В сияньи солнца путешествие в песках

Кровь и мороз, мороз и кровь, застывшие водопады и неспокойное море трупов. Море не замерзает, потому что оно согрето кровью мертвецов. До горизонта — маковые поля, города, башни, дома и замки — сплошь в маках, и маки плющом увивают их. Маки красные, очень красные, потому что растут они на крови. И над всем этим царит черное солнце. Его ломаные лучи извиваются, будто щупальца. «У тебя все получится, дитя», — говорит голос. —«Ты их спасешь. А мы поможем». В Зеррикании лучше всего то, размышлял Бореас Мун, растянувшись на золотистом песке и слушая шум моря, что здесь нет никакого льда. Его накрыла тень. Хозяин этой тени двигался очень, очень тихо. Ладно, добавил про себя Мун, и вот еще хорошая компания — тоже весьма мило. — Солнце не заслоняй, Вольф, — буркнул Бореас, не открывая глаз. — Ты вроде купаться собирался. — С меня пока хватит моря, — эльф присел рядом. — Меня медуза ужалила. А они тут крайне ядовитые. — Медуза, говоришь, — решил присоединиться Сиги. — Может, это за разоренные муравейники. Мать-природа иногда так мстительна. Бореас кинул на товарищей строгий взгляд. Он не до конца понимал, чем его друзья занимались в прежней жизни — хотя, конечно, благодаря некоторым интересным знакомствам с другими иммигрантами с севера он имел об этом куда большее представление, чем тогда, на перевале — но зато прекрасно подмечал, когда оба начинали припоминать друг другу эту прошлую жизнь. Помогло. Исенгрим отвернулся к воде, по-эльфски уйдя в себя. Ройвен принялся за чтение. Бореас загорал. В такую жару даже думать про лед было невозможно. Идиллия. И тут Бореаса накрыла тень. На этот раз — незнакомая. Клиентка — потенциальная клиентка — была весьма хороша собой по людским стандартам. Это-то и не давало Исенгриму покоя. Конечно, ни Мун, ни Дийк... Ройвен не из тех мужчин, которые готовы отбросить все, включая разум и инстинкт самосохранения, и помчаться за юбкой, но все-таки биология есть биология. Особенно в случае с Dh’oine. — Напоминаю, что в этих местах ночь в весьма приличной компании стоит по закону три лоти. Дневной заработок наемного рабочего. А мы в среднем зарабатываем в месяц... — Достаточно, чтобы хватало и на очень хорошие бордели, — Сиги раскурил длинную зерриканскую трубку, украшенную узором в виде головы дракона. — Именно потому, что не отказываем клиентам и клиенткам. А особенно таким клиентам, которые готовы заплатить столько, сколько мы зарабатываем за три месяца. И треть суммы вперед. — Потому что знает, что на такое безумие никто больше не отважится... — Потому что им нужен северянин, один из вас... А точнее, беженец. Один из нас. — Бореас поднял кубок в шутливом тосте. — Для них все едино. Человека от эльфа не отличат. На самом деле в Зеррикании без особого труда отличали Aen Seidhe от Dh’oine. С первыми у них уже много веков сохранялся контакт, пусть и непрочный, зато постоянный. Пожалуй, причиной тому были драконы. — Я не утверждаю, что задача не ставит перед нами определенные сложности, — продолжил Сиги, — но это и есть наша работа. Сами же хотели перевести эти наши «детективно-охранные услуги» словом «Murrhata’ma» — «необычные дела». — Необычные и деликатные. Там игра слов. Распространенный эвфемизм, — поправил эльф. «А еще ты неправильно произносишь, слишком мягко», — с удовлетворением добавил он про себя. Дружба дружбой, общие дела общими делами, брудершафты брудершафтами — а все-таки приятно, когда ты в чем-то превосходишь человека. — И еще «tazoce», — вклинился Бореас. — «Всех сортов». Не такой уж и необычный случай. Избалованная наследница сбегает не с тем парнем. Nihil novi sub sole. Приходилось делать вещи и посквернее, чем возвращать домой капризных девиц. И в самом деле. Они разыскивали шантажистов и шантажировали сами, устраивали слежку, добывали сведения, крали их, добывали под пытками, убивали и избавлялись от улик... Мечи и умы напрокат. Они решали проблемы силой или хитростью — как желал клиент. Или как требовали обстоятельства. — Вы только запамятовали, что на этот раз капризная девица успела укрыться в лоне церкви. Из искренней, горячей веры, по словам нашей клиентки. Семья не скупилась на подношения храму, а наша цель сделала успешную карьеру и стала Просветленной, любимицей народа, воплощением милосердия и божественной мудрости. По счастливому совпадению, все это удачно воплотилось в ладной фигурке и красивом личике. Не только семья может считать себя ограбленной. Но даже наш годовой доход не стоит того, чтобы цапаться со жрицами. Если мы и в Зеррикании станем, как вы это называете, personis non grata, куда нам бежать? За море? — Мир велик, а в Офире в это время года чудесно, — сентиментально обронил Дийкстра. — Но я не узнаю тебя, Вольф. Где твой идеализм? Где преданность делу? — Людские дела сердечные — не моя печаль, а мои идеалы далеки от пошлой сентиментальности. Как уже выяснил Север. Бореас многозначительно хрюкнул, не успел Сиги и рта раскрыть. — Моя простая солдатская голова подсказывает мне отложить все эти дискуссии, принять чашечку чего погорячее и просто проголосовать. В конце концов, королей тут нету. Что думаете, господа? Клиентка назвалась Лит из дома Атра. Они были наслышаны о доме Атра — о старом, могущественном семействе, которое славилось своей отвагой, благочестием и щедростью. Они имели право на титул хранителей Храма. Трудно было не знать их, если живешь в Туаре — одном из древнейших городов Зеррикании, таком древнем, что его название переводилось просто «оазис», и никто толком не знал, что появилось раньше — название или само слово. — Благодарю, господа, что согласились помочь, — узкие, но красиво очерченные губы изонулись в вымученной улыбке. — Моя сестра... Элохивея иногда как ребенок. Наверное, и хорошо, что она сохранила свою невинность... Но в некоторых ситуациях она может оказаться жертвой самых дешевых трюков и самых очевидных манипуляций. Об Элохивее Сигизмунд тоже слышал. На такой работе полагается знать все обо всех, но даже если бы он не специализировался в решении всяких проблем, если бы шпионские привычки не укоренились так глубоко, даже тогда было бы сложно ни разу не услышать на улицах этого имени. Он никогда ее не видел — такая знаменитая Просвещенная редко покидала центральное святилище и храмовый комплекс, расположенный в доброй половине дня пути от Туары. И теперь, глядя на Лит, не мог не задаваться вопросом, какой же красавицей была ее младшая сестра, если старшая считала ее цветом семьи — ведь Лит была восхитительна. Кожа, на тон-другой смуглее кожи женщин Севера, отливала золотом, огненно-рыжие волосы, собранные в пучок, достигали бы пояса, будь распущены. Несколько веснушек около носа добавляли девушке очарования. Фигура, стройная, статная, с резким переходом к высокой талии и длинными точеными ногами, тоже была безукоризненна. Единственное, что ей могли бы поставить в упрек реданские придворные — это то, как она двигалась: энергично, пружинисто. Она шагала, как сильная женщина, а не как трепетная дама. Но в Зеррикании это было нормально. И вполне совпадало со вкусами Сиги. — Я расскажу все, что знаю... Знаю я не много, к сожалению — сами понимаете, она давно уже не живет с семьей, а беседы в храме не располагают к интимным откровениям. Верующие, жрицы, благотворители... У нее было так много дел. Сиги и Бореас сочувственно, понимающе забормотали. Вольф молчал. Но женщина все равно обратилась к нему. Она, как и большая часть тех редких зерриканок, способных изъясняться на каком-либо из западных языков, говорила на Старшей Речи, и поэтому полагала (как и многие другие), что эльф поймет ее лучше остальных. Тот факт, что нильфгаардский диалект отличается от Старшей Речи только кусочком словарного запаса, тремя правилами грамматики и алфавитом, до Зеррикании еще не дошел, несмотря даже на послевоенную волну беженцев. Местные жители также упорно отказывались верить, что любой образованный северянин различает на слух по крайней мере несколько диалектов Старшей Речи и свободно говорит на самом распространенном. Вместо этого они предпочитали думать, что пришельцы с запада — отсталые варвары, неучи, грубая рабочая сила, воры, убийцы и вообще крайне сомнительные типы, дурно влияющие на просвещенную Зерриканию и ее культуру. Этому Сиги не удивлялся. Чужакам нигде не рады. — Я поняла, что у нее на уме, когда она начала говорить о том, что откажется от сана... Она, всегда такая полная веры, полная огня, такая, такая... святая! Лицо храма, гордость семьи! Я просила, умоляла, убеждала ее, даже плакала... Я говорила ей, что это совершенно другая культура, что она не представляет, как на западе относятся к женщинам... То есть, я не хочу сказать ничего дурного о западе, — она заметно смутилась. — Каждая страна имеет право на свои собственные порядки... Я читала об обрядах на Ламмас, очень красиво описано... — Ламмас — это эльфский праздник, — заметил Исенгрим. — По крайней мере, так было в те времена, когда писали ваши книги, госпожа. Лит смешалась еще сильнее. — Я просто считаю, что если она воспитана в одной культуре, а он — в совсем другой, то им будет сложно. Слишком разные точки зрения, вот и все... Любовь, конечно, великая сила, но надолго ее не хватит. А потом приходит проза жизни и оказывается, что можно пережить разницу в религиозных, идеологических и политических взглядах, но не тот факт, что любимый... иначе... ведет себя за столом. И что приходится день за днем наблюдать, как он ест — по его обычаям, весьма элегантно, а по нашим — как свинья. Любовь может пережить чуму, войну, интриги и саму смерть, но не что-то подобное. Она знает, о чем говорит, подумал Сигизмунд, и знает хорошо. Очевидно, Лит тоже спохватилась, что слишком увлеклась, потому что резко прервалась, поперхнулась, принялась сплетать и расплетать пальцы — многочисленные браслеты звенели при каждом движении — и дальше говорила уже лишь о возлюбленном своей сестры. Описала его: среднего роста, светлые вьющиеся волосы длиной до плеч, светлокожий и кареглазый. Крепкого телосложения. Руки, привыкшие к физическому труду. — К сожалению, имени его я не знаю. Элохивея не хотела его называть — может, и сама настоящего не знала, такие проходимцы не дураки... Я видела его всего пару раз, когда заставала их вместе. Она так молила меня, так плакала! Моя маленькая сестренка... Я никому не говорила — надеялась, что она сама выкинет все это из головы. Какая я дура... Я во всем виновата. Она не возвышала голос, не спрашивала — им не было нужды придумывать правдоподобных отрицаний или уточнять, имела ли она в виду под «всем» несчастье с сестрой, утрату семьей положения или скандал в храме. Однако Сиги неопределенно хмыкнул — не сочувственно, не отрицательно. В конце концов, он был профессионал, а для профессионалов забота о комфорте клиентов входит в стоимость услуги. За это они брали десять процентов. — А что нам делать с... со спутником вашей сестры, когда мы их разыщем? — вдруг уточнил Бореас. Она нахмурилась. — Мне бы не хотелось отягощать вашу совесть чем-то... чего не исправить. Исенгрим ухмыльнулся ей, сверкнув зубами. Сиги всегда испытывал трепет от того невероятного факта, что существо, не обладающее клыками, способно так хищно улыбаться. — Моей совести от одного человека убытка не будет, а коллеги отвернутся. Можете не беспокоиться. Но девушка решительно покачала головой. — Нет, нет, не нужно... Моя сестра любит этого человека, независимо от того, насколько ложно это чувство. Я дам вам денег. Заплатите ему, чтобы он оставил ее в покое и уехал куда-нибудь. Пусть все будет аккуратно... Ничего непоправимого. Чтобы он не посмел потом вернуться и шантажировать меня. — За золото меня не купить! — Дориан Хендель, краснолюд, основатель центра северной культуры «Вместе» — клуба, объединяющего иммигрантов и занимающегося всем от образования до заключения браков, со всей силы лупанул по клавишам свеженастроенного клавесина. Инструмент пронзительно застонал. Трудно было не вздрогнуть, но Исенгрим ухитрился. — Впечатляет, — оскалился он. Если бы не шрамы, это можно было бы назвать улыбкой. Но из-за шрамов от этой улыбки у большинства собеседников подгибались колени. Дориан бросил неуверенный взгляд на висящий на стене гобелен, на котором было вышито: «Дом твой там, где сердце твое» в окружении северных цветов. — Занятно, теперь вам наше золото уже не нужно. Но вы почему-то не возмущались, когда мы каждый месяц перечисляли деньги в фонд помощи этого замечательного предприятия, — Сиги обвел комнату рукой, — ну и на прочие нужды. Не протестовали, когда мы вложились в курсы зерриканского или в закупку учебников восточных наречий. Не то, чтобы мы не делали всего этого добровольно и по велению сердца. Я просто удивлен такой реакции. — Реакция-хренакция. Я не прочь пустить ваши грязные деньги на благородные дела. В этих неблагоприятных обстоятельствах все крутятся как могут, мать их через корыто. Вы хоть не воруете, на том спасибо. Но гребаным шпионом я не стану. На своих стучать не буду. Да хоть за все деньги мира! За взносы благодарствую, за учебники тоже — до сих пор путаю их «угол» и «курва», по каковой причине меня и спустили недавно со ступенек тутошнего магистрата... А ступеньки-то высоченные... Добрую неделю спустил да пару сотен лоти, чтоб замять конфуз. — Эти расходы мы можем покрыть, — предложил Сиги. — Я что тебе, курва, сказал? На своих не стучу! Зерриканцы меня не купили, так и вы не купите. — Так мы тоже свои, — заметил Бореас. — Беженцы. Хотим помочь этому мальчишке, он же вляпался во что-то, из-за чего значительно... — Вы такие свои, что я под Бренной против вас стоял. За вычетом Сиги, само собой, — Дориан по-прежнему не смотрел на них. — Зерриканцам без разницы. — Зато мне — с разницей. Видал я тот полевой госпиталь, который попался на пути Врихедд... — Дориан плюнул, но так, чтобы не совсем им под ноги. — Гребаная бойня. Исенгриму чесалось спросить, не желает ли сударь узреть в своем культурном центре такую же бойню, коли уж ему так нравится быть клятой людской шавкой. Но краснолюд был очень недурным информатором, да к тому же не хотелось настраивать против себя всех северных иммигрантов. К тому же, Исенгрим и сам теперь числился в таких же людских шавках. Клятых, само собой. — Гребаная бойня, — сказал он, чуть растягивая слоги, — будет здесь, когда благочестивые и богобоязненые зерриканцы прознают, что устроил этот идиот. Он связался со жрицами. Дориан замер. Медленно обернулся к ним. — Что этот щенок натворил? — Блаженны неведущие, ибо поживут подольше, — ответил Сиги. — Могу сказать только, что дело препаскудное. Будь кто не из наших, мы бы и не взялись. Мальчишку разыскивают и влиятельные фамилии, и храмовые шпики. Найдут его прежде нас — ну, что ж... Наши наниматели весьма искусны в выбивании признаний. — К тому же, изобретательны, — добавил Исенгрим. — Особенно теперь, после нашего приезда. Мы живем в духе межкультурного сотрудничества, плодотворного, дружественного обмена опытом. Они учатся у нас, мы учимся у них... — Говори за себя, — рыкнул Дориан. — Я у зерриканцев только кулинарные рецепты узнавал, да и то не всякие... — Так и я рецептами интересуюсь, — Исенгрим позволил себе улыбку. — В каком-то роде. Краснолюд бросил на него понурый взгляд. — Щенок, которого вы ищете — это Ценн Паскель, сын Ондрея и Весны. Я дам вам адрес. Весна оказалась полуэльфкой. Следовательно, их цель была эльфом на четверть — но в Зеррикании от этого толку было чуть. Местные и полуэльфа-то едва отличали от эльфа или человека. Визит к семье детективам помог слабо. Собственно говоря, ничего, кроме подтверждения имени и фамилии, более детального описания да истории про хорошего мальчика, которую рассказала его сестра: как он слегка запутался после бегства из Редании, попал в дурную компанию, начал засматриваться на девушек вместо того, чтобы сидеть дома и помогать матери — но это все из-за этих зерриканцев, это они испортили славного мальчика, с ними невозможно жить! Нет, нет, куда он мог податься, они не знают, нет, никого за пределами города он не знал, а в самом городе тоже общался в основном с иммигрантами. По крайней мере, так им казалось до сих пор. Из дома он ничего не крал, не забрал с собой никаких вещей. Вечером накануне своего исчезновения сказал матери не волноваться, что бы ни случилось. — Я тогда и внимания не придала, думала, просто так говорит, поддержать хочет. — Благодаря эльфской крови женщина выглядела молодо и сохранила грациозную стать. Хладнокровие, видимо, тоже было наследственное, потому что, в отличие от дочери, она не плакала и не ругалась вполголоса, как сыновья. Но привечать тех, кто принес ей дурные вести, она тоже не намеревалась. Или просто не желала привлекать к дому внимание зерриканских соглядатаев. — Коли сможете ему помочь, я буду признательна, но я не обманываюсь, что он сможет вернуться. Куда бы он ни направился, где бы ни осел, пусть за чужим столом для него всегда найдется место. Провожая их до двери, она торопливо осенила их жестом, как делали последователи пророка Лебеды. — Va’esse deireadh... — добавила она она пороге, выжидательно глядя на Исенгрима. — ...aep eigean. Va faill, sor’ca. Что-то кончается, что-то начинается. Умирает мать, но рождается ребенок. Умирают люди, но растут леса. Любой цвет берет начало в зимней белизне. Дымится зерно, но чья-то белая рука, извитая синими венами, гасит его, прежде чем дым обращается в прамя, и зерно чернеет и гибнет. «Одним хлеб, другим меч. Одним жизнь, другим смерть, дитя», — молвит голос. «Не бойся. Мы поможем сделать выбор». — Женщины — погибель мужского рода, — с чувством заметил Вольф на исходе очередного дня бесплодных поисков, одним глотком опрокинув рюмку крепкой наливки. Из стаканов такое пить не стоило. Кроме того, в их захламленной холостяцкой берлоге стаканов и не имелось. Зато прочего хватало. Ножи. Средства для подглядывания и подслушивания. Недурственная коллекция щелкунчиков для орехов. Изрядное собрание работ по востоковедению, языкознанию и этикету. Большая их часть была написана на ассанском диалекте — языке самого могущественного города-государства в Зеррикании, Абулата. Общих учебников и хрестоматий не было. На Старшей Речи, несмотря на щедрую плату, удалось найти лишь несколько книг, да к тому же устаревших на десятки, если не на сотни лет. Легче всего было найти книги на краснолюдском, но его, в свою очередь, не знал никто из северян. В общем, день за днем главной проблемой Исенгрима Фаоильтиарны, Железного Волка, экс-полковника Нильфгаарда, в свое время — самой разыскиваемой персоны на Севере, как и Сигизмунда Дийкстры, бывшего главы реданской разведки, которого все еще жадно искали, было лишь раздражающее сходство зерриканского слова «искать» с зерриканским же «трахнуть». Это чертовски усложняло их детективную работу. Хуже того, это сходство сохранялось лишь в некоторых диалектах, в других же «трахнуть» обозначало невиннейшее «стукнуть». Местные понимали, откуда родом собеседник, по внешнему виду, одежде и говору и легко приспосабливали свой словарный запас к языку собеседника. У северян так просто не получилось. Бореаса эта напасть минула: как оказалось в изгнании, он хорошо пел и недурно играл на инструментах, поэтому без труда улавливал акценты, мягкие согласные, интонации и прочие ловушки, подстерегающие иностранцев в каждом языке. Поэтому именно его Сиги и Вольф единодушно выдвинули, как и всегда, беседовать с верховной жрицей Арбатачайей, которая оказалась на их пороге буквально через несколько минут после глубокомысленного замечания Исенгрима. Она была одна. Персона ее уровня в Туаре не нуждалась в сопровождении. Все знали, что коснувшийся жрицы хоть пальцем поплатится жизнью. И смерть будет паскудной. А виновных вытащили бы и из-под земли наемники великих семей, храма и гильдий — иными словами, карательную функцию выполняло само общество. Возможно, на самоуверенность Ее Святейшества Арбатачайи повлиял и тот факт, что до посвящения в сан она несколько десятков лет была наемницей. Весьма высокооплачиваемой и весьма известной. Говорили, что она не работала только по храмовым праздникам. И то не по всем, а лишь по очень важным или тем, которые славили мир и милосердие. С тех времен у жрицы осталась прекрасная осанка, быстрый и уверенный, но мягкий шаг воительницы, шрамы на лице и кистях рук — все остальное скрывала мантия — и два сломанных пальца на левой руке. Правого уха тоже не было — поговаривали, что оно сгорело в пепел в сражении под Дагорр-Дуром. Еще говорили, что колдун, чьих рук это было дело, через несколько часов проклинал свое волшебство и обещал восстановить ухо... Но, к несчастью для него, Арбатачайе в то время не было дела до красоты, ее заботило только дело. Теперь Арбатачайя пристрастилась, по ее собственным словам, к тиассу, любимому на Востоке травяному напитку. — Выпьем же за дух взаимопонимания, искренности и дружбы между народами. Благословите наш дом и контору, — перевел Бореас. — Да мы поняли, — буркнул Сиги. — Я тоже, — Арбатачайя перешла на всеобщий. — В юности я поездила по миру, а на Западе всегда нужны наемники... Я служила в армии самого императора — не этого, а его деда или отца... И хороших информаторов у меня достаточно, чтобы знать, что вы, Ройвен, куда охотнее вспомните битву под Хочебужем. И раз уж мы все хорошо знаем, о чем идет речь, то, может, обменяемся менее известными фактами или хотя бы занятными рассказами под тиасс? Выровняем информационный баланс. — Эльфы не привыкли болтать о делах Старшей Крови с людьми даже пред лицом суда, — с достоинством заявил Исенгрим. — Этот факт всем хорошо известен, ибо я изложил его в своем confessio iuris и заверил своей подписью под присягой. Пойду заваривать тиасс. Усмешка жрицы была отражением его улыбки. Гримаса, открытая узкая рана в море рубцов. — Если б ты мне так не нравился, Вольф, я бы сейчас промолчала. Но поскольку ты мне нравишься, то предупреждаю. Вас всех. Будьте осторожнее с этими вашими принципами, потому что когда-нибудь кто-нибудь проверит, что там с вашим правовым статусом на самом деле... И если я не ошибаюсь, учитывая, что я знаю о гонениях нелюдей — варварских гонениях, которые я осуждаю всем сердцем и молюсь за их жертвы, — может оказаться, что твой правовой статус не так уж хорош. — Я родился сто лет назад в долинах Синих гор, — спокойно солгал Исенгрим. — При рождении я, как и мои родители, повиновался иным законам, нежели сегодня. Я полагаю, что те прекрасные юристы и историки, которые служат Вашему Святейшеству, без проблем разыщут законы, которым я подчиняюсь, и подтвердят истинность моих слов. — Очко в твою пользу, — улыбка Арбатачайи, кажется, потеплела. — Может быть, наша система нуждается в реформе... Сиги, Бореас, я надеюсь, вы развлечете меня беседой, пока я буду ждать тиассу? Сразу отпускаю вам грех предательства, нарушения профессиональной тайны и низменного порока — сплетен о ближних. — Она размашисто махнула рукой. — Да тут в последнее время ничего интересного, — торопливо заверил ее Бореас. — На улице спокойно, радостно и тихо... Даже на работе тишь, сплошные неверные супруги. — Я же пастырь душ, хранительница нравов, мне это важнее всего. Моральный облик народа. Сложности в браке, дети, покинувшие семью, дурное поведение молодежи... Сиги и Бореас состроили подобающие озабоченные мины. — ...кража храмового имущества, включая святотатсвенное присвоение реликвий и подношений... Сиги держал лицо. Бореас тихо выругался. — Так я была права, когда подозревала, что ваша клиентка эту маленькую деталь опустила? Может, и не знала. Мы не болтаем об этом направо и налево. На самом деле, пока что мы держим всю эту глупую интрижку в тайне. Официально Элохивея удалилась для медитации и просит верующих поддержать ее молитвами. — Одна из самых высокопоставленных жриц, осененная благодатью богов, не просто убегает с первым попавшимся парнем, да еще и крадет из храма? Все страньше и страньше, — пробормотал Бореас. — Все интереснее и интереснее, раз так, — машинально поправил Сиги. — Милостивая госпожа, давайте уж раскроем карты. Мы полагаем, что вы пришли сюда, чтобы отговорить нас от выполнения заказа. — Вовсе нет! С чего бы? — Верховная жрица вздернула татуированные брови. — Храм заботит только, чтобы Элохивея вернулась цела, здорова и при вещах. Или, по крайней мере, с большинством из них, потому как часть они могли уже и спустить — девочка привыкла к роскоши... Храм желает, чтобы она осталась жива — и она, и ее семья. Вам проще искать среди переселенцев, чем нашим верным слугам. Я полагаю, и прихожане со мной согласятся, что это в общих интересах — чтобы вы выполнили этот заказ. Найдите девушку. Препроводите ее к нам или домой — неважно, куда, в храм она вернется в любом случае: любовный пыл остынет, семейная идиллия наскучит, она затоскует без внимания толпы... Мы даже решили оказать вам помощь. Заполнить пробелы в ваших знаниях. В рамках добрососедского сотрудничества и сосуществования культур. О, тиасс, благодарю. Улыбка, которой она одарила эльфа, была весьма теплой и ласковой. Это не означало, что она не пугала. Впрочем, Исенгрим мог ответить тем же самым. Бореасу и Сиги иногда казалось, что это своего рода код, маленькая и приятная мимолетная игра. А может, и дружеский флирт. Они с нетерпением ждали того дня, когда Арбатачайя договорится с Вольфом о парной тренировке. Шрамы эльфа вызывали у жрицы, по меньшей мере, уважение. Или просто горячили ее воспоминаниями из молодости. — Тиасс превосходный. Повседневное чувство прекрасного у эльфов столь же совершенно, как и говорится в наших книгах. — Женщина осторожно поставила на блюдце чашку — единственную на весь дом, купленную после первого визита Ее Святейшества. — У прихожан и у меня есть лишь одна просьба. Нельзя допустить, чтобы все узнали, что юноши могут безнаказанно совращать девушек из храма. Сразу же набегут толпы авантюристов, готовых броситься в приключение всей своей жизни и завоевать славу в глазах других молодых дураков... Во имя всеобщего блага и ради морального здравия общества необходимо наказание. Показательное. Окончательное. Неизбежное. Как божий гнев. — А бичом божьим станем мы? — уточнил Исенгрим. — Это же человек. Он не отяготит ни твою совесть, ни послужной список. Признаю, что серьезные правонарушения относятся к общей юрисдикции, но в этом случае, как сказали мои законники, есть одна поправка, которая позволяет отнестись к вам, как к иностранцам. О, точно. Еще кое-что. На случай, если вы не справитесь с заказом — воля богов ведь все равно должна быть исполнена... Как зовут этого дурака? Мужчины обменялись взглядами. Эльф фыркнул. — Мы бы хотели посодействовать, но в этом юноше немало Старшей Крови. Еще один представитель... этой расы по имени Исенгрим вызвался разыскать его. Ваше Святейшество, вы знаете, как эльфы скрытны по отношению к чужакам. И как уже напомнил нам присутствующий здесь Исенгрим, он обязан... — ...ard dìlseadh. Полное молчание о том, что касается дел Aen Seidhe. Ну, как угодно. Не собираюсь спорить по пустякам. Оставлю вам описание украденного и копии материалов дела. — Верховная жрица допила тиасс. — Но если вы попытаетесь нас обмануть, можете не сомневаться: пострадаете не столько вы — мы еще помним, как вы помогли нам в деле об амбалланской ереси — сколько другие переселенцы. Как вы, несомненно, помните еще по вашим родным городам, нескольких проповедей достаточно, чтобы воспламенить сердца и факелы. Va faille, ardanne. До свидания, Сиги. Опись украденного очень помогла. Искать парочку возлюбленных — все равно что брести вслепую и молиться о чуде, а вот контактов среди скупщиков краденного и полулегальных торговцев антиквариатом и произведениями искусства хватало, чтобы выследить краденое. Особенно когда знаешь, что ищешь. На зерриканском черном рынке их знали, а реликвии из самого известного храма страны были весьма опасным приобретением. Преступники бывают так суеверны. Им незачем особо усердствовать, покрывая продавца. Даже склонный к пессимизму Исенгрим не верил, что влюбленные поведут себя разумно: продадут несколько ничем не примечательных украшений и залягут на дно в какой-нибудь дыре на пару месяцев. Но то, что молодые дурни всего через неделю попытаются продать палец святой Гельветты, покровительницы воинов и юных дев, да еще и в Мафе, городке всего в нескольких днях пути от Туары на запад — это казалось неслыханной удачей. — Dh’oine, — пробормотал Вольф. — Этот щенок на четверть ваш, дорогой эльф. Кроме того, благоразумие — первая жертва любви. У нас, у вас, у краснолюдов, низушков, пауков и богомолов... Все влюбленные теряют рассудок, от мух до эльфов. — Сиги покачал головой. — Ничего нового. Парень хотел показать себя. Она привыкла к роскоши. Денег было нужно много, причем быстро. И монетами, не расписками. — Кончайте спорить и скажите, попросить ли Гвиддона подкинуть детишкам вместе с деньгами маячок! И на какое время ему назначить встречу! И сколько мы готовы заплатить, но только на самом деле и в крайнем случае! Немедленно! — закричал из другой комнаты Бореас от зеркала магической связи. — Вы же знаете, сколько энергии в минуту жрет эта чертова штука! Малыш оказался еще младше, чем описывали. Bloede arse, да у него даже прыщи на губах! Прыщи! Так по-человечески. Не всегда из смешения генов получались удачные комбинации. Исенгрим без труда следовал за ним. Сиги и Бореас собирались просто явиться к месту, где остановится магический маячок, но эльф предпочитал работать по старинке. Маячок мог сломаться, Ценн мог проявить здравомыслие и переложить деньги в другую сумку, да его даже ограбить могли по дороге. Могло произойти куча всего, и они остались бы ни с чем, доверься ленивому плану Dh’oine. Ничего из этой кучи вещей не произошло, и оказалось, что Исенгрим зря, как дурак, таскался за мальчишкой, глотал пыль и песок, голодал, наконец — лишь бы доказать людям, что он прав. Ну хоть ноги размял. В последнее время промахи случались с ним подозрительно часто. В этом он признаваться не собирался, поэтому при виде торжествующих рож Сиги и Бореаса, входящих в трактир, пробормотал: — Я видел только его. Если они с девушкой решили разделиться, у нас могут возникнуть проблемы. — Иногда я думаю: у вас, эльфов, вообще либидо есть? У вас и с деторождением не очень, а теперь представитель Aen Seidhe пытается мне рассказать, что парочка влюбленных, которая наслаждается первыми неделями вольной близости после долгих месяцев встреч украдкой... — Сиги сделал театральную паузу, — что эта парочка решит разделиться. Как тебе такое, Бореас? — Маловероятно. — Не «маловероятно», а «восхитительно тупо». Ну, ты узнал, в какой комнате угнездились наши голубки? Без труда. Корчмарь проклинал нордлингов, крадущих девушек у порядочных зерриканцев, так громко, что слышал весь трактир. Спросить у одного из посетителей, в чем дело, выслушать про упадок нравов, разузнать, где остановились подлецы — легче простого, между двумя ложками чего-то похожего на рагу. Все в этом деле было легче простого. От этого Исенгрим чувствовал себя еще паршивее. Будто ребенка на казнь тащил. Bloede carme, а ведь еще недавно отрекался от любых связей с нордлингами. Постучали в дверь. Ценн открыл им дверь с «Я занят, холера!» на устах и в полотенце на бедрах. Эльфу стало ещё гаже. — Обожаю детей, — вздохнул он и врезал щенку в солнечное сплетение. Мальчишка с глухим стоном привалился к дверному косяку. Исенгрим втолкнул его в комнату. Сиги и Бореас кинулись за ним и заперли дверь на засов прежде, чем девушка успела закричать. Эльф приложил Ценна головой об стену — не слишком сильно, но в самый раз, чтобы тот отключился. Он усадил парня в кресло и тут наконец-то увидел Элохивею. Она была прекрасна, в самом деле прекрасна — вечно юная, почти детская красота. Бледная для зерриканки кожа, очерченные скулы, румянец, пряди каштановых волос, губы — будто розовый бутон, талия такая тонкая, что казалось, ладонью можно обхватить. Только глаза — большие, зеленые, оттененные длинными ресницами — смотрели так, что Исенгрим замер на миг и облегченно вздохнул, когда эти очи закрылись в наркотическом дурмане. В этом взгляде была эйфория, но не обычная, как от возбуждения, от ласк, которые они так явно прервали. В нем был восторг пылкой, фанатичной веры, которая обещает жизнь, а главное, смерть во имя идеи, во имя слова, во имя святости. Заглянуть за край мира, в святой, вечный, страшный огонь, стать этим огнем. Тем, кто, велит, стоя на коленях, омывать ноги нищим, тем, кто велит перерезать глотки женщинам и разбивать головы младенцам. Желание, которое ничто в мире не сможет смягчить — кроме жертвенности, кроме огня мученичества. Исенгрим уже видел то же самое в глазах брата, в глазах Риордана, в своих товарищах и в себе самом, когда случалось ему испить воды из тихого источника и выдавалось несколько свободных минуток — так редко — для того, чтобы взглянуть на свое покореженное лицо. В глазах Элохивеи, как в зеркале, отражалась память и крошился лед. Сиги убрал платок от лица девушки. Осторожно опустил ее на подушки, накрыл одеялом. — Все хорошо, она крепко спит... Не проснется еще полдня. Проспала бы и дольше, если добавить дозу, но лучше не рисковать отравлением. Она хрупкая, как птенчик. Нет, хотел возразить Исегнрим, это не так — ее коснулись боги, и самым правильным будет запереть это пламя обратно в храме. Но он прикусил язык. В конце концов, мог бы и догадаться. Чем дольше он жил в Зеррикании, в относительном покое, тем настырнее его преследовали всякие вещи. Дым, зеркала, воспоминания. Осколки льда. Молодые люди были настолько беспечны, что хранили украденные ценности в своей комнате, в серой, потертой дорожной сумке, засунутой под кровать. — Может, боялись, что придется убегать в спешке. В конце концов, такое они никому не могли доверить, — пробормотал Бореас, аккуратно выкладывая содержимое сумки на стол и сравнивая его со списком Арбатачайи. — Ага, точно. Да просто они идиоты, которых опьянила легкая удача, — бросил Сиги, закончив привязывать идиота к стулу. — У них тут вода есть? Не хотелось бы лить ему на голову вино, оно на вид недурное. — Расточительство есть грех, — Исенгрим методично обыскивал комнату. — Там есть горшок и таз: он, наверное, помылся, как пришел... Я бы начал с горшка. Собственная моча во рту обычно благотворно влияет на готовность собеседника с сотрудничеству и улучшает его навыки общения. — Что мы вообще собираемся с ним делать? — Бореас поднял голову от золотой звезды размером с половину человеческой головы, усыпанной драгоценными камнями. — Просто у нас всего два варианта... И Сиги, и Вольф прервали его нетерпеливыми жестами. Но с ответом оба не торопились. — Он еще мальчишка. Напугать его — дело нехитрое... Особенно мне, — признал эльф. — Может, даже деньги не понадобятся. — Ну нет, нет. Обманывать клиентов нельзя. У меня наконец появилась работа, в которой можно соблюдать некий кодекс чести, и я не собираюсь отказываться от такой роскоши. Бореас..? Если подумать, то профессия то ли детектива, то ли наемника оказалась для Муна более почетной, чем профессия солдата. По крайней мере, они не гонялись за юными девицами по приказу безумца-садиста. В самом деле, довольно приятное ощущение — как тогда, когда он показывал ведьмаку дорогу, тогда, в замке... Чувство, что ты можешь сделать что-то хорошее. Иногда оно просто накатывало. Поборов его, Бореас вздохнул, взял горшок и выплеснул его в лицо парня. — Узнаешь меня, парень? Это было невероятно, но Ценн узнал. Узнал — и чуть не вскрикнул. Проклятый Исенгрим Фаоильтиарна, Железный Волк. Этого никак не может быть... — Говорили, ты умер... вы умерли, — быстро поправился он. Кажется, послышался вздох. — Как и про большинство тех, кто бежал в Зерриканию. Знаешь Старшую Речь? Мальчишка отрицательно покачал головой. — Мама считала, что так будет лучше. Будет легче прижиться. Ей было нелегко... — Я на собственной шкуре знаю тяготы жизни своего народа, — сухо прервал его эльф. — Раз так, скажу на всеобщем, щенок: чем ты думал, когда решил добавить матери хлопот? Когда подверг опасности себя, ее и всю семью? Ценн опустил голову. Запах мочи усилился, он едва сдерживал рвоту. Исенгрим подождал немного и ударил его по лицу. — Я задал вопрос. Мне не нравится молчание и неловкие паузы в разговоре. Люблю, когда беседа течет красноречиво и обе стороны демонстрируют эрудицию, но всего получить нельзя, так что я соглашусь на простой ответ. — Я... не подумал, — признал Ценн. — Думал, как только сбежим, я пошлю им денег и они вернутся на Север... Только не в Реданию — в Аэдирн, или, может быть, в Цинтру. — Еще опасней плана ты придумать не мог? Пошел бы уж сразу грабить сокровищницу Туары. Тебя бы убили на месте и, по крайней мере, семья бы не пострадала. — А их нашли? — Мы нашли, — усмехнулся один из двух мужчин, сопровождавших Исенгрима — тот, что помощнее и с тростью. Трость была опасной на вид. — Пока что мы. Мы милы, вежливы и очень доброжелательны, ведь вы, в конце концов, наши братья-иммигранты. Зерриканцы, которые придут за нами, будут не такие милые. — Но я люблю ее! — попытался Ценн. — Мы же любим друг друга! Это что-нибудь значит? — Нет, — со скучащим видом раздраженно отрезал Исенгрим. — Но нельзя стоять на пути любви! Элохивее было тринадцать, когда она попала в храм, она должна иметь право... право... изменить решение... — Мне было, если перевести возраст моего народа на возраст Dh’oine, пятнадцать лет, когда я отправился в бой. В бою я потерял брата, десятки товарищей, совесть, честь и, наконец, веру. Хотел бы я посмотреть, как я заявил бы следователям в Дракенборге, что хочу изменить решение. Они бы со смеху померли. Ценн прикусил губу. — Не хочется умирать, — сухо констатировал эльф. Парень с готовностью кивнул. — Трусливо, но разумно. Жаль, раньше ты об этом не подумал. Хочется пострадать за любовь? Пытки, избиения, мелкие увечья? Ценн покачал головой. Он опасался, что его вырвет, если он откроет рот. Человек с тростью вздохнул и возвел очи горе. — Ну и что нам с тобой делать? — Убить, — предложил тот, другой. Ценн помнил, как видел на рыночной площади родного города, как солдаты уносили тела пленных Белок. И как местные жители рассказывали, что те делали то же самое, если не хуже, с захваченными людьми. А этот человек был похож на нильфгаардца, южанина из низов. Парень обмяк. — Отпустите? — предложил он с истерической, смехотворной смелостью; он больше не может, пусть будет, что будет, Элохивея как-нибудь справится без него. В конце концов, против нее они явно ничего не имели. — Я... Я ничего не сделал! Я просто хотел домой! Я ненавижу Зерриканию, ненавижу жару, ненавижу весь этот песок! Это все она... Элохивея сказала, что мы можем помочь друг другу, что ей нужно попасть на Север, что у нее божественная миссия, но ей нужен проводник и переводчик, что она не доверяет никому, кроме меня, что... Исенгрим снова ударил его по лицу, на этот раз сильнее. Парень моргнул, борясь со слезами. Если уж он собирался умереть — в собственной моче! — тогда он хотел сохранить достоинство хотя бы так. — Успокойся, гаденыш, — вздохнул эльф. — И расскажи нам все. По порядку. Подробно. — У меня смутное предчувствие, что этого болвана убьют еще до того, как он доберется до Севера. Кто-нибудь да прибьет. За такие-то деньги. — Бореас налил себе вина. — Я же не могу нянчиться с ним до границы, — фыркнул Исенгрим. — Он всего лишь на четверть эльф, а я все-таки ужасный расист. — У меня такое чувство, что в его возрасте я не был таким идиотом, — Сиги уставился на стену. — Но, возможно, я уже не помню. — Эта современная молодежь... Росли без тревог, вот и результат. Отсутствие инстинкта самосохранения. Если так пойдет и дальше, то наш тринадцатый век станет последним, а наши потомки сами умрут от глупости. — Ну, мы тоже не блистали инстинктом самосохранения, — Бореас, упав на стул, не то застонал, не то засмеялся, хотя в глубине его голоса звучало скрытое облегчение. — Не проще ли объяснить дорогой клиентке, что, мол, никак, цель умерла, сестричка в отчаянии — пусть вычтет десять процентов да доложит в храм, что задание выполнено? — Так мы и сделаем, — фыркнул Сиги. — Элохивее скажут, что мы убили похитителя, она примется горевать, а ее горе..... Ну, оно не убедит Арбатачайю, но этого будет достаточно, чтобы храм не захотел расследовать, действительно ли мальчик лежит в какой-то могиле в глуши или бредет к границе. — Но тогда придется вернуть Лит деньги. То есть, мы заплатили Ценну из своего кармана. Исенгрим махнул рукой. — Мы с Сиги отдадим тебе твою долю из нашего дохода, если тебе это так важно. Добрые дела ничего не стоят, если они не стоят денег. — За меня не говори. Но да, так и поступим. Если хочешь. Но ты не хочешь, как я понимаю. — Ты познал жизнь, — кивнул Мун. — Что толку быть таким мелочным? В любом случае, я выиграю эти деньги у вас в карты не позже чем через неделю. Но зачем нужно обманывать девушку, разбивать ей сердце? Разве не лучше было бы, если бы она просто солгала, когда вернулась? — Вдруг она не сможет сыграть свою роль достаточно хорошо. В конце концов, горе покинутой девушки и горе от гибели любимого — это не одно и то же, — ответил Сиги. — Продолжаем творить добрые дела. Да она и сама предпочла бы, чтобы он умер, — добавил Исенгрим. — Чтобы было более драматично. Как в книгах. Этой девушке нужно возвышенное. Сначала служба в храме, чтобы заполнить безоблачную жизнь. В конце концов, беспечность — это медленный яд. Кто хоть раз не познал горечи, тот никогда не попадет на небеса. А может быть, кто знает, Элохивея просто увидела в храмовой жизни шанс вырваться из монотонности семейного быта... В любом случае, потом появился этот парень, и она влюбилась. Но не в него. В само свое представление о любви. Она ушла в храм не по принуждению, а из горячей веры, да? Ценн подарил ей идею любви, что сильнее любого противостояния, сильнее самой смерти. Если она узнает, что он умер, то немного погорюет, а затем найдет какую-нибудь другую идею и снова будет служить богам, и ее будут так любить, что многие будут готовы умереть за нее. Она станет еще сильнее. Но если она узнает, что мальчик просто не захотел умирать, что он предпочел взять деньги и сбежать..... — Он покачал головой. — Это разрушит для нее все. А нашей клиентке важно именно благополучие сестры. На мгновение воцарилась тишина. Наконец Сиги негромко рассмеялся. — Ты все усложнил, как эльфу и полагается! В самом деле, наш юный реданец сплоховал. Лютик махнул бы рукой на факты и написал, что мальчик не пожелал расставаться со своей любовью и погиб в муравейнике или каким-то другим мучительным образом. А Элохивея, конечно, очень экзальтированная девушка — достаточно послушать паренька: миссия богов, спасение Севера, прочие высокие материи. Тоже кое-что. Такие благородные девицы обычно очень любят, чтобы их жизнь была изложена, как в балладах Лютика. Может быть, ты и прав, Вольф. — Что значит «может быть, я и прав»? А кто меня только что поддерживал? Сиги пожал плечами и взглянул на эльфа, словно извиняясь. — Я думал, ты имел в виду, что щенок — эльф на четверть, что ваша кровь не должна пропадать даром. Не хотелось испытывать нашу дружбу, тем более что прекрасная добродетель патриотизма присуща и мне. — Если честно, ни парень, ни девушка меня не волнуют. Во время разговора с Арбатачайей у меня сложилось впечатление, что ты почувствуешь себя глупо, убив реданца — все-таки соотечественник, — Исенгрим хранил каменное выражение лица. — Я решил его защищать, потому что не хотел ставить тебя в ситуацию, когда тебе пришлось бы громко признаться в таких невыгодных и необоснованных чувствах, как любовь к родине, которая выгнала тебя пинком под зад. — Ведь, как известно, эти чувства присущи лишь людям... — начал Сиги, но тут торопливо влез Бореас, громогласно хохоча: — Знаете, а я все это время думал, что вы его жалеете, потому что он тоже с Севера. Исенгрим сказал сам себе, что вовсе станет улыбаться. Вовсе нет. В конце концов, какое ему дело до Севера? Бореас будто забыл, на чьей стороне они были в войне. Но прежде чем он успел высказаться, Бореас вдруг тоже посерьезнел. — Так вы думаете, что ее божественная миссия по спасению западных стран — это чушь? Сиги небрежно взмахнул бокалом вина: — Я думаю, что девушка глупо поступила, бросив храм, да. Еще и до воровства опустилась. Ну и какое оправдание может придумать возвышенная зерриканская аристократка, с тринадцати лет дышащяя благовониями и наркотическими парами? Я бы на твоем месте не волновался. На судьбы Севера и Нильфгаарда влияет и будет влиять наша собственная истеричная молодежь. Этого добра у нас навалом, и других не надо. — Вино кончается, — Исенгрим плавно поднялся на ноги. — А вместе с ним — и наши возлияния в честь успеха и череды добрых дел, которые доказывают, что у нас все-таки есть этот нежный орган под названием совесть. Пойду разыщу лошадей да телегу. Если у девушки в самом деле были видения, сможем расспросить ее по дороге. Кровь и мороз, мороз и кровь, застывшие водопады и неспокойное море трупов. Море не замерзает, потому что оно согрето кровью мертвецов. До горизонта — маковые поля, города, башни, дома и замки — сплошь в маках, маки плющом увивают их. Маки красные, очень красные, потому что растут они на крови. И над всем этим царит черное солнце. Его ломаные лучи извиваются, будто щупальца. «Ты проиграла, дитя», — говорит голос. — «Хочешь попробовать еще раз? Хочешь спасти их всех? Хочешь попробовать? Снова?» Элохивея поднимает веки, но вопросы, напоминания, шепот все еще звучат в ее ушах. Целый хор. И последняя фраза. «Ты проиграла, дитя. Пора домой». — Ты должен освободить меня. Отпусти. — Голос девушки был глухим, ровным, как у куклы, но в то же время преисполненным твердой уверенности. — От этого зависит судьба тысяч жизней. Бореас вздрогнул. Они не ожидали, что Элохивея проснется так быстро, да и он сам не ожидал такого тона от юной возвышенной девы. Не ожидал, что она вообще не спросит о Ценне. И о том, где она, тоже. — Обсудишь это со старшими в храме, — Изенгрим говорил бесстрастно, но руку опустил на рукоять меча. — Они не станут меня слушать. — Может, у них и нет на то причин, — усмехнулся из угла Сиги. Она засмеялась. — Скорее уж у них есть причины не слушать. — Конечно, — эльф говорил тоном, которым обычно разговаривают с детьми или упрямыми стариками. — Ты разве не поинтересуешься, как поживает твой спутник? — Мне незачем. Я знаю, что с ним случилось. Он мертв. — Тебе это боги подсказали или опыт? Несмотря на насмешки Сиги, по позвоночнику Бореаса пробежала дрожь. Им казалось, что так будет лучше, не придется лгать девушке напрямую, она сама скажет, что ей нужно, — но этот ее холодный, абсолютно убежденный голос... В конце концов, Мун и сам говорил, что мальчик не доживет до границы. — Вы — беженцы. С Запада... — Это каждому понятно, стоит на нас взглянуть. — Вот почему они выбрали вас... Сами они не могли бросить вызов воле наших богов. Им нельзя. Им страшно. Вот почему они выбрали вас, — медленно повторила она. — Никто нас не выбирал. Кроме твоей сестры. А ее больше заботила... — Бореас получил от Исенгрима солидный тычок в бок и послушно замолчал. Девушка закрыла глаза. — Лит ничего не знает и не понимает. Слепое орудие в руках священников. — Ты тоже жрица. — Но у меня есть вера! — Когда Элохивея открыла глаза, Мун отвел взгляд; в них горел огонь. — Они... Они отвергли священный долг во имя политики. Они хотят, чтобы ваши братья погибли — вы ведь с Запада. Я хочу спасти ваш дом. Вы должны помочь мне. — У нас нет ни дома, ни долга, — тихо прошептал эльф. — Вашим богам следовало это упомянуть. Элохивея покачала головой. — Это ваше общее дело. Речь идет о чуме. Спина Ройвена закаменела. Вольф просто посмотрел на девушку. Бореас предпочитал наблюдать за дорогой. — Красная смерть, опустошающая Нильфгаард и королевства Севера, — Элохивея говорила теперь быстро, с горечью, словно в лихорадке. Ее глаза все горели. — Боги послали мне видение... лекарство. Мощи святого Лойолы, из которых можно извлечь... сделать лекарство. Остальные видения не столь ясны, но западные священники и маги помогли бы мне их прочитать. Я знаю, что они мне помогут. Вот почему я должна уйти. Чума уничтожит половину континента, если я ничего не сделаю. Вы должны помочь мне. Я... Я могу даже вернуться в храм. Самое главное — переправить реликвии через границу. Чтобы кто-нибудь осмотрел их. Это ваш дом. — Она не могла взять их за руки, ее руки были связаны, но Мун все равно чувствовал, как ее взгляд приковывает его к месту. — Там умирают сотни душ. И погибнет еще больше. — Почему священники не хотят тебе помочь? — тихо спросил Исенгрим. — Остановить чуму — благородный поступок. Особенно по велению богов. Она снова засмеялась, и Бореас услышал безумие в ее голосе. — Потому что чума ослабит и Нильфгаард, и Север. Потому что ослабленный Север станет хорошей мишенью для Нильфгаарда, заставив жадные глаза Империи отвернуться от Зеррикании. Потому что это рационально, — она почти выплюнула это слово. — Потому что, цитирую, боги совсем не разбираются в политике! Наступила тишина. Девушка снова закрыла глаза. — Пожалуйста, — добавила она через некоторое время. — Ценн ничего об этом не знал. Ты использовала его, не так ли? — спросил Сиги. Она кивнула. — Цель оправдывает средства? На этот раз она не ответила. — Я не хотела, чтобы с ним что-нибудь случилось, — наконец прошептала она. — Но... он знал, что ему грозит. — Едва ли, — пробормотал Исенгрим; Элохивея проигнорировала его. — Пожалуйста, — повторила она. — Помогите мне. Не ради меня, ради ваших стран. Ради себя. Я не хочу вам зла, но воля богов должна быть исполнена. Пожалуйста, не заставляйте меня... — Так цель все же оправдывает средства, — с усмешкой сказал Ройвен. Девушка вздохнула. Затем она подняла руки, и Бореас не сдержал вскрика. Веревка, которой они связали ее, горела. Ярким, белым магическим огнем. Из открытых глаз Элохивеи снова били лучи. Мун поднял руку, чтобы прикрыть глаза, потому что просто зажмурить их было недостаточно, яркость впивалась в мозг, как кинжал. Ему казалось, что его веки тают. Он услышал испуганное ржание и крики лошадей и понял, что и сам тоже кричит. Что-то треснуло. Телегу подбросило, Бореаса швырнуло вверх — у него было впечатление, что он летел долго-долго, как будто почти левитировал, пронзительный крик девушки доносился как бы издалека — и наконец упал в дорожную пыль. Сильно. Боль пронзила грудь. «Ребро», — подумал он. «Надо бежать», — подумал он. «Сиги и Вольф», — подумал он. «Надо открыть эти чертовы глаза...» Кто-то подергал его, как куклу. Он поднял отекшие, опухшие веки. Яркость исчезла. Мир выглядел нормально, если не считать воронки посреди дороги, как после магического взрыва. Лошади и повозка скрылись из виду, но Ройвен полусидел рядом с Бореасом, грязный и израненный. Исенгрим собирался с силами в нескольких шагах впереди них, весь в пыли, раненый в голову, но уже с мечом в руке. Арбатачайя, окруженная людьми — воинами и храмовыми магами, — стояла чуть в стороне от кратера. Над бессознательной Элохивеей. Один из слуг фыркнул и качнул в их сторону головой. Верховная жрица перевела взгляд на них. Улыбнулась. — Вот, почему в таких вопросах следует сотрудничать с храмом. Если бы мы не вмешались... — Она покачала головой. — Вы могли пострадать. А я пила тиасс в вашем доме! Я бы не простила себя. Сиги плюнул песком, красным от крови. — Вы следили за нами, — сказал он. — Как? — Она же сказала, — пробормотал Исенгрим. — Она пила с нами тиасс. У нас дома. В Зеррикании это означает своего рода связь. Благодаря этому маги храма смогли нас выследить. Особенно если у них было что-то наше — волосы, вещи, кровь. Нетрудно получить что-то подобное, когда бываешь в гостях. — Вы же не ждете, что я подтвержу это? — Не ждем, — процедил сквозь зубы Сиги. — И так же не ждем, что вы подтвердите слова этой девушки. Вам и не нужно. Этого всего, — он обвел рукой, — этого достаточно. Оруженосцы беспокойно заерзали. Маги сложили ладони вместе. — Успокойся, — рыкнула Арбатачайя. — Девчонка бредит. Она придумала себе великую миссию. Это случается, особенно с молодежью. Благословение богов — это обоюдоострый меч, оно дает силу, но может и... но может и перегрузить молодые умы. Стремление к известности, славе и власти заставляет их забыть о смирении. Они думают, что могут спасти мир и исправить его лучше, чем боги. Это высокомерие. Безумие. Единственное, в чем мы можем себя винить, так это в том, что мы заметили это слишком поздно. Исенгрим мрачно улыбнулся. Бореас и Сиги, не будучи эльфами, не видели причин для сдержанности. Они разразились громким смехом. Бореас схватился за сломанные ребра. — Да, — пробормотал Бореас. — Да, конечно. А что насчет того парня? — Вам же виднее? — Арбатачайя подняла бровь. — Он мертв, если я правильно вас поняла. Не будем о нем вспоминать. Храм удовлетворен вашими услугами. Лит тоже не на что жаловаться: в конце концов, вы нашли ее сестру. Дождитесь доказательств нашей благосклонности. — Да. — Бореас не знал, что еще сказать. — Да. — Мы предоставим вам транспорт. И лечение. Позаботьтесь об этом. — Она кивнула магам. — Само собой, все это дело конфиденциально и считается профессиональной тайной. — Да. — Где реликвии? — Исенгрим не опустил меч. — С ними все в порядке, их вернут в храм. Спасибо, что беспокоишься, хотя я боюсь, что твой интерес проистекает из ошибочных предпосылок. Мысль о том, что в этих старых костях можно найти лекарство от любой болезни, сама по себе является доказательством безумия, — фыркнула женщина. — Забавно, — пробормотал Сиги. — Одна из моих подруг, колдунья... с севера... говорила обратное. Что из старых костей можно извлечь много знаний. Например, о болезнях. Арбатачайя тяжело вздохнула. — Это главная беда безумия. Оно может быть заразно. Особенно когда люди остро нуждаются в надежде. И только потому, что я понимаю, как вам больно видеть чуму, опустошающую ваши родные края, я не стану взыскивать с вас за эту аллюзию. Однако я бы посоветовала вам не забывать, что в Зеррикании неверие в слова первосвященников считается серьезной дерзостью. Отрицание же равносильно ереси. Glaeddyv vort, Вольф. Лекарь осмотрит тебя. Исенгрим смерил ее долгим взглядом. В груди Бореаса пульсировала боль. — Просто из любопытства, — спросил эльф, — вы все принадлежите к храму. Неужели вы не боитесь гнева ваших богов? — Иногда приходится идти на компромисс с богами, чтобы сделать, что должно, — очень, очень мягко сказала Арбатачайя. — Видения, предсказания, пророчества... Это все просто способы, с помощью которых боги играют с людьми. Они обычно искажены и скрывают свой истинный смысл. Им не стоит слепо следовать. Иногда попытки победить судьбу приводят лишь к тому, что урожай становится в сто раз хуже. Всякое благословение, всякое знание, всякая сила... Все это имеет свою цену. И скрытую цель. У радости и печали один хозяин. — Она поколебалась. — Исенгрим, подумай про Ithlinnespeath. Если б ты мог, ты бы захотел помешать пророчеству? А выполнить? Исенгрим не ответил. Вместо него фыркнул Сиги: — Короче говоря, вы пожертвуете сотнями тысяч жизней во имя собственной политики, оправдывая это сложными теологическими догмами. Я не удивлен. — Короче говоря, Элохивея сошла с ума. Она опасна для себя и других, — отрезала верховная жрица. — С другой стороны, вы делаете слишком далекоидущие выводы. Мой комментарий носил общий характер. Но мы тут болтаем, — она внезапно сменила тон на очень вежливый, — а ваш друг вот-вот потеряет сознание. Бореас с некоторым изумлением обнаружил, что женщина права. Прежде чем провалиться в темноту, он успел заметить, что Вольф опускает оружие. Очнулся он дома. То есть, у них дома. Ничего нигде не болело. Вольф сидел рядом с ним, уставившись в стену. — Где Сиги? — прошептал Бореас. — Он спит. Но он в порядке. Нас исцелили. — Эльф протянул ему стакан воды. — Лит заплатила нам даже больше, чем мы договаривались. Они с Арбатачайей хотят пустить про нас слушок в нужных кругах. Можно ждать притока очень престижных клиентов. Вода имела вкус меда, мяты и каких-то трав, которые Бореас не смог распознать. — А что с парнем? — Ты сам знаешь. — А девушка? — Медитирует и молится. За ней присматривают храмовые маги и врачи. Они пытаются унять ее видения. — Чтобы лишить ее благодати. Исенгрим покачал головой. — Это не благодать. Это проклятие. — Ты им веришь? Арбатачайе и прочим? Что все это... Что это ложное пророчество? — Бореас все еще чувствовал усталость и едва не засыпал. — Неужели нет лекарства? — Это неважно. Для девушки невыполненная миссия — само по себе проклятие. — Но... Но если так... Разве не надо... — у мужчины заплетался язык. — Что есть истина? — Эльф пожал плечами. — Это все людские заботы. Мы вернули блудную дочь домой. Отлично выполнили заказ. Давай оставим в покое богов и философию. Отдыхай, друг мой. Что будет, то будет. Va’esse deireadh... Но Бореас уже уснул.