Разноцветье

Сколько себя помнил, Рамуда всегда был тактильным. Чтобы почувствовать вещь, явление или человека, ему нужно было прикоснуться. Ощутить текстуру, форму, прохладу или тепло, исходящие от того, чего (или кого) он касается. Это позволяло быстрее привыкнуть и понять. Для существа, лишенного возможности познавать мир столько же времени, сколько есть у других, Рамуда использовал все доступные ему способы, чтобы приблизиться к ответам на собственные вопросы. Ткани и инструменты для работы с одеждой быстро стали ему привычны настолько, что он мог мгновенно определить их пригодность и полезность для поставленных перед самим собой задач. Он замечательно разбирался в том, какая ткань для чего больше подойдёт, как она сядет на фигуру очередной заказчицы, и как будет вести себя в разных условиях, для которых предназначается тот или иной наряд. Пожалуй, это чутье было чем-то вроде его изюминки, той визитной карточки, которая красноречиво говорила о навыках Рамуды в дизайнерском искусстве и в конце концов сделала ему имя (если опустить тот неприятный факт, что род деятельности, как и всё прочее, что собирало воедино личность Амемуры Рамуды, являлся лишь прикрытием от Чуоку). Руки свои Рамуда берег, они помогали ему лучше узнавать то, что окружало. Но прикосновения не могли стать проводником для внутренних ощущений, для того, чтобы понять человека и его эмоции. Тем не менее, объятия Рамуде нравились. Это было то человеческое, что он мог осознать, как акт расположения к кому-то другому. Люди позволяли объятия, если готовы были подпустить других к себе. Но Рамуда стремился прикоснуться даже к тем, кто не одобрял тактильности. Так, Саматоки всегда норовил отпихнуть его, в то время как Ичиро или Джакурай никогда не возражали против объятий. Своими руками и телом Рамуда мог ощутить разницу не только их телосложений, но и отношения к нему самому. Похожее было и с девушками. Сестрёнкам Рамуда нравился, и они жаждали его внимания и прикосновений. Чужие объятия и забытье страсти позволяли на какое-то время почувствовать собственную значимость, и, может даже, человечность, как бы сильно Амемура не хотел признавать, что нуждается в этом. Впрочем, когда его постель оставалась пуста, он по-прежнему ощущал пустоту внутри. Что-то странное, ничем не заполнимое, оно будто с каждым разом лишь разрасталось вширь и вглубь, пускало свои корни и поглощало всю энергию. Что-то, что люди зовут одиночеством, и чему сам Рамуда не мог дать имя. Осознание пришло к нему, когда он впервые узнал, каково это — иметь узы. Когда любят и принимают ни за что-то, а просто за то, что ты есть. Безоговорочно и в каком-то смысле даже глупо, ведь эти люди готовы жертвовать собой и подставляться под удар, чтобы защитить своего лидера. И Гентаро, и Дайс всегда были рядом — протяни руку и ощутишь их тепло. Это даже пугало, Рамуда привык быть тем, кого не ставят ни во что. Он, в конце концов, был только пешкой на шахматной доске Чуоку, и помимо него таких пешек оставалось ещё целое множество. Иметь собственных желаний и стремлений ему не полагалось, не говоря уже о ценности его личности. И когда кто-то действительно начал ценить его, Рамуда растерялся. В нём видели что-то большее, чем бесполезный инструмент, который не мог принести пользы уже даже своим создательницам. Это вызывало в нём трепетное желание касаться своих близких как можно чаще, не только чтобы понять и разобраться, но и чтобы отдать что-то из своего тепла взамен. Гентаро не был охоч до проявления тактильности, но никогда не отталкивал, с нежностью дорогого друга принимая объятия своего лидера и мягко поглаживая по голове. Главным оружием Гентаро было слово. Он умел вовремя и правильно сказать то, что хотелось услышать, его тёплый медовый голос убаюкивал и дарил покой и умиротворение. С Дайсом же всё обстояло точно наоборот. Он не подбирал слов и не пытался сглаживать углы, шёл напролом с настолько щемящей душу искренностью, что от его широкой улыбки щипало в уголках глаз. Для него проще и правильнее было не говорить, а делать, и он делал. Его руки поддерживали Рамуду в буквальном смысле этого слова. Чтобы возлюбленный лидер не чувствовал страха, широкая горячая ладонь Дайса всегда ложилась на его плечо. Объятия были крепкие до спертого дыхания, но бережные и осторожные. "Я всегда здесь, ты можешь на меня положиться," — вот что чувствовал Рамуда, когда Дайс сжимал его маленькую ладонь в своей или легко хлопал по спине. Казалось, что за его крепкой грудью Рамуда как за каменной стеной. Несмотря на то, что первое время с их знакомства Дайс, прямо как и Саматоки, всячески чертыхался и ворчал, когда Рамуда хотел обниматься, он, в общем-то, возражал просто для галочки. Наверное, что-то пробежало между ними с самого первого объятия, когда Рамуда налетел на Арисугаву со спины, и бедняга похерил свои крохи надежды на выигрыш в слот-машине; с первого рукопожатия после яркого адреналинового баттла на гипмиках. Почему-то еще тогда Амемура понял, что прикосновения будут значить для них больше, чем слова. Говорить они в самом деле не считали необходимостью. Они просто касались, держались друг за друга, понимая всё и так. Не было долгого принятия и открытых признаний перед тем, как их тактильная близость приняла новую форму, плавно перетекая из состояния дружеской поддержки в странное влечение, страсть и в конце концов любовь. Может быть, если бы Гентаро тактично не направлял бы их своими осторожными вопросами и советами, они бы до сих пор не осознавали своих чувств и просто продолжали быть рядом. Это комфортно, это тепло, это многое значит. Но одновременно со спокойствием в компании друг друга это что-то будоражащее кровь, яркое и разноцветное. С Дайсом не бывает скучно и перед ним не страшно показаться ненормальным. В конце концов, сам Дайс вряд ли нормален для окружающих. И ему всегда было плевать на то, что о нём думают другие. Он мог вести Рамуду за руку по заполненным людьми улицам, игнорируя любопытствующие взгляды, мог громко смеяться, хватать под руки и через всю Шибую пронести на собственной сильной спине, мог беззаботно встрепать волосы или, наплевав на всё, уткнуться носом в бледную шею своего лидера во время прогулки в парке. Касаться для него было так же естественно, как дышать. В моменты, когда Рамуде плохо, когда горло раздирает кашель, рот наполняется металлическим привкусом крови, а сделать вдох кажется самой большой пыткой в мире — именно объятия Дайса и его непривычно бережные пальцы, путающиеся в волосах и скользящие по спине, помогают не растерять крупицы сознания и перебить горечь во рту химозно-сладким леденцом. И насколько бы тяжело и погано не было от осознания своей слабости, Рамуда сейчас чувствовал себя счастливее, потому что не один, потому что мог просто свернуться клубочком в чужих руках и позволить убаюкивать себя, пока по маленькому дрожащему телу не начинало разливаться нежное тепло. Всю пустоту, сидевшую глубоко внутри заполняли светлые чувства, от которых всё-таки чуточку больно. Потому что Рамуда не привык к такой безраздельной вере в него и его силы, не привык, что за него готовы умереть, не привык к тому, что одно соприкосновение ладоней может внушить уверенность в завтрашнем дне. Но он определённо счастлив смотреть в него бок о бок с близкими людьми, сжимая их ладони в своих маленьких, но совсем не хрупких руках.