Love You To Death

- Раз-и, два-и, три-и… - считает Мори-сенсей. У нее безупречно прямая осанка, сжатый недовольным розовым бутоном рот и фарфоровая, будто светящаяся изнутри, кожа. Изящные руки порхают в воздухе так, словно она не показывает упражнение, а дирижирует. Я восхищаюсь ей и одновременно побаиваюсь. Мы движемся под монотонный счет как диковинное многорукое и многоногое чудовище. Одновременно делаем шаг в сторону, одновременно приседаем, поворачиваем головы, разводим руки. Незатейливые движения разминки превращаются в священный ритуал благодаря серьезности, которую вкладывает в них Мори-сенсей. Слитное дыхание наполняет зал, повисая в прохладном воздухе. Зеркало на всю стену перед нами понемногу начинает запотевать. Отражения так же синхронны и покорны счету, но из-за них я постоянно сбиваюсь с ритма. Двадцать японских девочек вокруг – таких разных, но мое присутствие делает их абсолютно одинаковыми. С момента приезда в Японию мне постоянно приходилось идти на уступки общепринятым нормам поведения. Но даже эта бесконечная цепь компромиссов не предвещала отчаянное нежелание быть собой, вызываемое моим одиноким отражением. В Токио внеклассные занятия были заменены языковой школой. В Намимори деваться оказалось некуда. Пришлось выбирать. Единственным, к чему лежала душа, были боевые искусства. Душе пришлось в праве голоса отказать. В условиях повышенного внимания со стороны Дисциплинарного комитета было разумней держать равнение на Ямато Надэсико. Хотя, наверное, я банально струсила. Но после вычитания всех боевых искусств в сухом остатке ничего приличного не осталось. Командные игры я не понимаю и побаиваюсь, одиночные виды спорта требуют непомерно больших затрат усилий для ленивой меня. Драматический клуб слишком активно пытался заманить к себе, и это настораживало. В живом уголке я запомнила только совершенно очаровательных пиявок, которых кормили лягушками, которых кормили комарами, которых кормили участниками клуба на веселых выездных поездках. Все десять минут, пока я разговаривала с президентом клуба, пиявка в банке равномерно билась головой о грунт. Наступающая весна и недостаток витаминов? Музыкальный клуб школы объединял скрипичный ансамбль и несколько рок-групп. Как следствие, уровень классовой неприязни в нем зашкаливал. Рисовать не хватало воображения, танцевать – желания, так что самым оптимальным в итоге казался хор. Что такого – стой себе, открывай рот. Можно вообще не петь, все равно никто не заметит. К несчастью, неспортивных дополнительных занятий нужно было выбрать минимум два. Подумав, я решила остановиться еще на аэробике. На слово «аэробика» были ассоциации в виде перезрелых теток в цветастых купальниках, усиленно колыхающих телесами под музычку. К тому же, к спортивным занятиям ее не причисляли, в отличие от танцев, так что все казалось вполне безобидным. Сначала. Как мне рассказали позже, мечтой Мори-сенсей всегда было вести танцевальный клуб. В этом году ей опять предпочли другого хореографа, так что она была полна энтузиазма утереть нос обошедшему ее нахалу и просто показать всем кузькину мать. Я бы зауважала ее за волю к победе, да только путь к торжеству добра и справедливости лежал через мой пот и немилосердно ноющие мышцы, связки, суставы… да и кости, наверное. Планка была высокой. Оставалось только оценить вызов, благо, что отступать было некуда. После разминки мы переходим к танцу, который начали учить на прошлом занятии. Под музыку девчачьей айдол-группы, подчеркнуто невинный и эротичный одновременно. Он запланирован на выступление на празднике в честь окончания учебного года. До него осталось всего лишь полтора месяца, но я уже мечтаю о том, как в следующем году буду заниматься шахматами! При быстром переходе с позиции на позицию кто-то в задних рядах спотыкается об чьи-то ноги, слышится писк и звук падения. Мори-сенсей недовольно хмурится и все замирают. Заново. Пот медленно стекает по спине. Мне жарко и неудобно, но я держу спину и улыбаюсь. И молюсь о том, чтобы не залажать. Через энное число повторений мы наконец добираемся до конца танца, не потеряв никого по дороге. Замираем в заключительной позиции, мне лично напоминающей неудачный косплей Сейлор Мун. Скульптурная композиция из девушек в подчеркнуто напряженных позах и в центре блондинка с неопределенно-несчастным выражением лица. Сквозь зубы я признаю, что понимаю причину, по которой Мори-сенсей приговорила меня к этому месту. На первом занятии я скромно заняла самую отдаленную и крайнюю позицию. Задумчивый взгляд Мори-сенсей успешно выцепил меня там и уже не отпускал. Своим славянским фенотипом я нарушала всю симметрию хореографии, которую она так заботливо культивировала... Я с радостью готова была подсказать самое простое и изящное решение проблемы – разрешить мне не ходить на занятия. Но сенсей, видимо, решила, что прятать что-то нужно на самом видном месте… и через полчаса попросила меня стать в первый ряд на лидирующую роль. Больше всего я испугалась того, что меня возненавидят остальные. Но наоборот, все, казалось, искренне были рады за меня. Потом подходили, поздравляли. Говорили, что сенсей, вероятно, чувствует во мне талант. Да уж, довольно вежливая формулировка моего хилого танцевального опыта… Я, краснея от стыда, обещала, что буду стараться. Нет, чтобы просто отказаться от этого места! Из уютного местечка позади я точно не попала бы на выступление, и не пришлось бы так корячиться сейчас и скулить по ночам. Намимори плохо на меня влияет. Верней, не так. Не Намимори. Хотя Хибари Кёя, совсем как какой-то там король Франции, наверняка скажет «Намимори – это я». После памятного разговора в коридоре я готовилась к самому худшему… вплоть до допроса с пристрастием в подвале школы. Вертелась всю ночь в кровати, как уж на сковородке. Сочинила максимально правдоподобную легенду. Заботливо обложила ее деталями для правдоподобности и продолжила трепетать. Напрасно. На следующий день он даже не взглянул на меня. И на день после следующего тоже. Уже две недели, как Хибари Кёя подчеркнуто не обращает на меня внимания, хотя мы встречаемся как минимум раз в день, утром перед школой. На том же месте, за те же десять минут до первого урока я прохожу мимо него в общем потоке школьников. На его лице застывшая печать скуки. Он зевает, прикрывая рот ладонью, и отворачивается от гомонящей толпы. Передергивает плечами с небрежно наброшенным черным пиджаком. Красная повязка на рукаве покачивается от движения, сверкает золотом шитья. Я не понимаю причин, по которым он отпустил меня, но понемногу мне тоже становится скучно. Разгоряченное тело приятно ноет. Быстро принимаю душ, вытираюсь полотенцем. В глазах рябит от трусов с пандами и push-up лифчиков вокруг. Девочки щебечут, взвизгивают, заливаются хохотом. Словарного запаса хватает, чтобы более-менее понимать их, но так же свободно и бегло болтать на школьном жаргоне я до сих пор не могу. Все очень добры ко мне и позволяют при любом удобном случае практиковаться на них, но сегодня нет времени. Мне пора на хор – отчитаться за вчерашнее отсутствие. Торопливо натянув одежду, я сбегаю в коридор. Через пару поворотов понимаю, что не знаю, куда идти дальше. Мне казалось, что занятия обычно проходят вооон в том кабинете слева, но он закрыт. Скорее всего, решив срезать путь, я банально заблудилась среди одинаковых на вид дверей. Вот почему у японцев так развито чувство коллективизма! В этом царстве победившего функционального дизайна выживать в одиночку невозможно. Подергав двери соседних комнат, решаю вернуться, но тут мое внимание привлекает еще одна – в углу. Без особой надежды толкаю ее, и слова застревают в горле. Впервые я вижу Хибари Кёю не в форме. Облегающая футболка с V-образным вырезом и спортивные брюки вызывают ощущение параллельного мира. Впрочем, формула «белый верх, черный низ» на месте. И неизменная повязка алеет на рукаве. К ней добавилась еще одна – широкая, ее концы свободно свисают на затылке, сливаясь чернотой с его волосами. Он тренируется с завязанными глазами. Движения Хибари Кёи отточены и изящны.Он словно танцует, и в этом танце неумолимость и смертоносность катящейся лавины. Это… красиво. По-настоящему. Каждый взмах странных дубинок в его руках так убийственно рационален, что переходит за грань искусства. Вдруг резким рывком Кёя разворачивается. Все происходит так быстро, что я даже не успеваю осознать, что пора вспоминать прошедшую жизнь. Меньше, чем за вздох, он оказывается рядом, в одном шаге от меня, слишком близко. Я цепенею как под гипнозом. Наблюдаю за тем, как он останавливает страшный по силе удар в миллиметре от моего виска. Мне кажется, будто это происходит не со мной. - Забью до смерти. Я смотрю на дубинку. От металла, кажется, исходит смертный холод. Как и от его голоса. Губы Хибари плотно сжаты. Черная повязка на глазах бесстрастна и равнодушна, но мне почему-то кажется, что он позволил себе роскошь зло сощуриться под ней. Отвечаю совсем не то, что собиралась. - Я тебе мешаю? – тихо говорю я. Вместо ответа Хибари Кёя отворачивается. Сердце запоздало начинает колотиться. Это было опасно, с завязанными-то глазами… Но почему-то настоящего страха так и нет. Допустим, в идеальном контроле над ситуацией со стороны Кёи можно не сомневаться. Но откуда эта уверенность, что он меня не ударит? Потому что девочек бить нехорошо? Трижды ха. Сомневаюсь, что молодого человека вообще интересуют половые различия. Осторожно прикрываю дверь и сажусь на пол, скрестив ноги. За мягким пируэтом идет перекат, и удар с колен с еле слышным свистом режет воздух. На лице Хибари на миг проскальзывает рассеянная, мягкая улыбка, тут же скрывающаяся под сосредоточенностью. Радость от удачно проведенного приема? Окажись там противник – он вряд ли смог бы встать. Я ежусь от этой мысли. И от того, что мне хотелось бы увидеть, как Кёя улыбнется тогда. Он выглядит таким естественным в центре оплетающей паутины ударов. В конечных точках их траекторий невольно представляются враги, один за одним падающие, как марионетки с подрезанными нитями.Иллюзорные смерти взвихряются мрачным шлейфом, ложатся ему на плечи недостающим пиджаком. Придают Кёе безупречную завершенность. Мне кажется, что сейчас я понимаю его. И это чудесно и больно одновременно. Не знаю, сколько времени проходит, когда Кёя останавливается и бережно кладет дубинки на пол. Не снимая повязки, начинает отжиматься на пальцах. Слипшаяся от пота черная челка падает на лицо. Он кажется уставшим и удивительно умиротворенным. Я тихонько поднимаюсь на ноги и берусь за ручку двери. - Ты уже пропустила хор, - говорит он. Я дергаюсь от неожиданности. Нехотя выуживаю из сумки телефон и смотрю на время. Забодай меня комар! - И вчера ты его прогуляла. Как и еще два урока. Я молча смотрю на Хибари. Он ускорил темп отжиманий, и его дыхание понемногу становится неровным. - Мне очень жаль, - наконец бормочу я. – Можно идти? - Нет. Блин, ну его не поймешь… - Я даже не буду говорить о том, чем ты занималась вместо занятий. Я был крайне удивлен, обнаружив на своей крыше кого-то в столь неподобающем виде. Неподобающем виде? Я даже не знаю, смеяться или плакать. Вчера был первый день весны. И он выдался таким дивно солнечным и теплым, что тратить его на уроки было бы преступлением. Я с трагичным видом добрела до медпункта, где меня ущипнули за щечку и признали негодной. Домой не хотелось, крыша школы показалась самым подходящим местом для того, чтобы пару часов бездумно смотреть на бескрайнее небо. Солнце пригревало немилосердно, поэтому я задрала футболку, открывая миру живот, и подкатала юбку повыше. Ну, может быть, место для того, чтобы позагорать, я действительно выбрала некстати. Но что-то «неподобающее» тут мог усмотреть только Хибари Кёя. Стоп. Самолично? Я представляю вчерашнюю ситуацию со стороны, и мне становится… неуютно. Вот дремлю я, разморенная солнышком. Униформа в неприличном беспорядке, волосы разметались по крыше. Лицо прикрыто локтем, а в ушах наушники. Неудивительно, что я пропустила выход главы Дисциплинарного комитета на сцену. Шокированный Кёя застыл рядом соляным столпом. На лице праведный гнев, в руках дубинки, на плече птичка. 99 процентов за то, что на следующем фрейме я пятой точкой пересчитываю все ступеньки лестницы вниз. Но он ведь не стал будить меня. Молча стерпел угон «своей» крыши и ушел, даже не подперев дверь шкафом. И сегодня утром, как обычно, уделил мне ровно столько же внимания, как пустому месту. Почему? С отжиманий мой загадочный от слова «гадить» мучитель переключился на качание пресса. Мда, мои червячьи страдания на аэробике и рядом не валялись. Он поднимается и опускается с ровностью машины, умудряясь всем видом выражать крайнюю степень неодобрения. И от этого мое смущение понемногу начинает переходить в злость. Я стискиваю сумку покрепче: - Мне нет прощения. Я осознала свою вину и полностью раскаялась. Подобного не повторится. - Этого мало, - роняет Хибари. Не останавливаясь, он стаскивает повязку. Жмурится – отвык от света за время тренировки.Сейчас он бесит меня просто бесконечно. - Ну да, на свете не существует наказания, которым можно было бы искупить мои ужасные преступления. Пойду сдохну в темном углу, - произношу сквозь зубы, из последних сил сдерживаясь. Это же надо быть такой высокомерной свиньей… - Ты напрасно хамишь, - после паузы очень спокойно говорит Кёя. – Не советую считать, что твой пол делает тебя неуязвимой для всего спектра мер дисциплинарного воздействия. Я таращусь на него с искренним недоумением. Картина того, как он шлепает меня, перекинув через колено… так, стоп. - То есть? - Общественные работы. На добровольно-принудительной основе. - Чего? Кёя наконец смотрит на меня. Задумчивое выражение его лица напоминает мне Мори-сенсей и ее стремление к гармонии. Понятно. Он решил все же забить меня, но в переносном смысле. Забить как торчащий гвоздь. Согласно известной японской поговорке и кредо жизни половины встреченных мной японцев. Как же мне все это дорого…