Часть 1. Глава 1
17 февраля 2022 г. в 14:14
У Светы по жизни есть два состояния: либо все хорошо, либо все плохо, третьего не дано в этом стройном дуэте. Она, как переключатель, не может застыть в промежуточном состоянии, для нее не существует этой золотой середины. Отличить эти состояния довольно легко.
Когда у Светы все хорошо, она становится похожа на порхающую бабочку. Она и так на нее обычно похожа: тонкая, светловолосая, высокая, голубоглазая — типичная такая фактурная принцесса фей в летящих одежках и на высоких каблуках. Света порхает с места на место, лучисто улыбаясь и заливисто смеясь. Правда, в период, когда у Светы все хорошо, у нее начисто отключается мозг со всеми этими скучными правилами, задачами и сроками, так что, когда у Светы все хорошо, все плохо становится у всех остальных, потому как она пропускает дедлайны, теряет важные записи, забывает о встречах и планах. Вокруг нее царит хаос, везде, во всем.
А вот когда у Светы все плохо, она превращается каким-то неведомым для меня образом в педантичного занудного гнома — при всем моем уважении к этой народности. Даже то, что внешность при этом ее не меняется и она остается все такой же высокой и тонкой, ничуть не помогает: посмотришь, и в голове только одна ассоциация. Когда у нее все становится плохо, Света набрасывается на уборку, на забытые с прошлого эпизода радости задачи, доделывает все, что можно доделать, а потом идет на кухню. Идет с такой целеустремленностью, что мне заранее жалко все, что попадется ей под руку на пути. И идет она печь. При том, что готовить она, по ее же собственным словам, совсем не умеет и учиться не собирается. Однако, как мы убедились на опыте, в ее понятие «готовить» умение печь не входит, так что пироги, пирожки и булочки из ее рук можно принимать беспрепятственно для здоровья.
Когда двери лифта открылись на площадке моего этажа, я как-то сразу поняла, что у Светы снова все плохо. Потому что — да, по площадке плыл умопомрачительный запах малинового пирога, который я очень люблю, и ради которого Света, кажется, раздербанила последние запасы малинового варенья с прошлого года, потому как у меня на балконе стояла последняя банка, а новых закрыть еще не успели — июль, все-таки, только начался, а малина в этом году идет так себе.
Желудок, который уже не ожидал, что его сегодня покормят чем-то кроме лапши быстрого приготовления, радостно заурчал, а вот я сникла. Я еще с прошлого ее нашествия на мою кухню не отошла, а тут уже новый.
С тех пор, как Света устроилась младшим секретарем в «ОхраБиз», который с легкой подачи ее коллег, уже даже я называла просто ОБом, все плохо у нее было куда чаще, чем все хорошо.
И я даже малодушно подумала о том, что надо тикать, пока Светка меня не увидела, в конце концов, у меня в архиве и диван есть, можно переночевать там, а утром отпроситься, чтобы сбегать домой и переодеться, но подумала я так ненадолго и только на мгновение, уж очень аппетитно пах пирог. Поэтому, вздохнув и помянув тихим добрым словом того, кто так взбесил Светку, я открыла ключами входную дверь и вошла внутрь, слыша звуки борьбы из-за закрытой кухонной двери из матового стекла. Входную я попыталась закрыть как-нибудь потише, но та, будто назло, гулко хлопнула. Услышали, мне кажется, даже на первом этаже, не то, что Светка в кухне.
Хотя почему — будто. Это ж квартира ведьмы, тут даже у воздуха порой сознание просыпается, что уж о материальных вещах говорить. Левитирующие стулья, растения, которые так и норовят нежеланного гостя ущипнуть за что-нибудь, животные, которые до судьбоносной встречи были совершенно обычными, а потом, поживя с нашей сестрой — ну или братом, начинают как-то очень осмысленно тыкать лапкой в миску и крутить этой же лапкой у виска…
Обычное дело.
Так что да, дверь захлопнулась вполне себе назло.
Ожидаемо, звуки борьбы тут же прекратились.
— Я дома! — крикнула я, скидывая с ног туфли и снимая с плеча сумку. Оглядевшись, поняла, что Светка тут уже давно тусуется: прихожая сияет сверхъестественной и какой-то пугающей чистотой, она даже зеркало вымыла и сверху — я проверила — пыль вытерла. Такая Света меня пугала, так что я решила не нагнетать: туфли поставила под скамеечку, сумку повесила на крючок. Даже волосы перед зеркалом пригладила, на всякий случай. Они обычно ведут себя послушно и лежат так, как я их оставила, но мало ли что.
И вовремя: дверь на кухню открылась и оттуда выглянула она.
Светлана Игоревна Верлеева, двадцати двух лет от роду, наследница рода Верлеевых, сейчас меньше всего напоминала наследницу, а вот ведьму, каковой являлась и по духу, и по сути очень даже: волосы, завязанные в небрежную «дульку» на затылке, растрепались, тушь и карандаш для глаз, которыми она эти самые глаза щедро утром накрасила, застыли потеками, свидетельствуя о том, что пирог у меня сегодня будет с эксклюзивным ингредиентом — слезами ведьминскими свежими, а фартук — мой любимый зеленый, кстати, — был весь в пятнах и следах от муки.
Красотка, ничего не скажешь.
— Ну, наконец-то, — покачала головой Светка, скрещивая руки на груди. Точнее, под грудью. Судя по пятнам и следам, делала она это уже не в первый раз. — И где ты шлялась до ночи?
Да, когда у Светы все плохо, она еще и ворчливой ужасно становится.
Я посмотрела на циферблат часов, которые висели на противоположной от зеркала стене. Время, конечно, не самое раннее — половина десятого вечера, — но и не такое уж позднее.
— Работала, вестимо, — отозвалась, проходя мимо Светы в ванную, руки помыть.
— А я тебя, между прочим, с семи жду, — фыркнула она, уступая дорогу.
Включив воду, намылила руки душистым мылом с лавандой. Его тетя варила, сразу чувствуется — только она смешивает лаванду с эфирными маслами и экстрактами алое и подорожника. Чтобы все заживало сразу и не щипало, да.
— И чего же ты меня ждешь аж с семи? Домой не ехалось? — спросила я ехидно.
Светка одновременно фыркнула и закатила глаза, приваливаясь плечом к дверному косяку, пробормотала что-то невнятное, что при должной степени фантазии можно принять за что угодно. Я такой фантазией как раз обладаю, так что выдуманным объяснением осталась удовлетворена.
А невыдуманное всегда такое: дома Светку просто не подпускают ни к уборочным принадлежностям, ни к кухне. Потому что как же так, как можно доверить нежной девочке такую грубую работу, как уборка? Девочка же не знает, с какой стороны браться за тряпку! А готовка? Там же ножи! И вилки! Девочка ведь поранится! О том, что девочка как бы ведьма и может себя вылечить подходящими чарами или зельем в три счета, никто не вспоминает. Даже для того, чтобы отучиться в ИЧВ — Институте чародейства и ведьмовства — Свете в свое время пришлось пройти через целую битву. Со слезами, криками, истериками и буйством.
А я не против, чтобы в моей квартире готовили время от времени и убирали, да еще и без моего непосредственного участия. Я к бардаку отношусь философски: стараюсь не распускать, не боюсь тряпки, но и специально подрываться в воскресное утро, чтобы вылизать все до последней пылинки — увольте. С готовкой также: я умею готовить, и если захочу, то готовлю хорошо. Было бы странно вырасти с зельеваром под одной крышей и не научиться готовить, молчу уж о самом зельеварстве. Рецепты ядов я параллельно с алфавитом учила, да. Так что готовить я могу. Просто не хочу обычно, да и привыкла за годы жизни в общежитии избегать этой повинности, питаясь тем, что под руку попадется.
Так что да, нашествия Светы на мою квартиру я очень даже порой жду.
— Пошли пить, — буркнула она, дождавшись, пока я выключу воду в раковине и возьмусь за полотенце.
— Чай? — уточнила с невинным выражением лица.
Вместо ответа Света махнула рукой, и из кухни выплыла процессия из трех бутылок нашего любимого красного, повинуясь ее воле. Выплыла и замерла рядом со Светкой, намекая. Когда пробка из ближайшей к ней бутылки выкрутилась с легким «чпоньк» сама собой, намек стал еще более тонким.
— А ты можешь и чай, — сказала Светка и пошла на кухню. Бутылки полетели вслед за ней стройным косяком, накренившись горлышками по направлению движения. Та, первая, уже откупоренная, накренилась тоже, но вино, к счастью, не полилось.
— То есть все настолько плохо… — протянула я, следуя за ними.
Света только мрачно кивнула и плюхнулась на стул. Плюхаясь, щелкнула пальцами, и вокруг нас начался занимательный танец посуды, который, будь мы в мультфильме, сопровождался бы задорной песенкой, но мы не в мультфильме, так что этот танец сопровождался исключительно мрачным сопением Светы и моими матюками, потому что, когда в лицо летит разделочный нож — как тут удержишься-то.
Кухня у меня небольшая, как и я вся квартира в целом. Четыре на три метра, из которых большую часть занимает, собственно, кухонный гарнитур с многочисленными шкафчиками, четко поделенными: одни для обычных продуктов и специй, другие для зелий и снадобий. Тетя всегда говорила, что во всем нужен порядок. После того, как я случайно посыпала свой кофе порошком из ногтей кадавра, я как-то сразу осознала глубокую мудрость этого высказывания.
Обеденный стол стоит тут же, у противоположной стены, с четырьмя стульями по бокам. Я всегда хотела поставить стол к окну, чтобы завтракать и смотреть в окно — у меня под домом сразу парк, и окна квартиры выходят как раз на верхушки деревьев, — но пришлось поступиться желаниями ради функциональности и удобства. У окна стоит кухонная стойка, на которой отдельная плита с двумя конфорками. В шкафу снизу котелки, а сверху висят пучки трав и лопатки с ложками. Что примечательно: вся остальная кухня после Светкиного нашествия заляпана, а это место стоит девственно чистым.
Пирог сам собой разрезался на ровные куски и разложился на широком красном блюде в белый горошек. Блюдо же воспарило с кухонной тумбы и опустилось ровнехонько в центр обеденного стола. С легким звоном из шкафчика вылетели бокалы, заставляя меня морщиться, потому что чистый хрусталь, и пусть он куда прочнее банального стекла, но я в способностях Светы не сомневаюсь и знаю, что она даже логику нашего преподавателя по логике сломала, что тут уж о хрустале говорить. Бутылка вина подлетела, чтобы наполнить бокалы, а потом заняла свое положенное место на тумбе. Две белые тарелки — обычные, керамические, серийного икеевского производства — заняли свои места рядом со мной и со Светкой.
А она за все это время даже пальцем не пошевелила, только взглядом порой направляла.
Мне остается только завидовать. Мое — это зелья. Вот в зельеварстве мне равных не было почти на всем курсе, да и во всем институте, наверно, тоже. Зато Света работает с сырой силой так, что с ума сойти можно: даже не напрягается, а все вокруг пляшет. Но вот в зельях она такой же спец, как я боевой магии — никакой в смысле.
— Ну, рассказывай, — сказала я, беря в руки бокал за тонкую ножку. Люблю чувствовать этот баланс, когда бокал полон — а Света не скупилась, разливая вино. Когда держишь полный бокал за ножку, а она настолько тонкая, что кажется, под пальцами разломится. И чаша от любого легкого движения может склониться и вправо, и влево, а если не поймать и не остановить, то и вовсе прольется.
Света только вздохнула и опрокинула в себя бокал. Все триста миллилитров, одним махом.
Мои глаза, наверно, в этот момент стали похожи на пятирублевые монеты, а Света только пальчиком поманила бутылку, чтобы та налила ей еще. Та послушно выполнила свою задачу, Света снова взялась за бокал, но на этот раз просто взялась, без опрокидываний.
— Да что там рассказывать! — воскликнула она, со стуком опуская бокал на стол. Я еле сдержалась, чтобы не поморщиться: ну, хрусталь же… Пусть даже заговоренный на неразбиваемость. Все равно ведь жалко.
— Опять он? — с сочувствием спросила, делая небольшой глоток. Вкусное вино, с ягодным таким привкусом и терпкостью, прямо как я люблю. В народе, кстати, почему-то бытует мнение, что ведьмы предпочитают пить красное вино, а вот чародейки — те белое любят. Не знаю, откуда такое поверье пошло, но вот тете за помощь всегда тащат шоколад, свежее мясо и красное вино, да. Да и мы с девочками в общежитии при ИЧВ частенько красным баловались… Опять же, потому что его обычно больше, все несут, когда узнают, что ведьмы сабантуй устраивают. Замкнутый круг.
— Опять, — вздохнула Света и потянулась… к пирогу, к моей радости. Потому что пьяная Светка не будет ничего объяснять, она будет орать, размахивать руками и требовать принести ей швабру. Чтобы полететь на бой, ага. С нечистой силой, которая ее, лебедушку, вконец заколебала. А вот если выговорится, то никуда наша боевая не полетит, скорее уж поползет в кроватку.
— И что на этот раз?
Светка ответила только после того, как прожевала. Она у нас леди с воспитанием и никогда таких оплошностей, как говорение с набитым ртом, не допускает. Вот пусть сколько угодно открещивается, а принадлежность к древнему роду и аристократизм — они так просто не выветриваются, даже если ты растешь в поле как травушка, свободно и легкомысленно. А Светкина семья как раз из такого. Ведьмы и ведьмаки Верлеевы еще во времена Ивана Грозного были известны, и сколько бы Света не говорила, что это все в прошлом, и они обычная семья со странными традициями, наследие предков не пропить, не проесть и даже не проспать на занятиях с гувернанткой.
Да, у Светы была в детстве гувернантка.
Обычная семья, ага.
— Вызвал на совещание и отчитал, как малолетку, — с печальным вздохом произнесла Света, подбирая ладонью подбородок. Вино плавно растекалось по ее крови и из злобной фурии превращало в плаксивую принцессу. — Я не знаю, как он это делает. Он даже ничего такого не сказал, но так обидно стало, Мир, так стыдно! — воскликнула она и прижала ладони ко лбу. — Я еле дождалась, пока он меня отпустит, и разревелась прям у входа, хорошо хоть дверь закрыла.
— Урод он, а не начальник, — сказала я, тоже вздыхая.
К сожалению, с тех пор, как Света устроилась в «ОхраБиз», такие истории я стала чуть ли не каждую неделю, а то и чаще.
В ОБе Светка работала только второй месяц, но уже была готова лезть на стены и выть от бессилия. Ее должность, пусть и в позиции младшего секретаря, не предполагала частого общения с начальством, но их директор — как-то я за месяц так и не выяснила его имени, потому что Светка его называла то с трагическим, то с томным придыханием просто «Он», — так вот, их директор был дотошным и занудным, предпочитая во все процессы вникать лично. Даже в то, как работают младшие секретари, обязанности которых редко уходят дальше ответов на звонки и бронирования ресторанов для встреч с важными клиентами.
Основной профиль «ОхраБиза» — разработка и внедрение охранительной магии. На самом деле, работать там — практически мечта, потому что эта компания, появившись не так давно, всего каких-то лет шесть назад, быстро стала одной из лучших на рынке, потому что оказалась единственной, которая успешно сочетала магии разных видов для достижения цельного конечного продукта. До них никто такого не делал, особенно в сфере безопасности. Потому как несмотря на то, что у нас вроде бы и общность, и единство, и Большой Совет у нас состоит не только из ведьм и чародеев, но и из других существ, всех поровну, все равно как-то разные народности предпочитают полагаться на собственные возможности. А «ОхраБиз» при всей простоте и неоригинальности названия, совершил своего рода революцию. Потом, конечно, все сразу начали повторять, как это обычно бывает. Только повторять начали, но добиться того качества, которое предлагало «ОхраБиз», не до сих пор не получается ни у кого.
Света закончила Институт чародейства и ведьмовства на факультете стихийной магии, и ей больше по душе работать напрямую со стихией, у нее превалируют воздух и вода, но… Всегда почему-то есть это вездесущее «но».
У меня этим «но», в корне повернувшим русло моей жизни, стал козел-препод, домогавшийся студенток. А у Светы — у Светы им стали ее родители.
Славные потомки ведьмаков Верлеевых никак не могут допустить, чтобы их дочь, их надежда и опора в старости — как так получилось, что дочь у них одна вообще, великая тайна, но что есть, то есть, — стала простой погодницей или чаровницей, нет. Свете прочат светлое, простите за каламбур, будущее, в котором она встанет во главе семейного бизнеса и семейных традиций. Но так как Света наотрез отказалась работать на отца, ее пристроили в «ОхраБиз», учредителем которого является давний товарищ и партнер Верлеева-старшего, дедушки Светы. Она договорилась с родителями, что проработает там не меньше года, и если будет ясно, что у нее не получается или такая жизнь не для нее, то те дадут Свете свободу действий. Хотя бы на время.
И вот месяц прошел, а Света уже воет белугой чуть ли не каждую неделю, и все из-за начальника — зверя в душе и маньяка в мыслях.
Правда, стоило мне произнести это сакраментальное слово — «урод», как Света, кажется, тут же забыла, что она его, вообще-то, терпеть не может.
— И вовсе он не урод! — воскликнула она, отнимая руки от лица. Вздохнула, снова взялась за бокал, а с блюда с пирогом на ее тарелку прилетел еще один кусочек. — Он такой… — на лицо выползла бледная улыбка. — Вот знаешь, есть мужчины смазливенькие, как будто их воском натерли и красками нарисовали. Как эти, — нахмурила она брови, — анимешки, вот. А он… — улыбка проявилась сильнее, — он мужественный. Красивый. От него дыхание перехватывает, если он просто даже смотрит. А какие у него глаза!.. — протянула она восторженно.
— Да-да, я помню, — прервала я ее, закатывая глаза. — Влажная мечта, совершенная фантазия, похититель женских трусов и мужского самообладания. Идеальный мужчина, — сказала и добавила, улыбнувшись ехидно, — пока молчит.
Уголки губ Светы опустились, и она рухнула лицом вниз на вовремя подставленные руки, кивая.
Мне порой кажется, что Свете надо завязывать с корпоративным миром и идти в актрисы. У нее определенно дар к трагическому страданию.
Она что-то пробормотала, но я не разобрала.
— Я не знаю, что мне делать, Мира! — повторила Света с чувством, поднимая голову и глядя на меня. Глаза ее сверкали — не то от двух бокалов вина, не то от непролитых слез. — Ты понимаешь, — Света закусила губу, чуть наклоняя голову на бок. — Мне… — шепотом произнесла она, признаваясь будто в самом страшном своем секрете, — даже нравится там работать. — А секрет-то и впрямь страшный. Услышь об этом ее родители, то, считай, песенка Светкина спета. — Нравится коллектив, нравится то, чем я занимаюсь, пусть это никак и не связано с магией…
«Но» прямо напрашивалось.
— Но я не могу работать с ним! — продолжила, вторя моим мыслям, Света. — Один только взгляд — и я будто внутри замораживаюсь и даже сказать ничего не могу. А он и так на меня смотрит, как на последнюю идиотку, а когда что-то спрашивает, и я только мычу что-то непонятное в ответ, — Света душераздирающе вздохнула, — так вообще. Я не знаю, куда мой язык девается, куда мозги деваются, но они при нем просто пропадают.
— Что-нибудь придумаем, — сказала я скорее для того, чтобы подругу поддержать, чем намереваясь действительно что-то думать. Тут и так понятно, что: либо работать так, что комар носа не подточит, либо… не работать. Что-то мне подсказывало, что ее начальник не изменится, даже работай она за десятерых с идеальным результатом. Ведь люди — не важно, чистокровные ли или нет, — редко, когда готовы измениться. Тем более в угоду другому человеку.
Света снова поманила бутылку пальчиком: она подлетела и разлила вино по бокалам. В мой долила доверху, а Светин наполнила уже в третий раз, после чего самостоятельно и с полной ответственностью полетела в мусорное ведро.
Мы чокнулись, произнесли традиционный тост: за нас, за вас и за сессию. Не в рифму, зато с глубоким смыслом. Пусть ИЧВ мы уже закончили обе, но привычки остались, а этот тост у нас был самым популярным на всех пьянках. Студенты вообще народ такой: готов поверить во все, если это «все» может помочь. Вот только халяву призывать опасно, на авось рассчитывать тоже, они товарищи ненадежные. Халява, конечно, если ее по правилам призвать, а не просто зачеткой помахать в форточку ночью, поможет, и билеты получится вытащить самые простые, но потом еще три дня ходить мучиться головной болью и слабостью придется, ведь халява за помощь энергию сосет только так. А авоськи срабатывают с вероятностью в пятьдесят процентов, что очень соответствует их названию, и совершенно ненадежно.
А вот пить за сессию считается правильным, безопасным, а главное — результативным. Потому что боги виноделия и алкоголизма есть в каждой народности, в каждой культуре, и своим подданным они всегда помогают. А главное, совсем не против, что они не являются единственными объектами поклонения, что, согласитесь, тоже важно.
Постепенно разговор, полный Светиных страданий, перетек в более плавное, спокойное русло, и мы уже начали обсуждать просто все на свете. Вино этому очень способствовало, тем более что мы как-то незаметно и вторую бутылку прикончили.
Правда, Света еще одну тему затронула, от которой грустно уже стало.
Где-то в середине второй бутылки, моргая осоловевшими глазами, которые уже кокетливо так намекали, что Светлана Игоревна еще не в стельку, но уже близка, она сказала:
— А мы с ребятами с курса встретиться хотим через недельку, я говорила?
— Нет, не говорила, — ответила, напрягаясь как-то сразу.
Светка моргнула, чуть сморщилась, потом на лице проступило понимание.
— А, точно, они просили не говорить, — сказала она и осеклась, виновато скуксившись. — Прости.
— Да ничего, — отмахнулась я, стараясь мимикой не выдать, что меня это задело, но Света все равно все поняла. Уж слишком она понятливая, даже если пьяненькая. А может, это я, когда пьяненькая, не такой уж хороший Штирлиц.
Света протянула руку, смахнув попутно пустую тарелку локтем, но та не разбилась, зависла в воздухе, повинуясь ее быстрому взгляду, и плавно подлетела обратно к столу. Света же накрыла своими пальцами мои и легонько сжала. От сочувствия в ее голосе сделалось тошно, и глаза защипало.
— Они просто не хотели тебя расстраивать, — сказала Света с неловкой грустной улыбкой.
— Не понимаю, с чего вдруг я должна расстроиться, — бросила я чуть резче, чем хотела. К счастью, Светка на такое не обижалась. — Я ведь закончила ИЧВ? Закончила.
— Но диплом и специализация… — робко возразила подруга.
— К демонам их, — фыркнула я. — Яру помнишь? Которую еще с третьего курса исключили? — Света кивнула. — Так вот у нее ни диплома не было, ни даже лицензии нормальной. И ничего, справилась. И лицензию ей дали. А у меня и то, и другое есть. Я уже заранее в более выигрышном положении.
Света кивнула и все-таки тактично — ну, как могла, — заметила:
— Не забывай, что она Платонова.
Да, это аргумент весомый. Она Платонова, из тех самых Платоновых. Про ее бабушку — Таяну Платонову — еще прижизненные легенды ходят, теперь вот и про Яру тоже. Они как Кардашьяны в мире людей за исключением скандальной репутации — их все знают, про них все говорят, даже если этого не видно. Когда Яру исключили с нашего курса — а мы с ней как раз одногодки, только в разных группах учились, — ИЧВ гудел так, что, казалось, будто внутри десяток роев пчелиных летает. Даже преподаватели — и те сплетничали и ждали, что же будет дальше. Ведь неслыханное явление — наследницу рода, да не абы какого, исключили и лицензию ограничили.
Все ждали, что явится Таяна и даст ректору по ушам, и она действительно явилась, но… Ректор остался жив, Институт тоже остался на месте, а Яра осталась исключенной. Уже потом мы узнали, что она работает в детективном агентстве и ведет громкие дела, чего только тот скандал с похищением эльфийской княжны стоит.
И что-то мне подсказывало, что фамилия здесь не при чем. И принадлежность к древнему ведьминскому роду тоже. Сопля соплей останется, какую бы фамилию не носила и из какого бы рода бы не была. И как бы я к Платоновой не относилась, какие бы личные неприязни к ней не испытывала, но не признать, что всего, что у нее есть сейчас, она достигла самостоятельно, было бы просто глупо. И даже то, что я об этом говорю — а нас никак не назвать подругами — говорит, я думаю, о ее заслугах больше, чем что бы то еще.
Хочется верить, что и в обратную сторону это работает.
Или я на это надеялась, потому что я ни фамилией, ни родом похвастаться не могла. У меня даже родители магией не обладали, так, у матери зачатки были, даже не полноценный дар, а отец и вовсе ноль.
А я вот назло всем не сдамся и не позволю всяким козлам престарелым решать мою судьбу.
— Она Платонова, а я Одинцова, — пожала я плечами. — Не фамилия делает имя, не фамилия определяет жизнь.
Светка только слабо усмехнулась, но все же кивнула. Еще бы, кому как не наследнице Верлеевых об этом не знать.
— Значит, ты придешь на встречу? — спросила подруга, взглядом откупоривая третью бутылку.
— Приду, — кивнула.
— Вот и отлично, — приободрилась Света, наблюдая, как вино разливается в бокалы. А потом, видимо, подумала о чем-то, и снова сникла. — Надеюсь, я тоже приду.
И разговор снова свернул в сторону работы и начальника.
Света по третьему или даже четвертому кругу разругала его на все лады, повздыхала над тем, какой он все-таки красивый, и какой у него, заразы, тяжелый, дурной характер. И еще искренне посочувствовала его невесте, которая тоже в компании работает и постоянно мелькает перед ее глазами.
Это стало для меня сюрпризом — о том, что у ее невыносимого директора есть успешная личная жизнь, Света раньше не говорила.
— И какая она? — спросила я. Правда, интересно, что же за женщина готова мириться с подобным мужчиной.
Света задумалась.
— Знаешь, она… На него похожа. Тоже работает постоянно, и когда я с ними сталкиваюсь где-нибудь вне офиса — в кафе рядом, например, — они все время о работе и о работе. Не нежничают, не обнимаются, вечно в компьютерах и в телефонах, будто они не жених с невестой, а два робота.
— Б-р-р, — передернуло меня.
— Вот-вот, — кивнула Света, прикладываясь к бокалу. Пирог у нас кончился еще в конце второй бутылки.
— А красивая? — спросила я зачем-то. Хотя почему «зачем-то» — интересно ведь.
Света кивнула с печальным вздохом.
— Знаешь, мне кажется, что он меня секретарем принял только потому, что у него типаж такой. Невеста его тоже светленькая, тоненькая, высоченная и на шпильках всегда ходит, они даже одного роста из-за этого. У нас и старшая секретарша такая же, прикинь? И половина девочек в разработке.
— Твой клон? — улыбнулась я.
Света показала мне язык.
— Или я ее, — ответила со смешком. — Или мы все клоны его Алены, не знаю. — Светка снова подперла рукой щеку и задумчиво покрутила в пальцах бокал, глядя на рубиновую жидкость. — Вот если бы был какой-нибудь способ сделать так, чтобы он хотя бы ненадолго перестал бы быть такой сволочью… — мечтательно вздохнула Света.
Я согласно кивнула. Было бы неплохо, действительно. Жалко только, что законных способов сделать это навсегда не существует. В смысле, способы-то есть, но за них можно и под наказание попасть, и даже сесть в тюрьму. В магическую, что куда хуже обычной.
— Тут только чудо и поможет, — произнесла я.
Даже ведьмы верят в чудо. Почему бы и не верить, в конце концов? Да, мы ведьмы и владеем магией, но это не значит, что мы всесильны. А порой так хочется, чтобы какое-нибудь волшебное волшебство раз — и случилось. И решило все-все проблемы…
Настал Светкин через согласно кивать.
Третью бутылку мы распили под разговоры о несбыточном, но таком прекрасном.
К тому моменту, как мы были готовы расползаться — учитывая количество выпитого, «расползаться» в тот момент воспринималось буквально, без метафор и иносказаний, — часы уверенно показывали полтретьего утра-ночи. Светка, подумав, махнула рукой и вместо прихожей потопала в сторону гостиной, спать на облюбованном диване. Мне даже не нужно было ей говорить, где у меня лежат подушки и одеяла и где найти постельное белье, что показательно. Показательно в отношении частых Светкиных ночевок у меня дома и в отношении моих хозяйственных способностей, потому как, если честно, я понятия не имела, где это все искать.
Как оказалось, под диваном в мешках.
Меня хватило на то, чтобы навести порядок на кухне, а потом я последовала примеру подруги и упала в кровать. Уснула мгновенно, не мучаясь лишними мыслями и неотвеченными вопросами. Тем и хорошо засыпать под вино — ничто от этого важнейшего дела не отвлекает.
Утро встретило меня серыми свинцовыми тучами, которые редко увидишь в начале июля, и прохладным ветерком, проносящимся по темным улицам еще не проснувшегося города и залетающим в приоткрытое в спальне окно.
Я люблю вставать рано, когда солнце еще не встало. Когда жила с тетей, а у нее дом за городом, в небольшой деревне недалеко от Москвы, то на рассвете мы часто ходили в лес и в поля, собирать свежие травы. Рассвет — это особое время, не только для ведьм, но для всего магического мира. Да и для немагического тоже. На рассвете зарождается новый цикл, новая жизнь, новое все. Когда первый солнечный луч пробивается сквозь темноту ночи — что может быть прекрасней?
К тому же, многие зелья нужно варить не только из правильных ингредиентов, но и в правильное время. В наши дни эта практика считается устаревшей и архаичной, но тетя учила меня именно так, и я считаю, что она права. Мы вставали затемно, чтобы все подготовить и начать ровно в тот момент, когда солнце появится над горизонтом. К полудню уже обе были совершенно без сил, зато с превосходным результатом. К тому же, есть, например, зелья, при приготовлении которых даже расположение планет важно: если Венера в Скорпионе, получится зелье необузданной страсти, а вот если Венера в Близнецах, то ровно из тех же ингредиентов, ровно по тому же рецепту получится отворот, хотя, казалось бы.
Это к вопросу, почему я — и не только я — всегда считала себя лучшей на курсе. Потому что у меня зелья всегда получались идеальными, действенными и без внезапных сюрпризов типа вылезшего хвоста или выросших рогов.
И хотя я давно уже не живу с тетей, привычка просыпаться с рассветом осталась. Поначалу я просто занималась своими делами, потому что это идеальное для них время, ведь никто не станет отвлекать звонками или разговорами, потому как попросту еще не проснулся, но потом поняла, что малоподвижный образ жизни сыграл свою шутку. Раньше я могла без устали пробежать несколько километров, с легкостью подниматься по лестницам и таскать свой котел из угла в угол, не боясь надорвать что-нибудь. А вот с поступлением в Институт тело стало слабеть, сказались постоянные бдения над учебниками и конспектами. Даже в залах зельеваров возле столов стояли скамейки с табуретками. Занятия физкультурой раз в неделю никак ситуацию не улучшали.
Мне такой расклад не понравился, и я решила взять дело в свои руки. Так что как только потеплело, я стала бегать, хоть так держа себя в форме. Свинцовые тучи и порывистый ветер не были оправданием для пропуска. Похмелье тоже. Даже наоборот: после хорошей пробежки всегда становилось легче.
Так что, проснувшись утром, я быстро натянула штаны, толстовку, влезла в кроссовки и потрусила на улицу.
Как бы странно это ни звучало, но я люблю бегать. Люблю, что голова отключается, а мысли сосредотачиваются на движениях тела, на упругих пружинистых отталкиваниях от земли, на постепенно разгорающемся тепле в мышцах, и в них не лезут ни заботы, ни переживания дня ушедшего и грядущего. Можно просто бежать, дышать, смотреть вглубь себя и не думать ни о чем.
Света выползла в кухню через пару часов, когда я вернулась и приняла душ. Солнце уже поднялось и светило в окна. Шторы я принципиально не покупаю, потому что мне нравится, когда солнце проникает в комнаты, а проблема любопытных соседей решена обыкновенным отводом глаз. Кто бы ни посмотрел снаружи в окна квартиры, не увидит ничего интересного. Дешево и сердито. Хорошо все-таки быть ведьмой, как ни крути.
Света выглядела хмуро, помято и в целом не слишком довольно жизнью. По ее еле слышному бурчанию я поняла, что период «все плохо» еще не кончился, и меня как минимум ожидает яростное мытье посуды. Ну, в смысле, от меня в этом процессе потребуется не отсвечивать и тихонечко сидеть на месте.
Но Света меня удивила: налив себе кофе, она села за стол напротив меня и уставилась. Решительно. Заспанными красными глазами, немножко как-то пугая.
— Ты вообще спала? — спросила я осторожно.
Света отрицательно качнула головой.
— Я думала всю ночь, — сказала она, отпивая большой глоток и даже не морщась, хотя над жидкостью в чашке поднимался пар. — Все крутила в голове и крутила, какое именно чудо нужно, чтобы он меня хотя бы временно не доставал.
С легкой заминкой я поняла, что мы снова о ее начальнике. Не удержалась, вздохнула тяжко и устало.
— Нет, ты не поняла, Мир! — воскликнула Света и поморщилась тут же от громкости собственного голоса. — Мне просто нужна передышка и я, кажется, придумала, как этого добиться.
— И как же? — спросила я, даже не пытаясь скрыть скепсис.
— Да легко! Надо просто, чтобы он с раздражения переключился на восхищение, и все! — радостно произнесла подруга, и лицо ее, несмотря на то, что от вечерних возлияний слегка опухло и было помято, а на щеке отчетливо отпечатался след от подушки, засияло.
— И все, — кивнула я, а потом тут же покачала головой, морщась. Не от похмелья, а от «гениальности» идеи. — Ты что, хочешь его в себя влюбить? Привороты запрещены, между прочим.
Запрещены, это правда. Зелья, чары, заклинания с эффектом приворота запрещены к изготовлению, распространению и реализации, и даже их обнаружение строго наказывается, вплоть до блокировки лицензии на неопределенный срок.
Закон не касается той ерундистики, которую постоянно продают под праздники под эгидой «вызвать симпатию у объекта вашего интереса». Это и не приворот по сути, так, легкое влияние, которое рассеивается за пару часов и не оставляет следов в ауре подопытного. Настоящий же приворот тем и опасен, что закрепляется на уровне глубинных слоев, проникает в кровь, кости и плоть, усаживается крепко, как паразит, и достать его могут считанные специалисты. В смысле, без последствий для жертвы, конечно. Так-то привороты лечат и в госпиталях, но чтобы без побочных эффектов — тут нужен мастер, каких мало. А иногда и они не способы, особенно если приворот старый и уже успел срастись с аурой. Просто не смогут отличить, где он, а где настоящие чувства.
— Да нет же, — отмахнулась Светка и чуть не сшибла на пол собственную чашку. — Я не настолько отчаянная, к тому же влюблять в себя я его не хочу. Я совсем не робот, как его невеста, и я боюсь представить, какой он вне стен офиса. Наверняка, такой же ужасный, — поморщилась подруга.
— Даже несмотря на то, что красивый, как бог? — не удержалась я от шпильки.
Светка не то томно, не то душераздирающе вздохнула, а я захихикала, прячась за чашкой.
— Но вот если бы он просто не доставал меня… — произнесла она, мечтательно глядя на собственные ногти, выкрашенные в неброский розовый цвет, — знаешь, не унижал из-за ошибок, не замораживал одним своим взглядом… Это было бы неплохо.
Я неопределенно повела плечами, не соглашаясь и не опровергая. Просто… Мне кажется, что если человек настолько плох, то тут никакая магия не поможет, особенно разрешенная.
— Так что я думала и думала всю ночь над этим, вспоминая все, что мы проходили, что ты мне рассказывала, — продолжила Светка, и как-то меня неожиданно кольнуло тревогой от этого ее «ты», — и я поняла, что нам нужно!
— И… что же? — осторожно поинтересовалась я.
Нам. Нам нужно.
Да, тревога не зря меня кольнула.
— Гламор! — воскликнула Света, даже чуть выпрямляясь на месте и едва не подпрыгивая, будто не могла больше усидеть. — Свари мне гламор!
На мгновение я даже дара речи лишилась.
— С ума сошла?! — вскинула я брови. — Нет!
Света сдвинула брови домиком. Она знала, что от этого у нее вид становится особенно умильным, и дома ей никто отказать не может. Хотя иногда, конечно, дает осечки, вот как с работой, но обычно, если вопрос не касается чего-то жизненно важного для семьи, типа репутации и репрезентации Верлеевых в высшем обществе, Света всегда добивается, чего хочет. Мне кажется, будь она чуть продуманней и настойчивей, она бы и там смогла настоять на своем.
Вот только мы не у нее дома, и я — я ей отказывать умею.
— Света, нет, — твердо сказала я.
— Ну почему-у-у? — протянула она, поджимая и губы, окончательно превращаясь в несчастного олененка, которому злой охотник говорит, что матушка его все, почила.
— Потому что это не игрушки. Гламор — это серьезная магия, Света, и практически нелегальная. Буквально на грани. Хочешь, чтобы меня лишили лицензии?
Света коротко выдохнула, скидывая с себя образ страдалицы, качнула головой и снова посмотрела на меня. У меня аж мурашки по спине побежали: глаза подруги горели каким-то подозрительно знакомым огнем.
Кажется, когда мы отправились мстить парням за шутку с подмешанной краской в шампуни, у нее глаза как-то так и горели. Парням мы, кстати, отомстили, но потом нас всех вместе отчитывал ректор: парней за хулиганство, нас за нарушение комендантского часа и повреждение казенного имущества. Света просто в тот раз так взбесилась, что разнесла три комнаты, пока нашла ту, в которой схоронились наши обидчики. Мальчики, кажется, на всю жизнь зареклись как-то шутить над Светкой в частности и над ведьмами в целом: когда дверь разлетается на щепки и на ее месте появляется взбешенная фурия с парящими красными волосами, вокруг которой даже воздух трещит от напряжения — тут хочешь не хочешь, а о жизни задумаешься. Ну, я там тоже руку приложила: навела на Светку морок, чтобы у нее не только волосы красными были, а еще и глаза. И когти удлинила, как у ястреба сделала.
— Ты меня сначала дослушай, — произнесла она, опираясь локтями на стол. — Я всю ночь читала, гуглила и искала информацию, даже в кодексы залезла. Если гламор такой, как у фейри, то да, воспроизводить его запрещено. А вот если это зелье с направленным эффектом, да к тому же не подразумевающее долгосрочного воздействия и не затрагивающее глубокие слои ауры, то под запрет оно не попадает. — Мне оставалось только удивленно моргать. Да, Светка умудрилась меня удивить: я от нее подобных сентенций даже на экзамене по законодательству и праву не слышала, а там, как бы, они подразумевались. Вот что значит мотивация. Почти что и не моя Светка! — Да и вообще, чем оно отличается от обыкновенных косметических чар, в конце концов? — легкомысленно добавила она, разбивая вдребезги все произведенное впечатление.
Да, вот это уже она, моя знакомая и любимая Верлеева.
— Тем, что это не косметика, это влияние на восприятие, на мысли, на чувства… — я повела рукой, пытаясь будто подытожить, охватить все слова в единое целое. — Как ты не понимаешь? Гламор — это не просто привлечь к себе внимание. Это… Это чужая воля, насильственно тебе навязанная. Ты перестаешь быть собой.
Света закатила глаза.
— Да, но это все про настоящий, природный гламор, — произнесла она настойчиво. — Тот, который у фейри. А я ведь такого не хочу, понимаешь? — Светка закусила губу. — Я просто хочу… Ну, чтобы он не орал на меня. И не смотрел, как на идиотку. И не вымораживал одним только взглядом, когда вызывает к себе.
— С этим тебе гламор вряд ли поможет, — заметила я.
— Наоборот! — воскликнула Света, всплеснув руками. — Если правильно рассчитать глубину воздействия, его направленность… Он просто сгладит, понимаешь? Уравновесит. — Уголки ее губ дрогнули и поползли вверх, и неожиданно Света покрылась румянцем. Она краснела не ровно, как я, а пятнами, которые на ее бледной коже сразу загорались ярко на щеках. — А если Он при этом от случая к случаю скажет мне комплимент или похвалит за работу… Ну, это точно будет неплохо.
Я вздохнула и отвела взгляд. Он упал на ногти, и они — выкрашенные в черный и уже отросшие, надо маникюр обновить, — показались мне куда более безопасным объектом для разглядывания, чем полное надежды лицо Светы.
Просто…
Нет, я могу приготовить гламор. Надо найти рецепт и раздобыть ингредиенты, да еще просчитать все параметры — зелье варить, все-таки, не палочкой махнуть. Но это все мне по силам и по возможностям. В этом я не сомневаюсь.
Другое дело, что я не хочу. Помочь — помочь хочу. Но не так.
С некоторых пор зельеварение для меня словно незаживающая рана. И бередить ее снова, даже ради подруги…
С другой стороны, а ради кого ее еще бередить? Ради соседки, крики которой я слышу через стену? Или ради ее детей, которые точно также орут, когда их лупцают ремнем за разбросанные игрушки? Или, может, ради совсем случайного человека, который однажды появится на моем пути?
Зельеварение для меня — это не просто занятие, не просто хобби или специализация, которую я так и не получила.
Я выросла в доме зельевара. У моей матери почти не было сил, у тети их чуть больше, но они практически полностью пассивные. И она всегда знала, что ей не быть сильной ведьмой, но не отчаялась и не стала хоронить в себе дар еще глубже, нет. Она нашла способ, как развить его и как использовать так, что ни у кого в жизни не возникнет мысли, что она ничего не умеет. Что она никчемная.
И меня она воспитала в том же духе. Я ведь правда рецепты зелий узнала раньше, чем рецепт того же малинового пирога. И то, я до сих пор путаюсь, сколько туда класть муки и яиц, и нужны ли они вообще, тогда как разбуди меня среди ночи и потребуй перечислить ингредиенты… да в принципе любого зелья или снадобья, что я когда-то готовила, — я перечислю без запинки.
Зельеварством я начала заниматься раньше, чем пошла в школу и научилась умножать. Оно стало частью меня, впиталось вместе с ранними подъемами и деревенскими словечками, которые так и не удалось вытравить столичной жизнью. Вся моя сущность, естество, магия рвалась обратно к котлам и горелкам, к горчащим тлеющим травам и странным запахам варева, к искрам, обжигающим лицо, и душистому пару.
Я не притрагивалась к котлу больше полугода. Не могла себя заставить, от одной мысли становилось противно. И магия искала выход: уже несколько раз получалось так, что когда я варила суп или кофе в турке — иногда хотелось настоящего, не из кофеварки, — я даже не замечала, как наполняла силой варево. Хорошо, что вовремя замечала, что что-то не так, и сама не пила, но однажды такого кофе отхлебнула соседка, зашедшая, чтобы попросить соды, а на деле просто поглазеть. Я отошла, чтобы достать собственные запасы, а когда вернулась, она уже пила кофе, которое я буквально пару минут признала непригодным. Страшного ничего не произошло, но она три дня не могла уснуть: как-то так вышло, что вместо простого бодрящего напитка у меня само собой получилось зелье бодрости. Из кофейных зерен, воды и специй, ага.
Магия текуча и подвижна, рано или поздно она найдет способ, как выплеснуться наружу. И вполне может статься, что я не смогу этому сопротивляться.
И все-таки, гламор…
Я открыла рот, чтобы попытаться объяснить Свете еще раз, почему и насколько это плохая идея, но она опередила меня, резко выбросив вперед руку и накрыв ей мои губы.
— Не отказывайся, пожалуйста, — с мольбой в голосе произнесла она, не отнимая руки. — Просто… подумай еще раз. Прошу тебя.
Глядя в эти умоляющие глаза, которые снова прикинулись олененком, я поняла, что Света не сдастся.
— Просто подумай еще раз, — повторила она, все также настойчиво глядя прямиком в мои глаза.
И я… нет, не сдалась.
Но развела руками и пожала плечами, как бы говоря, что подумаю.
* * *
Как и всякой уважающей себя ведьмы, у меня есть метла. Не самая новая, не самая навороченная, зато я сделала ее сама и все чары, которыми правильная, настоящая ведьминская метла, должна быть пронизана насквозь, тоже накладывала сама.
Сейчас, конечно, есть множество разных рецептов и способов по изготовлению метлы. Это раньше нельзя было ее купить, обязательно было изготавливать самостоятельно, вкладывая собственную душу и магию в каждую чару, в каждый прутик, а сейчас метлу превосходного качества можно купить и в обычном магазине, были бы деньги.
Но, как уже можно было догадаться, свою метлу я сделала сама. Тетя бы мне просто не позволила ее купить, хотя и возможности были, и средства позволяли. Но тетя что в зельеварении старообрядка, что в других неизменных ведьминских атрибутах модернизации и упрощения не терпит.
Так что на мое пятнадцатилетие тетя разбудила меня очень, очень рано и повела в лес за домом.
Никогда не забуду, каким он был в то утро: стрелка на часах едва перевалила за четыре часа, солнце должно было встать еще не скоро, и небо было темным, но уже каким-то не черным, будто чувствовало приближавшийся рассвет. Деревья кое-где сохранили листву, но в большинстве своем стояли голыми, тревожными, пугающими, будто ожившие древни. Земля была устлана ковром из разноцветных листочков разной формы, кое-где торчали пучки жухлой, мерзлой травы, а земля покрылась сероватым морозным инеем. Повезло, что не было дождя, так как тетя повелела разуться и ступать по земле босиком. Это нормальная практика, на самом деле, так лучше чувствуется природа, так энергия течет свободнее. Оттого ведьмы и волосы при ритуалах распускают, и одежды свободные надевают, а некоторые и вовсе раздеваются, чтобы ничего между ними и энергией вокруг не стояло. Слава богам, хоть тут тетя не стала настаивать и позволила мне остаться в ночной рубашке, а то вместо зачаровывания метлы я бы с воспалением легких валялась. Пусть в моменте ни холода, ни иного неудобства я не чувствовала, потом оно бы все равно навалилось.
Я шла, чувствуя кожей покалывание энергии, чувствуя ее на кончиках пальцев, чувствуя, как она зовет меня, и чем больше я пропускаю ее в себя, тем отчетливей слышу зов. Я даже не поняла, что иду с закрытыми глазами, пока лбом не ударилась в ствол клена, от которого этого зов и шел. Такое с нами, ведьмами, бывает.
Я коснулась шершавого, неровного ствола, провела ладонью по коре, прислушалась. Тетя накануне рассказала мне, что делать, но я и так чувствовала, как правильно, как надо. Будто бы наследие предков проснулось, те самые пресловутые корни. Потянулась к дереву, попросила его поделиться, чем сможет, и щедро плеснула своей энергии, благо, что в тот момент она едва ли не сама выплескивалась яркими сияющими волнами.
И клен откликнулся: протянул мне одну из длинных ветвей, толстую, достаточную для того, чтобы стать черенком будущей метлы. Отдал без сожалений и без боли: просто уронил ее мне в руки, чтобы она служила мне в новой жизни. А я поблагодарила дерево и усилила в ответ его живительные процессы. До сих пор этот клен последним теряет листву и первым просыпается ото сна весной.
Тем же образом я набрала прутьев для метелки, правда, березы и орешники отдавали их куда легче и куда быстрее, не требуя взамен ни моих сил, ни моей энергии, ни тесного контакта.
На рассвете мы вернулись домой, и тетя долго отпаивала меня согревающими сборами и антипростудными зельями, потому что, ну, октябрь, все-таки, а я несколько часов почти голая по промерзлому лесу ходила. Потом несколько дней вымачивали собранные ветки в специальных зельях и настойках, полировали черенок, накладывали чары… замечательная вышла метла. С характером, конечно, куда без этого, но замечательная. Моя.
И оттого обиднее было ее оставлять у тети.
Да, настоящая ведьма должна обязательно летать на метле, и я летаю. Иногда. Над лесом, там, над рекой, над полями, прикрываясь невидимостью, чтобы смертных не пугать, которые в большинстве своем к виду летящей над головой девицы верхом на метле явно не приучены.
А вот в городе так не полетаешь. Везде провода, везде вышки и антенны, так что свободно полетать не получится вообще никогда. Разве что совсем высоко, в облаках, над небоскребами, но и тут есть своя проблема. Метла — это совсем не самолет, и при всем желании не вертолет даже. А законы природы и физики никто не отменял: чем выше, тем холоднее воздух и тем он разряженней, дышать сложнее. Несомненно, есть способы и согреться, и дышать свободно, полной грудью, но в чем тогда радость? Когда ни ветра в лицо, и свиста в ушах, ни проносящимися под ногами деревьями, игры с потоками воздуха и захватывающего чувства свободы?
После метлы любое средство передвижения кажется громоздким, тесным и душным.
Автобусы же, по моему скромному мнению, так вообще самое худшее, что можно было придумать.
Но в ситуации, когда выбора нет… Иным образом до деревни, в которой живет тетя не добраться, так что приходится терпеть.
К тому же со временем я открыла для себя развлечение, которое прекрасно скрашивало те два часа пути, что нужно было трястись в этом адском транспортном приспособлении.
Люди. В смысле, которые смертные, ничего не знающие о том огромном мире, который живет бок о бок с ними с начала времен.
Смертные всегда для меня были… загадочными. В отличие от той же Светки, которая со смертными практически не сталкивалась вплоть до подросткового возраста, я росла с ними вместе. Мы играли во дворе, бегали на речку, ночью удирали гулять, у меня даже были подружки среди смертных девочек. Но они все равно оставались для меня чем-то непонятным, загадочным, неясным. Их образ мыслей, их восприятие этой жизни, этого мира… У них все иначе.
Ведьмы, чародеи, да и остальные члены нашего сверхъестественного сообщества в повседневной жизни довольно редко сталкиваются с обычными людьми. Мы предпочитаем жить закрыто, в собственных общинах и семьях, выбираем места, которые держат такие же сверхи, как мы. Клубы, магазины, салоны, даже продукты закупаем в тех супермаркетах, в которых руководство наше, магическое, да и сотрудники через одного нет-нет да подмигнут своим.
Все это способствует еще большему отделению сверхъестественного мира от человеческого, но и иначе жить просто не получится, не открывая смертным глаза на скрытую от них правду.
Так что, когда я смогла преодолеть в себе отвращение к автобусам как к средствам передвижения, я поняла, что это буквально-таки уникальная возможность, которая где-то в другом месте мне вряд ли еще выпадет. Ведь я могу все два часа наблюдать за смертными, за тем, как они себя ведут и что делают, а иногда и разговаривать, если в соседы по креслу попадется подходящий человек.
Правда, в этот раз ни компании интересной, ни разговорчивой бабушки не попалось. Может быть, потому что к тете я выехала рано утром, и все еще спали, кто морально, а кто физически. Поэтому дорогу скрасить не могло ничего, даже пейзажи, которые проплывали за окном. Потому что я знала, что лети я метлой, то они проносились бы куда быстрее, да и угол обзора был бы куда более живописным.
Если бы кто спросил, то я бы вряд ли ответила, почему решила поехать к тете в эти выходные. Раньше я ездила часто, а потом, после зимы… Скажем так, я была не самой примерной племянницей.
Но после разговора со Светкой, после ее просьбы… Почему-то мне хотелось поехать. Хотелось поговорить, пусть даже я сама себе не знала, как объяснить.
Хотя, почему не знала. Знаю.
Я все крутила и крутила Светкину просьбу и никак не могла от нее отделаться. Она будто засела острой иглой под ногтями, раскаленным гвоздем, на который просто нельзя было не обращать внимания. Я пыталась отвлечься работой — все равно рано или поздно думала о гламоре. Пыталась заняться уборкой — ну, Светке же помогает прийти в себя! — и как-то неожиданно наткнулась на конспекты с лекций о направленном воздействии и так и осталась сидеть на полу в окружении разрозненных листов.
Эта мысль меня захватила. Может быть, если я не буду его готовить, может быть, если Светка сама…
Может быть.
Но с тетей поговорить надо было определенно. Она всегда знает, что сказать, чтобы навести меня на правильный путь, знает, какой дать совет и что подсказать в сложной ситуации.
По счастью, доехали быстро.
Тетя никогда не жила в городе, она всегда, с самого детства, была деревенской жительницей. Ее мать, моя бабушка, которую я не застала, тоже родилась и выросла в деревне. Не то чтобы тетя собиралась продолжать эту традицию или рассчитывала, что и я когда-нибудь перееду за город, чтобы жить в их доме и продолжать травничать и помогать людям и нелюдям в округе, но ее саму такая жизнь полностью устраивала. А если она устраивала ее, то кто я, чтобы что-то ей говорить?
Ее дом стоит на отшибе, как у самой настоящей ведьмы, на холме над рекой, текущей в овраге снизу. С одной стороны из окон дома вид на реку и поля за ней, а с другой стоит стеной темный лес. Идеальное расположение, как мне кажется, и в отдалении от остальных домов, так, что никакая любопытная соседка случайно через ограду не глянет. Хотя даже если глянет, то ничего необычного не увидит: обыкновенные грядки, скамейку, беседку.
С холма не видно дорогу, да и сказать тете было некому, но, когда я подошла к ее дому, калитка была уже приглашающе приоткрыта. А на той калитке особые чары: абы кто не войдет и не даже не дотронется, их еще бабушка накладывала. Зато кого ведьма пригласит, те всегда войти смогут, если она, конечно, приглашение не отзовет.
Я не удержалась, расплылась в улыбке, когда калитку увидела. Тети снаружи видно не было, я, как ведьма и как приглашенная, сквозь мороки на оградке видела легко. Что-то мне подсказывало, что она внутри, суетится, как обычно, накрывая на стол и самовар ставя.
Так и оказалось.
Входная дверь приоткрылась еще до того, как я ее коснулась, как и калитка. Прихожая вела сразу в кухню, и я увидела тетю, которая полубоком стояла ко мне с блюдом в руках. Она улыбнулась мне, я улыбнулась ей…
…И тут что-то ударило меня в грудь, сшибая с ног.
Секунда ушла на опознание, но я, наверно, поняла еще раньше, что это — едва гладкая рукоятка легла в ладонь как влитая.
Вот у кого-то метлы смирные, спокойные, стоят себе тихонечко в уголочке и покорно ждут, когда хозяева до них снизойдут. Но это явно не наш вариант. Моя метла, едва я вошла в границы дома, сама собой пробудилась ото сна и поспешила мне навстречу, как иной пес бежит встречать хозяина. Солнце бликами играло на темном, покрытом лаком черенке, прутья подрагивали, то распушаясь, то укладываясь на место, а сама метла будто мелко вибрировала от нетерпения, ластясь ко мне, обращая на себя внимание.
Я посмотрела на тетю с неловкой просительной улыбкой, и та, рассмеявшись, покачала головой.
— Только недолго, — произнесла она с улыбкой.
Я просияла в ответ.
— Спасибо! — крикнула я, уносимая метлой обратно на улицу. А она тянула, и правда, как собака, которую давно не выводили гулять.
Может быть, потому что я всегда хотела собаку, но мне ее не позволяли? Вот и метлу когда создавала, думала о домашнем питомце… Тетя — кошатница, и к собакам у нее отношение неприязненное, а в квартире собаку и подавно не заведешь: предыдущая ее хозяйка тоже кошатницей была, и в завещании так и указала: чтоб ни единого духа собачьего не было в ее стенах, иначе она вернется с проклятьями. Ну, проклятья мне не так чтобы страшны, ведьма я или кто, а вот возвращения ненормальной бабки что-то не хочется. Это ж ее изгонять придется, а я это дело не люблю, слишком много энергии сосет за раз.
С крыльца я уже не сходила — слетала, запрыгнув на древко легким отработанным движением и тут же взмывая вверх. Только и успела, что наложить чары невидимости, ногтем нацарапав на коже нужную руну, а то местные жители бы очень удивились, если бы из дома тети вылетела бы всклокоченная девица на помеле. Они, конечно, и так тетю считают за глаза ведьмой — но это ведь за глаза, а не на самом деле. А так просто считают Веру Андреевну Хворостову чудаковатой женщиной, увлекающейся гаданиями и прорицаниями, да свои шампуни и мыло варящую.
Метла действительно застоялась: высоту мы набирали рывками, то резко взмывая вверх, то падая в воздушные ямы. Да и я поотвыкла от полетов. Первый порыв ветра чуть не сшиб меня, я неловко дернула древко, меняя направление, и нас закрутило в противоположном воздушном потоке. Несколько секунд земля крутилась вокруг меня, а я… смеялась, смеялась и не могла остановиться. Вот она, истинная свобода.
У смертных есть поговорка, что дело, которое знаешь превосходно, никогда не забудешь — будто на велосипеде катаешься. Ведьмы также говорят про полеты на метлах. И не зря: это тот навык, обретя который однажды, уже никогда не разучишься. Вот и я, чуть попривыкнув, снова чувствовала себя одним целым с моей кленовой красавицей, легко скользя между воздушными потоками, то подныривая под них, то перелетая, играя с ветром в догонялки и вводя в ступор летящих рядом птиц. Они, в отличие от смертных, сквозь чары невидимости отлично видят, птиц не обмануть такими простыми хитростями.
К дому тети я вернулась только час спустя, вся растрепанная, обветренная, но такая счастливая. Метла вела себя как шелковая и ничуть не возражала, когда я направила ее к дому. Тоже налеталась. Поднесла меня к входной двери, снова игнорируя ступеньки на крыльце, зависла, как образцовая, чуть накренилась, чтобы встать было удобней. А когда я открыла дверь и вошла в прихожую, самостоятельно полетела на второй этаж, в мою комнату, где до этого хранилась.
— Ну здравствуй, Мирушка, — произнесла тетя, показываясь из-за угла.
— Здравствуй, тетя, — улыбнулась я и поспешила к ней, обниматься. Соскучилась, все-таки.
Мы с тетей на лицо внешне мало похожи. У нее черты лица острые, твердые, а у меня более округлые. У нее глаза лисьи, скулы острые, подбородок худой, да и в целом скорее лицо треугольное. А у меня почти что круглое, с выразительными широкими скулами, губами, глазами крупными. У тети глаза зеленые, яркие, ведьминские, а у меня коричневые, насыщенные, как горький шоколад. Лицом я в отца пошла, волосами тоже. У тети они русые, светловатые, такие, как у типичной русской девицы, только густые и прямые, а у меня темные, почти как глаза, и вьются, если не выпрямить, дурной волной, которая ни мелкая, ни крупная. Зато мы фигурами похожи, ростом, даже жестами, порой. Меня со спины — если, конечно, косынку надену и волосы спрячу, за тетю порой принимают. И от этого тоже на душе тепло, хоть так видеть, что ты не просто случайный гость с улицы.
Наобнимавшись, тетя усадила меня за стол, выставила передо мной сразу тарелку и подвинула плошки: одна со свежим творогом, другая с вареньем, судя по запаху клубничным, а третья с блинами. Я послушно схватилась за вилку, потому что у тети дома всегда было и будет правило: никаких разговоров с дороги. Сначала поесть, потом уже дела обсуждать.
Всякий раз, приезжая, я не могла отделаться от ощущения, что я тут уже давно не живу, а все равно кажется, что только вчера уехала. Может быть, потому что в доме ничего не менялось уже много лет.
Кухня все такая же светлая, с белеными стенами и деревянным полом. Даже печка есть, настоящая, с изразцами. В ней тетя печет хлеб и пироги обычно, хотя у нее и нормальная духовка есть. Под потолком висят пучки трав, сушатся, а у окна стоит высокий стеллаж из светлого дерева, в котором видимо-невидимо разных пузырьков и склянок. На кухне тетя почти не зельеварит, но и клиентов в рабочий кабинет свой не водит, поэтому в стеллаже обычно лежит все готовое: и на продажу, и для своих нужд.
Из кухни можно попасть в гостиную — небольшую, но уютную, — и коридор, в конце которого библиотека и рабочий тетин кабинет. Вот там настоящее раздолье: травы, книги особенные, котлы разнокалиберные, несколько горелок и плиток переносных. Там же есть люк в погреб, который у тети вместо холодильника. Он так зачарован, что всегда поддерживает нужную температуру, независимо от того, лето на дворе или зима.
На втором этаже спальни, одна хозяйская, тетина, одна моя, в которой, я уверена, так и лежит все, как было, даже книжки и вязание осталось там, где я его положила в прошлый раз. Если, конечно, метла, пока ко мне летела, все не разнесла. Третья спальня служит гостевой, и вот в ней наверняка идеальный порядок. Впрочем, чему тут удивляться: прибрался один раз хорошенечко, амулет стазиса повесил на двери, и все, порядок поддерживается сам собой в силу того, что время внутри застыло.
Хороший дом, добротный, уютный и светлый. Деревенский и в то же время нет, но совершенно точно ведьминский. А снаружи и не скажешь. Снаружи он кажется небольшим совсем, одноэтажным и деревянным. На такой посмотришь, и даже не подумаешь, что внутри есть, что взять.
Хорошо все-таки быть ведьмой.
Пока я ела, тетя сидела рядом и с нежной улыбкой за мной наблюдала.
Заговорила она только тогда, когда я, закончив, налила себе душистый травяной чай.
— Ну и с чем пожаловала? — все с той же нежной улыбкой спросила она.
Вот только зеленые глаза блеснули как-то не так, как-то с намеком, будто тетя что-то знает. Вряд ли о Свете и ее проблемах на работе, но что-то — определенно.
— А почему ты решила, что я пожаловала именно с чем-то? — невинно моргнув, спросила я, чуть морщась от щипающего язык кипятка.
Нет, тетя безусловно меня рада видеть, но она такая всегда: радость радостью, а подозрительность впереди идет. А я… не готова вот так сразу нырять в омут с головой.
— А то, что раньше ты мне звонила постоянно и приезжала чаще, — заметила, постукивая пальцами по столу, тетя. — А последние месяцев семь почти не звонишь, да и приезды по пальцам одной руки пересчитать можно.
Я потупилась.
— Так получилось. Понимаешь же — смена специализации, экзамены, дипломная работа… — протянула я, глядя в чашку с чаем.
— Конечно-конечно, — кивнула тетя с таким видом, что сразу стало ясно: не поверила ни на миг. — Так с чего это вдруг ты сегодня приехала?
— Соскучилась, — ответила я с вызовом в голосе. — Нельзя?
Я ожидала отпора, ожидала, что тетя будет меня дожимать, пытаясь что-нибудь да выяснить, но… Но нет. Она неожиданно легко сдалась, с лица слетела вся воинственность, из глаз исчез этот знакомый мне боевой огонек, и она пожала плечами.
— Да можно, конечно. Правда, ты не самый удачный момент для гостей выбрала: скоро полнолуние, сама понимаешь.
Я кивнула. Потому что да, понимаю.
Это только кажется, что полнолуние разве что оборотням доставляет неприятности. У смертных про полнолуние куча страшилок есть, и некоторые из них, вот удивительно-то, даже настоящие, правдивые. Про то, что сердечникам в полнолуние поплохеть может — правда, потому что даже смертные в это время лучше принимают и усваивают энергию. А вот про то, что спать под светом полной луны нельзя — вранье и страшилка. Узнать будущее в полнолуние, положив под подушку зеркало, тоже нельзя, ничего это кроме треснутого зеркала не даст. А вот если сжечь бумажку с именем врага на пламени горящей свечи, то это действительно навлечет на него беду. На того, кто сжигает, тоже, но разве ж кто думает заранее об откатах?
Кроме того, полнолуния имеют влияние и на сверхъестественных существ. Дриады, наяды и другие нимфы и феи три ночи будут веселиться и праздновать, для них это своеобразный ежемесячный новый год. Вампиры же попрячутся по своим подземельям, потому что слишком ярко и светло для них в такие ночи, они в полнолуние слабеют. А уж про оборотней и их проблемы с превращениям в ночи полной луны и так все знают.
Полнолуние знаменательно и для ведьм: это идеальное время для ритуалов, чар и заклинаний, для которых требуется большое количество энергии. Не зря шабаши именно в полнолуние устраивают чаще всего.
У тети перед полнолунием всегда работы прибавляется. Оборотням нужна настойка, сдерживающая животное безумие — они ее пьют и остаются вменяемыми, потому что у многих, особенно у превращенных и молодых, мозги в звериной форме в полнолуние отказывают. Всякая мелкая невредная нечисть приходит за корешками и зельями, ведь в такие ночи им проще всего в наш мир перевоплощаться, и надо заранее заготовить достаточное количество. Сердечники приходят толпами, и смертные, и не очень. Одним нужны просто капли или травы от сердца, другим что посерьезней — зелья и снадобьи. Вампиры те же, например, просят кровоостанавливающих порошков побольше, ведь питаются они каждый день, а в полнолуние проблемы могут быть.
Да и самой тете к заветной ночи нужно подготовиться: некоторые зелья можно только в это время варить, а значит, ингредиенты надо заранее подготовить.
— Я помогу, — сказала я.
Тетя удивленно приподняла бровь.
— С зельями?
Я прикусила губу.
— Нет. С подготовкой, если кто придет, встречу и чаем напою, пока ты занята… — произнесла я, снова отводя глаза и ожидая расспросов.
Но тетя снова меня удивила. Ничего не сказала, только пожала плечами и кивнула.
Мы посидели еще немного, налили нового чая под разговоры. С тетей было легко, если не зацикливаться на том, о чем я говорить не хочу. О работе, например, и о Институте. Разговор сам собой лился, перескакивая то на одно, то на другое, с ленцой переливаясь, перемежаясь словами. Зачем куда-то торопиться, если дела нас и сами найдут без нашего на то желания?
Так и оказалось.
Едва часы — старинные, напольные, с настоящей кукушкой, — в гостиной пробили одиннадцать, как под потолком будто разлился тоненький звон небольшого колокольчика.
— А вот и первые ласточки налетели, — вздохнула тетя и поднялась на ноги. Огладила волосы, которые тут же улеглись волосок к волоску, провела ладонями по лицу, убирая следы муки, освежая и кожу, и глаза, пряча их ведьминский блеск, коснулась платья, разглаживая, будто только из-под утюга.
И пошла открывать двери.
— Здравствуй, Верунчик, — раздалось басом от двери, и в следующую секунду в прихожую зашел, перетаптываясь, внушительный мужчина солидного возраста с сединой в волосах и густой бородой. Крупный, раза в четыре больше тети, а она женщина не то чтобы сильно маленькая, у нас с ней рост средний, не небольшой, но и не модельный. Мужчина повернул голову, не то услышав, не то почуяв меня, и я поняла, что он оборотень. Кто ж еще с такими-то глазами — с вытянутым чуть зрачком и желтоватым отсветом — в преддверии полнолуния?
— И тебе не хворать, Иваныч, — кивнула тетя важно, ничуть не тушуясь. Указала на меня взглядом, сказала: — Знакомься, племянница моя, Мирослава, приехала в гости на выходные.
— Из столицы, что ль? — пробасил Иваныч, не смущаясь того, что я вообще-то тут сижу и все слышу.
— Из столицы, — ответила я ему, опередив тетю. — Ученая, языкатая, а уж как проклясть могу за грубость — диво дивное просто.
Не то чтобы я пыталась сейчас кого-то впечатлить или поставить на место, нет, просто оборотни — они такие, им сразу не дашь понять, что с тобой надо считаться, так и будут относиться как к щенку. Особенно если рожденные, а мне что-то подсказывало, что этот Иваныч как раз из рожденных, обращенные таких размеров редко бывают.
Тот меня услышал, усмехнулся, показывая желтоватые крепкие зубы.
— Дерзкая, — произнес он с улыбкой, — хорошая девка.
«Девка» сжала губы, чтобы еще что-нибудь не сказать, а тетя закатила глаза. Она-то меня знает, сама воспитала все-таки.
— Ты зачем явился в такую рань, а, Иваныч? — спросила она оборотня, пока я не открыла рот. — Поболтать или по делу?
А Иваныч неожиданно потупился и на меня взгляд такой бросил, что как-то сразу ясно стало, что я тут лишняя. Тетя-то ведьма свойская, известная, давно уже знакомая, и ей мужские секретики открывать можно спокойно. А передо мной, видно, смущательно.
— Я пойду, травку разложу на просушку, — сказала я первое, что пришло в голову, пока туда не пришло что-нибудь, что может оборотня разозлить, и ретировалась с кухни, захватив с собой кружку с чаем. Выходя, поймала благодарный тетин взгляд.
Ноги сами собой принесли меня в библиотеку, а вот перед дверью в кабинет замерли, не решаясь ступить внутрь. Я крепче обхватила горячие бока чашки ладонями. Из-за двери, неплотно прикрытой, доносились терпкие, такие знакомые запахи сушеных трав. Закрыть глаза — и я будто наяву их вижу: ромашку, аконит, борщевик, тысячелистник, мяту, девясил… И еще десятки других, бережно связанных в пучки или переложенные тряпицами, растертые в кашицу или толченые в порошок. Пусти сюда одного из наших преподавателей института, и он бы тут же разорился целой лекцией о том, что это ненаучно, неправильно и не должно работать. А потом у него бы наверняка начался бы нервный тик, едва тетя бы что-то при нем сварила.
Сердце рвалось туда, внутрь, протяни пальцы, коснись гладкого дерева — и дверь сама откроется, но рука не поднималась и ноги не шли. Просто… не могли.
Я вздохнула, сглотнула и развернулась, отходя к окну с широким подоконником. Поставила на него чашку, наугад достала книгу из ближайшего шкафа с открытыми полками — иронично, но вытащила я сборник архаичных рецептов — рукописный еще, обернутый в кожаную обложку, на которой тисненными буквами было выбито простое и лаконичное «Рецепты». Судьба? Везение? Или просто тетя так расставила книги, чтобы все нужное было ближе к диванчику и небольшому письменному столику у стены, а все менее нужное и интересное — как этот сборник, — убрала подальше?
Чем бы оно ни было, но игнорировать это нельзя. Так и ведьминская интуиция скажет, и здравый смысл, потому что всякая, даже самая плохая и неспособная ведьма знает: не бывает случайных случайностей.
С какой-то не то грустной, не то пораженческой усмешкой, я забралась на подоконник, подложив под спину вышитую подушку с дивана, книгу положила на колени, чашку подвинула ближе. Ладонь сама простерлась над обложкой, а я, прикрыв глаза, пустила легкий импульс, ненаправленный даже, сквозь руку в книгу. Обложка дрогнула, дернулась и резко распахнулась. Страницы зашелестели, перемешиваясь и перелистываясь, пока не замерли, перевалив за середину.
Я открыла глаза, посмотрела на то, что показала мне книга… И рассмеялась с ноткой легкой истерики.
«Воспроизведение природной магии», — красовались наверху страницы буквы.
Что-то мне подсказывало, что про гламор я тут тоже найду.
Ну, раз уж взялась… Готовить я его не буду, но вот почитать о том, как — почему бы и нет? Никому же еще не вредило чтение, верно?
К тому моменту, как тетя заглянула в библиотеку в моих поисках, я успела допить чай и раздобыть блокнот, в котором исчеркала заметками пару страниц. Черкать книжку мне бы не позволила ни совесть, ни сама книжка, от которой исходил тонкий флер энергии — со старыми книгами такое бывает. К тому же она в доме ведьмы стоит, а в нем, как известно, все свой характер приобретает рано или поздно. До рецепта гламора я не добралась, но и без того почерпнула много полезного. В теории, конечно же.
— И что нужно было этому невероятно смущенному мужчинке? — спросила я, увидев тетю. — Размножательная помощь или успокоительная?
Тетя фыркнула, сдерживая смех, и облокотилась плечом о косяк, складывая руки на груди.
— Скорее уж желудочная. У него после ночных забегов на четырех лапах расстройство желудка каждый раз, — произнесла она. — Вот, пришел, волнуется.
— И из-за этого весь сыр-бор? — я покачала головой. Да уж, казалось бы, проблема. Действительно смущательная, ага.
Тетя оттолкнулась от стены и подошла, глядя на книгу на моих коленях. Подошла ближе и присела рядом на подоконник, теребя волосы, заплетенные в косу.
— И что это у тебя? — спросила, вытягивая шею.
Я захлопнула книгу, показывая обложку.
— Наугад достала, — сказала я, подгибая ноги. — Даже не знала, что у тебя такая есть.
Тетя приподняла брови, читая название.
— Вот как, — удивленно произнесла она, потом склонила голову на бок, думая. — А она даже не моя, она еще моей бабке принадлежала, а той ее отдала какая-то подруга, если не ошибаюсь. Странно, что ты раньше ее не находила.
Я чуть приподняла уголки губ.
— Может быть, она не хотела, чтобы ее нашли?
Тетя с легкой улыбкой покачала головой, но спорить не стала. Она, пожалуй, получше меня знает, что такое книги ведьминские, и с чем их едят. Даже обычные книги, которые достаточно долго живут в одном доме с ведьмой, обретают… особенности, а уж те, в которых магия — те и подавно.
— А теперь неожиданно захотела? — спросила тетя с легким таким намеком в голосе, ну, вот вообще не читаемым. Я только пожала плечами с невинным видом. Тетя прищурилась: — Ничего не собираешься мне рассказать, Мира?
Я же помотала головой, продолжая хранить внезапную музыкальную паузу. И я была не готова к откровениям, и момент был неподходящий.
Зато звонок на калитке ее хранить не собирался: не успела тетя и рта открыть, как под потолком снова зазвонили колокольчики. Тетя цокнула языком и выглянула в окно, я тоже посмотрела. У калитки стояла девушка, хотя, скорее, ее правильней было бы назвать женщиной. Все в ней выдавало чуждую здешним местам: туфли на каблуке, укладка, красная помада на губах и дорогой телефон в руках. Женщина зашла внутрь двора, но дальше все никак не могла ступить, будто сомневалась: то двинется вперед, то отдернется обратно к калитке. Возьмется за нее пальцами и тут же отпустит.
— О, явилась, — произнесла тетя со странной интонацией. Не то недоверчивой, не то насмешливой, не то осуждающей.
Я удивленно покосилась на нее — обычно она так не говорит, по крайней мере о клиентах. Тетя даже к самым странным своим посетителям относится с доброжелательной нейтральностью — у всех свои проблемы, в конце концов, а смеяться над чужими бедами, даже если они кажутся полнейшей ерундой, дело неблагодарное. Боги не дремлют, могут и пошутить над шутником.
— Ты ее знаешь? — спросила я, глядя то на женщину у калитки, то на тетю.
Та хмыкнула, отходя от окна.
— Ага… Она у меня уже четвертый раз, — пояснила тетя, щелкая пальцами. Дверь в ее кабинет приоткрылась — я замерла тут же, чувствуя, как терпкий запах трав, усилившийся сразу, обволакивает меня, словно одеяло, — и в приоткрытую щелочку быстрым росчерком вылетел темный плащ и следом за ним перчатки. — Первый раз, — произнесла тетя, надевая плащ, — она приехала, потому что была уверена, что на ней лежит венец безбрачия.
Мои брови поползли по лбу.
— Его же не бывает, это ведь байка для доверчивых! — воскликнула я.
— Вот-вот, — фыркнула тетя, натягивая на руки перчатки. — А она уверена, что на ней венец безбрачия, и все тут. Я из разговора поняла, что упертая она, как баран, и, если я ее отправлю восвояси, она к другой ведьме пойдет, и та не факт, что шарлатанкой какой не будет. Сдерет с нее денег просто.
— И что ты сделала? — спросила я.
Тетя пожала плечами.
— Заварила ей общеукрепительный сбор, да веником, вымоченным в родниковой воде, по щекам отхлестала. Ей-то все равно, чем дурь в голове лечить, а так хоть польза какая будет. — Она покосилась в сторону окна и сдвинула брови. — Правда, знала бы, что она потом ко мне постоянно с каждой новой одержимостью ездить будет, послала бы давно. Представляешь, в следующий раз она вообразила, что венец-то я сняла, а вот карму ей не почистила, поэтому она до сих пор одинока.
Я прыснула, представив, какое лицо было у тети в тот момент, когда женщина ей об этом сказала. Та, к слову, все еще стояла у калитки, и не уходя, и не двигаясь дальше.
— И как, почистила? — уточнила я весело.
Тетя состроила мне рожицу.
— Почистила. А в следующий раз заряжала ее магнетическую энергию, — продолжила она, а я уже, не скрываясь, расхохоталась. — Вот ты смеешься, — недовольно произнесла тетя, но я видела, что и у нее уголки губ подрагивают, — а она, как видишь, снова приехала. И как тут мне уже не смеяться, я не знаю.
— Я, пожалуй, тут еще побуду, — сказала я, утирая слезы.
Тетя буркнула что-то неразборчивое и ушла, плотно притворив за собой дверь. Видимо, чтобы мой конский гогот не донесся до ушей уважаемой клиентки. Та, к слову, едва тетя вышла, встрепенулась, будто что-то увидев, и полетела к крыльцу, как будто ее туда что-то тащило. Не удивлюсь, если тетя действительно что-то на дорожку шепнула.
С этой дамой тетя провозилась больше часа, но поговорить снова не удалось: клиенты повалили один за другим. Приходило еще несколько оборотней, на этот раз за тривиальным успокоительным, традиционным уже заказом в полнолуние. Прибегали две дриады, смеясь и хихикая — вот их я редко вижу в городе и таращилась, не скрываясь, во все глаза, благо, что дриады — девчонки свойские, и к вниманию относятся нормально. Дриады попросили что-нибудь от паразитов древесных и человеческих, чтобы подведомственные им деревья охранять как от короедов, так и от лесников.
За ними косяком потянулись местные жители-смертные. Как и предсказывала тетя, в основном шли сердечники, и вот тут уже я помогала вовсю: доставала из запасов отвары и капли, переписывала квитанции — все должно быть учтено, — поила чаем и угощала печеньем. Из общего потока выбилась бледная девушка, и тетя, едва увидела ее, сразу как-то помрачнела лицом. И меня выгнала из комнаты, едва девушка к крыльцу подошла. Мне было очень интересно, но спорить с расстроенной ведьмой — занятие совсем себе неблагодарное. Тетя провела с ней около часа, а когда вышла, была непривычно тиха и молчалива.
Когда солнце стало опускаться к горизонту, река клиентов постепенно превратилась в ручеек, а потом и вовсе иссякла. Тетя обессиленно опустилась на стул в кухне, а я, глядя на нее, такую уставшую, решила, что не сегодня. Я ведь домой, в город, только вечером следующим собираюсь, так что и разговор подождет.
Вместо слов коснулась самовара, нагревая его, а потом пошла кашеварить. Сварила риса, достала пожаренные уже котлеты из холодильника, разогрела и их, выставила на стол. Рядом поставила тарелку со свежими овощами и еще одну с ягодами. Под окном, выстроенные в ряд, стояли банки с соленьями, которых тете натащили деревенские. Она их принимала иногда вместо денег, хоть и лучше любого грибника знает, как засолить грибы. Не во вкусе, а в благодарности дело. На тех грибах потом можно столько всего сделать, если знать, куда и как добавлять.
Тетя мне слабо улыбнулась и молча принялась есть. Я тоже не стала отставать. По дому густым сиропом растекалась тишина, которую нарушало только тиканье напольных часов и стук ложек. И только когда разлили чай, тетя вдруг сказала с горячностью и горечью, которую я от нее редко слышала:
— Как же я порой жалею, что мы с тобой не темные, Мира, — произнесла она, невидящим взглядом глядя в пространство.
Я обхватила чашку ладонями, чувствуя, как обжигают ее горячие бока кожу.
— Почему? — спросила тихо, осторожно.
Тетя выругалась. Потом вздохнула, потерла лоб.
— Помнишь, девушка приходила сегодня, вся бледная? — Я кивнула. Тетя отняла руку от лица, и я увидела с каким-то даже ужасом, что в глазах у нее стоят слезы. — Хорошая девочка, чуть тебя постарше будет. Да вот только ты у меня умница, Мира, за себя всегда сама постоишь, а она… — тетя рукой махнула.
— Ее дома бьют? — спросила я, переводя взгляд с тети на чашку. Почему-то на плавающие в ней чаинки смотреть было проще, чем на тетю. Может быть, потому, что она неожиданно стала казаться куда старше, чем я о ней думала. Тетя была старшей сестрой моей матери, и ей сейчас должно было быть около пятидесяти, но выглядела она всегда моложе. Все ведьмы так. Наш срок жизни не ограничен смертностью тела, мы живем всегда дольше, пока колдуем, пусть даже крохотная искорка дара только есть.
А тетя будто разом на десяток лет состарилась. Морщины углубились, тени сделались гуще, и даже в волосах будто бы появилась проседь, которой досель не было никогда.
— Да если бы, — покачала головой тетя. — Муж у нее зело религиозный. Контрацепцию не признает, считает это богомерзостью и на нее орет благим матом, даром, что в церковь чуть ли не каждый день ходит. А у девочки уже четвертая беременность за год, Мира. Она и так на призрака похожа, еще чуть-чуть — и того и гляди, на тот свет отправится.
Я сдвинула брови. Звучало, конечно, не очень, но… Она ведь знала, за кого замуж шла?
Спросила об этом тетю, и та фыркнула как-то нерадостно.
— Да знала, конечно, сама перед родителями за него просила. Они ведь ко мне приходили, — тетя медленно подняла чашку и отпила, морщась. — Просили отворот навести, что угодно сделать, чтобы девочку вразумить. А я не стала… — вздохнула она. — Посмотрела на них, а там любовь, Мира, чистая, настоящая. Тут даже и отворот не всякий сработает, сама знаешь.
— Настоящую любовь разрушить сложно, еще сложнее, чем найти, — произнесла я.
Звучит, конечно, как-то слишком романтично и где-то даже дурацки, но это правда так. Феномен, который ни обычная, смертная, наука не объяснила, ни наша, магическая.
Любовь ведь — это что такое? Кто-то скажет, что веление сердца, которая только лишь мышца, кто-то скажет, что игра гормонов, а кто-то, что это особая магия, которая доступна не всем и не всякому. И, пожалуй, именно они, последние, будут правы. Потому что ставилось много экспериментов, и в нашем Институте опыты делали, с самыми сильными, самыми стойкими приворотами и отворотами, на крови замешанными, но если у человека — ведьмы, чародея, вампира или оборотня, не важно, — любовь, настоящая, от которой все цветет и летает вокруг, то любовная магия на него практически не подействует. Так, может, на пару часов вызовет помутнение рассудка какое, но чтобы так, как надо — нет, не сработает.
— То-то и оно, — кивнула тетя грустно. — Так я и родителям ее сказала. Они поженились, смотрели друг на друга так светло, так чисто, что я даже порадовалась, что их не разлучить, а потом… — она помрачнела. — Нельзя ей рожать, Мира. Умрет, не выдержит.
Я чуть чашку не выронила. Вот оно что…
— Она знает?
Тетя кивнула.
— Знает. И врачи ей говорили, и родители, и я. Магией тут не помочь, было бы проклятье или еще что, то я бы первой у порога ее стояла, а так… — тетя снова уставилась в пространство. — А самое знаешь, что поганое: она будто создана для детей — беременеет и беременеет, раз за разом. И муж ее, идиот, на принцип пошел, что, значит, такова воля Божья. Придурок.
Тетя вздохнула, поставила чашку на стол, потерла руками лицо и оставила его спрятанным.
— Была бы я темной, то что-нибудь бы сделала, наверняка. Его бы прокляла или ее бы излечила. Но не могу, — глухо сказала она голосом, полным горечи и бессилия. — Цену не потяну, а она не согласится. Любит его, плачет, ходит ко мне, чтобы с беременностями помогла, ведь к врачу даже не сможет пойти — муж ее одну в город не отпускает, а у нас здесь одна я. Я ей и так говорила, и внушить пыталась, а ничего ее не пронимает. Не хочу, говорит, без него жить.
И сразу все стало ясно.
Ведьмы — создания природы, и природу они чувствуют лучше всего на свете. Но и тут все индивидуально. Кто-то чувствует растения, каждую травинку и листочек в округе, кто-то животных, кто-то людей — они ведь тоже часть природы, — а кто-то ничего, так, общий фон. Себя я отношу скорее к последним, хотя не раз уже замечала, что животные со мной как-то по-особенному на контакт идут, а вот тетя — тетя чувствует людей. Казалось бы, как истинная травница и зельевар, она с растениями должна на одном языке говорить, а тут вот какой сюрприз.
Хотя, почему сюрприз. Может быть, все как раз-таки очень логично: чем меньше общаешься, сталкиваешься с людьми, тем меньше страдаешь из-за них.
Я пересела к ней ближе и сделала так, как раньше всегда делала тетя, когда мне было грустно: обняла ее за плечи и притянула к себе. Тетя вздрогнула, но не отстранилась, а я себя почувствовала неожиданно взрослой. Такой, какой еще никогда себя не ощущала. Неужто моя очередь настала?
— Это ее выбор, — произнесла я негромко. — Ты сама говоришь, что пытаешься ее переубедить, но ведь ты не можешь отвечать за другого человека, будь ты хоть ведьма, хоть святая Вальпургия. Ты сделала все, что могла, тетя.
— Я могла бы их остановить, тогда, когда ее родители впервые ко мне обратились, — сказала тетя, поднимая голову.
Я сдвинула брови, наклоняясь чуть в сторону, так, чтобы удобнее было смотреть настойчиво.
— И тогда бы всю жизнь себя корила за то, что разрушила что-то чистое и светлое, — уверенна произнесла, потому что да, тетя бы стала.
Она вздохнула и кивнула, нехотя.
— Ты ведь не знала, во что оно все выльется, — продолжила я. — Ты не прорицатель, чтобы будущее видеть, и не гадалка. Ты сделала так, как правильно было, разве тебя можно в этом винить?
— Да знаю я это все, Мирушка, — покачала тетя головой. — Легче вот только от этого знания не становится.
Я лишь повела плечом, ничего не отвечая, потому что — а что тут скажешь. Жизнь редко бывает справедлива, а если знаешь, что мог бы что-то сделать, да не сделал — от этого еще тяжелее порой. Но кто даст гарантию, что если события бы пошли по другому пути, все хорошо бы закончилось? Что и девушка эта была бы счастлива, и ее муж? Что не случилось бы еще чего-то, что точно бы сломало жизни им обоим — и только им, если в лучшем случае?
Посидели еще немножко вот так, в тишине, молча, каждая думая о своем, а потом разошлись по комнатам, спать.
Я долго лежала без сна, глядя на темный прямоугольник неба в открытом окне, слушая звуки, доносившиеся с улицы. Лаяли собаки, шумел поднявшийся ветер, гудели где-то далеко машины, а я просто смотрела, без единой мысли в голове, чувствуя странное, цепкое опустошение. История, рассказанная тетей, выбила меня из колеи, задела те тревожные рычажки, которые и так постоянно работали во включенном состоянии. И хотя мысли скользили, словно натертые маслом, никак не ловились в кулак и исчезали, стоило за ними погнаться, сон не шел.
В какой-то момент я все-таки, видимо, забылась в легкой дреме, просто провалилась в нее, как в черную яму, даже этого не заметив. Потому что внезапно резко проснулась, будто кто-то крикнул в ухо. Небо в окне уже было бледно-серым, не лаяли собаки и не гудели машины, только одинокий соловей что-то кричал на своем птичьем.
Сна не было ни в одном глазу. А мысли — они все еще были тяжелыми и пустыми.
Я встала. Подошла к окну, закрыла глаза, медленно вдохнула — и поняла, что мне нужно.
В старом платяном шкафу, который стоял здесь, сколько себя помню, нашла платье на крайней справа вешалке. Простое, длиной до лодыжек и свободной юбкой, с длинными, но свободными рукавами и неглубоким овальным вырезом на груди. Надела платье, распустила волосы. Протянула руку требовательно, и в нее тут же скакнула метла, стоявшая тут же, за шкафом на специальной подставке.
Я села на древко боком, взялась покрепче, цепляясь за него и руками, и ногами, пригнулась и вылетела в окно. Метла двигалась мягко, плавно, будто тоже чувствовала настроение, царящее вокруг и внутри меня.
А я летела над деревней, даже не наложив чары, не думая об этом совсем. Ну, увидит какой забулдыга девицу в белом балахоне, по небу пролетающую в предрассветный час, — глядишь, решит, что спятил, и пить бросит на радостях. Все польза.
Метла вынесла меня в поле за рекой, которое простиралось так далеко, как хватало глаз, желтое, с пшеницей по пояс. Я легко с нее спрыгнула и пошла вперед, касаясь раскинутыми ладонями колосков, ступая босыми ногами по земле и не замечая ни холода, ни камушков и иголок, попадающих под ступни.
Позади раздался легкий шорох — я обернулась резко, увидела тетю в похожем платье, как у меня, только темном и расшитом узорами, соскальзывающую с собственной зависшей в воздухе метлы.
Улыбнулась ей, а потом отвернулась и закрыла глаза, подставляя лицо медленно встающему солнцу. И не глядя знала, что тетя делает то же самое.
Вероятно, расскажи я об этом кому из своих преподавателей в ИЧВ, они бы все в один голос бы сказали, что это все архаично, ненаучно и не современно.
Да и пусть, если честно. Не важно, что они скажут.
Потому что солнце вставало, постепенно, по чуть-чуть, раскидывая лучи все дальше и дальше, касаясь и нас, ласково, мягко, тепло. И чем выше вставало, тем легче становилось на душе, тем легче ощущались мысли, и тот ком внутри, что никак не хотел распутываться, который сплелся и давил тяжелее тысячи тонн, распался, распутался. Не исчез полностью, но будто уменьшился, ослабляя свою хватку.
Главное, ведь, не что научно, а что работает.
Так?
Давно надо было это сделать.
Глубоко, кажется, первый раз за долгое время вдыхая и выдыхая так свободно, я повернулась к тете.
Она посмотрела на меня, улыбнулась так понимающее.
— Говори, зачем приехала, — произнесла она легко и светло, и ни следа вчерашнего горя в ней не было. Даже в солнечных лучах будто помолодела обратно, скидывая то, что на себя прошлым днем повесила.
— У Светы на работе проблемы, и она попросила меня помочь. Она хочет, чтобы я сварила гламор, чтобы воздействовать на ее начальника, — выложила я все разом на одном дыхании.
Тетя склонила голову на бок.
— И? — спросила она.
— И я боюсь, — призналась, пожалуй, впервые. Даже самой себе. — Боюсь, что не получится. Что еще хуже сделаю. Что снова… — я захлебнулась словами, сглотнула. Отвела на мгновение взгляд и снова посмотрела на тетю, которая слушала меня с внимательным, чуть задумчивым лицом. — Что снова наврежу.
Тетя моргнула, на другую сторону голову наклонила, будто бы шею разминая, а потом двинулась вперед, совсем как я, поглаживая колоски раскрытыми ладонями. Она прошла вперед, замерла под солнечными лучами, улыбнулась им, прикрыв на мгновение глаза, а потом повернулась ко мне. И сразу как-то выше стала.
А потом она открыла рот, и от удивления я чуть на месте не села.
— Зря я отпустила тебя в столицу учиться, — сказала она.
Я быстро-быстро заморгала, поднимая брови удивленно. Я не такого ответа от нее ждала, совсем не такого.
— В смысле? — оторопело переспросила я.
Тетя пожала плечами, поднимая руку и разглядывая ногти.
— Моя Мира, та, которой ты была до Института, никогда бы не позволила себя чему-то сломать. Не остановилась бы, потому что чего-то боится. Не допустила бы, чтобы страхи лишили ее мечты, не допустила бы, чтобы чужие ошибки определяли ее саму и ее дела. А ты, моя дорогая, — тетя посмотрела на меня с такой проникновенностью, что по спине побежали мурашки, — сдалась. Сдалась и позволила себя сломить. Не знаю, почему, — тетя пожала плечами, — кто в этом виноват, что ты перестала в себя верить. Раньше, что бы ни происходило, ты никогда и никому такого не позволяла. Подумай об этом.
Мой рот как открылся сам собой в начале ее речи, так и остался открытым. А тетя, легко улыбнувшись и щелкнув меня по носу — не больно и даже не обидно, — призвала метлу, запрыгнула на нее с легкостью, которой бы иной подросток позавидовал, и со свистом взмыла в небо.
Я несколько секунд смотрела ей вслед, потом рот все-таки закрылся.
А я опустилась на землю, уперлась локтями в колени, подбородок положила на ладони и так и замерла, глядя на горизонт.
Да, подумать нужно было.
* * *
Сообщить благую весть Светке я хотела сразу же, как только вернусь домой от тети, но вмешались обстоятельства.
Во-первых, на въезде в Москву стихийно образовалась пробка, и, сидя в душном полном автобусе, я все два часа с тоской вспоминала свою метлу, оставшуюся в деревне. Попутчики на обратном пути разнообразием и словоохотливостью снова не радовали, так что единственное спасение было в наушниках и плэйлисте.
И это прямо связано с «во-вторых». Пока я стояла в пробке, телефон, так и не поймав устойчивое соединение, окончательно разрядился. Ведьмам не чужды модные веяния, они в наш сверхъестественный мир проникают также, как и в смертный, так что вот уже несколько лет я ходила с айфоном. Зачем он мне нужен был, я, честно говоря, до сих пор не понимаю, но вот хотела же. Молодая была, глупая, ага. Нет, мне все нравилось, да и сейчас нравится, кроме его способности держать заряд. Телефону всего три года, а он уже разряжается за три-четыре часа активной эксплуатации. Наши, к слову, даже подозревали, что на айфонах проклятье, а один парень из проклятийников даже написал курсовую по этой теме. Проклятья не нашли, но курсовую засчитали.
Домой я добралась в итоге только ночью, и ни сил, ни желания нести благие вести в массы уже не было. Квартира встретила меня тишиной и пустотой, и я, даже не ужиная, едва разделась, сразу же рухнула в кровать, моментально засыпая. Даже вещи с приезда я так и не разобрала.
Следующий день прошел в нервозной суматохе.
После окончания Института у меня был не то чтобы большой выбор в плане работы.
Институт я закончила со специализацией в древних языках и архаичной магии, и без опыта работы или рекомендаций меня вряд ли приняли бы куда-то, где все это не требовалось. Света предлагала потрясти родителей и найти мне местечко у них или их многочисленных знакомых и партнеров, но я отказалась. В том числе из гордости, но также потому, что хотела добиться чего-нибудь сама. Разослала резюме, и через неделю мне ответили из Главного архива при Московском Совете. Звучит грандиозно, да и внутри очень даже симпатично, нос так и чешется от лезущих в него запахов старины и древности. Я даже как-то воодушевилась, когда увидела ответ, но на собеседовании оказалось, что приглашают меня на должность архивариуса и переводчика в одном лице. Не то финансирование урезали, не то эти две позиции всегда замещал один человек, я не поняла. Но работать нужно было на достаточно известного в своей области чародея — Ивлевского Олега Евгеньевича, переводчика древних текстов и археолога, некоторое время назад преподававшего в том числе и в Институте, а теперь возглавлявшего архив. Да и деньги предложили хорошие — вчерашней студентке должно было с лихвой хватить и на безбедную — в разумных пределах — жизнь, и на развлечения, и на то, чтобы что-то откладывать на будущее. Да и как строчка в резюме Главный архив будет смотреться хорошо.
На собеседовании, конечно, вышел казус. Олег Евгеньевич почему-то думал, что я чародейка, и даже попытался обвинить меня в подлоге. Я не удержалась, несколько психанула, он тоже чуток вышел из себя. Не знаю, что думали другие кандидаты, ожидавшие за дверью, но из кабинета, где проводилось собеседование, мы вышли одинаково довольные: я жизнью, он мной. Приглашение выйти на работу я получила тем же вечером, и с тех пор работала там уже два месяца.
Как правило, работа в архиве не предполагает чего-то внезапного или неожиданного. В мои обязанности входит обслуживать посетителей, регистрировать их, если раньше они не посещали архив, помогать с выдачей книг — это если я в этот день работаю в зале. Иногда меня привлекают для переводов, и тогда я пропадаю над древними рукописями, обложившись словарями и блокнотами, по нескольку дней. Переводить мне всегда нравилось, пусть и не так, как варить зелья, но все же это было лучше, чем ничего. Иногда вечерами я остаюсь допоздна, задерживаясь за разговорами с Олегом Евгеньевичем. Наша пылкая встреча заронила в нем зерно симпатии ко мне, к тому же он одинок — так увлекался наукой в молодости и зрелости, что так и не завел семью, а так как он только младший сын и не наследник, никто его и не заставлял. Теперь же, в очень уже преклонном возрасте, Олег Евгеньевич живет совсем один. Нас — своих сотрудников, особенно тех, кто помоложе, он воспринимает как своих дурных внуков: в смысле, любит, хоть и считает глуповатыми.
Его даже не смущает то, что я не чародейка. После той наглядной демонстрации, устроенной на собеседовании, когда я так разозлилась, что у нас мебель по комнате летала и случайные молнии сами собой били в стены, вопрос о моей профнепригодности больше не поднимался, хотя в речи Олега Евгеньевича порой и проскальзывали реплики, для меня не слишком приятные, но скорее по привычке, чем из желания обидеть.
Просто ведьмы и чародеи… Ну, не то чтобы как кошки и собаки, но что-то похожее.
Чародейская и ведьминская магия — это два принципиально разных направления. В смысле, магия-то одна, она в целом едина, а вот способ исполнения разный.
Ведьмы и ведьмаки — дети природы. Наш внутренний резерв довольно скромен, но он нам и не нужен, потому что ведьмы получают силу извне, работая как постоянно функционирующий фильтр. Мы постоянно взаимодействуем с живым миром, пропуская через себя его энергию и отдавая обратно. Именно поэтому многие ведьминские чары и заклинания требуют атрибутов в виде деревьев, земли, огня и всего подобного, а магия в основном построена на ритуальности. Поэтому же ведьминские зелья куда более действенные и рабочие, чем зелья чародеев. Отдавать и принимать обратно энергию для ведьм так же естественно, как дышать, а в зельях, как известно, требуется передать часть своей энергии, чтобы это загадочное варево из странных для смертных порой ингредиентов получило волшебные свойства. Для чародеев это сложный, тщательно контролируемый процесс, для ведьм же быстрее, чем моргнуть глазом.
Чародеи по своей натуре, скорее, дети науки, чем природы. Их сила сосредоточена внутри и ограничивается размерами внутреннего резерва. Поэтому если ведьмы в детстве в основном растут и веселятся, как все обычные дети, то чародеи с ранних лет тренируются. Развиваются и физически, и умственно. Их резерв растет вместе с ними и прекращает развиваться примерно годам к двадцати, и, казалось бы, на этот процесс мало как возможно повлиять, но это не так. Лет пятьдесят назад было доказано, что если планомерно развивать навыки, тренироваться, в том числе магически, то резерв будет расти быстрее и больше, так что два одинаковых чародея с одинаковыми исходными данными к двадцати годам по силе будут совершенно разными при условии, что один с детства развивался, а другой рос обычным ребенком.
Может быть, они нас недолюбливают именно поэтому, кто его знает.
Тем не менее, чародеи редко когда пользуются зельями и чарами, как ведьмы, полагаясь в основном на прямое использование магии или ее вербализированное проявление. Всевозможные заклинания, рунная магия — это к ним.
Редкий чародей не считает ведьм деревенскими шарлатанками, редкая ведьма не относится с пренебрежением к чародейской привычке выпендриваться и ко всему подходить с научной точки зрения. К слову, среди ведьм обычно рождается больше девочек, а среди чародеев — мальчиков, будто природа сама подталкивает наши виды к объединению, но вот фиг ей, как говорится.
Олег Евгеньевич — чародей в полном смысле этого слова, так что мое появление он воспринял… Эмоционально. Но то ли в нем слишком силен дух бунтарства, который в юношеские годы направил его в сторону археологии и языкознания вместо факультета финансов, то ли он решил, что это будет занятно, то ли я ему просто понравилась, не знаю. Что бы то ни было, но вот она я, работаю в святая святых.
Пусть работа не такая уж интересная или разнообразная, зато она стабильная и предсказуемая, а мне как раз не помешает немного предсказуемости в жизни. Главное, что пока что мне нравится, а дальше видно будет.
Правда, в последние дни во всем архиве царит уже упомянутое настроение нервозной суматохи: уборщицы с каким-то озверением надраивают полы, по залам носятся смотрители, поправляют все криво лежащие книги, пугают случайно заблудших посетителей и нарушают мирное существование пауков на самых дальних полках, куда даже работники редко заглядывают. Когда я пришла утром в понедельник, мне показалось, что за выходные даже огромную многоярусную люстру, висящую под потолком, отмыли. А Олег Евгеньевич у нас адепт натуральной уборки, которую надлежит осуществлять без применения магии или зелий, исключительно с помощью таких продвинутых изобретений человечества как тряпка обыкновенная и моющее средство, так что бедные уборщицы, представляю, как они на эту хрустальную махину карабкались.
А самое главное, никто ни о чем не говорил, будто сие есть тайна святая и смертоубийственная. В целом, мне было плевать, что они там скрывают, потому как Олег Евгеньевич выдал мне очередную рукопись с загадочными значками, которые очень напоминали финикийскую письменность, так что сидеть мне в словарях и энциклопедиях долго, но увлеченно.
О Светке и о том, что ей надо сообщить благую весть, я вспомнила только вечером, когда вышла из здания архива и вдохнула свежего воздуха, прочистившего мозги и прогнавшего все эти черточки, палочки и замысловатые крокозябры, щедро дополненные авторскими закорючками. Время — я посмотрела на часы, — было не то чтобы сильное позднее, всего девять вечера, Светкин телефон — а я честно позвонила на него два раза, — упорно молчал, переводя на автоответчик. Ситуация в целом нормальная, у нее телефон часто становится центром локальных катаклизмов, так что я не встревожилась. Но сказать-то надо, поэтому, подумав, я не придумала ничего лучше, кроме как заявиться к ней домой, тем более что квартира ее родителей располагалась всего лишь в двадцати минутах ходьбы от архива.
Несведущий смертный вряд ли когда-нибудь поймет, что рядом с ним, бок о бок, живет сверхъестественное. Люди вообще имеют свойство все необычное пытаться объяснить через понятные им образы и ассоциации. И чудеса, которые творятся в доме, когда в нем живет семья ведьмаков или чародеев, быстро становятся удачей, случайностями или вовсе происками завистников, которым жизнь не мила без того, чтобы как-нибудь не нагадить.
Светкины родители живут в обычном на первый взгляд доме. В девятиэтажке старой постройки из бежевого кирпича, в которой планировка еще с советских времен, как и застарелый кошачий запах в подъезде. Но вот смотришь на подъезды, внимательно так, и видишь сразу, что крайний слева чем-то неуловимо отличается. Он чище, ухоженней, даже краска на козырьке совсем не облупленная, цветы, у входа посаженные, более живые, и даже лица бабушек на лавочках какие-то одухотворенные и добрые. И вездесущее «проститутка» вслед не бормочущее, ага.
Смертным и невдомек, что на самом деле у дома не девять, а десять этажей. И что на видимом верхнем, девятом, живет всего одна семья из трех человек, пусть и дверей там для квартир четыре. Фантомы, которые делают вид, что живут в несуществующих трех, исправно ходят утром на фантомную работу и возвращаются с нее, платят налоги и квартплату и здороваются с соседями. у них даже недавно дети появились — это Светка тренировалась и заигралась немного.
Я поднялась на лифте на девятый этаж, подошла к черной широкой двери, контуры которой чуть двоились, и нажала на звонок. Послышался птичий клекот, и дверь через несколько секунд распахнулась.
В дверях показался уже знакомый мне персонаж — мужчина средних лет с пышными седыми усами и внимательными черными глазами, одетый во фрак и белые перчатки. Картину идеального лоска дополняли начищенные до блеска черные туфли с длинными носами. Внешность у него всегда была немного слишком претенциозная, но это его не портит, даже наоборот, очень дополняет вечно отображающееся на лице выражение высокомерного превосходства.
— Госпожа Мирослава, добро пожаловать, — чопорно произнес он и отодвинулся в сторону.
— Благодарю, Борис, — кивнула я, проходя через порог и чувствуя, как тонкая пленка охранных чар лопается, чтобы снова соткаться за моей спиной. — Превосходно выглядите.
Мужчина чуть склонил голову и оглядел себя со скорбной миной. Фрак его чуть просвечивал, позволяя увидеть вешалки за спиной и подставку для обуви.
Да, Борис — призрак, оживленный и призванный Верлеевыми для службы. Чтоб в доме ведьмы да обыкновенные дворецкие трудились? Вот еще.
Борис, если что, совсем не против такого положения вещей. Он был потомственным дворецким при жизни и умер от несчастного случая, так и не отслужив положенное. Это его очень мучило, так что мама Светы, некромантка от природы, привязала его к посмертной службе на срок в пятьдесят лет. Когда срок кончится, Борис сможет уйти, а сможет остаться, если захочет.
— К сожалению, чары чуть подвыветрились, госпожа Мирослава, но вы, как всегда, чрезвычайно добры, — все также чопорно произнес он, забирая из моих рук сумку и предлагая тапочки. Конечно, как же в господском доме и без тапочек-то.
Я их послушно надела, потому что спросить с призраком себе дороже. Он упрямый, словно тысяча ослов, и я уже наученная, потому что как-то раз спорила с ним, что мне совершенно точно не нужна шапка в феврале, потому что у меня укладка, а ехать до Института всего ничего. Я тогда охрипла, Светка обессилила от смеха, но из дома я все же вышла в шапке.
— Госпожа Светлана еще не вернулась с работы, но скоро уже должна быть, — важно произнес Борис. — Старшие господа готовятся к ужину, я могу проводить вас к ним?
В целом, поужинать я не против, потому что дома все равно придется готовить. За переводом я опять забыла пообедать, так что последнее, что побывало в моем желудке — бутерброд с паштетом и кофе — уже успело стать историей, отчего желудку было очень грустно.
— Проводите, — кивнула я, и Борис тут же поплыл по коридору, показывая дорогу, будто бы я сама не знаю, куда идти. — А Света трубку не берет, она опять забыла зарядку дома? — спросила я.
— В этот раз госпожа Светлана дома забыла телефон, — отозвался дворецкий, и я уловила в его голосе тень насмешки.
Да уж, дожили, над забывчивостью подруги уже и домашние призраки смеются.
Борис привел меня в малую гостиную.
Да, у Верлеевых в квартире не одна гостиная, а две. Три, если считать ту, где библиотека, но они ее так и называют — библиотека, так что если придираться, то гостиных всего две. Большая — размером с небольшой танцевальный зал, и для, собственно, танцев и приемов она и используется. Домашние посиделки там устраивают редко — для семьи из трех человек там, все-таки, многовато места. Для них есть малая гостиная — обычная, шесть на шесть квадратных метров. Здесь, кроме огромного телевизора, нескольких диванов с креслами и многочисленных столиков, на которых стоят то вазы с цветами, то фотографии, то и вазы, и фотографии, стоит еще рояль — серьезно, огромный белый рояль. На стенах висят картины с различной степенью пасторальности.
Остальная квартира выполнена в том же стиле. Рояль в целом очень настроение задает, да.
Когда я впервые пришла в гости к Светке, я как-то сразу почувствовала свою чужеродность этому месту. Во-первых, я к такому антуражу не привыкла, а во-вторых, я была одеты в джинсы, кеды и безразмерную черную кофту, из-под свободного ворота которой виднелся спортивный лифчик, больше похожий на топ, а волосы у меня в тот день были распущены и торчали во все стороны. Бориса тогда чуть сердечный приступ не схватил повторно, даром что он уже немножко мертвый. Но вместе с тем я как-то сразу поняла, почему Света предпочитает проводить время в общежитии, домой рвется не сильно, да и никого туда особо не приглашает.
Я как-то ожидала подспудно, что родители ее ко мне не слишком радушно отнесутся, но все получилось наоборот. Они были так рады меня видеть, так рады, что Света наконец-то завела себе подругу настолько хорошую, что привела ее домой, познакомить с ними, — я тот момент себя чуть ли не женихом почувствовала, — что им было плевать на то, что у меня нет громкой фамилии, наследных драгоценностей и счета в банке. С живым интересом они расспрашивали меня о жизни за городом, о тете, о ее методах зельеварения, что я постепенно перестала чувствовать себя чужой. Они даже ездили как-то к тете в деревню, чтобы познакомиться, и остались под большим впечатлением от нее. Особенно когда к нам в дом во время мирного чаепития ворвался местный блаженный с факелом и криками: «Сжечь ведьму!». Лица родителей Светы надо было видеть: мама подавилась чаем, а у отца натурально отвисла челюсть.
Вот и сейчас, стоило мне войти в малую гостиную, как мама Светы — ее практически полная копия, до того, как мы вошли, игравшая на рояле, тут же остановилась, поднялась со стульчика и пошла ко мне с улыбкой, раскинув руки, чтобы обнять.
— Мирослава, как же давно я тебя не видела! — воскликнула она, сердечно прижимая к себе неожиданно сильными руками. Я все время забываю, что она на досуге развлекается выкапыванием тел и их оживлением, и все работы выполняет сама, в том числе непосредственно выкапывание.
Выглядела она, как всегда, ослепительно, одетая в приталенное голубое платье, оттеняющее ее глаза и ладно сидящее на фигуре, подчеркивающее, что она тщательно следит за собой. Волосы были уложены в легкие волны, кажется, это называется у смертных «Голливудская волна», ей очень шло.
— Здравствуйте, Ольга, — чуть придушенно пискнула я.
— Я так рада, что ты зашла, — с улыбкой произнесла она и повела меня к дивану. — Ты же с нами поужинаешь? — спросила и, не дожидаясь ответа, бросила призраку: — Борис, распорядись, чтобы накрывали на четверых.
Тот с достоинством кивнул и выплыл из комнаты, оставляя нас одних.
Ольга уселась, изящно скрестив лодыжки, и, сложив руки на коленях, повернулась ко мне.
— Ну как ты, дорогая? — спросила она, белоснежно улыбаясь. — Света сказала, что на выходные ты ездила к тете? Как у нее дела?
Мама Светы, если честно, меня иногда пугает. Такого познавательного энтузиазма я ни у кого еще в своей жизни не встречала, а учитывая, что Ольга — природный некромант, мурашки по телу, когда она вот так вот заинтересовано смотрит. Просто ровно тем же взглядом она смотрит на тушку курицы, которую собирается разделать, чтобы приготовить, и ровно тем же взглядом она смотрела на наши со Светкой некромантские опыты, когда на втором курсе задали разобрать кости из коробки на четыре скелета. Мы, конечно, все с ней напутали, и поняли это только тогда, когда начали оживлять получившийся результат, а Ольга зашла и… И вот точно с тем же выражением лица наблюдала за нашими потугами.
К счастью, долго ее расспросы не продлились: не прошло и пяти минут, как вторая дверь гостиной приоткрылась, и внутрь зашел Игорь — папа Светы. Тоже высокий, но уже не такой худой, как дочь и жена, и волосы у него местами поредели, хотя он и пользуется регулярно зельем против облысения, которое я ему приношу тайком от Ольги раз в два месяца. Зелье помогает, потому как не пользуйся он им, то и тех волос, что есть, не было бы. У них в анамнезе раннее облысение, так что…
— Мира, — с улыбкой кивнул он, прерывая жену на полуслове, — рад тебя видеть. Ты к нам давно не заходила.
— И я рада вас видеть, Игорь, — махнула я рукой, тоже улыбаясь. — Так получилось. Знаете, дела… — неопределенно повела я плечами.
Не говорить же, что куда чаще Света остается у меня, чем хочет вести домой, и я ее в этом поддерживаю всеми руками, ногами и даже кончиками волос?
Просто, ну вот представить ее тут с косяком винных бутылок… Да о таком даже думать грешно.
— Понимаю, — произнес он, присаживаясь в кресло, — дела — это серьезно. Света сказала, что на выходные ты ездила к тете? — спросил он с улыбкой. Ольга резко опустила голову, чтобы скрыть смешок, а потом и вовсе отошла обратно к роялю.
Я же, мысленно пораженчески вздохнув, пустилась на второй круг расспросов, который что Ольга, что Игорь устраивали мастерски.
К счастью, этот раунд тоже не продлился долго: не успел Игорь дослушать мои измышления о пробках на выезде из Москвы и недостатках автобусов в качестве способа передвижения, как в гостиную степенно вплыл Борис и объявил, что ужин подан.
Мы проследовали в столовую, которая, как и малая гостиная с роялем, несла в себе отпечаток… Чрезмерной помпезности. В стенах — эркеры, внутри которых стоят либо скульптуры, либо все те же вазы с цветами. Стол — длинный, на шестнадцать персон, и что-то мне подсказывает, что его еще можно магией расширить, точнее, удлинить. На потолке роспись под лес, на полу, как и в остальной квартире, блестящий паркет… Словом, не дом, хоромы.
Опять же, когда я села за стол, оценив, что меня, как гостью, усадили по левую от сидевшего во главе стола руку, я снова поймала ощущение чуждости. В такой столовой нужно было ужинать как минимум в вечернем платье, как максимум — с диадемой в волосах и перевязью на плече. Я в своем джинсовом комбинезоне и с хвостом на затылке выглядела тут максимально не к месту.
Но чего уж.
Остается радоваться, что моя жизнь проходит вдали от подобного. Не то чтобы мне не нравилась такая обстановка, совсем нет. Просто жизнь в музее под прицелом чужих глаз, которые только и ждут, чтобы ты сделал ошибку — нет, это не для меня.
Ольга уселась по правую руку от Игоря, рядом с ней осталось пустым место, видимо, для Светы. Сервировка тоже была… вычурной. То есть, такой, какой она в подобной обстановке и должна быть. Но тут уж я себя чувствовала уверенно: еще на первом курсе Света меня заставила эту всю дребедень выучить. Сервировку, манеры, мы даже танцы на всякий случай разучили бальные, хотя я искренне не понимала, зачем, и думала тогда, что Света немножко крышечкой перед сессией потекла.
А вот после того, как она меня в гости привела, сомнения в ее здравом уме отпали. И когда на Новый год она меня пригласила на их «скромный семейный прием» на сорок человек, я вообще ей была очень благодарна. Все эти вилки, ложки, ножи и тарелки не вызывают во мне суеверный ужас исключительно благодаря ее стараниям.
Внесли блюда — да, ужины у Верлеевых это всегда своего рода испытание на прочность. Вносили две хрупкого вида девушки, но я доподлинно знаю, что хрупкость их обманчива. Во-первых, с первого взгляда видно, что они феи, хоть и не чистокровные, а во-вторых, я и так это знаю, видела не раз, как они вдвоем таскают тяжеленые скульптуры и диваны. Могли бы и по одиночке, но вдвоем просто сподручнее. Девушки — близняшки, к слову, и одеваются они всегда одинаково, так что сказать, кто Гита, а кто Зита, я не могу, каждый раз ошибаюсь. К слову, да, их действительно так зовут.
Блюда в количестве четырех штук расставили по центру между нами, ловко маневрируя и огибая подсвечники и вазы с цветами. Вынесли нам два салата — греческий и нечто с нарезанными сливами, а также блюдо с рисом для гарнира и другое с ароматным мясом. К счастью, в этом доме не питали иллюзий в том, чем питаются молодые ведьмы в самом расцвете лет, а то я как-то встречалась с парнем, который был уверен, что ведьмы мяса не едят.
Одна из девушек рядом со мной поставила бокал с апельсиновым соком. Я не просила, но это и не требовалось: за почти пять лет мои пристрастия здесь изучили отлично. Учитывая, что у Игоря на апельсины аллергия, Ольга их не ест в солидарности с мужем, а Света их просто не слишком любит, держат тут апельсины исключительно из-за меня.
Даже как-то приятно сразу.
Пожелав друг другу приятного аппетита, мы приступили к еде.
Наступили пятнадцать минут тишины и покоя. Просто у Верлеевых правило — за едой никаких разговоров, они в этом с моей тетей солидарны. Та тоже, пока мы не поедим, не будет мучать ни вопросами, ни собственными умозаключениями. Разве что легкой беседой, ни к чему не обязывающей.
Была бы моя воля, я бы салат и мясо растянула бы на подольше, но у Верлеевых также было принято заканчивать основную трапезу, когда ее заканчивал Игорь — вот это уже на мой взгляд странно, но в этих древних семействах вообще странных традиций полно, и эта в принципе еще безобидная. Так что вилкой работать пришлось быстро, жевать, соблюдая приличия, тоже, и в момент, когда Игорь сложил приборы, и к нему поспешила одна из девушек, замерзших у двери, я уже чувствовала приятную сытость.
К сожалению, на этом ужин не кончался. Далее по протоколу следовали чай либо кофе, десерт и неспешный допрос, успешно маскируемый под беседу.
Промокнув губы салфеткой, Игорь отложил ее в сторону — салфетка тут же была подхвачена полупрозрачной рукой Бориса и унесена в сторону — и повернулся к мне, беря в руку чашечку с ароматным кофе. Игорь пил только эспрессо, который для него заваривали по всем правилам, в турке и со специями.
— Итак, — произнес Игорь гулко, а голос у него достаточно громкий, так что я вздрогнула, хотя и была к этому готова. Ольга дернула уголками губ в улыбке, но спрятала ее за собственной чашкой, отпивая зеленого чая. — Как тебе взрослая жизнь, Мира? Соответствует твоим ожиданиям?
Я не сдержала улыбки.
— Я не питала иллюзий по поводу того, что будет после выпуска, если вы об этом, Игорь, — произнесла я, глядя на него.
Игорь слегка стушевался, но только слегка.
— Не подумай, что я пытался тебя как-то задеть, — проникновенно сказал он. — Но я помню, как это было в наше с Олей время, — он посмотрел на жену, которая ответила ему мягкой улыбкой.
— Да уж, — Ольга улыбнулась шире, — когда учишься, кажется, будто после выпуска тебя будет ждать целый мир с распахнутыми объятиями, а потом выясняется, что никому ты особо и не нужен. А ведь надо как-то вставать на ноги.
Мне потребовались все силы, чтобы удержаться от фырканья. Просто забавно, ведь ни Ольга, ни Игорь не нуждались в том, чтобы как-то действительно встать на ноги. Им обоим семьи обеспечили полную поддержку: предоставили жилье, работу и начальный капитал. Мне Света рассказывала, так что я в этом могла быть полностью уверенной.
— В этом плане мне легче, — произнесла я вместо этого. Но, должно быть, прозвучало все равно как-то не так, потому что Игорь вопросительно посмотрел, и пришлось пояснить: — Мне не нужно было думать, где поселиться после того, как придется съехать из общежития, да и работу повезло найти быстро.
— Это ведь квартира твоих родителей? — уточнил он, берясь за чашку.
Я покачала головой.
— Не совсем так. Это была квартира, если не ошибаюсь, двоюродной бабки отца, — сказала я, морща лоб, потому что, если честно, сама не то чтобы была в этом уверена. — Она завещала ее моему отцу, а так как я его единственная наследница, то она перешла ко мне, — пожала я плечами.
— И почему же ты не поселилась в ней раньше? — спросил Игорь, продолжая вертеть в руках чашку. Пить он из нее не пил, использовал в качестве антистресса, видимо.
— Игорь, что за расспросы, — недовольно произнесла Ольга.
Я отмахнулась.
— Все в порядке, Ольга, — улыбнулась я. Повернулась к отцу Светы. — А не заселилась, потому что оформление документов заняло слишком много времени, да и узнали мы о квартире только тогда, когда я приехала учиться в город. Да я и не жалею, — я усмехнулась. — Общежитие при ИЧВ — особенное место, и я действительно рада, что прожила там эти пять лет.
Мама Светы вздохнула.
— Я иногда думаю, правильно ли мы поступили, настояв на том, чтобы Света осталась жить дома, а не уехала в Институт, — произнесла она, вызвав тем самым душераздирающий стон Игоря: видимо, эта тема поднималась уже не раз.
И действительно, Игорь произнес с легко читаемым отчаянием в голосе:
— Мы ведь это уже обсуждали, Оля. Да, несомненно, что-то Света потеряла, но не так уж и много, я прав, Мира?
Я с энтузиазмом кивнула.
Потому что не знаю, чего конкретно опасались ее родители, не пуская Свету жить самостоятельно, но всему, чему общага могла ее научить — в смысле всему плохому, конечно, — общага ее научила. И пить, не закусывая, и пузыри пускать вместе с водяными, и взламывать чужие комнаты, и прятаться от комендантов, и проносить внутрь запрещенку… Света даже в традиционной общажной забаве «захват флага» участвовала, где вместо флага выступали трусы случайной принадлежности — «счастливчика» тянули из общего котла — и цель была в том, чтобы выкрасть их с вражеского этажа как можно быстрее, защитив при этом свои собственные.
Но родителям Светы об этом, конечно, лучше было не знать.
Так что я произнесла возвышенно-высокопарную чушь из той, что нам преподаватели говорили на выпуске:
— Света ничуть не потеряла, так как учеба в Институте формирует в нас устойчивые социальные связи и общности, и проживание в общежитии — лишь малая часть в этом процессе. Куда больше ей дала ее живая, открытая натура и легкость в общении, что укрепило ее положение в нашем кругу куда прочнее, чем что бы то ни было, — сказала я.
Тут главное говорить уверенно, тогда любой бред будет воспринят со всей серьезностью.
Судя по посветлевшим лицам Верлеевых, особенно Ольги, мне это удалось.
— К слову, буквально на этой неделе мы встречаемся нашим курсом, а ведь с окончания только пара месяцев прошла, — закрепила я успех.
Ольга с энтузиазмом закивала.
— Да, Света действительно упоминала что-то подобное. Кажется, она говорила, что вы пойдете в ресторан у Кремля?
— Я точно не помню, — вильнула я, потому что ночной клуб под описание ресторана подходил с большой такой натяжкой, — но раз Света так сказала, значит, так и есть.
И тут, словно по заказу, или выжидая удачный момент, чтобы появиться, двери в столовую распахнулись, и в дверном проеме показался предмет нашего обсуждения.
Светлана Игоревна выглядели по офисному безупречно: узкая юбка-карандаш, белая блузка, волосы, стянутые в аккуратный пучок у шеи, и… подозрительно красные глаза и семафорящий нос.
Но родители либо не заметили, либо проигнорировали — в приличном обществе, знаете ли-с, такие мелочи жизни внимания не достойны, — и ничего не сказали, а я решила, что без допроса отсюда все равно не уйду, вечер уж такой, допросный.
Но что-то подсказывало, что без ее «любимого» начальника тут точно не обошлось.
— Всем привет, — вяло махнула рукой Света, — если не возражаете, я не буду с вами ужинать, аппетита вообще нет. Мир, поднимайся, как тут закончите, ко мне, я буду у себя.
А вот теперь Ольга нахмурилась встревоженно. Действительно, как это так, дочь не будет ужинать?
— Детка, но тут твой любимый салатик со сливами и курочкой, — вторя моим мыслям, произнесла она. — Может быть, Борис отнесет поднос тебе в комнату? И фрукты с ромашковым чаем?
На лице Светы появилось страдальческое выражение. Вероятно, сейчас она бы предпочла не ромашковый чай, а вино, которое обладает таким же ярко-выраженным успокоительным действием, но Ольга бы ее не поняла.
— Хорошо, мама, распорядись, — кивнула она, не сопротивляясь, и вышла, пока ей еще чего-нибудь не предложили.
Не дожидаясь команды, из-за стены просочился Борис, обычно себе подобных призрачных вольностей не позволявший.
— Салат, фрукты, чай? — уточнил он у Ольги. Игорь за всем этим наблюдал флегматично спокойно, все также покручивая в руках чашку.
— Да, — кивнула Ольга, — и добавь еще пирожных, Светиных любимых. Кажется, она не в настроении.
Борис степенно кивнул и выплыл из столовой как обычно, через дверь. Меня всегда забавляет это: призракам же стены не помеха, да и в целом у них нет этих ограничений — для него что сквозь стену, что сквозь пол ввинтиться не проблема. Однако Борис, упертый до соблюдения приличий и дистанции в общении со своими хозяевами, не только не нарушает их покой бесцеремонностью, но и стучит, перед тем, как войти. При том, что ему, как призраку, сделать подобное в принципе проблематично. Форма его существования как бы не то чтобы предполагает его взаимодействие с физическими объектами, и энергии на это тратится прорва.
На несколько минут повисла тишина. Ее иногда нарушал тихий мелодичный стук чашек о блюдца и тиканье, правда, откуда тиканье раздавалось, я не поняла, потому что в обозримой близости часов не наблюдалось.
Но я все-таки не выдержала.
— Зачем вы заставляете Свету работать в ОБе? — спросила я, поставив чашку, наверно, слишком резко, по крайней мере, резче, чем собиралась, и на громкий стук вскинула голову Ольга, а Игорь поднял брови, но это уже относилось скорее к вопросу, чем к чашке.
Он склонил голову набок, поджал чуть губы. Взял в пальцы уже пустую чашечку, покрутил ее, поставил на блюдце.
— Все не так просто, Мира, — вздохнул он.
И замолчал, будто бы это все объясняло.
Возможно, будь на моем месте кто-то другой, это бы и сработало, но на моем месте я, а я не удовлетворяюсь обычно такими ничего не поясняющими ответами.
— Так объясните, — потребовала я. Прям потребовала, твердо так.
Игорь снова вздохнул, даже закатил глаза, но ни осаждать меня, ни одергивать не стал.
— Видишь ли, — сказал он, — у Светы еще есть эта роскошь совершать ошибки. Метаться, искать себя, выбирать, что ей делать со своей жизнью. Но через некоторое время она этой роскоши лишится. Придется. И тогда ей придется решать, что делать не только с собой, но и со своим наследием, с тем, что мы оставим ей.
— И как работа в офисе «ОхраБиз» ей в этом поможет?
Ответила Ольга.
— Мира, мы понимаем, что Свете это совсем не нравится, — мягко произнесла она. — Она считает, что это не для нее, она там лишняя и никак не может ужиться. Но мы верим, — Ольга посмотрела на мужа, — что наша девочка способна на большее, чем быть простой чаровницей или, простите боги, погодницей. Или кем она там хочет быть?
— Стихийницей, — подсказал Игорь, покачав головой. Недоверчиво, будто и поверить не может, что его дочь хочет снизойти до такой простой, не обремененной ответственностью работы.
На словах Ольги о том, что Света никак не может в офисе ужиться, я как-то сразу вспомнила ее страшное признание, что ей вообще-то нравится там работать, и поняла, что это лучше действительно вслух не произносить. Ни при ее родителях, ни вообще в этом доме, потому как Борис, может быть, и блюдет приватность своих господ, но предан он все-таки Ольге, а не Свете, так что если та попросит — или, быть может, уже попросила, — следить за младшенькой, то Борис и слежкой в стенах не побрезгует.
— Я уверена, что она справится, — сказала Ольга, — стоит ей только поверить в свои силы и действительно захотеть.
— Потому что она ваша наследница? — спросила я.
Она кивнула.
— В том числе. Когда придет наше время отойти от дел, — она посмотрела на Игоря, и тот кивнул ободряюще, — Свете придется встать во главе компании. Если к этому времени она выйдет замуж и ее муж будет больше расположен к бизнесу… — Ольга пожала плечами. — Мы, конечно, не будем возражать. Но если нет, ей придется принимать решения самостоятельно. Лучше ведь, если к этому моменту она уже будет готова? — улыбнулась Ольга.
— Ну или хотя бы будет иметь представление о том, как работает корпоративная структура, и чего от нее ждут, чем если она окунется во все это д… — Игорь запнулся, чуть улыбнулся и исправился: — В весь этот водоворот, совершенно не подготовленная и не представляющая, что ей предстоит.
Что ж, логика во всем этом действительно была.
Светке ведь действительно перейдет компания ее родителей, хочет она этого или нет. И научить ее с этим справляться выглядит, в общем-то, правильным, я не могла этого не признать.
Вот только одно мне покоя не давало.
— Тогда почему вы не пристроили ее к себе? Почему именно «ОхраБиз»? — спросила я. — И если ей там так плохо, почему просто не переведете ее в другую компанию? Не хочу показаться грубой, но ведь возможности у вас есть.
Игорь тонко улыбнулся, Ольга усмехнулась.
— Возможности у нас действительно есть, — произнес он с улыбкой на губах. — Но если Света сможет стать своей в «ОхраБизе», то все остальные компании ей будут словно орешки для белочки.
— К тому же, «ОхраБиз» принадлежит нашему старому другу, — добавила Ольга, — так что она не то чтобы совсем без присмотра.
Да уж, действительно, как я могла иначе-то подумать — чтобы Верлеевы, да отпустили дитятко в вольное плаванье без страховки? Интересно, а Света это знает?
Я посидела еще немного с Ольгой и Игорем, чтобы не казаться совсем уж не вежливой, но те и сами понимали, что мне было бы куда интересней присоединиться сейчас к их дочери, чем коротать вечер в их обществе, так что долго они не задержались. Буквально через десять минут я уже вышла из столовой, попрощавшись с ними сразу, так как беспокоить их поздним уходом не собиралась.
Светкины комнаты — да, у нее были комнаты, во множественном числе, — располагались в правом крыле второго этажа. Воистину, пятое измерение творит чудеса. Нужно было подняться по широкой лестнице, свернуть вправо и идти по коридору, пока не упрусь в высокую белую деревянную дверь.
За дверью скрывалась целая анфилада комнат, прям как у французских принцесс.
Первая комната, в которую попадали гости, была внешней гостиной — средних размеров комнатой с диванами, собственным телевизором и стеллажами, в которых стояли не только книги, но и всякие безделушки — открытки, сувениры и, конечно же, вездесущие вазы с цветами.
Вторая комната казалась клоном первой, но в ней не было телевизора, зато было несравнимо больше книг. Эта комната тоже считалась гостиной, но уже предназначалась для более близких друзей и несла в себе больший отпечаток присутствия. Ваз с цветами в ней уже нет, зато на стенах висят фотографии — наши со Светой, ее с родителями, другими родственниками, друзьями. Даже фото с выпуска тут было — мы, такие счастливые, в мантиях и с остроконечными шляпами, стояли всем курсом на широком крыльце ИЧВ. Вроде бы недавно, а кажется, будто в другой жизни.
Третья комната — личный кабинет госпожи Светланы. Она меньше по размеру и как-то неуловимо уютнее. Здесь всего одно окно, возле него — письменный стол с уютным мягким стулом и креслами рядом. А еще в ней камин с самым настоящим огнем, дым от которого утягивается через дымоход. К слову, периодически к Верлеевым стучатся соседи снизу, которые чувствуют подозрительный запах дыма, — чары, скрывающие второй этаж, порой сбоят.
Предполагалось, что Света, как истинное дитя аристократов от ведьминской породы — ага, обычная семья, конечно, — будет также следовать этикету и принимать гостей в строго предписанном порядке, но Света на одном месте вертела и этот их этикет, и строго предписанный порядок. По идее, мне предполагалось ждать Свету в ее кабинете и не идти дальше, но я тоже этикет проигнорировала, поэтому смело толкнула дверь в четвертую комнату — спальню.
Светкина спальня на первый взгляд напоминает домик зефирной принцессы. И на второй тоже, и даже на третий, потому что, несмотря на то, что нашей принцессе уже немножко за двадцать перевалило, здесь все равно все выполнено в белых и розовых цветах. На полу — бледно-розовый ковер, стены — белые с тонким рисунком из молочно-белых лиан. На окнах — слои полупрозрачного тюля, над кроватью — полог из того же тюля, и мебель вся затейливо-резная, с завитушками и плавными линиями.
Ванная и гардеробная у нее в том же стиле выполнены. Понятно, да, почему Света чаще приезжает ко мне, чем приглашает в гости?
Сама принцесса в данный момент обреталась на кровати, упавшая, прям как была в юбке и блузке, лицом в покрывало вниз, угрожая отпечатать на его белой поверхности свое накрашенное лицо. Рядом с ней был широкий поднос с бортиками, на котором стояла пиалка салата, ваза с фруктами, тарелочка с пирожными и чайник с двумя чашками рядом. Борис, как обычно, был предусмотрителен.
Я запрыгнула на кровать рядом, отчего матрац всколыхнулся, и Света недовольно пробурчала что-то нечленораздельное.
Я сказала, что не понимаю, и тогда она повернулась на бок, подпирая щеку ладонью.
— Это провал, Мир. Теперь точно, — горестно возвестила она.
— Что случилось? — подняла я брови.
Света возвела очи горе и душераздирающе вздохнула.
— Я отравила своего начальника! — патетически воскликнула она.
Хорошо, что я ничего в этот момент не ела и не пила — точно бы подавилась. А так только вытаращилась на нее, вылупив глаза, и закашлялась, когда воздух не в то горло попал.
— Что? — сипло проговорила я, кашляя.
Света убедилась, что я прониклась трагедией, и, подтянув ноги к подбородку, уселась так, чтобы положить его на колени, обняв их руками. Юбка при этом задралась, но мы друг друга и не в таких туалетах видели, так что я не обратила внимания.
— Короче, он сегодня попросил принести ему кофе, — начала Света, глядя вниз. И как-то так без энтузиазма это сделала, что замолчала сразу, не продолжая.
— И ты подсыпала ему цианида? — спросила я, когда молчание слишком затянулось.
— Нет… — вздохнула подруга, опуская руку и начиная ковырять ногтями покрывало. — Я пошла на кухню, стала делать… Вошла Катя из отдела кадров, мы с ней болтать начали, а рядом еще одна девочка кофе себе делала… — Света скривилась. — Со всеми этими приблудами типа кардамона, соевого молока, еще каких-то специй, я особо не разбиралась. Тут девочке позвонили, и она выбежала, забыв чашку, а я с Катей заболталась и не заметила, как схватила ее чашку. Отнесла ее ему и… И вот. — Света поджала губы. — У него аллергия оказалась на кардамон! Представляешь? Он прям на моих глазах закашлялся, как только глоток сделал, посинел как-то сразу, за горло стал хвататься…
Я представляла. Одно из самых страшных воспоминаний детства: как соседского мальчика укусила оса, когда мы в поле бегали, и он сначала с визгами с нами бежал, а потом резко упал, посиневший, ни вдохнуть, ни сказать чего не мог, трястись начал, а просто рядом стояли, переглядываясь и вопя, потому что не знали, как помочь. Я только и догадалась, что импульсом силы по нему шарахнуть, благо, что помогло, а там уж и тетя подоспела на мои панические вопли.
— А ты чего? — спросила я, хмурясь.
Света всплеснула руками, и я увидела, как ее глаза наполняются слезами.
— Да ничего! Перепугалась и застыла, как вкопанная, меня будто парализовало, — дрожащим голосом произнесла она. — Хорошо, что Максим мимо проходил, увидел через дверной проем и тут же и скорую вызвал, и что-то там на него наложил, что он синеть перестал.
— Так начальник живой? — уточнила я, чувствуя, как отлегло от сердца. Я-то уж подумала…
Но Света кивнула очень угрюмо, ничуть, кажется, не обрадованная тем, что ей непредумышленное в биографию не впишут.
— Лучше бы его скорая забрала и там бы и оставила, — буркнула она. — К ее приезду он уже себя нормально чувствовал, они ему разве что пульс да давление замерили и сказали, что Максим вовремя успел.
— А Максим это?.. — вставила я.
— Да заместитель и друг, вроде бы, — отмахнулась Света, для которой эта информация явно главной не была. — Это все днем было, а вечером он вышел из своего кабинета, встал над моим столом и… И как давай… — Светкины губы задрожали, лампочки в люстре тоже задрожали, откликаясь на ее эмоции.
— Орать? — подсказала я.
— Да лучше б орать, — в сердцах мотнула головой подруга. — Нет, он спокойно, но громко, так, чтоб весь офис слышал, отчитал меня, как последнюю идиотку, — жалобно произнесла она. — И легкомысленность, и невнимательность, и рассеянность упомянул, и по моим навыкам рабочим прошелся, а в конце знаешь, что добавил? — вдруг зло и как-то совсем ожесточенно сказала она и посмотрела на меня. В ее глазах горел такой огонь, что мне даже как-то не по себе стало.
Я покачала головой, сочтя, что сейчас лучше голос не подавать.
Сожрут, не поморщившись, и не докажешь потом, что случайно.
— Он на весь офис заявил, что будь я кем другим, уволил бы, не задумываясь. Но так как взять меня очень, очень просили мои родители, то он исключительно из уважения к ним и к их просьбе меня оставит! — выпалила Света одном дыхании. И уставилась на меня в ожидании реакции.
По мне так попытка отравления была куда более шокирующей и ужасающей, а это, ну… Ну, на троечку сойдет. Но Света явно так не считала.
— Ты не понимаешь, да? — потрясла она головой. Я показала жестами, что нет. Голос подавать все еще было боязно. Света вздохнула, закрыла на мгновение глаза и снова открыла их, уже влажные. — Да теперь ведь все знают, что я не сама туда попала, а по блату! — взвыла Света. Взвыла и уткнулась лицом в ладони, оттуда уже простонав: — Мне так стыдно, Мир, ты не представляешь! Я ведь и извинилась перед ним сто раз, чуть на колени не упала, и обещала, что больше такого не повторится… — Она снова подняла голову. — То есть, я понимаю, что виновата. Это ужасный косяк, я ж не совсем глупая, я все понимаю. Я готова хоть всю Москву обойти, чтобы скупить этот дурацкий кардамон и спрятать его куда-нибудь поглубже, да что угодно сделать! А он… — она снова упала лицом в ладони. — Он ведь мог бы и не при всех выговор сделать. И про родителей мог не говорить. Достаточно и того, что меня все и так считают идиоткой, и теперь действительно есть за что, — произнесла она чуть глухо. — Я все понимаю, — повторила она, — но зачем было… так? Я ведь не специально!..
Она замолчала, и, хотя не было ни характерных подвываний, ни всхлипов, я поняла, что она плачет.
Как относиться к тому, что рассказала Света, я не знала.
С одной стороны, она действительно была виновата. Что не досмотрела, что отвлеклась, что допустила подобную оплошность — чуть не довела человека до смерти, действительно оплошность, если не сказать пожестче, как ни крути. И я почти на сто процентов уверена, что когда Свете проводили первичный инструктаж, то ей точно говорили, на что у ее начальника аллергия и что ему приносить или добавлять ни в коем случае нельзя. Но, зная Свету, она либо прослушала, либо не обратила внимания, особенно если в тот момент у нее был очередной период, когда все хорошо. За такое действительно можно было уволить.
А с другой стороны… Унижать ее явно не стоило. Не так, не при всех, не теми словами, которые — в этом я тоже была уверена на сто процентов, — этот загадочный начальник выбрал специально, чтобы причинить ей как можно больше неприятностей. Сомневаюсь, что подробности приема Светы на работу были достоянием общественности до сегодняшнего вечера.
Все понимаю, мужика чуть не прибили, но вот так прохаживаться по растерявшейся девушке?
Как-то это низко.
Оставался, конечно, еще вариант, что он просто не думал, что его слова вызовут такую реакцию — но это ж насколько бесчувственным и бессердечным надо быть, чтобы не понимать? Света говорила о нем, конечно, как о роботе, но чтобы настолько?..
— Ладно, — сказала я через какое-то время, будто подытоживая и свои мысли, и Светин рассказ. — Будет тебе гламор.
Света дернулась, медленно подняла голову и посмотрела на меня недоверчиво. Ее щеки были мокрыми от слез, потеков туши, чудом сохранившейся после предыдущего слезоизвержения, и, если честно, если бы я еще не решилась ей помочь, то решилась бы сейчас, просто глядя на выражение ее лица.
— Что ты сказала? — переспросила она все также недоверчиво.
— Будет тебе гламор, — повторила я, сдерживая улыбку.
Робкая надежда огоньком зажглась в ее глазах, и выражение лица неуловимо поменялось, хотя она не пошевелила ни одной мышцей, ни позу не поменяла.
— Серьезно? Но ты же отказалась? — будто не веря в то, что я сказала, спросила Света, садясь прямее.
Я пожала плечами.
— Я много думала, — сказала, потому что думала действительно много, — и решила, что помощь подруге важнее, чем мои страхи.
Света замерла, моргнула, будто ожидая, пока мои слова дойдут до ее мыслительных извилин и улягутся там поуютнее, а потом взвизгнула и одним резким движением бросилась вперед, накидываясь на меня с объятиями, будто бы мы какие-нибудь пятнадцатилетние девчонки, которые собрались на концерт к кумиру. Хотя, учитывая обстановку комнаты а ля принцесса…
А Света крутила меня из стороны в сторону и визжала на ухо:
— Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо-спасибо!
Угроза остаться глухой оказалась близка к исполнению как никогда раньше.