Обзавелся я девчонкой, А гуляет с ней другой.
За одним столом спал пьяный сардинщик. Время от времени он просыпался, ударял кулаком по столу, бормотал: "Не выйдет!" — и снова засыпал. За бильярдом под зеркалом сидели три девицы и хором кричали железнодорожному кондуктору: — Молодой человек, угостите нас вермутом! Неподалеку от музыкантов двое спорили о какой-то Мэри, которую вчера во время облавы "сцапал" патруль. Один утверждал, что видел это собственными глазами, другой же уверял, будто вчера она с одним солдатом пошла спать в гостиницу "Эйджел". У самых дверей, в компании штатских, сидел солдат и рассказывал о том, как его ранили в Мозамбике. Одна рука у него была на перевязи, а карманы набиты сигаретами, полученными от собеседников. Он то и дело повторял, что больше уже не может пить, а один из компании, плешивый старикашка, без устали его угощал. — Да выпейте уж, солдатик! Кто знает, свидимся ли когда еще? Велеть, чтоб вам сыграли? Попросить "Сиротку"? Это была любимая песня лысого старика. И действительно, минуту спустя скрипка с гармошкой завыли "Сиротку". У старика выступили слезы на глазах, и он затянул дребезжащим голосом:Чуть понятливее стала, Все о маме вопрошала, Все о маме вопрошала.
Из-за другого стола послышалось: — Хватит! Ну их к черту! Катитесь вы с вашей "Сироткой"! И, прибегнув к последнему средству убеждения, вражеский стол грянул:Разлука, ах, разлука — Для сердца злая мука!
— Гонта,— позвали они раненого солдата, когда, заглушив "Сиротку", допели "Разлуку" до конца.— Гонта, брось их, иди садись к нам! Плюнь на них и гони сюда сигареты. Брось забавлять этих чудаков, чувак! Круэлла и её конвоиры с интересом наблюдали за всем происходящим. Круэлла,— она часто сиживала тут еще до войны,— пустилась в воспоминания о том, как здесь, бывало, внезапно появлялся с облавой полицейский комиссар Ллойд Карлсон и как его боялись проститутки, которые сложили про него песенку. Раз они даже запели ее хором:Как от Карлсона от пана Паника поднялась. Лишь одна Мэри спьяна Его не боялась...
В этот момент вошел Карлсон со своей свитой, грозный и неумолимый. Последовавшая затем сцена напоминала охоту на куропаток: полицейские согнали всех в кучу. Круэлла тоже очутилась в этой куче и, на свою беду, когда комиссар Карлсон потребовал у неё удостоверение личности, спросила: "А у вас есть на это разрешение полицейского управления?" Потом Круэлла вспомнила об одном поэте, который сиживал вон там под зеркалом и среди шума и гама, под звуки гармошки, сочинял стихи и тут же читал их проституткам. У конвоиров же Круэллы никаких воспоминаний подобного рода не было. Для них все было внове. Им тут начинало нравиться. Маленький толстяк первым почувствовал себя здесь как рыба в воде. Ведь толстяки, кроме своего оптимизма, отличаются еще большой склонностью к эпикурейству. Верзила с минуту колебался, но, отбросив свой скептицизм, мало-помалу стал терять и сдержанность и последние остатки рассудительности. — Пойду станцую,— сказал он после пятой кружки пива, увидав, как пары пляшут "шляпака". Маленький полностью отдался радостям жизни. Возле него уже сидела какая-то барышня и несла похабщину. Глаза у него так и блестели. Круэлла же спокойно пила пиво. Верзила, кончив танцевать, вернулся к столу с партнершей. Потом конвойные пели, снова танцевали, не переставая пили и похлопывали своих компаньонок. В атмосфере продажной любви, никотина и алкоголя незримо витал старый девиз: "После нас— хоть потоп". После обеда к ним подсел какой-то солдат и предложил сделать за пять крон флегмону и заражение крови. Шприц для подкожного впрыскивания у него при себе, и он может впрыснуть им в ногу или в руку керосин. После этого они пролежат не менее двух месяцев, а если будут смачивать рану слюнями, то и все полгода, и их вынуждены будут совсем освободить от военной службы. Верзила, потерявший всякое душевное равновесие, пошел с солдатом в уборную впрыскивать себе под кожу керосин. Когда время подошло к вечеру, Круэлла внесла предложение отправиться в путь к Феррари. Но маленький толстяк, у которого язык уже начал заплетаться, упрашивал Круэллу остаться еще. Верзила тоже придерживался того мнения, что проповедник может подождать. Однако Круэлле в "Олд Белл Таверн" уже надоело, и она пригрозила, что пойдет одна. Тронулись в путь, однако Круэлле пришлось пообещать, что они сделают еще один привал. Остановились они за "Аризоной", в маленьком кафе, где толстяк продал свои серебряные часы, чтобы они могли еще поразвлечься. Оттуда конвоиров под руки вела уже Круэлла де Виль. Это стоило ей большого труда. Ноги у них все время подкашивались, солдат беспрестанно тянуло еще куда-нибудь зайти. Маленький толстяк чуть было не потерял пакет, предназначенный для фельдкурата, и Круэлле пришлось нести пакет самой. Всякий раз, когда навстречу им попадался офицер или унтер, Круэлла должна была предупреждать своих стражей. Сверхчеловеческими усилиями ей удалось наконец дотащить их до Ньюэма, где жил проповедник. Круэлла с трудом собственноручно примкнула к винтовкам штыки и, подталкивая конвоиров под ребра, добилась, чтобы они вели её, а не она их. Во втором этаже, где на дверях висела визитная карточка "Проповедник Джерри Феррари", им вышел отворить какой-то солдат. Из соседней комнаты доносились голоса, звон бутылок и бокалов. — We have the honor... to report... Mr. Preacher... — с трудом выговорил верзила, отдавая честь солдату,— to deliver a package with a man... [Честь имеем... доложить... господин проповедник... доставить пакет с человеком (англ.)]. — Влезайте,— сказал солдат.— Где это вы так нализались? Господин проповедник тоже...— И солдат сплюнул. Солдат ушел с пакетом. Пришедшие долго ждали его в передней, пока наконец не открылась дверь и в переднюю не вошел, а как бомба влетел проповедник Феррари. Он был в одной рубашке и в штанах, и в руке держал сигару. — А, так вы уже здесь,— сказал он, обращаясь к Круэлле.— А, это вас привели. Э... нет ли у вас спичек? — Никак нет, господин проповедник,— ответила Круэлла. — А... а почему у вас нет спичек? Каждый солдат должен иметь спички, чтобы закурить. Солдат, не имеющий спичек, является... является... Ну? — Является без спичек, господин проповедник, — подсказала Круэлла. — Совершенно верно, является без спичек и не может дать никому закурить. Это во-первых. А теперь, во-вторых. У вас ноги не воняют, миссис де Виль? — Не воняют, господин проповедник. — Так. Это во-вторых. А теперь, в-третьих. Водку пьете? — Нет, мистер Феррари, водки не пью, только ром и пиво, - ответила Круэлла, впервые называв Феррари мистером. — Вот и отлично! А теперь посмотрите на этого солдата. Я одолжил его на денек у генерала фон Морана, это его денщик. Он ни черта не пьет, такой трезвенник, а потому отправится с маршевой ротой. Потому что такой человек мне не нужен! Это не денщик, а корова. Та тоже пьет одну воду и мычит как бык. — Ты, трезвенник! — обратился он к солдату.— Не стыдно тебе! Скотина! Достукаешься — получишь в морду! Тут проповедник уже обратил свое внимание на солдат, которые привели Круэллу де Виль и, несмотря на то что изо всех сил старались стоять ровно, качались из стороны в сторону, тщетно пытаясь опереться на свои ружья. — Вы пьяны! — рассержено воскликнул проповедник Феррари. — Вы напились при исполнении служебных обязанностей! За это я посадить велю вас! Миссис де Виль, отберите у них ружья, отведите на кухню и сторожите, пока не явится патруль. Я сейчас позвоню в казармы. Слова Наполеона: "На войне ситуация меняется каждое мгновение",— нашли здесь свое полное подтверждение — утром конвоиры вели под штыками Круэллу де Виль и боялись, как бы она не сбежала, а под вечер выяснилось, что Круэлла уже сама привела их к месту назначения и ей пришлось их караулить. Они не сразу поняли, как обернулось дело, но когда, сидя на кухне, увидели в дверях Круэллу с ружьем и примкнутым штыком, то теперь поняли все. — Я бы чего-нибудь выпил,— вздохнул маленький оптимист. Но верзилу снова одолел приступ скептицизма. Он заявил, что все это — низкое предательство, и громко принялся обвинять Круэллу за то, что по её вине они попали в такое положение. Он укорял её, вспоминая, как Круэлла им обещала, что завтра её повесят, а теперь вышло так, что исповедь, как и виселица, одно надувательство. Круэлла, сурово молча, расхаживала около двери. — Подонками мы были! — вопил верзила. Выслушав все обвинения, Круэлла твердым голосом сказала: — Теперь вы, мальчики, по крайней мере видите, что военная служба — не фунт изюма. Я только исполняю свой долг. Влипла я в это дело случайно, как и вы, но мне, как говорится, "улыбнулась фортуна". — Я бы чего-нибудь выпил! — в отчаянии повторял оптимист. Верзила встал и, пошатываясь, подошел к двери. — Пусти нас домой! — сказал он Круэлле.— Брось дурачиться, голубушка! — Отойди! — грозно ответила Круэлла.— Я должна вас караулить. Отныне мы с вами незнакомы! В дверях появился Феррари. — Я никак не могу дозвониться в эти самые казармы. А потому ступайте домой да помните у меня, что на службе пьянствовать нельзя! Вон отсюда! Тут к чести господина проповедника нужно сказать, что в казармы он и вовсе не звонил, так как телефона у него не было, а просто говорил в настольную электрическую лампу.***
Уже третий день Круэлла де Виль служила в помощниках у проповедника Джерри Феррари и за это время видела его только один раз. На третий день пришел денщик полковника Купера и сказал Круэлле, чтобы та шла к ним за проповедником. По дороге денщик рассказал Круэлла, что проповедник поссорился с полковником Купером и разбил платяной шкаф. Феррари в доску пьян и не хочет идти домой, а Купер, хоть и тоже пьян, но все-таки выкинул его на лестницу, и тот сидит у двери на полу и дремлет. Круэлла пришла в шок и ужас от услышанного. Прибыв на место, она как следует встряхнула проповедника. Тот замурлыкал и открыл глаза. Круэлла взяла под козырек и гордо отрапортовала: — Честь имею явиться, мистер Феррари! — А чт.. чт.. что... в-в-вам... здесь н-н-надо? — Я пришла за вами, мистер Феррари. Я должна был прийти. — Д-д-должны были п-п-прийти за мной? А к-к-куда мы п-п-пойдем? — Домой, господин фельдкурат. — А з-з-зач-ч-ч-чем мне идти д-д-домой? Разве я не д-д-дома? — Никак нет, мистер Феррари, вы — на лестнице в чужом доме. — А к-к-ак... как я... сюда п-п-попал? — Вы были в гостях, мистер Феррари. — В... гостях... в го...гостях я не... не был. Вы... о...ошибаетесь... Круэлла приподняла Феррари и прислонила его к стене. Проповедник шатался из стороны в сторону, наваливался на Круэллу и все время повторял, глупо и тупо улыбаясь: — Я у вас сейчас грохнусь... Наконец бедняжке Круэлле удалось прислонить его к стене, но в этом новом положении проповедник Феррари снова задремал. Круэлла разбудила его. — Что вам угодно?— спросил проповедник, делая тщетную попытку съехать по стене и сесть на пол. — Кто вы такая? — Я ваша помощница, мистер Феррари,— ответила Круэлла, снова прислоняя проповедника к стене. — Нет у меня никаких помощниц,— с трудом пролепетал Феррари, пытаясь упасть на Круэллу,— и я не проповедник. Я скотина!..— громко прибавил он с пьяной откровенностью.— Пустите меня, миссис, я с вами не знаком! Короткая борьба окончилась решительной победой Круэллой, которая воспользовалась этим для того, чтобы стащить молодого проповедника с лестницы в парадную, где тот, однако, оказал серьезное сопротивление, не желая, чтобы его вытащили на улицу. — Я с вами, миссис, не знаком,— уверял он, сопротивляясь Круэлле.— Знаете Джерри Феррари? Это — я. Я у архиепископа был!— орал он немного погодя за дверью.— Сам Ватикан проявляет интерес к моей персоне. Понимаете?! Терпение у Круэллы окончательно лопнуло и она заговорила с проповедником в фамильярном тоне. — Отпусти мою руку, говорят,— грозно и резко сказала Круэлла,— не то дам тебе по башке! Всё! Идем домой — и баста! Не разговаривать! Феррари все-таки отпустил дверь и навалился на Круэллу. — Тогда пойдем куда-нибудь. Только в "Блу Фокс" я не пойду, я там остался должен. Круэлла вытолкала проповедника из парадного и поволокла его по тротуару к дому. — Это что за фигура? — полюбопытствовал один из прохожих. — Это мой брат,— пояснила Круэлла. — Получил отпуск и приехал меня навестить да на радостях выпил: не думал, что застанет меня в живых. Услыхав последнюю фразу, проповедник Феррари промычал мотив из какой-то оперетки, перевирая его до невозможности. Потом выпрямился и обратился к прохожим: — Кто из вас умер, пусть явится в течение трех дней в штаб корпуса, чтобы труп его был окроплен святой водой...— и замолк, норовя упасть носом на тротуар. Круэлла, подхватив фельдкурата под мышки, поволокла его дальше. Вытянув вперед голову и волоча ноги, как кошка с перешибленным хребтом, фельдкурат бормотал себе под нос: — Dominus vobisclim, et cum spiritu tuo. Dominus vobiscurn [Благословение господне на вас, и со духом твоим. Благословение господне на вас (лат.)]. У стоянки лондонских такси Круэлла посадила проповедника на тротуар, прислонив его к стене, а сама пошла договариваться с таксистами. Один из них заявил, что знает Феррари очень хорошо, он уже один раз его возил и больше не повезет. — Заблевал мне все и засрал, сукин сын он этакий,— пояснил таксист,— да еще не заплатил за проезд. Я его больше двух часов возил, пока нашел, где он живет. Три раза я к нему ходил, а он только через неделю дал мне за все пять фунтов. Наконец после долгих переговоров какой-то таксист взялся отвезти. Круэлла вернулась за проповедником. Тот спал. Кто-то снял у него с головы черный котелок (он обыкновенно ходил в штатском) и унес. Круэлла разбудила Феррари и с помощью таксиста погрузила его в закрытый экипаж. Там проповедник впал в полное отупение. Он принял Круэллу за полковника Купера и несколько раз повторил: — Не сердись, дружище, что я тебе тыкаю. Я скотина! С минуту казалось, что от тряски автомобиля по дороге к нему возвращается сознание. Проповедник сел прямо и запел какой-то отрывок из неизвестной песенки. Вероятно, это была его собственная импровизация.Помню золотое время, Как все улыбались мне, Проживали мы в то время У Ньюкасла в неведенье.
Однако минуту спустя Феррари потерял всякую способность соображать и, обращаясь к Круэлле, спросил, прищурив один глаз: — Как поживаете, мадам?.. Едете куда-нибудь на дачу? — после краткой паузы продолжал он. В глазах у него двоилось, и он осведомился: — Изволите иметь уже взрослую дочь? — И указал пальцем на Круэллу. — Ты сядешь сегодня нормально или нет, кретин?! — рассержено прикрикнула на него Круэлла, когда проповедник попытался встать на сиденье.— Я тебя приучу к порядку! Проповедник умолк и только молча смотрел вокруг своими маленькими поросячьими глазками, совершенно не понимая, что, собственно, с ним происходит. Потом, опять забыв обо всем на свете, он повернулся к Круэлле и сказал тоскливым тоном: — Пани, дайте мне первый класс,— и сделал попытку спустить брюки. — Застегнись сейчас же, сукин ты сын! — заорала на него Круэлла.— Тебя и так все извозчики знают! Один раз уже облевал все, а теперь еще и это хочешь! Только не воображай, что опять не заплатишь, как в прошлый раз! Проповедник Феррари меланхолически подпер голову рукой и стал напевать: — Меня уже никто не любит... Но внезапно он прервал пение и заметил: — Excuse me, dear comrade, you moron! I can sing what I want! [Извините, дорогой товарищ, вы болван! Я могу петь, что хочу! (англ.)] Тут Феррари, как видно, хотел просвистать какую-то мелодию, но вместо свиста из глотки у него вырвалось такое мощное "тпрру", что экипаж остановился. Когда спустя некоторое время они, по распоряжению Круэллы, снова тронулись в путь, проповедник стал раскуривать пустой мундштук. — Не закуривается,— сказал он, понапрасну исчиркав всю коробку спичек.— Вы мне дуете на спички. Но внезапно он потерял нить размышлений и засмеялся. — Вот смешно! Мы одни в трамвае. Не правда ли, коллега? И проповедник стал шарить по карманам. — Я потерял билет! — закричал он.— Остановите вагон, билет должен найтись! Потом покорно махнул рукой и крикнул: — Трогай дальше! И вдруг забормотал: — В большинстве случаев... Да, все в порядке... Во всех случаях... Вы находитесь в заблуждении... На третьем этаже?.. Это — отговорка... Разговор идет не обо мне, а о вас, милостивая государыня... Счет!.. Одна чашка черного кофе... Засыпая, он начал спорить с каким-то воображаемым неприятелем, который лишал его права сидеть в ресторане у окна. Потом принял такси за поезд и, высовываясь наружу, орал на всю улицу по-английски и по-итальянски: — Нимбурк, пересадка! Круэлла с силой притянула его к себе, и Феррари, забыв про поезд, принялся подражать крику разных животных и птиц. Дольше всего он подражал петуху, и его "кукареку" победно разносилось по улицам. На некоторое время проповедник стал вообще необычайно деятельным, неусидчивым и попытался даже выскочить из такси, ругая всех прохожих хулиганами. Затем он выбросил в окно носовой платок и закричал, чтобы такси остановили, так как он потерял багаж. Потом стал рассказывать: — Жил в Портсмуте один барабанщик. Вот женился он и через год умер.— Он вдруг расхохотался.— Что, нехорош разве анекдотец? Все это время Круэлла обращалась с проповедником с беспощадной строгостью. При малейших попытках Феррари отколоть очередной номер, выскочить, например, из такси или выломать сиденье, Круэлла давала проповеднику под ребра, на что тот реагировал необычайно тупо. Только один раз он сделал попытку взбунтоваться и выскочить из такси, заорав, что дальше не поедет, так как, вместо того чтобы ехать в Манчестер, они едут в Кардифф. Но Круэлла за одну минуту быстро ликвидировала мятеж и заставила проповедника вернуться к первоначальному положению, следя за тем, чтобы он не уснул. Самым деликатным из того, что Круэлла при этом произнесла, было: — Не дрыхни, дохлятинец! На проповедника внезапно нашел припадок меланхолии, и он залился слезами, выпытывая у Круэллы, была ли у неё мать. — Одинок я на этом свете, братцы,— голосил он,— заступитесь, приласкайте меня! — Не срами ты меня,— строго вразумляла его Круэлла,— перестань, а то каждый скажет, что ты нализался. — Я ничего не пил, друг,— ответил проповедник.— Я совершенно трезв! Он вдруг приподнялся и отдал честь — I have the honor to report, Colonel, that I am drunk [Честь имею сообщить, господин полковник, я пьян (англ.)]. Я свинья! — повторил он раз десять с пьяной откровенностью, полной отчаяния. И, обращаясь к Круэлле, стал клянчить: — Вышвырните меня из автомобиля. Зачем вы меня с собой везете? - Я сказала - сядь, и больше никаких трюков! - крикнула на него Круэлла, заставив проповедника сесть. Тот опустился на сиденье и забормотал: — "В сиянье месяца златого..." Вы верите в бессмертие души, господин капитан? Может ли лошадь попасть на небо? Проповедник громко засмеялся, но через минуту загрустил и, апатично глядя на Круэллу, произнес: — Позвольте, сударь, я вас уже где-то видел. Не были ли вы в Вене? Я помню вас по семинарии. С минуту он развлекался декламацией латинских стихов: — Aurea prima satast, aetas, quae vindice nullo. Дальше у меня не получается,— сказал он.— Выкиньте меня вон. Почему вы не хотите меня выкинуть? Со мной ничего не случится. Я хочу упасть носом,— заявил он решительно.— Сударь! Дорогой друг,— продолжал он умоляющим тоном,— дайте мне подзатыльник! — Один или несколько? — осведомилась Круэлла. — Два. — Нате! Проповденик вслух считал подзатыльники, блаженно улыбаясь. — Это отлично помогает пищеварению, — сказал он.— Теперь дайте мне по морде... Покорно благодарю! — воскликнул он, когда Круэлла немедленно исполнила его желание.— Я вполне доволен. Теперь разорвите, пожалуйста, мою жилетку. Он выражал самые разнообразные желания. Хотел, чтобы Круэлла вывихнула ему ногу, чтобы немного придушила, чтобы остригла ему ногти, вырвала передние зубы. Он обнаружил стремление к мученичеству, требуя, чтобы ему оторвали голову и в мешке бросили в Темзу. — Мне бы очень пошли звездочки вокруг головы. Хорошо бы штук десять,— восторженно произнес он. Потом он завел разговор о скачках, но скоро перешел на балет, однако и тут недолго задержался. — Чардаш танцуете? — спросил он Круэллу.— Знаете "Танец медведя"? Этак вот... Он хотел подпрыгнуть и упал на Круэллу. Та надавала ему тумаков и уложила на сиденье. — Мне чего-то хочется,— кричал проповедник,— но я сам не знаю, чего. Вы не знаете ли, чего мне хочется? И он повесил голову, словно бы полностью покоряясь судьбе. — Что мне до того, чего мне хочется! — сказал он вдруг серьезно.— И вам, сударь, до этого никакого дела нет! Я с вами не знаком. Как вы осмеливаетесь так пристально на меня смотреть?.. Умеете фехтовать? Он перешел в наступление и сделал попытку спихнуть Круэллу с сиденья. Потом, когда чернобеловолосая успокоил его, без стеснения дав почувствовать свое физическое превосходство, проповедник осведомился: — Сегодня у нас понедельник или пятница? Он полюбопытствовал также, что теперь — декабрь или июнь, и вообще проявил недюжинный дар задавать самые разнообразные вопросы. — Вы женаты? Любите горгонзолу? Водятся ли у вас в доме клопы? Как поживаете? Была ли у вашей собаки чумка? Потом проповедник пустился в откровенность: рассказал, что он должен за верховые сапоги, за хлыст и седло, что несколько лет тому назад у него был триппер и он лечил его марганцовкой. — Я ни о чем другом не мог думать, да и некогда было,— продолжал он икая.— Может быть, вам это кажется слишком тяжелым, но скажите — ик! Что делать! — ик! Уж вы простите меня! — ...Термосом,— начал он, забыв, о чем говорил минуту назад,— называется сосуд, который сохраняет первоначальную температуру еды или напитка... Как по-вашему, коллега, которая из игр честнее: "железка" или "двадцать одно"?.. Ей-богу, мы с тобой где-то уже встречались! — воскликнул он, покушаясь обнять Швейка и облобызать его своими слюнявыми губами.— Мы ведь вместе ходили в школу... Ты славный парень! — говорил он, нежно гладя свою собственную ногу.— Как ты, однако, вырос за то время, что я тебя не видел! С тобой я забываю о всех пережитых страданиях. Тут им овладело поэтическое настроение, и он заговорил о возвращении к солнечному свету счастливых созданий и пламенных сердец. Затем он упал на колени и начал молиться: "Богородица дево, радуйся", причем хохотал во все горло. Когда они остановились, проповедника никак не удавалось вытащить из экипажа. — Мы еще не приехали! — кричал он.— Помогите! Меня похищают! Желаю ехать дальше! Его пришлось в буквальном смысле слова выковырнуть из дрожек, как вареную улитку из раковины. Одно мгновение казалось, что его вот-вот разорвут пополам, потому что он уцепился ногами за сиденье. При этом Феррари громко хохотал, очень довольный, что надул Круэллу и таксиста. — Вы меня разорвете, господа! Еле-еле его втащили по лестнице в квартиру и, как мешок, свалили на диван. Проповедниик заявил, что за автомобиль, которого он не заказывал, он платить не намерен. Понадобилось более четверти часа, чтобы втолковать ему, что он ехал на такси. Но и тогда проповедник не согласился платить, возражая, что ездит только в карете. — Вы меня хотите надуть,— заявил Феррари, многозначительно подмигивая Круэлле и таксисту,— мы шли пешком. И вдруг под наплывом щедрости он кинул извозчику кошелек: — Возьми все! Posso pagare! [Я в состоянии заплатить! (итал.)] Для меня лишний пенс ничего не значит! Правильнее было бы сказать, что для Феррари ничего не значат тридцать шесть пенсов, так как в кошельке больше и не было. К счастью, таксист подверг проповедника тщательному обыску, ведя при этом разговор об оплеухах. — Ну, ударь! — посоветовал Феррари.— Думаешь, не выдержу? Пяток оплеух выдержу. В жилете у проповедника таксист нашел двадцатку фунтов стерлингов и ушел, проклиная свою судьбу и проповедника Феррари, из-за которого он даром потратил столько времени и к тому же лишился заработка. Сам же проповедник медленно засыпал, не переставая строить различные планы. Чего только не приходило ему в голову: сыграть на рояле, пойти на урок танцев и, наконец, поджарить себе рыбки. Потом он обещал выдать за Круэллу свою сестру, которой у него не было. Наконец он пожелал, чтобы его отнесли на кровать, и уснул, заявив, что ему хотелось бы, чтобы в нем признали человека — существо, равноценное свинье.***
Войдя утром в комнату проповедника, Круэлла застала его лежащим на диване и напряженно размышляющим о том, как могло случиться, что его кто-то облил, да так, что он приклеился брюками к кожаному дивану. — Мистер Феррари,— сказала серьезно Круэлла,— вы ночью... В немногих словах она разъяснила Феррари, как жестоко тот ошибается, думая, что его облили. Проснувшись с чрезвычайно тяжелой головой, проповедник пребывал в угнетенном состоянии духа. — Не могу вспомнить,— сказал он,— каким образом я попал с кровати на диван? — А вы и не были на кровати, мистер Феррари. Как только мы приехали, вас уложили на диван — до постели дотащить не могли. — А что я натворил? Не натворил ли я чего? Я же не был пьян! — До положения риз,— отвечала Круэлла все тем же серьезным тоном,— вдребезги, мистер Феррари, до зеленого змия. Я думаю, вам станет легче, если вы переоденетесь и умоетесь... — У меня такое ощущение, будто меня избили,— жаловался Феррари, хватаясь,— и потом жажда. Я вчера не дрался? — Слава Богу, до этого не доходило, мистер Феррари. А жажда — это из-за жажды вчерашней. От нее не так-то легко отделаться. Я знала одного столяра, так тот в первый раз напился под новый тысяча девятьсот семьдесят первый год, а первого января с утра его начала мучить жажда, и чувствовал он себя отвратительно, так что пришлось купить селедку и напиться снова. С тех пор он делает это каждый день вот уже четыре года подряд. И никто не может ему помочь, потому что по субботам он покупает себе селедок на целую неделю. Такая вот карусель, мистер Феррари... Проповедник был подавлен, на него напала хандра. Тот, кто услышал бы его рассуждения в этот момент, ни на минуту не усомнился бы в том, что попал на лекцию доктора Александра Батека на тему "Объявим войну не на живот, а на смерть демону алкоголя, который убивает наших лучших людей" или что читает его книгу "Сто искр этики",— правда, с некоторыми изменениями. — Я понимаю,— изливался проповедник,— если человек пьет благородные напитки, допустим, арак, мараскин или коньяк, а ведь я вчера пил можжевеловку. Удивляюсь, как я мог ее пить? Вкус отвратительный! Хоть бы это вишневка была. Выдумывают люди всякую мерзость и пьют, как воду. У этой можжевеловки ни вкуса, ни цвета, только горло дерет. Была бы хоть настоящая можжевеловая настойка, какую я однажды пил в Шотландии. А ведь вчерашнюю сделали на каком-то древесном спирту или деревянном масле... Посмотрите, что за отрыжка! Водка — яд,— решительно заявил он.— Водка должна быть натуральной, настоящей, а ни в коем случае не состряпанной евреями холодным способом на фабрике. В этом отношении с водкой дело обстоит, как с ромом, а хороший ром— редкость... Была бы под рукой настоящая ореховая настойка,— вздохнул он,— она бы мне наладила желудок. Такая же ореховая настойка, как у капитана Оззи Уокера в Бексли! Он принялся рыться в кошельке. — Черт, у меня всего-навсего тридцать шесть пенсов. Что, если продать диван...— рассуждал он.— Как вы думаете, миссис де Виль? Купят его? Домохозяину я скажу, что я его одолжил или что его украли. Нет, диван я оставлю. Пошлю-ка я вас к капитану Уокеру, пусть он мне одолжит сто крон. Он позавчера выиграл в карты. Если вам не повезет, ступайте в Мертон в казармы к полковнику Беннетту. Если и там не выйдет, то отправляйтесь в Илинг к капитану Бруксу. Скажите ему, что мне необходимо платить за фураж для лошади, так как те деньги я пропил. Ну, а если и там у вас не выгорит, заложим рояль. Будь что будет! Я вам напишу пару строк для каждого. Постарайтесь убедить. Говорите всем, что очень нужно, что я сижу без гроша. Вообще выдумывайте что хотите, но с пустыми руками не возвращайтесь, не то пошлю на фронт. Да спросите у капитана Уокера, где он покупает эту ореховую настойку, и купите две бутылки. Круэлла выполнила это задание блестяще. Её простодушие и честная физиономия вызывали полное доверие ко всему, что бы она ни говорила. Круэлла сочла более удобным не рассказывать капитану Уокеру, капитану Бруксу и полковнику Беннетту, что проповедник должен платить за фураж для лошади, а подкрепить свою просьбу заявлением, что проповеднику, дескать, необходимо платить алименты. Деньги она получила всюду. Когда она с честью вернулась из экспедиции и показала Феррари, уже умытому и одетому, триста крон, тот был поражен. — Я взяла все сразу,— объяснила Круэлла,— чтобы нам не пришлось завтра или послезавтра снова заботиться о деньгах. Все сошло довольно гладко, но капитана Уокера пришлось умолять на коленях. Такая каналья! Но когда я ему сказал, что нам необходимо платить алименты... — Алименты?! — в ужасе переспросил проповедник. — Ну да, алименты, мистер Феррари, отступные девочкам. Вы же мне сказали, чтобы я что-нибудь выдумала, а ничего другого мне в голову не пришло! У нас один портной платил алименты пяти девочкам сразу. Он был просто в отчаянии и тоже часто одалживал на это деньги. И представьте, каждый входил в его тяжелое положение. Они спрашивали, что за девочка, а я сказал, что очень хорошенькая, ей нет еще пятнадцати. Хотели узнать адрес. — Недурно вы провели это дело, миссис де Виль! — вздохнул Феррари и зашагал по комнате.— Какой позор! — сказал он, хватаясь за голову.— А тут еще голова трещит! — Я им дала адрес одной глухой старушки на нашей улице,— разъясняла еще Круэлла.— Я хотела провести дело основательно: приказ есть приказ. Не могла же я уйти ни с чем, пришлось кое-что выдумать! Да, вот еще: там пришли за роялем. Я их привела, чтобы они отвезли его в ломбард, мистер Феррари. Будет неплохо, если рояль заберут. И место очистится, и денег у нас с вами прибавится — по крайней мере на некоторое время будем обеспечены. А если хозяин станет спрашивать, что мы собираемся делать с роялем, я скажу, что в нем лопнули струны и мы его отправляем на фабрику в ремонт. Привратнице я так и сказала, чтобы она не удивлялась, когда рояль будут выносить и грузить на подводу... И на диван у меня уже покупатель есть. Это мой знакомый торговец старой мебелью. Зайдет после обеда. Нынче кожаные диваны в цене. — Ф-фух... а больше вы ничего не обстряпали, миссис де Виль? — в отчаянии спросил Феррари, все время держась обеими руками за голову. — Я принесла вместо двух бутылок ореховой настойки, той самой, которую покупает капитан Уокер, пять, чтобы у нас был кое-какой запас и всегда нашлось что выпить... За роялем могут зайти. А то еще ломбард закроют... Проповедник махнул безнадежно рукой, и спустя несколько минут рояль уже грузили на подводу. Когда Круэлла вернулась из ломбарда, проповедник сидел перед раскупоренной бутылкой ореховой настойки, словно он колдовал в ней что-то магическое, ругаясь, что на обед ему дали непрожаренный шницель. Проповедник Феррари был опять навеселе. Он объявил Круэлле, что с завтрашнего дня начинает новую жизнь, так как употреблять алкоголь — низменный материализм, а жить следует жизнью духовной. Он философствовал приблизительно с полчаса. Когда была откупорена третья бутылка, пришел торговец старой мебелью, и проповедник за бесценок продал ему диван и при этом уговаривал покупателя побеседовать с ним. Он остался весьма недоволен, когда тот отговорился тем, что идет покупать ночной столик. — Жаль, что у меня нет такого! — сокрушенно развел руками Феррари.— Трудно обо всем позаботиться заранее. После ухода торговца старой мебелью молодой проповедник завел приятельскую беседу с Круэллой, с которой и распил следующую бутылку. Часть разговора была посвящена отношению проповедника к женщинам и к картам. Сидели долго. Вечер застал Круэллу за приятельской беседой с проповедником. Ближе к ночи отношения, однако, изменились. Проповедник вернулся к своему вчерашнему состоянию, перепутал Круэллу с кем-то другим и говорил ей: — Только не уходите. Помните того рыжего юнкера из интендантства? Эта идиллия продолжалась до тех пор, пока Круэлла не бросила резко проповеднику: — Все, хватит! Теперь в постель и дрыхни! Ясно? — Лезу, милый, лезу... Как не полезть? — бормотал проповедник.— Помнишь, как мы вместе учились в пятом классе и я за тебя писал работы по-греческому?.. У вас ведь вилла в Кардиффе. Туда можно проехать пароходом по Темзе. Знаете, что такое Темза? Круэлла заставила его снять ботинки и раздеться. Проповедник подчинился, обратившись со словом протеста к невидимым слушателям. — Видите, господа,— жаловался он шкафу и фикусу,— как со мной обращаются мои родственники!.. Не признаю никаких родственников! — вдруг решительно заявил он, укладываясь в постель.— Восстань против меня земля и небо, я и тогда отрекусь от них!.. И в комнате раздался храп проповедника.***
IV К этому же периоду относится и визит Круэллы де Виль в свой старый особняк Хелл Холл к своей друзьям Джасперу и Хорасу. Однако Круэлла застала у себя дома лишь кардридера Джона, который сообщил ей, что Джаспер и Хорас были призваны в британскую армию в тот же день, когда они отвозили саму Круэллу на призыв. Их отправили на военные действия, в Южную Африку, чтобы укреплять Кейптаун. От Джаспера и Хораса уже было получено письмо. Круэлла взяла эту семейную реликвию и прочла: "Дорогой Джон! Нам здесь очень хорошо, и мы вдвоем здоровы с Хорасом. Сейчас в Южной Африке *** есть у врага и сепаратистские ***. Ну, а в остальном все в порядке. Еды у нас достаточно, и мы собираем на суп мясную ***. Слышали мы, что наша Эстелла уже призвана ***, так ты как-нибудь разузнай, Джон, где она сейчас, чтобы мы могли потом с ней пересечься в Кейптауне... Забыли тебе рассказать, что у нас остались Винк и Бадди. Эх, вот уже сколько недель, как они ничего не ели,— с той поры как нас призвали в ***. Я думаю, что уже поздно и наши песики уже отдали *** души". Весь лист пересекал фиолетовый штемпель: Reviewed by the censor. Redbridge Recruitment Board. [Просмотрено цензурой. Призывная комиссия Редбриджа. (англ.)]. — И в самом деле, Винк и Бадди был уже мертв! — печально вздохнул кардридер Джон. — А комнату свою вы бы и не узнали, госпожа де Виль. Там теперь живут ваши дизайнер по одежде... На стенах повсюду моды, и цветы на окнах. Все еще вздыхая, Джон наконец высказал опасение, что Круэлла удрала с военной службы, а теперь хочет и на него навлечь беду и погубить. — Страшная новость! — ужаснулась Круэлла.— Это мне ужасно нравится! Вот что, Джон, ты совершенно прав, я удрала. Но для этого мне пришлось перехитрить всю военную призывную комиссию. Только ты никому об этом не говори, пообещай! И Круэлла покинула свой очаг, оказавшаяся такой негостеприимной, предварительно отдав распоряжения: — Джон, у меня в шкафах дюжины костюмов, которые я шила, так ты их забери и отнеси на чердак, чтобы, когда я вернусь с военной службы, у меня было что надеть из штатского. И еще последи, чтобы в моих костюмах не завелась моль. А тем барышням, что спят на моей постели, прошу кланяться. И еще, Джон... - Что, госпожа де Виль? - Я больше не госпожа де Виль, - с улыбкой ответила Круэлла, стоя уже за дверью. - И тем более, уже не Круэлла де Виль. Отныне я хочу чтобы меня снова называли Эстеллой. Можно просто Эстеллой, а можно Эстеллой фон Хеллман, а то и миссис фон Хеллман. А можно и то и то, а можно и все вместе... - А разве Эстелла не умирала? - с опаской спросил Джон, хотя он прекрасно понимал, что Круэлла имела в виду на самом деле. Впрочем, Круэлла действительно знала, что она говорит. - Эстелла не умерла... - тихо и с самой теплой и доброй улыбкой пояснила она. - Она вовсе и не думала умирать - она только спала. И вот, сидя в гарнизонной тюрьме и все осозновая, я смогла разбудить Эстеллу навсегда! - То есть, вы сейчас хотите сказать, что... - изумился кардридер. - Боже мой! Я поверь не могу! - Да-да, - все скромнее и скромнее, и все смущенее промолвила Круэлла. - Ты видишь меня такой в последний раз. Здесь от той дерзкой когда-то Круэллы, которой тут уже не место, ничего не останется. Круэлла заканчивает свой путь здесь, и отправляется в могилу. А с сегодняшнего дня вновь возрождается Эстелла фон Хеллман, уже раз и навсегда! Увидимся, Джон! И, уже теперь не Круэлла, а Эстелла, словно голубь, покидала то место, где некогда погибла её мать, Кэтрин, где некогда она сама чуть не погибла... Она навсегда покинула Хелл Холл, оставив изумленного Джона в одиночестве. Заглянула Эстелла и в паб "Джордж Инн". Увидав eё, жена Эдди Марко заявила, что не нальет ей пива, поскольку она, наверное, дезертирша. — Мой муж,— начала она мусолить старую историю,— был такой осторожный и сидит теперь, бедняга, ни за что ни про что, а такие вот разгуливают на свободе, удирают с военной службы. Вас на прошлой неделе опять искали... Мы поосторожнее вас,— закончила она свою речь, — а нажили-таки беду. Не всем такое счастье, как вам. Свидетелем этого разговора был пожилой человек, слесарь с Марилебона. Он подошел к Эстелле и сказал: — Будьте добры, сударыня, подождите меня на улице, мне нужно с вами побеседовать. На улице он разговорился с Эстеллой, так как, согласно рекомендации трактирщицы, принял её за дезертиршу. Он сообщил Эстелле, что у него есть сын, который тоже убежал с военной службы и теперь находится у бабушки, в Байбери. Не обращая внимания на уверения Эстеллы, что она вовсе не дезертирша, слесарь втиснул ей в руку десять долларов. — Это вам пригодится на первое время,— сказал он, увлекая Эстеллу за собой в винный погребок на углу.— Я вам вполне сочувствую, меня вам нечего бояться. Эстелла вернулась домой поздно ночью. Фельдкурата еще не было дома. Он пришел только под утро, разбудил Эстеллу и, услышав о том, что Круэлла теперь Эстелла, сказал, вздыхая: — Что ж, миссис фон Хеллман... Завтра едем служить полевую обедню. Сварите черный кофе с ромом... Или нет, лучше сварите грог!