Собственность Люцифера

      Виктория       Мнимо вслушиваясь в тихо играющую музыку в гостиной, я стучала пальцами по стенам мелодию, зазубренную до единой паузы и ноты. Пальцы били по стенам, спрыгивая на стенки шкафа, следуя за мной. Там-дам-дам-там…        Пока глаза бегло рассматривали цветные полосы одежды на вешалках, я стучала пальцами по темному каркасу гардероба, продумывая каждый свой ответ для родителей и гостей. В особенности для Томы.       Я могла представить: что скажет папа, когда увидит мою игру, как мама отреагирует на мое платье одним взглядом… Но что сделает Тома при виде Люцифера — тайна для моей фантазии. Вечер уже обещал стать испорченным, а до начала еще больше двух часов.       И чтобы не остаться дома, докучая себе под одеялом в трусливом эгоизме, я перестала думать о будущем. Если Тома решит доложить на меня родителям, значит, так тому и быть. По крайней мере, конец предвещает быть незабываемым. С шампанским и трехъярусным тортом.       Проведя пальцами по мягким тканям, я остановила выбор на бело-молочном шёлке, одиноко висящем среди черно-бурого одеяния. Если меня спросят: «Зачем ты купила это платье?», то я даже вспомнить не смогу, когда вообще его нашла. Вероятно, это одно из тех «счастливчиков», что случайным образом попали в мои руки, когда я бездумно сметала вешалки в некогда любимом бутике. Может, этот шелк успокоит родителей? Не вызовет подозрений и убедит, что я не изменилась?       Кто-то постучался в дверь, за что я глухо поблагодарила незнакомца, что освободил меня из плена задумчивости. Накинув белый халат мужского покроя и наспех завязав пояс, я побежала к двери и, не спрашивая: «кто там», открыла дверь. Люцифер изменил меня и мои привычки. С ним я поняла, что даже с семью замками моя дверь всегда открыта.       — Здравствуйте, Виктория Уокер? — курьер, на вид не больше двадцати двух лет, посмотрел на планшет с прикрепленным листом, на котором, судя по всему, написано мое имя. Осторожно прижав к себе объемный сверток цветов, окутанных в уродливую темно-песчаную бумагу.       — Да, это я, — облокотившись об косяк, я запахнула оттопыренный вырез халата, заметив, как порозовело лицо курьера. Наверное, парень еще моложе.       — Тогда это Вам, — Курьер поставил галочку на листе и, не смотря на меня, протянул букет цветов.       Цветы оказались куда тяжелей, чем виделись в руках парня. Быстро расписавшись, курьер с облегчением ушел, и я пошла в гостиную, на ходу распаковывая цветы. Невероятное множество нежно-персиковых роз вперемешку с солнечными амариллисами и вереском спелись в одном большом и необъятном для моих рук букете.       Белая визитка виднелась из плена нежных цветов, но подпись, как назло, спрятана в лепестках. Сгорая от любопытства и навязчивого имени в голове, я небрежно положила букет на стол и вытащила из него визитку.       «С днем рождения, клизма»       Твой любимый Т. У.       Шершавая бумажка проскрипела меж пальцев, прежде чем вновь утонуть в цветах. И как я могла забыть о традиции Томы? Он же каждый год посылает мне букет цветов и с каждым годом на одну розу больше. Почему сразу не вспомнила об этом?       Поставив букет в самое большое ведро, которое нашлось в кладовой, я вернулась к своим сборам. Люцифер должен заехать за мной через сорок минут, а я уже устала и хочу залечь на дно кровати калачиком с солеными губами. Но до мечты еще долгие часы пустой лести и ненавистных взглядов маминых подруг.       Раздев вешалку, я еще пять минут глупо смотрела на молочный шёлк, расплывшийся на незаправленной постели. Живот закрутило, по коже прошел табун дрожи, а мягкая ткань сжата в трясущихся пальцах. Еще не поздно спрятаться, уехать далеко и забыть обо всем.       С криком просьбы в голове я натянула покорную ткань на пробивающее ознобом тело. Длинная в пол юбка с глубоким до неприличия вырезом не скрывала побледневший шрам на колене, а облегающая блуза выделяла, словно тени, два круга. Пожалуй, я выглядела как новая сплетня завтрашнего утра в светском обществе, где обитает мама. «Возвращение блудной дочери семейства Уокер» — лицо мамы сольется с ее дорогими румянами, если увидит подобный заголовок в газете.       Достав из потаенной шкатулки подаренные на восемнадцатилетние папой серьги из белого золота с крупными бриллиантами, что притягивают мочки ушей к плечам, я бездумно покрутилась перед зеркалом, не видя себя. Так всегда делала мама, а я повторяла за ней, кружась в розовых юбках в родительской спальне, пока никого там не было.       А сейчас это так чуждо, словно незнакомая тебе привычка, которая нагоняет мысль «А не сошел ли я с ума?», когда ненарочно замечаешь за собой чуждые тебе вещи. Я стала пародией на любимого ребенка семьи, на себя маленькую, не способную мыслить иначе заповеди, выколотой на извилинах папой. И сейчас эта пародия пытается вспомнить каждую из них.       — С днем рождения! — Люцифер незаметно вошел в квартиру, снова демонстрируя миру, что теперь он — часть моей жизни с ключами от квартиры в кармане.       Я не испугалась, когда Люцифер подошел ко мне сзади с букетом ванильных пионов. Похоже, сегодня все сговорились над цветом цветов. Конечно, Люцифер не станет утруждать курьера, он сам принесет мне букет. И почему я не думала об этом чуть раньше?       — Спасибо, но ты меня уже поздравлял этой ночью, — приняв букет, я поставила его в вазу на туалетном столике, пообещав не то себе, не то цветам, налить воду, когда вернусь.       — Это было ночью, а сейчас уже вечер. — Я поправила рукав платья, всматриваясь в неровные лепестки пионов. — Тебе идет белый, — Люцифер подошел ко мне ближе и провел пальцами по обнаженной спине, не касаясь шёлка.       Скрыть ложь в лице — гораздо легче, чем в руках. А он врал, поэтому я промолчала.       — Нам пора, ты ведь не хочешь пропустить знакомство с моими родителями? — я повернулась к Люциферу, кладя руки на его грудь. Я боялась его касаний, но еще больше боялась своего желания дотрагиваться его. Чем неожиданней и случайней прикосновение — тем больше обжигающей дрожи по всему телу.       — Не могу понять, — Люцифер взял мои ладони в свои руки и поднял их к губам. — Это произошло слишком быстро или я так долго тебя ждал, что время потеряло счет?       — Не бывает «поздно» или «рано». Все вовремя. — Люцифер поцеловал мои пальцы, обжигая тыльную сторону ладоней дыханием.       Он кивнул, соглашаясь со всеми моими словами. Порой, казалось, даже сказав невероятную глупость, Люцифер согласится и найдет несколько аргументов в подтверждение моих бредней. Он пытался убедить в этом себя, и как же я хотела поверить вместе с ним.

***

      Мы вышли из квартиры и, не спрашивая ничего, сели в машину Люцифера. Внутри пахло вишневым вином и соленым океаном. Запах Люцифера. Я вдохнула как можно глубже, чтобы Люцифер не заметил, как я прикусываю щеку, теребя пальцами складки юбки.       Я боялась Люцифера, но еще больше боялась своей реакции.       Мне потребовалось сказать лишь название ресторана, в котором нас уже ждут гости с семьей, чтобы Люцифер на секунду задумался и спросил:       — Ты уверена? Это очень дорогой ресторан.       — И в чем проблема? — я, признаться, немного обиделась на Люцифера, но его вопрос неудивителен. Родители всегда выбирают все самое лучшее, что для других — невообразимое. Люцифер перевел взгляд на мои серьги и приподнял брови, будто только что заметил их ценность. — Ты бывал там?       — Нет, — мне показалось, что данный факт ничуть не удручал его, наоборот, Люцифер улыбнулся, поворачивая на трассу, ведущую к левой пристани. — Но знаю, где находится.       Мне почему-то не приходило в голову простая истина, что Люцифер знает этот город куда лучше, чем я. Хотя я и родилась здесь, в отличие от Люцифера, но не помнила даже название улицы, на которой живу.       Ресторан расположился в своего рода пентхаусе высотки, сосчитать этажей которой я не в силах. Матовые панорамные окна облепили все стены, отражая свет фар проезжающих машин и огни соседних зданий и центров. Здесь и хрустальный шар не нужен, чтобы понять — это все собственность папы.       Морской ветер сдувал подол юбки и щипал холодом голую спину, отчего я сжала себя руками. Люцифер подошел ко мне и приобнял одной рукой, быстро ведя в здание. Как и ожидалось, внутри было тепло и очень светло, раз я далеко не сразу смогла рассмотреть архитектуру.       Все сверкало огнями высоких люстр и отражающих зеркал. Бледно-желтые с долей голубых оттенков указывали, что все это дел рук мамы. Золото и невинность — любимое сочетание женщины, носившей все белых и красных цветов.       — Виктория, с днем рождения Вас! Позвольте… — милый парень, старше меня лет на семь, быстро подошел к нам с пришитой улыбкой, но стоило Люциферу обернуться к нему лицом, то улыбка исчезла, как снег на ладони.       — Мы сами найдем лифт, — Люцифер резко перебил работника и, взяв меня за талию, повел к лифту.       Мы молча вошли в лифт, и Люцифер без промедлений нажал на нужную кнопку.       — Много не пей, — я приподняла брови, заметив, как идеально вымыто зеркало — без единого развода и пятнышка.       — Почему? Не уж-то я могу что-то учинить, и тебе будет стыдно за меня? Если да, то тебе лучше уехать. — Я прикусила губу в насмешке, когда Люцифер уперся спиной об идеальное чистое зеркало, недовольно скрестив руки на груди.       — Зная тебя, мне лучше не думать, что ты можешь натворить, но нет. Мы с тобой кое-куда поедем после. А пьяной ты не получишь удовольствие. — Люцифер убрал выбившуюся прядь волос из моего пучка за ушко, глубоко вдыхая прохладный воздух.       — И куда мы поедем, если там я не смогу расслабиться, будучи пьяной? В церковь? Или ты решил сдать меня в монастырь? — я облокотилась на поручень при зеркале, оставив расстояние между нами лишь в три слоя одежды.       — Не-е-е! — Люцифер засмеялся, обняв меня одной рукой. — С моим именем нас пустят только в секту. Ну или в стрипклуб.       Я, смеясь, стукнула его локтем в бок, наблюдая, как на циферблате неслись этажи. Двери лифта открылись, и прежде чем выйти, Люцифер оставил прозрачный поцелуй на моем виске.       Кто же знал, что это будет моя последняя искренняя улыбка за вечер?       Люцифер       Первым, что я увидел, войдя в ресторан — это вовсе не ресторан. Сотни камер, охрана каждые три метра и голодные взгляды гостей. Здесь происходит что-то гораздо серьезней дня рождения. Иначе у Томы просто нет таких денег, чтобы так обезопасить свою сестру от меня и мне подобных.       Тори поплыла на высоких шпильках по полированному мрамору, чувствуя себя, как пингвин в Антарктиде. Ее грация, граничащая с резким взглядом в сторону гостей, и легкий белый шелк с высокого поднимающейся грудью выдавали в Тори земную нимфу, пытающуюся слиться с небесными коршунами.       Все смотрели только на неё. Гадали: какие же на ощупь её блестящие волосы, представляли в своём воображении аромат её кожи. А я радовался, что они об этом никогда не узнают.       Мне с самого начала не понравился наряд Тори. Как столько ткани может открывать все то, что видеть могу лишь я? Эти два выпирающие бугорка мозолили мою «психику» всю дорогу, и стоило мне коснуться Тори, как сквозь этот ужасный шёлк просачивался жар ее тела. В голове сразу всплывал образ с прошлой ночи, где я вновь и вновь пытался запомнить каждые изгибы и родинки на ее теле.       А сейчас Тори стойко шла вперед, ища глазами кого-то в толпе. Я тоже искал одно лицо среди гостей, но все люди, будто под копирку, точили свои языки в лести и в игристом шампанском. Да кто же ты такая, Виктория? Но главное — где, черт возьми, Тома?       — Ты его не найдешь, — Тори приподнялась на носочки, чтобы дотянуться до моего уха. Кажется, я мыслил так громко, что сказал это вслух. — Он где-то с родителями, а они, поверь, сами найдут нас.       — Кто они такие? — я обнял Тори за талию, когда официант подошел к нам с подносом шампанского. Мы с Тори взяли по фужеру и отошли в сторону, где гости предпочли оставить недоеденные канапе. — Твои родители грабители или нефтяники?       — Мои родители не воры, — Тори отпила шампанское, забавно сморщив носик. Видимо, алкоголь слишком хороший, раз она долго рассматривала мелкие пузырьки и вдыхала кислый запах зеленого винограда. — Но про второе сказать точно не могу. Я уже и не знаю, чем владеет папа. Порой кажется, что весь мир выплачивает ему за аренду земли и воздуха.       — Интересно… — прошептав, я сделал глоток, чувствуя, как по голове прошлись мурашки от догадки. Но мысли были столь же нереальными, как и возможная правда. — А ведь я не знаю твою фамилию…       Это вырвалось с моих губ неосознанно, но я не пожалел об этих словах. Тори странно посмотрела на меня, слизывая остатки шампанского с губ.       — Разве? Ты не знаешь мою фамилию? — Тори поставила пустой фужер на стол и незаметно для себя приоткрыла вырез на голом бедре. Я залпом допил шампанское, отвечая молчанием. — Люцифер, меня зовут Виктория Тереза Уо…       — Уокер.       Тобиас вышел из толпы как чума среди белого дня. В этот миг сердце замерло — в голове пронеслась навязчивая мысль, преследующая меня с той самой ночи в Италии — «А не сошел ли я с ума» и «Не сойду ли я с ума в любую минуту?».       Я схватился за ножку фужера, словно она могла удержать меня на ногах. Рядом с Тобиасом шел Тома и его жена, мать Тори, Ребекка. Может, шампанское просрочено или те цветы ядовиты… Но такого быть не может. Или это я слепой, раз за все это время ничего не заметил.       — Привет, — Тори сделала шаг в сторону родителей, но остановилась.       Тобиас глубоко вдохнул, словно от меня воняло протухшей рыбой. Тори схумиралась, не понимая, почему ее отец так смотрит на меня. Ее, мать твою, отец. Тобиас Уокер папа Тори. Это уму непостижимо! Это невозможно…       — Ты не одна, — Ребекка взяла Тобиаса под руку, думая, что я не вижу, как она поглаживает его по спине. — Не думал, что ты приведешь… гостя.       Тобиас прожигал меня взглядом, будто я — галлюцинация, вызванная его же наркотиками. Не будь здесь Тори и его жены, Тобиас бы показал весь свой запас оружия на мне. Но вместо убийства он глотнул шампанское, белея от гнева на глазах.       — Да, решила познакомить вас с моим… другом. — Тори на секунду задумалась, как представить меня семье, но ей даже близко не найти подходящего слова, чтобы описать меня. — Мам, пап, это Люцифер. Люцифер, — Тори подошла ко мне, беря за руку. — Это мой отец, Тобиас Уокер, и мама — Ребекка Уокер.       Похоже в этой семье проблема с моим именем. Никто не знал, как правильно меня представить и нужно ли это вообще.       — Приятно познакомиться, — в помутнении я подошел к Тобиасу и протянул руку. Это все ради Тори. Ради ее жизни и личной правды.       Тобиас тяжело посмотрел на мою руку, но, видимо, его посетили те же самые мысли, раз он протянул руку, и мы пожали их в кротком, но достаточно крепком рукопожатии. Казалось, если я сейчас посмотрю на Тори, то в меня полетят все столовые приборы в зале.       Почему я раньше этого не понял? Тома. Он всю жизнь работает на этого изверга, принимает всю грязную работу и мирится со всеми оскорблениями в свой адрес. Конечно, ведь это его отец. У него просто нет другого выбора. Я не заметил Тому. Он слился белизной кожи с холодным освещением зала. Как же здесь все-таки светло. Ярко-голубые глаза Томы горели так, словно я выкурил три самокрутки марихуаны. А может так оно и есть? Быть может это все игра моей обкуренной фантазии? Черт, я же не курю! Лучше бы начал.       — И как давно вы знакомы? — Тобиас откинул мою руку, словно аспида, и посмотрел на Тори. Конечно, если он посмотрит на меня, то не выдержит и натравит всех собак, спрятанных в нишах зала.       — Достаточно, чтобы познакомить вас, — Тори смотрела на Тому, догадываясь о чем-то. Но, мне кажется, наши мысли расходятся в неожиданных потрясениях.       — И почему я не знал об этом? — Тобиас подозвал официанта и, выпив целый фужер одним залпом, взял второй. Бедный официант, видимо, осознал, что здесь творится неладное, уперся взглядом в пол, смыкая едва дрожащие от усталости колени. Они все знают про истинную работу Тобиаса.       — Теперь знаешь. Считай — это сюрприз, — Тори взялась за очередной фужер, как слепой за трость.       — Тебе удалось удивить…       Еще одно слово — и он схватится за сердце, но вместо этого Тобиас выпил шампанское, будто то — протухшая вода, поморщился, посылая официанта резким взмахом руки. Он нуждался в большем, как и все мы. Сейчас Тобиас наверняка пожалел, что здесь не раздают виски. Или лучше водку. День рождения превратился в траур. Дочь известного на всю страну наркодилера спит с главным конкурентом. Такого даже сплетники не внесут.       — Думаю, другие гости заскучали, — Ребекка, или как я назвал ее — самоубийца, натянуто улыбнулась нам и, сжав руку мужа, шевельнула бедрами назад. Тобиас в невозмутимом аффекте пошел за ней, не видя ничего за пеленой гнева.       Но Тома остался, поедая бело-синие губы. Только сейчас я заметил, что мой фужер пуст, а пальцы онемели от сильной хватки. Разжав их, я поставил хрусталь на стол, ощущая подкатившую тошноту в горле.       Единственное, что я хотел сказать в этот момент:       — Твою мать!       — Он нас убьет, — Тома разжал губы, закрывая их холодными пальцами. Но нельзя было понять, к кому он обратился. Скорее всего, ко мне.       — Что это было? — Тори нервно затеребила рукав блузы, ища ответ в наших с Томой побелевших в ужасе лицах. — Что, черт возьми, происходит?!       — Это было знакомство с родителями, — не знаю, откуда я нашел в себе силы шептать. Все внутри меня горело холодом, а в голове плескались во тьме все мысли сумасшедшего. — И, скорее всего, это была последняя наша встреча.       Но это не правда. Тобиас не оставит это. Он либо убьет меня, либо поручит это своему личному киллеру. Вопрос времени. Тома иронично цокнул, подтверждая мои мысли.       — Вы уже знакомы? — Тома задержал в легких воздух, не представляя, что я должен ответить, чтобы не стало еще хуже.       — Можно и так сказать, — такое ощущение, что в горле образовалась пустыня. Голос скрипел, а в голове завизжало желание выпить. У меня неожиданно заболела голова, но таблеток с собой я не взял. Как бы плохо тебе не было, всегда может стать ещё хуже. Пора бы это запомнить.       — Господи… — Тори взялась за голову, медленно закрывая глаза. Мы ждали ее слов, как слепые света. Но Тори скромно закачала головой, пошатываясь. Все еще хуже.       — Давай я отвезу тебя домой. Скажу, что тебе стало плохо, — Тома подошел к Тори и, взяв ее за плечи, прижал к себе, что-то шепча.       — Нет, нет, — Тори быстрей закачала головой, вытирая руками жар с лица. — Это не поможет. Потом будут расспросы, нет, лучше остаться.       — Хорошо, но если что, я в любой момент тебя увезу. — Тома прошептал ей в лоб, и я не знаю, что он сказал ей еще.       — Спасибо, — Тори робко улыбнулась и отошла от брата. Что-то в ней резко изменилось. Былая уверенность исчезла, и теперь ее бегающий взгляд искал выход. Если бы я не делал того же, то заметил, как рушится наш мир.       — Мне надо идти, — Тома еще раз посмотрел на меня с предупреждением, которое я бы с удовольствием запил коньяком.       Тома ушел искать отца, а мы с Тори так и стояли на месте, держась взглядами за официанта с шампанским. Моя просьба пошла ко всем чертям, как и мои планы. Тори сжала мягкий шёлк в пальцах, зашептав так тихо, словно вела личный диалог с Богом.       — Кто ты такой, Люцифер? — Тори подняла на меня взгляд, убирая руку за спину. Она не может знать правду, но и ложь уже не выдать за нее.       — Не хочу портить тебе аппетит, — больше всего мне сейчас хотелось сесть в машину, достать мятую пачку сигарет и докурить все оставшиеся сигареты, чтобы легкие горели, а мысли затмил смог. Но я не брошу Тори, даже если она попросит меня уйти.       — Он уже испорчен, так что не волнуйся. Максимум, меня может стошнить. — Тори невозмутимо пожала плечами, с равнодушием свыкнувшись, что я не продавец пылесосов. Как бы она не старалась в это поверить.       — Тогда не стану портить праздник окончательно. — Пожалев, что не взял лежащую на заднем сиденье флягу с нагревшимся коньяком, я подошел к официанту и молча забрал поднос.       Парень удивленно посмотрел на меня, и, понятия не имею почему, промолчал и пошел к серой непримечательной двери, как я понял — это вход на кухню, за новым подносом. Какие же дрессированные работники у Тобиаса! Наверное, теперь он будет разносить закуски с нынешним интересом выпивки.       Вернувшись к Тори, я ничего не говоря, поставил поднос на шведский стол и взял нам два фужера. Хорошо, что шампанское здесь безгранично — можно медленно, но верно напиться. Тори взяла один фужер и, не дыша, опустошила его. Даже не поморщив свой аккуратный носик.       — Давай потанцуем, — Тори схватила меня за руку, нервно поставив пустой хрусталь, что тот упал на белоснежную скатерть и скатился на пол, разлетаясь на осколки, испугав рядом стоящую пару.       Тори опьянела куда быстрей, нежели я. Но, может, это вовсе не алкоголь, а фонтан эмоций, блестевший в ее безумных глазах? Но единственное, чему я готов удивляться даже сейчас, пылая от гнева и страха — как будучи пьяной, Тори уверенно ступает по скользкому мрамору на шпильках, высотой в ножку опрокинутого ею фужера?       Мы вошли в тень от колонн, символизирующих ноги небосвода, чтобы не призывать лишний раз совершить убийство у Тобиаса. Здесь куда больше воздуха и меньше смеха, поглощающего его.       Надо же, но я так и не успел рассмотреть интерьер и гостей. Теперь, зная недостающие пропуски в биографии Тори, появились новые символы и смыслы. Например, Тори прекрасно знала стиль своей матери и не случайно выбрала этот ужасный молочный шёлк. Все женщины пришли в розово-голубых цветах, как на свадьбу. Когда одна Ребекка блистала в центре в ярко-красном платье в пол, обнимая озлобленного мужа.       Еще одно замечание. Гости. Их можно разделить на три группы: подруги Ребекки, друзья Тобиаса и дальние родственники, которых видно сразу, несмотря на их скудное количество. Подруги Ребекки выделялись своими искусственными частями тела, которые должны скрыть их возраст, но на самом деле лишь подчеркивали его в «плюс на десять лет». Они пришли сюда исключительно из-за красивого пригласительного, где мелким шрифтом белым по белому написано «Место сплетен и богатых разведенных мужчин».       Вторая группа как раз и состояла из «Богатых разведенных мужчин». Они прятались за шведским столом, словно хищники высматривали себе участницу первой группы, ссылая на критерии «Чем больше грудь — тем меньше фантазии». Они, как правило, пришли сюда только из-за уважения и страха перед Тобиасом, совершенно не зная, кто такая Виктория.       Эти две группы схожи в том, что никому из них нет никакого дела то Тори. Хорошо еще будет, если они когда-нибудь вообще видели ее. А вот этим, собственно, и отличалась третья группа гостей. И никто из этих групп не поздравил Тори.       Родственники. Всего я насчитал семь человек, не включая всю свиту Уокеров. Они выделялись особым стилем одежды и чересчур громким смехом. От них веяло уютом и той самой небрежностью слов, что так приятно ласкает слух. Интересно — это семья Тобиаса или Ребекки? Скорее второй. Тобиас наверняка устранил все связи с родней.       — Что ты так пристально смотришь на мамину сестру? Неужели она в свои пятьдесят три смогла привлечь твое внимание? — Тори, неизвестно откуда, достала себе еще один фужер и теперь сладостно попивала из него, не чувствуя никаких вкуса и запаха.       — Ты хорошо с ними знакома? — я обвел взглядом весь зал. Но сомневаюсь, что Тори поняла о ком я именно, поэтому скромно пожала плечами, отпивая дорогое шампанское. — Хотя бы с этой тетей?       — Да я вообще никого из них не знаю. А тех, кого знала, уже забыла. — Тори икнула, прикрыв губы тремя пальцами. — Какая я не культурная! Тебе стыдно за меня? Когда скажешь «да», значит, я буду готова идти позориться прилюдно. А уж там стыдно будет не одному тебе.       Тори забыла обо всех танцах, ведь сейчас единственная ее задача — перестать икать. А о громком голосе уже и думать поздно. Кажется, вместо того, чтобы ослепнуть от яркого света, который включен исключительно ради показа новых драгоценностей Ребекки, у Тори заложило уши от искр шампанского.       — Тогда нам лучше пить больше и вместе, — допив остатки шампанского, я удивился, почему до сих пор мысли мои не переплетаются в слогах, а ноги стойко удерживают на тридцать втором этаже.       Судя по одинокому роялю в центре и смс «Я буду в школе допоздна, не смей трогать мой торт», Тори собралась играть на публику. И, не успевая следить за количеством пустых хрустальных фужеров, ясно — идея не ее.       — Не смотри туда, — Тори заметила мой пристальный взгляд на инструмент, скрипя зубами по краю фужера. — Если ты думаешь, что я виртуоз, то боюсь разочаровать. Я не играла года два, и вчера весь день пыталась вспомнить азы. Так что молись, чтобы я не забила эти чертовы клавиши кулаками, когда забуду ноты.       — Зачем ты училась играть, если терпеть это не можешь? — я никогда не понимал, зачем люди тратят время и деньги на то, от чего их тошнит. Ты же в итоге ничему и не научишься. Только седых волос и подергивания глаз заработаешь.       — Ты у родителей спроси, зачем они послали меня в ту консерваторию, — Намек был ясен. Ответ мне никогда не узнать. — Терпеть не могла ходить туда, вот и уехала. Ты же как-то спрашивал меня об этом. Почему я была в Италии. Так вот, я бросила уроки и поехала наживать себе воспоминания. И даже сейчас я ни о чем не жалею.       Последние слова она запила шампанским, чтобы не прикусить раскрепостившийся язык. Я не должен был это знать. Цена откровения Тори — мое собственное. Но если сейчас я заикнусь про отца и прошлое, то добью ее, как разбившийся хрусталь.       — Фу, как много слов! Похоже, я еще трезвая, раз ты меня понял. Но если выпью еще, то ударю по клавишам не кулаком, а лицом.       И с этими словами она допила шампанское и со всей силой бросила фужер на мрамор. Гости мигом замолкли, оборачиваясь на хруст шпилек по мокрому хрусталю.       — Если падать лицом, то эффектно! Не желай мне удачи, — прошептав мне, Тори под всеобщие удивление пошла по осколкам к инструменту, игнорируя полные удивления глаза Ребекки.       Я затаил дыхание. Руки замерзли в холодном поту, а по позвоночнику прошлась рябь дрожи. Если бы не пустота одиночества и ком в горле, я бы подумал, что играть собрался я. Тори держалась спокойно, но я видел, как побелел ее шрам на колене, полученный, когда она выбежала из церкви, будучи ребенком, и упала в кусты, потому что ее затошнило от святой воды. После этого она всячески искала выходы и пути, чтобы не ходить на мессы и молитвы вместе с Ребеккой.       Я знал каждую деталь ее тела, как оно менялось с эмоциями. Например, когда Тори смеялась, у нее появлялась ямочка на левой щеке, а когда изнывала в стонах удовольствия по ночам, ее глаза мутнели, словно льдина под океаном. Тори неисчерпаемый источник моих исследований и желаний.       Сев на кожаный стульчик, больше походивший на кошачий табурет, Тори подняла крышку, поджав губы, будто открыла ящик Пандоры, а не десятки белых и черных клавиш. Все в зале не отнимали от нее своих глаз. Возможно, кто-то даже не понимал, кто она такая и что собралась делать.       Едва касаясь, Тори проскользила тонкими пальцами по клавишам, ища нужные. Я сжал ножку фужера, пытаясь вспомнить хоть одну молитву, но когда Тори нажала на клавиши, голова моя опустела.       Первые ноты прошлись как гром среди тихого поля, застеленного ровным газоном. Гости синхронно вдохнули, чувствуя приближение чего-то мощного, что заглушит их мысли и слова на долгие минуты.       В следующую секунду музыка, излучаемая, казалось бы, слабыми и немощными пальцами девушки, окутала весь зал, включая наши внутренности. И что уж здесь говорить о голове и душе! Если бы мои пальцы не были приучены держать любой предмет бездумно, то я бы точно выронил свой фужер вслед за Тори.       Покрасневшая от выпитого, с выпавшими из небрежного низкого пучка волос прядями, Тори слилась с вечностью, с музыкой, что струилась из-под выточенных из мрамора пальцев, с замершими в трепетном восхищении взглядами безмолвной толпы. Она исчезла в пустоте волшебного далекого момента настоящего. И именно в этот момент я узнал, что полюбил музыку навсегда.       Не будь Тори сейчас под аффектом своего прошлого, она бы сама удивилась, что умеют ее пальцы. Чистые губы, ранее на которых красовался прозрачный блеск, шептали слова песни, когда никто даже не в силах вспомнить ее название, да готов поспорить, что никто и не узнал ее. Если Тори заявит, что это ее собственная придуманная музыка, то все поверят, подкинув к ее авторству еще пару чужих песен.       Так мы и простояли эти бесконечные минуты, пока Тори не проиграла последние ноты. Две, а может и все пять минут зал молчал. Тори, громко дыша, не поднимала рук и глаз с клавиш, сама не понимая, что только что произошло. Теперь мне стало ясно, почему родители так сильно хотели, чтобы она играла именно на фортепиано. У Тори дар, и пусть она это отрицает, ничего не изменится.       Все зааплодировали, а из моих рук выскочил фужер и с глухим треском разбился. Но никто даже не обернулся ко мне. Все забылись, и только Тори завораживала их своим спокойствием и тихим ужасом в голубых глазах.       Тобиас затаил дыхание, да и воздух ему не нужен. Гордость и безмолвное восхищение заменили все его нужды. Он готов был расцеловать Ребекку при всех и, даже, забыл обо мне. Все это не важно, когда твоя дочь превзошла все твои полные любовью и мечтами надежды.       Поднявшись на дрожащих ногах. Тори взялась за край инструмента, ища меня своими испуганными оленьими глазами. Не знаю, как я смог дойти до нее и взять за руку, не споткнувшись об гостей. Все молча пропускали меня, только-только начиная дышать вновь.       — Уведи меня отсюда, прошу. — Не помню, кивнул я ей или просто повел к лестнице на крышу, да и сам не знаю, почему именно на крышу. Однако я отчетливо помню прожигающие две пары глаз на своей спине.       Открыв не запертую дверь, мы поднялись на крышу все в той же тишине. Ветер затеребил наши одежды, и Тори сжалась под его холодом. Я снял пиджак и накинул его на хрупкие женские плечи. Тори взялась за его края, запахивая декольте.       — У тебя есть сигарета? — не оборачиваясь ко мне, Тори дрожа от эмоций, уставилась вдаль горизонта залива.       — Нет.       Я перестал курить при Тори по ее просьбе, так что теперь пачка сигарет редкий спутник моих карманов. Больше всего мне хотелось обнять ее, и просить больше никогда не играть прилюдно. Потом прошептать ей все, что я испытал, слушая ее игру и умолчать о ревности, что то же самое чувствовали остальные гости.       Но я продолжал стоять сзади, слушая мелодию ее дыхания и своего сердца.       Под нами проезжали машины, освещая фарами окна соседних построек, а тихая гладь воды журчала, но мы не слышали этого, оглушенные высотой и звоном в ушах. Кажется, над нами упала звезда, или это шампанское, наконец, подействовало и заискрило в глазах?        — А я ведь забыл про подарок.       Тори обернулась, фокусируя сонный взгляд на моих губах. Сжимая пиджак, она подошла к краю крыши, да так близко, что еще один шаг — и гладь воды покроется сотнями тихих кругов. Я подошел к ней, хватая за спину, но Тори лишь засмеялась в мой подбородок, опрокинув голову назад как можно сильней.       — Я не люблю подарки. Они никогда не соответствуют моим желаниям. — Тори обжигала меня дыханием, пряча безумно-уставшую улыбку в моей шее.       — Тогда, пусть будет не подарком…       Нащупав в кармане брюк маленькую коробочку, не дающую мне покоя весь этот вечер и ни на секунду не забытую, я достал ее. Открыв одним пальцем бархатную крышечку, я приподнял так, чтобы Тори увидела блестящее в ночи кольцо, с точно таким же бриллиантом, как и в ее серьгах.        — Я планировал сделать это во время праздника, ну или если мы были бы слишком пьяны, то ночью… Но мне не захотелось, чтобы день рождения превратилось в место суицида твоего отца.       Тори молчала, не шевелясь. Не видя ее лица. Я боялся подумать, что творится в ее голове и не считает ли она меня последней мразью.       — Знаю, сомнительный подарок… Но я сделаю все, чтобы ты никогда не пожалела об этом. — Я заговорил, лишь бы не слушать это молчание. Но Тори все также молчала, не дыша. — Прошу, скажи хоть что-то.       — Люцифер, отвези меня домой. Я устала.