и один молодой человек, который возжелал помочь мне снять сумку с полки. Голубые глаза Гриши расширились. – Шучу. Не было никакого молодого человека. Измайлов открыл рот, закрыл, снова открыл. – Дразните меня, Яков Петрович, а я, между прочим, скучал! Гуро туфли свои снял (действительно – замшевые), выпрямился, оглядел Гришу как-то по-новому, а потом лицо его смягчилось. – Я тоже. Дальше всё произошло как в романтическом фильме. Сцепившись взглядами, они сделали друг к другу шаг, а через секунду Гриша уже целовал знакомые, но всё еще такие необычные – тонкие, подвижные, слегка жестковатые губы. Его даже приласкали – погладили пальцами по взъерошенным волосам и за ухом провели нежно. Мурашки припустили по спине, и поцелуй он разорвал, досадливо втягивая воздух сквозь зубы. – Виски с колой, вина, коктейль от шефа? – Будь добр, повесь чехол в шкаф, – Гуро лукаво улыбнулся, на секунду прихватив свою нижнюю губу зубами. Знает, что Гриша его хочет. Всегда тянет. Обладатель такого достоинства – хрена с два начнет целоваться с порога и переходить в горизонтальное, сбивая на пути мебель. Словно ему физически необходимо просто побыть в личном гришином пространстве, помучить возможностью на себя смотреть и разговорами, которые кроме как флиртом и назвать невозможно. Как кот с мышью играет, за тем только исключением, что Измайлов не мышь – он тоже хищник. И своего не упустит. – Виски с колой, – раздалось со вздохом. – Хороший выбор. – И можно я в душ сначала схожу? – Говно вопрос, Яков Петрович! Насчет обсценной лексики между ними сразу возникло негласное правило: можно. И даже веселит. Поэтому Гриша ругался – от неловкости, от восторга, от желания вызвать у Якова Петровича смех. – Устали? – Да. Работал ночью, из департамента прямой звонок был, потом поспал часа два, а в поезде решил, что не комильфо – сидя дремать. Всё-таки сапсан, и начальник поезда может телефончик попросить… – Яков Петрович! Изящные руки достали из сумки шелковую пижаму и два каких-то пузырька. – Не к чести начальника поезда, но температура в салоне у них некомфортная, мне было весьма холодно, а лоб до сих пор мокрый, – пожаловавшись на такое неприглядное обстоятельство и обосновав свой визит в ванную, Гуро туда и пошел, уже знал в гришином доме – куда. Зашуршала вода, но замок не щелкнул. И от этого что-то щелкнуло внутри Гриши: хочет, чтобы он присоединился? Сейчас или попозже? Улыбка растянула уголки губ до ушей. Ну, Яков Петрович, то ли вы старый черт, то ли у меня запоздалый пубертат, но сейчас надо сходить за стаканчиком, а потом влезть в ванну просто из принципа. Измайлов привык, что обнажаться Гуро, поминая при надобности возраст, не слишком любил, и желание это внезапно уважал. Никого не уважал или пытался так себя ставить, а тут пошел на уступки, в переговоры вступил. Однако Измайлов не Измайлов, если не вломится в ванную с чем-то вроде «Сексоголик с Марса атакует!» или хотя бы «Ага!!!». Он намешал виски с колой, как и планировалось, выпил для рывка, дал Якову Петровичу время, чтобы намылиться и сполоснуться, а потом целенаправленно пошел к двери. Но не успел достигнуть цели, как услышал из той же ванной грохот – такой, весьма характерный. Поскользнулся? Яков Петрович? Да не может быть! Однако вот Измайлов уже торчит как перст посреди ванной, а голый, с пеной на плечах Гуро стоит на четвереньках и держится за бортик. – Яков Петрович, что случилось? – Голова… закружилась, – Гуро приложил ладонь ко лбу, стараясь унять вестибулярный аппарат, который явно был не в норме, нахмурился, руку повернул тыльной стороной и еще раз лоб потрогал. – Простыли! – гаркнул Гриша. – Температурите? – Похоже, - согласился Яков Петрович нехотя, но уже обреченно. Пришлось помогать ему подняться, в полотенце кутать, искать вместо тонкой пижамы махровый халат, кутать снова. Градусник у Гриши нашелся, у него была дома автомобильная аптечка. Температура, отмеченная ртутной линией, застыла на отметке 38 и 6. – Спать, спать-спать-спать. Если завтра не пройдет, врача вызовем. – В моем возрасте нельзя болеть? – хмыкнул Гуро, тяжело укладываясь на подушку. Лицо у него было красное и от этого напротив – очень молодое. – Не, просто я хочу с вами время провести, – улыбнулся Гриша ободряюще, плюхнувшись рядом, оперся о согнутую в локте руку. Гуро в этот момент прикрыл глаза и не мог видеть беспокойства во взгляде. – Практический, так сказать, интерес! – тон шутливый, а до Якова доходило уже как сквозь толщу воды. Он заснул, укрытый под горло, с недопитым «колдрексом» на тумбочке рядом, а Гриша долго смотрел на него, потом вздохнул и лег голова к голове. Слабо пахло гелем для душа, а из-под него парфюмом, тяжелым и сладковатым. У Гриши рефлекс собаки Павлова на этот запах, от него в животе всегда тянуло сладко и болезненно. И, постаравшись не разбудить предмет своего обожания, а теперь еще и беспокойства, Гриша откатился на свою половину, еще некоторое время посасывая вискарь, теперь уже неразбавленный, бездумно лазая в телефоне и все-таки пересиливая желание подрочить тихонько под боком у Якова Петровича. Уговорил себя потерпеть и понадеяться на целебную силу сна – ну и дальнейшее страстное воссоединение. *** Наутро пробудившийся измайловский мозг зафиксировал два факта: тело в очередной раз радует его утренним стояком (что новость так себе) и Яков Петрович лежит у него под боком (что новость куда как лучше). Мило сопит. Сердце гришино затопила какая-то стыдно-девчачья нежность пополам с надеждой на хороший утренний секс. Ну что там та простуда? Крепкий сон, ударная доза витамина С из «колдрекса» и упрямое нежелание Якова Петровича болеть когда-либо в принципе (о котором Гриша уже знал) могли же сделать свое дело? Нет, конечно, если болезнь не отступила, Гриша не полезет, он, может, и сексоголик с Марса, но атакует только здоровых землян! Гуро лежал, наполовину зарывшись в два одеяла – походу, стащил ночью еще и гришино, а он и не заметил – одно обнимал, как большую мягкую игрушку, вторым прикрылся сверху. Так, что торчало только одно голое колено и плечи. Гриша руку протянул, погладил коленку, сглотнул, отгоняя возникший моментально рефлекс продолжить движение и развести чужие бёдра в стороны. Проклятое воздержание. Погладил плечи – куда более невинно, Яков Петрович зашевелился, заиздавал приглушенные одеялом невнятные вздохи, вызывая у Измайлова глупую улыбку. Только было во всей его фигуре что-то… не то. У Гуро волос на теле почти не было, то ли генетика, то ли удалял как-то, Гриша не спрашивал. Кожа везде была гладкая, бархатистая, прям как в рекламе приблуд для тела, которыми, собственно, Яков Петрович пользовался с удовольствием и без стеснения. А тут что-то не то. Измайлов под ладонью ощутил… даже непонятно. Волосы – не волосы, а как будто тонкий мягкий плед с коротким ворсом. Пока Измайлов хмурился, пытаясь заставить заторможенный с утра мозг соображать, Гуро завозился, перекатился с боку на живот, и гришины голубые глаза полезли на лоб. Спину и плечи Якова Петровича покрывали пятна, которых раньше там определенно не было. Да не какие-нибудь маленькие. Приличных таких размеров, с кулак, серые подпалины спускались по плечам вниз и на середине спины исчезали под одеялом, но явно не заканчивались. И шерсть. Телесного цвета, совсем короткая и гладкая. Нифига, не бывает таких пледов, – мелькнуло в голове. Этих пятен раньше же там не было, значит, не родинки, не родимые пятна. Какая-то… пигментация? Или лишай? Где он его подхватить мог? Только в сапсане! Пизда начальнику поезда. Одной рукой Измайлов нашарил телефон, пытаясь нагуглить мучивший вопрос («лишац расткт воллсы»), а другой принялся трясти Гуро за плечо. – Яков Петрович, просыпайтесь! У вас не простуда! Да мне не это надо, блин! Гугл предложил ему статьи про стригущий лишай: совсем не то, да еще и гадость, а из-под одеяла раздалось… шипение. – Яков… Петрович? Повторившееся шипение заставило нижнее веко на одном гришином глазу нервно дернуться, а также побудило к решительным действиям. Ладно, к нерешительным. Он медленно стянул одеяло с головы Гуро. На него смотрели два глаза. Знакомых, определенно два знакомых глаза его любовника. Смотрели недовольно из-под грозно сведенных бровей и как будто безо всякого узнавания. Но это было не главное. Повыше глаз располагались два уха. То есть, не по бокам от головы, как полагается, а сверху. Два треугольных, натурально кошачьих уха торчали из растрепанных волос, и на эти уши Измайлов выпучился, глупо раскрыв рот. Измайлов выпучился, Яков Петрович Гуро зашипел снова, ощерившись и смешно сморщив нос. – Это че… это, типа, ролевые игры такие, да? – Гриша нервно потер лоб и даже криво улыбнулся: оценил, мол, креатив. – Типа, что вы – течная кошечка, а я вас хорошенько так должен оттрахать? И уши-то как настоящие, вообще класс. Как крепятся? Протянуть руку, чтобы потрогать уши, оказалось плохой идеей – Измайлов едва отдернуть ладонь успел, потому что весь как-то подобравшийся Яков клацнул зубами в опасной от нее близости и издал еще одно рассерженное шипение. Очень натуральное, к слову. Грише стало не по себе. – Да всё, я понял, понял! Я за кошечку, да? Да вообще вопрос не вопрос, только за загривок не кусайте, мне там больно очень… Яков Петрович? М… мяу? Яков Петрович, моргнув пару раз, вдруг принял расслабленное выражение лица, сел и широко зевнул. Неловко дернул руками, выпутывая их из рукавов держащегося на локтях развязавшегося ночью халата. И, выражая полнейшее безразличие к гришиной персоне, развернулся к нему спиной, сполз с кровати и направился к выходу из спальни. На четвереньках. Демонстрируя вконец ошалевшему Измайлову расположенный аккурат в самом низу спины длинный хвост. Тоже в пятно и не пушистый. Гладкошерстный, точно, – сообразил Измайлов, заворожено наблюдая за тем, как в двери скрылся сперва сам Яков Гуро, а потом уже его хвост. – Да какого… да сука нахуй! Выразившись так не интеллектуально, зато емко, Измайлов, как был, в одних трусах протопал в гостиную, где следующие минут пятнадцать просто молча… охуевал. Вот тут уже по-другому и не выразишься. Сперва Гуро совершил по комнате круг почета. Всё еще на четвереньках. Зайдя на второй круг, принялся любопытно вертеть головой по сторонам, время от времени вытягивая шею то к пульту от плазмы, то к оставшейся с вечера на столе распотрошенной аптечке. Приглядевшись, Измайлов понял – нюхает. Смешно шевелит носом, долго, сосредоточенно, в процессе у него подрагивает верхняя губа и кончики ушей. Кот. Самый натуральный. Очень хорошо играет, убедительно. А если не играет? У Гриши внутри всё похолодело. А если Гуро головой повредился? Надо же звонить… этим… санитарам. Запеленать и – виу-виу, в дурку, с мигалками. Гриша зажмурился, головой затряс и плюхнулся на диван. Тебя, Измайлов, в дурку надо. Виу-виу. Прозвучало это в голове почему-то голосом Володи. Причем Володя такое положение дел явно одобрял. Так, стоп. Стоп-стоп-стоп, Измайлов. А хвост, а пятна, а уши? Сейчас Яков Петрович с деловитым видом тщательно обнюхал и рукой сбил на пол со столика стационарный телефон. На телефон насрать, всё равно Гриша им почти не пользуется. А вот пальцы на руке у Якова при этом были аккуратно поджаты к центру ладони. Прям как у японских девочек-кошечек. Гриша как-то глядел такую порнушку из любопытства. Ничего особенного, рисованные девочки с большими глазами и с такими же вот точно ушками-хвостиками и кошачьими повадками получали удовольствие. Гриша тогда даже передернул, ну а что, а теперь вот – пребывал в полнейшем ужасе. Гуро тем временем, вертикально задрав хвост, направился на кухню. Тут до Гриши дошло, что всё это время каждый его шаг сопровождается негромким, но отчетливым клацаньем. У него что – когти отросли за ночь? У Гуро с его всегдашним максимально аккуратным мужским маникюром попросту нечему было клацать. Липкая паника продолжала накатывать на Измайлова волнами. Невозможно такое подделать. Да еще тихо, за одну ночь, не разбудив его? Видно было, что хвост настоящий. Да и вообще – видно было всё. Расхаживал Гуро сейчас голышом. Гриша, конечно, и раньше всё у него там видел. И, чего греха таить, было в нем желание, чтобы поразглядывать можно было во всей, так сказать, полноте, а не урывками в полутьме. Не то, чтобы Гриша фетишировал на мужские половые органы и, прости господи, промежность. Это вообще была его первая гейская, блин, связь, но Якова Петровича он находил… красивым. И вообще, только полный дурак, даже если полный натурал, не нашел бы Якова Петровича красивым. И по-мужски красивым (по-гейски, ага), и просто по-человечески. Во всех местах. Ну любуйся теперь, Измайлов, как заказывал. Яйца и член у Гуро мерно покачивались при ходьбе, а хвост рос из копчика, как и положено хвосту, никаких тебе анальных пробок и прочей ерунды. Вообще никаких креплений. Так же не бывает? Из сбивчивых размышлений Измайлова вырвал звонок телефона, всё еще зажатого в руке. – Так, демон, ты чего мне наплел, что закрыл это дело? Нашел, нашел, а чего эта банкирша опять у меня сидит и чего-то хочет? Дуй быстро сюда! Ответить Володе Измайлов не успел – тот завершил вызов, не попрощавшись, и одновременно с этим диваном прогнулся, а на колени опустилась теплая тяжесть. Гриша даже пискнуть оказался не в силах – только рефлекторно, неловко задрав руки вверх, позволил Якову, устроившемуся нижней частью тела на диване, верхнюю свою расположить на его тощих бедрах. Гриша моргнул совершенно беспомощно, а потом сдулся – разом ушли и паника, и удивление, и обуявшая было злость на Володю, так некстати вызывающего на работу. Сказал тихо: – Неудобно же, Яков Петрович. На мне и обычным котам жестко. Яков на голос голову повернул, задрал, чтобы смотреть Грише в лицо. Издал какой-то короткий звук, что-то между мурлыканьем и человечьим вопрошающим мычанием. Выглядел он спокойным и довольным. Уютным, что ли. Гриша и сам как-то подуспокоился, почувствовав, как губы тронула ласковая улыбка, и несмело вплёл ладонь в короткие волосы. Машинально почесал между ушами, как любят все кошки. Не было там никаких крепежей. Уши росли прямо из головы, теплые и мягкие, очень приятные на ощупь, с тоненькими «кармашками» у самого основания – всё, как положено. – Мне уйти надо, Яков Петрович. Работа, сами понимаете. Но я постараюсь быстро, прям одна нога здесь, другая там. Ладно? Гуро, конечно, не ответил. Ушами повёл настороженно, будто всё понял, но в глазах мыслей отражался целый ноль. И вместо того, чтобы с гришиных ног слезть, напротив, начал укладываться основательнее, распластываясь и пытаясь устроить голову. Гриша ощутил себя последним засранцем, аккуратно подхватывая его за плечи, выскальзывая боком из-под тёплого тела и с некоторой натугой перекладывая с себя на диван. Снова шипеть Яков Петрович не стал, но посмотрел с такой укоризной, что Гриша бормотал невнятные извинения все время, пока метался по дому, умываясь и одеваясь. У раковины в ванной россыпью лежали снятые с пальцев Гуро кольца, и на душе у Измайлова стало совсем уж тоскливо. Это не розыгрыш. С Яковом – Яшей – что-то не так. Конкретно не так. Только бы это не было опасно. – Я что-нибудь придумаю, как освобожусь, Яков Петрович. Что-нибудь. Обязательно, – неловко выдал он на прощание Якову, пришедшему в коридор его провожать и усевшемуся там на пол. Напоследок сообразил врубить обогрев пола и хлопнул дверью.