Над миром тайна и в сердце тайна,
А здесь — пустынный и мглистый сон.
Все в мире просто, необычайно:
И бледный месяц, и горный склон.
В тиши вечерней все стало чудом,
Но только чудо и хочет быть,
И сердце, ставши немым сосудом,
Проносит влагу, боясь пролить.
Рдяные крылья во тьме повисли,
Я знаю меньше, чем знала встарь.
Над миром тайна и тайна в мысли,
А между ними — земной алтарь.
Аделаида Герцык
____
Казалось, ночь только началась, наполнив унылое небо светом тысячи звёзд. Луна взошла, ещё не полная, но всё же прекрасная, несущая в себе тень различных человеческих чувств: это и одиночество, и тоска, и любовь, и свобода. И уже закончилась, оставшись незаметной для одних, и важной для других, но, кто знает, что принесёт она же своим следующим появлением? Последующим? Утром комната Буратино и Пьеро наполнилась светом от ласковых солнечных лучей. Шут встал давно, в отличие от новенького, режим которого сбился за то время, что он провёл у себя дома по окончании школы. Начинающий актёр проснулся от чужого касания к своему плечу, сопровожденного робким юношеским голосом. — Пора вставать… — будил его Пьеро. — Ммм… Не хочу… — лениво приоткрывая глаза и немного морщась, ответил Буратино. Но тут же одна мысль, словно разряд электрического тока, заставила его распахнуть глаза и пробудиться полностью: утро, театр, Пьеро — всё это происходит здесь и сейчас, а не в его сне. Как же счастлив был юноша в эти секунды, и как же он недоверчиво смотрел в зелёные глаза соседа, которые замерли в непонимании происходящего. — Доброе утро, Пьеро! — лучезарно улыбаясь, сказал Буратино. — Д-доброе.? — удивлённо ответил шут. Пьеро был уже с гримом и при фирменном костюме. Он стоял подле кровати ещё недавно спящего новенького. — Скоро начнётся репетиция… Тебе следует привести себя в порядок, чтобы мы не опоздали на неё, — сказал Пьеро, чуть улыбнувшись. — Мы пойдём вместе? — шёпотом, словно боясь, что ошибается, спросил Буратино. — Если ты не хочешь… — смущённо начал шут. — Что ты! Конечно хочу, Пьеро! Просто не верится! Это так невероятно, ха-ха! — радовался светловолосый, вставая с постели, — Я быстро соберусь. Пьеро тепло улыбался, наблюдая за суетой Буратино, которая последовала незамедлительно после того, как тот поднялся с кровати. Он побежал умываться, после, вернувшись в спальню, приводил в порядок разлохмаченные волосы перед зеркалом, которое, к слову, висело над комодом, затем начал переодеваться, совершенно не стесняясь присутствующего шута. Более того, он словно специально делал это не быстро, а, в какой-то степени, изящно, нарочно проводя руками по собственному худому, но безупречному телу. — Черт, кофта… — негромко выдал Буратино, вспоминая, что испачкал её вчера в крови шута. Нет, дело не в том, что ему было нечего надеть. На нём уже была чёрная водолазка, которую он взял из дома себе «на сменку». Просто осознал, что ему следовало незамедлительно позаботиться о состоянии вещи, которая, к слову, была одной из его любимых. -Кофта? Погоди… — сказал шут, выходя из комнаты. Он вернулся с аккуратно сложенным джемпером Буратино. Новенький недоверчиво его взял, посмотрел на рукав и понял — шут его постирал. -Ох, Пьеро… Не стоило… Я и сам… -Ты сам и забыл о своей кофте, — слегка смущаясь, сказал опытный актёр, — К тому же, она была испачкана… По моей вине. Шут не хотел говорить «моей кровью», ведь, почему-то, ему казалось это чем-то постыдным. -Кстати… Ты как? Тебе, наверное, больно? — обеспокоенно, но как-то тепло и заботливо спросил Буратино. -Забудь об этом… — отмахнулся шут, — Идём на репетицию, нам уже пора. Новенький вздохнул, но послушно последовал за Пьеро.***
Репетиция прошла успешно. Единственное, что снова возмущало Буратино, так это неизменная роль Пьеро, который каждый спектакль вынужден страдать физически и морально. Несколько раз новенький ругался с Арлекином, убеждая, что для правдоподобности действия не обязательно действительно причинять боль шуту, но ему тут же дали ясно понять: таковы правила театра. Они не просто играют боль — они её действительно вынуждены переживать. Как и прочие чувства, ощущения — всё происходит по-настоящему. Именно поэтому театр так известен — игра актёров чрезмерно реалистична. Странно, что Буратино этого раньше не замечал… Наивный мальчишка. В целом, для новенького день после репетиции так и прошёл — на события насыщен он не был. Буратино читал сценарий, гулял по театру и был погружён в размышления о собственном будущем. Огромное здание, пропитанное атмосферой истинного искусства, вдохновляло юношу: множество картин на стенах, скульптуры, красивые обрамления. Это место действительно заставляло чувствовать себя особенным, но, в то же время, невероятно одиноким. Приливы вдохновения сменялись тоской, а она заставляла вспоминать о папе Карло. Буратино скучал по своему создателю, вспоминая, сколько же хорошего они пережили, как весело им было вдвоём. Да, было счастливое время — беззаботное детство. Но прошло. Теперь он взрослый. Это его новая жизнь и, в общем-то, хорошая, насыщенная и, быть может, стоящая.***
После каждой репетиции в кабинет Карабаса приходит Арлекин или, намного реже, Артемон, чтобы отчитаться: поделиться успехами труппы или неудачами. Но не сегодня… В этот день Карабас вызвал Мальвину для этого, в какой-то степени, важного дела. И она пришла. Постучалась. Вошла с разрешения хозяина. В кабинете директора было мрачно. Единственное окно было сокрыто толстой тёмной шторой. Стены были иссиня-черными, с парочкой картин на тему театра: сцена с актёрами на одной, маски с жуткими рожами на другой. На столе из тёмного дерева лежали различные документы с изящной чернильницей, внутри которой было длинное чёрное перо. Они были освещены тусклой лампой. Также на столе был настоящий человеческий череп, устремленный всем своим видом на входящего в помещение. На высоком стуле сидел Карабас — взрослый мужчина с сильными руками. Он потирал свои большие ладони, на чём-то сосредоточившись. Свет от лампы падал и на его ухоженную бороду, чуть скрывающую зловещую ухмылку. Мальвина встала ровно перед столом, держась довольно смело, пока не начала доклад. Её взгляд нервно блуждал по стенам комнаты, а иногда просто оставался обращённым в пол. -Хозяин… — обратилась она, внезапно для самой себя робким голосом, — Репетиция прошла хорошо. Только Буратино… Он вечно мешал. Он… -Разве может хорошей актрисе мешать какой-то «новичок»? — своим жёстким голосом спросил Карабас, но во фразе чувствовалась некая насмешка. -Нет… Конечно, нет… Но… Он мешал другим. Он слишком добр по отношению к Пьеро… — ответила девушка, заволновавшись. Карабас чуть смягчился, задумавшись. -Доброта сгинет в нём, как только придёт страх. Кстати об этом. Я пригласил тебя не просто так, моя прекрасная куколка. Ты должна сблизится с ним и убедить в необходимости контракта со мной… -Что? — удивлённо переспросила актриса, чем тут же разозлила директора. -Не строй из себя невинную дуру! Ты хорошо меня расслышала. Ты должна сблизиться с ним и всеми силами убедить в том, что он должен заключить со мной контракт. -Но зачем? — непонимающе поинтересовалась девушка. -Он мне нужен. Его золотой… — начал было Карабас, но тут же кашлянул, как бы нарочно себя перебивая, — Не задавай глупых вопросов. Твоё дело выполнять всё, что я говорю. Ты поняла меня? -Да… — неуверенно кивнула она. -Тогда ступай, — сказал Карабас, а после опомнился и продолжил загадочным тоном, — Ах, да, и позови ко мне Арлекина. Мальвина кивнула и вышла из кабинета директора. Она тяжело выдохнула, пытаясь избавиться от последствий сильного волнения, которое ей отчасти удалось скрыть от Карабаса. Потом она вспомнила об Арлекине и виновато закусила губу, уставившись в паркетный пол. Она знала, что ждёт юношу… Подозревала. И ей становилось не только мерзко, но и безгранично стыдно, ведь это… Её «заслуга»…***