Frigus arma

Царица наклонилась к юному Архонту, коснулась холодной руки покрытой румянцем щеки. Барбатос вздрогнул, невольно отшатнулся, взметнув пыль кончиками крыльев. — Ты боишься меня? — Крио Архонтка с тоской в стальных зрачках оглядела Анемо Архонта и повернулась к Мораксу. — Мы потеряли стольких и приобрели всего одного. Мысли Селестии действительно недосягаемые даже прислуживающим ей Архонтам. — Я не боюсь, — Барбатос, выпрямившись и глядя снизу-вверх в самое ледяное сердце, нахмурил лоб, пытаясь казаться старше и серьезнее. — Я не привык к этому обличию и новой роли. — Потерянное дитя ветров, — прошептала Царица, протянув обмороженную руку в знак приветствия. — Мне жаль, что тебе пришлось всё это пережить. Их первая встреча произошла подле старого Мондштадта, конечно, новый Анемо Архонт простит впоследствии Гео Архонта, который, возвышаясь над ним каменным изваянием, стремился проткнуть грудную клетку копьем. От всей фигуры этого копейщика исходило что-то враждебное, тоскливое и, как это не удивительно, усталое чувство, Барбатосу было жаль. Он еще не оплакал до конца свою потерю, избегая смотреть на собственное отражение, но этих двоих, склонившихся над ним, он жалел больше. Он перенимал их привычки, пытался копировать повадки и поведение, от чего Царица смеялась, так звонко, словно множество колокольчиков сотрясаются от ветра, пока Моракс хмурился и качал головой. Он притерся, пригрелся к этим двоим, ведущие его по миру Селестии, впустившие его в свой маленький, недоступный другим Архонтам, мир. Барбатос видел, с каким трепетом и страхом смотрел Властелин Камня на Архонтку Любви, когда она вновь и вновь разбивалась на куски, пытаясь объять весь мир. — Оплакивать нужно живых, а не умерших, — прошептала однажды Царица, держа в руках переломанный стебель с желтой шапкой одуванчика, оставляя после себя ледяные следы и направляясь в сторону Драконьего Хребта. — Смертные устраивают похороны не для мертвых, а для живых. Барбатос ступал по ее следам, задевая кончиками крыльев снежный настил, протягивая руку вперед, в попытках поймать, догнать недосягаемую вьюгу. — Мы идем туда, где начинается боль и заканчивается прошлое, — говорила Царица, пока они пробирались по узким тропам, оставленными людьми, карабкаясь на самую вершину, чтобы окинуть взглядом вверенную в руки молодого Архонта землю. — И только ты сможешь сделать так, чтобы эта вселенская боль закончилась и началось будущее. Он смотрел на ее острый профиль и испытывал необъятную тоску. Больше всего он хотел быть вольным ветром, пробегающим по полям пшеницы, танцующим по влажному винограду и вздымающие легкие ткани. Но вместо этого он решил уйти в сон, убегая и прячась от прошлого, настоящего и будущего. Но это будет потом, когда он потеряет их, когда разобьются ледяные скалы и снега заметут леса. А сейчас он окидывал свои владения, стоя рядом с той, которая пахла елью и снегом; которая вытанцовывала босиком на тонкой корке речного льда; которая прижимала его к себе и он, чувствуя исходившее из самого сердца тепло, ощущал себя любимым. — Мы с тобой похожи! — смеялась молодая Архонтка, чье имя звучало как Септентрио, хватая его за руки и уводя из-под направленного копья. — Я ведь тоже ветер! Осознание неправильности происходящего дойдет до него только потом, когда он увидит скрученную фигуру Царицы в обители Моракса, разбитую на множество осколков, как тонкий зеркальный лед. Но сейчас, глядя в большие карие глаза, сосчитывая веснушки на девичьем лице, он подхватывал чувства и песнь ветров, становясь свободным под взором тысячелетних скал. И Царица, оглаживала по щеке молодого Архонта, глядела на него с той самой нежностью, которой одаривают матери своих детей. Он почти позабудет этот взгляд, когда разобьются скалы и лавины сойдут с самых вершин, погребая под собой города, людей и животных; когда разрастутся кристальные ландыши там, где ступала ее нога. — Ты знаешь, — скажет он Путешественнице, вглядываясь в янтарную жидкость на самом дне бокала. — Я ведь любил ее. Такую восторженную, разбитую и живую. Мы все ее любили. Моракс, этот старый тупица, который не способен понять людские души, наверно, больше всех. Он оберегал ее, как дракон. Когда я их встретил, он загородил ее от меня, словно это я представлял угрозу для нее, а не он. — Ты когда-нибудь слышала про ледяных драконов? Я видел их всего несколько раз, издали. Они кружились над горами в Снежной, искрились синими искрами под солнцем. Царица души в них не чаяла, собственноручно выковав из льда первую драконицу. Я не могу представить какое предательство она ощутила, когда узнала от чьей руки пала последняя драконица на заснеженном пике, — бросая взгляд на спутницу, сидя в тени дерева в Долине Ветров, Барбатос перебирал струны лиры под шелест листвы и журчанья воды. — Я прошу тебя только об одном: если ей суждено пасть от твоей руки — не забудь ее оплакать. Барбатос умолчал, как расстались Семеро, когда случился Катаклизм. Их уста были скреплены тяжелой печатью, не позволяющая говорить о случившимся. Ему было жаль, и он отчетливо помнил, с какой безысходностью в голосе отвечал Моракс плачущей Царице, которая разбивалась на множество осколков, которые невозможно было сосчитать. Он попытался подойти к ней, взять за руку, как в первый день встречи, когда весть о Баал шепотком пронеслась над их головами. Его крылья дрожали и он, сотканный из ветра, трепетал от ее взгляда и исходившего от нее мороза, как виноватый ребенок, разбивший любимую вазу матери. Крио Архонтка схватила его, впиваясь обмороженными пальцами ему в плечи, чтобы отшвырнуть. Любовь, наполнявшая ее до самых краев, излившись до самой последней капли из глаз, обратилась в сухую, выжженную ненависть. Он чувствовал под спиной разгоряченный камень, по которому тонкой паутинкой разбегался лед; ощущал на щеке плевок, так отчетливо отдающий болотной морошкой; растворялся в презрительном взгляде той, которая любила их. — Ты жалок и слаб. У тебя был шанс повлиять на них! Но что ты сделал? Ты отвернулся, исчез и позволил случиться всему этому, — перекрикивая гром, указывая пальцем в сторону распластавшиеся вдали над морем тучу, озаряемой всполохами молний, почти что рычала Архонтка. — Ты мог помочь ей. Успокоить её! Но как трусливый хорек поджал хвост и спрятался в свою нору. Он знал, что Царица права и он, Барбатос, виноват. Возможно, из-за легкого характера он заинтересовал Электро Архонтку и она с интересом слушала его истории о вольном ветре, о свободе и людях по ту сторону разлившейся бездны. Он мог найти слов для каждого, протягивая руку помощи, выступая соратником и другом. — Ты такая же, — Барбатос, поднимаясь и расправляя крылья, стараясь не выдать своё волнение в подергивании перьев на ветру, с вызовом глянул на ту, что приняла его первой. — Что сделала ты? — Я не смогла ей помочь, и ты это видел. Ты знаешь, что именно она хотела и кто мог быть с ней там. Архонт Свободы, ха, как же. Архонт Трусости и Ненадежности, вот ты кто. Я всегда буду лучше тебя, потому что я хоть что-то пытаюсь сделать. — Если ты лучше меня, почему все, кто рядом с тобой, умирают? — вопрос, жестокой шуткой богов Селестии завис в воздухе, выбил кислород из всех стоящих Архонтов, больно терзая бессмертное сердце. — Барбатос, хватит, — Моракс, крепко сжавший плечо юного Анемо Архонта, встал чуть впереди, закрывая собой дитя ветра. — Царица… Поднимая руку верх и пресекая дальнейший поток слов, поджимая губы и цедя по капле слова сквозь зубы, Архонтка ответила: — Все, кого я любила, умирают не по моей вине, Барбатос. Видит Селестия, я пыталась быть хорошей. Она, — поднимая взор и указывая на парящий в вышине остров, продолжила. — Всему виной. Я старалась защитить и уберечь их всех. Но они…они сыграли такую злую шутку со мной. Со всеми нами! Тебе самому приятно носить облик того, кто пал в не своей войне? Какого это видеть лицо того, кто послужил причиной твоего бессмертия? Переводя взгляд на Властелина Камня, Царица оскалилась, пока лед, трескучей паутиной, простирался по земле от её ног, пока вырастали кристаллические ландыши, устилая руины ошибок богов. — А ты…я разочарована в тебе, Моракс. Барбатос мог бы солгать, что эта брошенная фраза, не надломила скалы, пережившие множество потерь, совершившие неисчисляемое количество ошибок, но в тот день, когда стиралась в пыль целая цивилизация, базальтовый стержень сломался, покрылся тонкой сеткой Эрозии. — Я буду оплакивать их до скончания веков, пока не исчезнут все одуванчики под вольным ветром, Путешественница. У нас, Архонтов, времени бездонный океан.