Собственность Люцифера

      Виктория       В затуманенном горьким дымом сигарет салоне машины я глотала обжигающие слезы, боясь поднять взгляд на молча курящего Люцифера. Точнее, это нельзя назвать страхом. Я уже ничего не могу назвать как-то точно. Правильно… Все у меня липовое, даже ощущения притворны. Я не понимаю, что хочу больше: впасть в истерику или перестать смотреть в пол? И почему в это же время я не хочу ничего из этого?       Руки тряслись. Как и мысли. Меня раздирало изнутри приторно-гадкое чувство тошноты вперемешку с предательством. Сжимая до боли обкусанные губы, на которых уже практически не осталось кожи, а лишь острые ошметки, я пыталась притвориться сильной, чтобы не заплакать прямо на его глазах. Пока Люцифер пытался не замечать моих содроганий и безуспешных попыток произнести глупое сочетание букв п-о-к-а.       Не помню, как давно мы доехали до моего дома. Всю дорогу вплоть до этой минуты в машине поселилась тишина, соседствующая с моим клацаньем зубов и беспокойным дыханием Люцифера. Лучше бы тишина поглотила нас…       — Ты уверена, что не хочешь поехать? — Люцифер вновь посмотрел на наручные часы всего на мгновение, после подняв глаза на потолок машины, выдыхая слова вместе с едким дымом. Он пытался делать вид, что ничего не было. А я пыталась поверить и забыть то, чего быть не должно.       — Уверена.       Сомкнув мягкую шелковую ткань юбки пальцами и подавив дрожь в голосе, я посмотрела на Люцифера, не зная, что хочу сказать. Сотни мыслей и слов неслись в вихре, разнося к чертям мою голову, отчего мне резко захотелось заплакать. Что со мной творится? Почему все так сложно?       — Давай я отвезу тебя на пристань. Или куда захочешь…       Люцифер смотрел прямо на мое лицо, уговаривая повернуться к нему. Но я боялась увидеть в нем его. Как тогда, на крыше. Люцифера не стало. Появился он. Мой кошмар — самая болезненный шрам на погрубевшей от слез коже.       — Поменяй работу, тебе она не идет.       Из всего возможного я, скрипя голосом, прошептала и дернула за ручку дверцы, выбегая из машины. Лишь бы не пожалеть о своем решении. Лишь бы не совершить эту ошибку вновь. Я могла сказать ему правду, могла промолчать и после не обвинять себя в собственных словах. Но Люцифер бы не понял. Не услышал бы мое прощание.       — Стой! — Люцифер выскочил из машины вслед за мной, громко хлопнув дверцей машины. — Не уходи.       Люцифер подбежал ко мне, закрывая собой дорогу до дома. Он все понял. Если бы я была чуть сильней, может смелей, то подняла бы на него взгляд и улыбнулась. Но я таковой не была. И все что мне оставалось — тихо выдохнуть и, зажмурив глаза, пройти мимо.       — Тори, прошу тебя, не делай этого. — Люцифер схватил меня за локоть, но тут же отпустил, поймав мой не то напуганный, не то уставший взгляд на его сжимающих пальцах. — Ты же прекрасно знаешь, что я не уйду.       — Знаю. Но так надо. Поверь. Я уже это проходила. — Язык заплетался в неразборчивых мыслях, а холодные пальцы с трудом сжимались в кулаки.       Я чувствовала, как на ладонях появляются белые полумесяцы от ногтей, когда сжимала пальцы еще сильнее. В эту минуту мне казалось, что я умираю. И это самое правдивое чувство за последние месяцы.       — Прости меня, — Люцифер проглотил воздух, не понимая моих слов и не видя страх, что пропитал воздух как дым сигарет. — Но ты не можешь так просто уйти… Я так долго искал тебя и не могу так просто отпустить. Прости меня за это. Но у тебя ничего не выйдет.       Если бы не боль в груди и жжение в горле, я заметила бы, что губы мои приоткрыты, а по щеке потекла одинокая морская слеза. Сзади, где-то в совершенно другом мире, послышался раскат молодой, но тяжелой грозы.       — Просто… попытайся все забыть, и однажды небо покажется чуть светлее.       Я глотала слезы, играя, будто их нет на моих губах. Губы дрожали в сонной полуулыбке, но я всеми силами держала вопль в груди. Я лгала самой себе, зная, что ничего не поможет. Даже время бессильно.       — Ты сама не веришь своим словам, — Люцифер сжимал руки в кулаки, как перед первым ударом, но он всего лишь пытался сдержать все те слова, которые я так ждала. — Я не знаю, что случилось с тобой, но так нельзя. Тори, прекрати терзать себя за прошлое. Мы справимся. Твой отец нам не помешает.       — Вот именно! — я раскрыла губы в крике, чувствуя, как сухая кожа в уголках разорвалась. — Ты ничего не знаешь! Ты не имеешь никакого права говорить мне это! Тебя не бросали в грязь, не предавали!       Я кричала, ударяя тяжелый грозовой воздух руками, не думая ни о чем и ни о ком. Может, кто-то сейчас проснулся в недоумении, зажег свет и попытался разглядеть в окне орущую сумасшедшую на этой чертовой улице. Но здесь темно. И слез моих им не увидеть.       — Да ты откуда знаешь?! — Люцифер сорвался на крик, цепляясь руками за свои волосы, как за трос спасения. — Ты ничего обо мне не знаешь. И откуда ты уверена, что я не смогу тебя понять?       Люцифер закачал головой, когда холодные свежие капли дождя потекли по его лбу, скатываясь на скулы, а затем на губы… У соседней машины неожиданно сработала сигнализация, заставив нас замолчать на мгновение.       — Пожалуйста… не надо… молчи… — я затряслась от холода. Всю жизнь я боялась своего кошмара. И вот дождалась. Это был он во всём своём величии. В дорогом костюме и с влажными черными, шелковыми на ощупь, как мое чертово платье, волосами. — Ты ничего не изменишь. Это уже никогда не исправить…       — Но ты и не пыталась ничего исправить. — Люцифер обессилено опустил руки, не ощущая на разгорячившейся коже небесные слезы. Даже небо заплакало.       Капли забили по мокрому асфальту азбуку Морзе, ускоряясь, будто тучи устали нести в себе всю эту воду, и теперь, устав, они изливали свою ношу на наши горячие от тяжких мыслей головы.       — Я не верю в невозможное. А это именно оно. — Я обняла себя руками, когда намокший шелк прилип к телу.       Дождь усиливался, затыкая нас. Может, он просил нас перестать? Давал шанс не испортить финал нашей истории? Нет. Всем все равно на мой финал. Это я поняла, когда моя жизнь разделилась на восемнадцать светлых лет и два года существования.       — Значит, я все исправлю. С тобой или без тебя, — Люцифер уверенно сделал шаг вперед, стряхивая с ресниц капли дождя. — Но без тебя у меня ничего не выйдет.       Дождь отравлял мои легкие. Я мирно задыхалась, а Люцифер отнимал последний воздух молитвами. Пожалуйста, пускай он уйдет первым, я не хочу, чтобы он смотрел мне в спину, не хочу слышать его мысли вдогонку с моими слезами.       — Спокойной ночи, Люцифер, — улыбка моя дрогнула, когда я, устав, перестала бояться, посмотрела в глаза Люцифера, всеми силами сдерживаясь, чтобы не утонуть в карем космосе. — Я так устала…       Прошептав тихо-тихо, что голос мой потонул в пелене дождя, я сделала шаг вперед, уходя от Люцифера. Может, если я не обернусь к нему, то он уйдет? Когда-нибудь Люцифер поймет меня, когда в сотый раз начнет вспоминать эту ночь, каждое сказанное слово и каждое молчание. Он, конечно, все поймет и простит меня.       Но это потом, не завтра утром, когда он обнаружит небольшое письмо, начирканное тупым карандашом на нотном листе, расплывшимся от морских слез и с тремя следами поцелуев с красной помадой. Он не простит мне пока, что забрала все свои вещи с квартиры, оставив последний кусок торта и холодный нетронутый кофе на столе. Люцифер не забудет моих последних слов и засохших пионов в сухой вазе.       …И пусть у нас не будет завтра, вчера было прекрасным.       Люцифер       Она ушла.       Даже не обернулась. Лишь вымученно сжала пальцы и скрылась за скудной серой дверью. Я остался один, в холоде и с тупым грузом где-то под ребрами.       Я ждал тебя. Я всегда искал тебя. Тори. Моя победа. Моя неизлечимая болезнь.       Она не отвечала на мои звонки. Я стоял под ее домом, пытаясь дозвониться. Сначала она бросала вызов, затем и вовсе перестала обращать внимание, прося помощь у автоответчика. Каждый раз я говорил себе, что это в последний, Тори сейчас ответит. Но никто не ответил. И когда дождь прошел, и лужи заблестели звездами, телефон сел.       — Просто… попытайся все забыть, и однажды, небо покажется чуть светлее.       Как я могу забыть? Ее мысли текут по моим венам. Тори живет в моей голове, в каждом атоме моего тела. Даже пиджак пахнет ее духами. Этого никогда не забыть.       Я простоял под ее домом, так и не дождавшись света в ее далеких окнах. Наверное, Тори предпочитает плакать в темноте. Она долго держалась, я видел, как горькие слезы закупорили ее гортань, как соль осквернила голубизну глаз. Ужасная, но такая прекрасная картина. Штиль океана перед затянутой тяжелой грозой.       Если бы я уже не любил ее, то полюбил бы сейчас. И все же она — неизбежность для меня.       Я впал в негодование, граничащее с возбуждением от этих мыслей. Наверное, меня сейчас никто не понял. Но объяснить это я не смогу. Это приходит только с опытом. А такой опыт я никому не советовал бы. Он мой. И только мой.       Но… Это не оправдывает меня за дальнейшее.       Я вернулся в машину и поддался просьбам Тори — уехал. Только это уже можно назвать предательством.       Сейчас мне большего всего хотелось застрять в пробке. На пару часов. А лучше на всю ночь. Оглохнуть от бесполезных сигналов и ослепнуть от всепоглощающей темноты и ярких красных вспышек фар. Но Бог не слышит меня. Дорога пуста, как и соседнее кресло в машине.       Доехав до дома, я забыл закрыть окна в машине и вошел в дом через черный вход. Как и всегда, все шторы и жалюзи задвинуты без единой щели, в которую мог проскочить болезненный луч света. Не включая свет, я на память дошел до кухни и достал из нижнего шкафа давно открытую бутылку виски. Я так редко бываю дома, что уже и не помню, по какому поводу открыл эту бутылку, и почему она все еще недопита.       Не став искать бокал, я припал к горлышку, как последний алкоголик. Что же. Сбываются слова отца — я спился вконец.       Сев на пол, облокотился спиной об диван и, пытаясь заглушить последние кричащие мысли в черепе, я не сводил невидящих глаз с давно разрядившегося телефона. В тот момент пьяным мыслям нравилось притворяться, что когда я заряжу телефон, то там обнаружу десятки пропущенных звонков от Тори. Но как бы сильно не мечтал, я знал, что она не позвонит.       Но если думать об этом чуть дольше, то я, возможно, смогу поверить.       Когда я успел превратиться в поэта белых стихов? Эта метаморфоза вышла за рамки позволенного, и теперь никакие доктора и ученые не смогут мне помочь. Прости меня. Я просто болен тобой. И от этого нет лекарства. Но хуже того, я не хочу выздоравливать.       Так я и просуществовал ночь. Уже и не помня: о чем думал все те часы, каким на вкус был виски, и где именно уснул — на ковре или все-таки заполз на диван?       Не важно, все равно утром я обнаружил себя на полу.       Голова раскалывалась, и я понять не мог, как в ней могли появляться мысли. Все тело знобило невероятным жаром, но стоило мне повернуться на другой бок, как меня заморозило, словно в комнате резко упала температура до минуса. Медленно вдыхая и выдыхая ртом, когда приторная тошнота резким порывом подкатила к горлу, я оперся онемевшей спиной об диван, не сразу осознав, что эти три пустые бутылки вовсе не раздвоение одной. Я и не помню, что находил еще…       — Уф-ф-ф-ф… — протерев сухой ладонью лицо, я встал с пола, случайно пнув пустую бутылку из-под виски.       Почему я пил, и который сейчас час? Темно-коричневые шторы не давали понять какое время суток, но по легкому сиянию ткани можно предположить, что сейчас утро. Ну, или обед.       По привычке я добрался до душа и, включив ледяную воду, простоял там до тех пор, пока по коже не прошлись муравьи озноба. Запах мятного шампуня привел меня в реальность, но не снял головную боль.       Пока тело пыталось вновь приобретать чувствительность, память неохотно воскрешала вчерашний вечер. День рождения Тори, встреча с Тобиасом, музыка… Я сделал Тори предложение, и она ушла от меня.       — Тори, — ее имя — первое, что вылетело с моих засохших, горьких от алкоголя губ. — Что с тобой произошло?       Вопрос застыл в ледяной душевой кабине, утекая вместе с водой с моего тела. Алкоголь стер некоторые моменты прошедшего вечера, и теперь я не мог вспомнить все слова, подсказки, чтобы открыть смысл ее ухода. Я пил всю ночь, прекрасно зная, что утром все забуду. Может, тогда и не надо пытать больную голову? Вдруг станет еще хуже, и я узнаю истинную причину?       Не вытираясь, я вышел из душа и прошел на кухню, оставляя мокрые следы на темном паркете. В доме царил убаюкивающий мрак, но его все равно не хватало, чтобы не наносить глазам боль.       Есть не хотелось — тошнота так и не прошла. Но привычка выпить горький кофе брала вверх над самочувствием. Машинально нажимая на нужные кнопки, я, застыв, смотрел, как в кружку текла быстро-тонкая струя обжигающего кофеина.       Очнувшись от писка кофеварки, я взял горячую кружку, так и смотря на темно-коричневый напиток. Если Бог есть, то почему Он позволят ей уйти? Почему он не остановил Тори, не закрыл перед ней дверь и не выкинул ключи от машины из моего кармана? Почему он оставил нас, своих детей, совершать ошибки?       И когда я стал в Него верить?       Поставив еще теплый, но не тронутый кофе на барную стойку, я вошел в спальню и оделся в чистый костюм, в котором еще не успел поваляться на полу. Надо исправить свои ошибки. Да, их много, мне даже и не вспомнить такого числа. Но пора начать их исправлять. И начну я с самой главной — верну Тори.

***

      Серость утра накрыла закрытые окна Тори, когда я подъехал к дому. Сжимая ключи от ее квартиры, я быстро бежал по лестнице, после того, как три минуты не мог дождаться лифта. Задыхаясь на тринадцатом этаже, я ускорился, сдерживая нарывающий кашель. Все же годы отсутствия тренировок не уходят бесследно.       Не знаю, зачем я достал ее ключи. Тори не закрывает теперь дверь. Это стало бессмысленно, когда даже все замки не смогли прогнать меня. Но металл успокаивал меня, когда я втягивал воздух сквозь зубы, дергая ручку ее двери… Закрытой двери.       Ключ пригодился. Один поворот–и дверь бесшумно открылась. Мне стало не по себе, когда я вошел в мертвую тишину. Теплый вчерашний воздух защекотал в носу, когда я искал запах свежего кофе и недавно используемых духов. В глазах защипало, когда я вошел на кухню и нащупал трясущимися пальцами помятый нотный лист с той музыкой, которую Тори исполняла для меня…       Нервные буквы, написанные меж нотами карандашом и отпечатки малиновых губ в углах на каплях от слез, смотрелись как непонятное писание ребенка. Где-то в середине у нее, видимо, сломался грифель, видя серые крошки, да и почерк стал жирней. Лучше бы я не возвращался. Я совершил новую ошибку…       «Люцифер. Прости меня.       Знаю, это все моя вина. Поверь, я не хотела, чтобы ты меня знал. Это все не я, не мое желание и не мое решение. Но ты мне не поверишь. Я проделала все это, чтобы забыть его одного человека, а ты так ничего и не заметил.       Я очень виновата перед тобой. Мне не стоило открывать дверь, лучше бы ты ушел. Так было бы легче, ты и сам это, должно быть, осознал. Если еще нет, то поймешь. И вчера я пыталась стать прежней, думала, что если ты увидишь меня настоящую, то уйдешь, поймешь, какая я тварь.       Это был их мир. Но я не смогла перейти через грань и вернулась в свой. Я научилась играть счастье, а люди научились верить мне. Прости, что не взяла тебя с собой . Но мне тесно одной, а с тобой я задыхаюсь.       Надеюсь, ты бросишь курить. Но ты заслуживаешь знать, что у меня всегда в сумке есть целая пачка сигарет. Я курила лишь один раз. Мне думалось, что… если я не умею курить, то задохнусь. Но не вышло. Как сказал Тома, у меня хорошие легкие. Именно такие легкие чаще всего скуривают.       Ты не знал, что мне подарить на день рождения… Подари мне свое прощение. Помоги мне стать чуточку счастливей.       Прошу, прости меня. Ради пионов и моих слез, прости…       Я не хотела, чтобы ты нашел меня. Это я виновата, и мне нести эту петлю на шее.       Прости. Не ищи меня, ты все равно не найдешь. Я умею прятаться. А ты попытайся научиться забывать. И прощать.       Если ты меня любишь, то позволь мне остаться в этих словах. Прошу, прости меня.       Даже если ты мечтаешь, чтобы меня не существовало. Прости. Мне большего не надо.       Тори».       Бумага затрещала и упала рядом с холодным нетронутым кофе.