Еще один обычный рабочий день

      Давай перепишем эту историю и сделаем ее длинной,       Эта сломана и рушится.       Я не позволю тебе потерять себя. Полумрак саванной вуалью провис в углах амбара, раскрылся куполом, словно гигантский перевернутый бутон, теряющий вниз черные бархатные лепестки – тени, въевшиеся в человеческие тела. Те, дважды мертвые, валяющиеся на полу, и они, выжившие в насмешку над естественным порядком, – все, что осталось. Тогда почему один из них видит отблески погребального костра на стенах? С самого детства судьба пела им реквием вместо колыбельной, так разве недостаточно они выстрадали, чтобы заслужить возвращение домой? Домой, где виски всегда плещется в двух стаканах, а не в одном, надколотом сбоку. Домой, где чувствуется знакомый запах лосьона после бритья, а не отголоски дыма, пропитавшего кожу. Где напротив никогда не пустует стул, потому что… – Сэм, бросай своего чокнутого Лавкрафта и лучше помоги мне с делом. Господи, разве не заслужили они выбраться из этой проклятой дыры вместе? – Сэм… Сэм, останься, не уходи. Пожалуйста, не уходи. Умение полностью погружаться в роль было краеугольным камнем в актерской карьере Джареда. А сейчас оно стало настоящим спасением, щитом, который не давал вынырнуть на поверхность и столкнуться с реальностью. Падалеки до чертиков боялся даже вслушиваться в то, что он говорит, боялся думать и главное – чувствовать. По ту сторону съемочной площадки его ждала пропасть, сразу за порогом декоративного амбара. Дженсен легко перешагнет ее, ведь ему – как же он сказал? – удалось построить собственный мир, а вот Джаред рухнет на самое дно. И хорошо, если разобьется мгновенно. Тактику Падалеки выбрал проще некуда: механически следовать за сценарием, перевязав жгутом нервные окончания, чтоб онемели. «В ответ Сэм Винчестер испуганно посмотрел на брата». Джаред посмотрел, и действительно, ничего сложного, все по-прежнему в равновесии, все скоро пройдет. Джаред посмотрел, и вселенная вокруг него, эта хрупкая фарфоровая сука, беззвучно разлетелась на осколки – на шрамы, врастающие в душу со скоростью света. Дин стоял там, возле деревянной опоры, смертельно раненый, но остаться молил не он. Падалеки видел глаза Дженсена, бесконечную черноту его расширенных зрачков, в которых мелкими соцветиями пульсировала боль – я прошу тебя, я прошу тебя, я прошу тебя... – Не уходи. Они больше не играли. Их личное пространство, где на полусмытых от теней границах толпились камеры и человеческие силуэты, резко сократилось, сомкнулось вокруг их ног единым кольцом. Текст с обрывочными пометками на полях перестал существовать – если честно, он никогда не был им нужен, им, воспринимающим друг друга вне слов, порой благодаря одному лишь молчанию. Будто взаимно проклятым. Или благословленным? Паника захлестнула Джея с головой, но он продолжал загипнотизировано смотреть на Эклза. Такой безмятежный последние годы, уверенный, неизменно принципиальный, сейчас Дженсен пытался собрать себя по кусочкам. Еще недавно казалось, что он идеально справится: включит харизму Дина Винчестера, слегка поимпровизирует для красочности, и напряженная сцена быстро останется позади. Словно страницу перевернуть. Попрощаться. Господи, они по-настоящему прощаются, и Дженсен знает, что это правильно, – почему же так дьявольски ноет под ребрами? Больно дышать, и каждый вздох похож на молитву, а Дин внутри сходит с ума, царапается, просится к нему… – Ты ведь всегда знал, чем все кончится. По-другому и быть не могло. «Конечно, не могло, – Джареду хотелось выть. – Ты не дал мне шанса, ублюдок, не дал мне шанса не влюбиться в тебя. С самой первой встречи ты стал моим гребаным миром, и я не умею без тебя, разве ты не понимаешь?». Какая ирония, что они наконец-то говорили правду, здесь, на самом краю истории Винчестеров. Не в силах больше лгать, прятаться в своей скорлупе, надеясь на ее прочность – трещин уже слишком много. Они подарили братьям нечеловеческую взаимозависимость, забыв, что это их собственная, они вручили Винчестерам друг друга, как ключи к вратам рая, забыв, чьи инициалы стоят на связке. Пришло время вспомнить. – Я что-нибудь придумаю, я тебя спасу! Дженсен всегда был рядом, вытаскивал за шиворот, словно котенка, из такой тьмы, которую и в аду не встретишь. Врачи настаивали: «Помогут только таблетки», но Эклз обнимал, и демоны, признав в нем охотника, бросались врассыпную. Больше всего на свете Падалеки нуждался в этих объятиях, о боги, он бы душу продал за их тепло и нежность. На любом запыленном перекрестке, на любой срок, лишь бы чуть дольше чувствовать, как родные руки щитом смыкаются за спиной. – Я совсем скоро уйду… Сэм, я хочу кое-что тебе сказать. Подойди… Пальцы Дженсена судорожно вцепились в ткань куртки и скользнули выше, легли горячим прикосновением на шею, заставляя Джареда неосознанно податься вперед. Замереть. – Какой ты стал… Они оба дрожали, вглядываясь друг в друга с мучительным голодом, в шаге от полного безумия. Беззащитные перед истиной, искалеченные до основания. Потому что нельзя быть врозь с тем, в чьей грудной клетке бьется половина твоего сердца. – Я очень горжусь тобой, Сэм. Ты это знаешь. «Каждым твоим поступком, решением, каждым твоим порывом – я горжусь тобой, Джаред. Я постоянно брал с тебя пример. Думал: а как бы на моем месте сделал этот долговязый мальчишка? Мне хотелось соответствовать тебе – идеальному, переполненному сплошным светом». Падалеки задыхался. И деревянное небо амбара обломками сыпалось вниз. – В детстве ты был самым умным из нас и не прогибался перед папой. Понятия не имею, как у тебя выходило… Лицо Эклза расплывалось перед глазами – Джаред осознавал, что плачет, но уже не мог остановиться. – И ты сильнее меня. Всегда был сильнее. «Со стороны людям кажется, будто это я постоянно защищаю тебя, Джей. Если бы они только знали… Ведь на самом деле ты, – ты! – защищаешь меня от самых страшных кошмаров. Ты мой собственный ловец снов, и я зашил тебя в центре солнечного сплетения на веки вечные». Близость между ними ныла, будто раскрытая рана, растекалась чистым высоковольтным наркотиком внутриклеточно. Джаред подумал, что после такого не выживают. – Я тебе не говорил, но когда я приехал к вам с Джессикой… Когда папа отправился на охоту и не вернулся… – Помню. Женщина в белом. – Точно. Я несколько часов стоял перед вашей дверью. Просто я не знал, что ты скажешь: прогонишь меня или пожелаешь, чтоб я сдох. Пилотная серия отпечаталась в их памяти до мельчайших деталей. Сухой запах асфальта на мосту, где они расследовали дело, прикинувшись ФБРовцами, нагретый воздух салона Импалы – «водитель выбирает музыку, а пассажир помалкивает», – первая постановочная драка… Во время своей недолгой карьеры парням уже доводилось сталкиваться с отсутствием контакта между партнерами по съемкам. В актерстве, как и в отношениях, не менее важна совместимость. Они дали друг другу две-три недели, чтобы притереться, но получилось иначе. Получилось, что Джаред в первый же день на съемочной площадке провалился в какую-то бесконечную кроличью нору, где исчезло все, – кроме любопытных темно-зеленых глаз с фирменной насмешливостью Дина Винчестера. Падалеки буквально замкнуло на них, глупо и неожиданно сильно, а Дженсен… – Я не знаю, что бы я делал без тебя, Сэм. …забыл о метках на полу, о личном пространстве, о том, что они знакомы, мать твою, всего ничего, и нельзя так жадно, так требовательно нарушать чужие границы. Нельзя хотеть кого-то больше, чем кислорода в легких. Играть друг с другом оказалось самой естественной вещью в их жизни. А когда они поняли, какими узами стягивают братьев, мир вывернулся наизнанку. И для них, и для Винчестеров. – Мне было очень страшно. Ведь когда доходило до дела, нас всегда было двое – ты и я. Всегда двое – ты… и я. «Я никогда не думал, что можно потерять рассудок, встретив другого человека. Но потом появился ты, Джаред, солнечный, искренний, и стал моей сутью. Я сошел с ума, не заметив этого. Каждый миг, проведенный рядом с тобой, делал меня безбожно счастливым – все пятнадцать лет я растворялся в твоем имени, не желая ничего иного. И сейчас не желаю». Заготовленные слова застряли в горле комком острых игл. Как теперь говорить, если кровоточит, кажется, даже голос? Джей бы не удивился, ощутив металлический привкус на языке. – Так не бросай меня. Не бросай меня! Я не смогу один! Сэмми внутри кричал. Господи, как же сильно он кричал. Извивался от боли, пытаясь дотянуться до брата, и смерть отступала в глухую тень, не в силах занести косу. – Сможешь. – Но я не хочу! В улыбке Дженсена отразилась такая ласка, что позвоночником хлынул жар – до мурашек по коже. – Я тебя не бросаю. Я всегда буду с тобой, вот здесь… «…в твоем сердце. Пусть жизнь разведет нас по краям, я все равно найду дорогу к тебе, даже в беспросветном мраке, даже если солнце над нами погаснет». Эклз нуждался в исповеди. Его бесчисленным океанам несказанного, непроизнесенного вовремя стало тесно, они искали выход и выплеснулись слезами. – …каждый день, пока ты живешь и сражаешься. Потому что ты будешь сражаться, слышишь?! Зубами и когтями, не сдавая позиций. Ведь Падалеки знает самое главное – ради кого. – А я буду с тобой. «Всю нашу вечность. Джей, я… – Я так тебя люблю. …до исступления. Нечеловечески. Я безумно люблю тебя». – Мой братишка. Отчаяние раздирало заживо, вгрызалось сквозь плоть прямо в душу. На сухих губах запеклась мольба: «Пожалуйста». Джаред безмолвно скулил, а боль не унималась, ее волны накатывали одна за другой, утаскивая на дно преисподней. Плохо, очень, и дрожь на уровне атомов, почти безостановочная. «Дженсен, если ты уйдешь, я исчезну». – Ты должен пообещать мне… Ты должен сказать мне, что все хорошо. Скажи мне, что все хорошо… «Нет! Не заставляй меня прощаться, ты не можешь так меня мучить!». – Посмотри на меня, посмотри. Скажи мне, что все хорошо, скажи, что… все хорошо, Сэм... Они хотели друг друга в награду или в наказание, плевать, лишь бы под боком, чтоб никто не отнял. Их привязанность заслуживала отдельного диагноза: живая, голодная, состоящая из сплошных нервных окончаний – рань, и оба свихнутся. Джаред видел, как в широко распахнутых глазах Дженсена мечется старший Винчестер, который обменял бы вечный покой на брата в своих руках. Не задумываясь. – Дин… – пальцы Джея, ледяные от ужаса и горя, переплелись с пальцами Эклза. Легли, точно недостающие детали в церковной мозаике, выдавая их общую религию, их поклонение. До судорог не хватало воздуха, и только взгляды, сцепленные крепче канатных нитей, не позволяли окончательно сломаться. – Все хорошо… Ты можешь идти. Падалеки ненавидел эти слова каждой клеткой своего тела. Вся его сущность стремилась вернуть, уберечь, противилась одной лишь мысли о том, что нужно отпустить. «Я не могу». Сэм выл раненым зверем, а потрепанная тьма по бокам амбара глотала его охрипшую обреченность. «Я не могу». Время между ними двоими остекленело. Они плакали, даже не пытаясь сдерживаться, расстояние вонзилось им в грудь прямо напротив сердца, обоюдоострое и безжалостное. Вот-вот проткнет навылет. Ладонь Дженсена опустилась на руку Джея, запечатывая их пальцы немым обещанием. «Ни с одним человеком в мире у тебя не будет так, как со мной». Уже не понять, чьи это чувства стучат дробью в висках. Кто прижался лбами в порыве бесконтрольной нежности – Дженсен Эклз и Джаред Падалеки или Сэм и Дин Винчестеры. Чьи слезы смешиваются на щеках бархатными солеными дорожками. И губы так близко, что хочется, хочется хоть на секунду… Дженс мягко расслабился в руках Падалеки, уткнулся ему в плечо, оставляя место для финальной точки. Но Джаред не способен ее поставить. Он плачет навзрыд, обнимая Эклза, и Сэмми заходится в агонии от родного запаха, от еще не остывшего тепла, от закрытых навеки глаз… «Верни мне его! Верни мне моего брата, я прошу, не забирай, только не его, Дин, умоляю, Дин, Дин…». Боль проросла сквозь лопатки обглоданными крыльями, распахнулась над головой, заслонив единственный тусклый свет. Падалеки забыл, где он и что происходит, ощущал лишь, как теряет человека, без которого не может жить. Помогите, хоть кто-нибудь… Камеры отъехали в сторону, с глухим щелчком погасли софиты, и волна возбужденного гула накрыла площадку. Джаред не слышал. Захлебываясь в пережитом, он упал на колени, не в силах переключиться, разграничить эмоции. Скорбь от потери была слишком реальной. Настоящей до такой степени, что под ее тяжестью, кажется, мог переломиться хребет. – Джей… Столько соли на языке. И конца-края ей не видно. – Джей, все хорошо. Я здесь, я живой, вот, чувствуешь? Все в порядке. Мы сделали это, мы… справились. Я горжусь нами! Осторожные пальцы Дженсена вытерли слезы. А затем пробрались под влажные волосы на затылок и притянули почти вплотную, лбом ко лбу, как мгновенье назад. – Ты лучшее, что случилось со мной в этой жизни. Если бы мне стерли память и дали возможность переиграть с самого начала, я бы все равно нашел тебя. Я родился, чтобы встретиться с тобой, Джаред. Их оставили на затоптанном полу амбара, не сказав ни слова. Все, что нужно, уже было сказано.