Болотяники

Коцит (в то время его ещё не звали Коцит, но для удобства будем называть его именно так) подошёл к избе. Она со всех сторон была обложена соломой и от неё разило гнилью. Пахло чем-то еще, но Коцит не мог понять, чем именно. Люди, окружившие избу, второго запаха, видимо, не чувствовали, хотя он был приятным. Темно. Непонятно рассвет или закат. Наверное, рассвет, потому что смерть обычно уходит под утро. Коцит присоединился к стоящим, но никто не обратил на него внимания. Замерев, все смотрели на кузнеца Павла. Он поджег ветку и поднес ее к соломе. Солома тут же вспыхнула, и огонь начал медленно лизать бревна. Толпа задержала дыхание, но воздуха от этого в мире не прибавилось, потому что сложно было назвать этих нескольких человек толпой — большая часть поселенцев погибла от мора. Когда изба из избы превратилась в один огромный пылающий клубок, деревенские выдохнули. Болезнь ушла. Жалко было Бориса с Веселиной, чьи обезображенные мором трупы остались гореть в избе, но так лучше. Гробы будут хоронить пустыми. Коциту здесь делать было больше нечего, потому что страх сменился скорбью. Из деревень ему нужно было брести в города — там он планировал найти себе жестокого, вселяющего страх покровителя или что-то в этом роде. Огненные искры, словно мушки, летали по воздуху и заигрывали с ветками берез, норовя подпалить их. Некоторые искры медленно поднимались к небу и смешивались с тающими в утренней заре звездами. Вдруг кто-то закричал. От обуглившихся бревен избы отделилась черная масса, когда-то, видимо, бывшая человеком, и шагнула навстречу толпе. Ее дерганые рваные движения напоминали Коциту несмазанную шестерню. Пока существо неестественно широко раскрыв рот кромсало толпу, Коцит успел разглядеть только его бесцветные, серые глаза. Всего остального просто не было, сгорело. Прямо на ходу от существа отваливались запекшиеся куски мяса, вываливались клоки когда-то, кажется, белых волос. Коцит, стоя чуть в стороне, предположил, что существо до сих пор дышит только благодаря вспышке сильного животного страха, вызванного резким его появлением. Вполне возможно, он был прав. Когда существо разделалось с большей частью толпы (некоторых оно, конечно, отпустило иначе в чем бы был смысл), оно упало на землю и больше не двигалось. Трава под ним потемнела от крови, неясно от чьей именно — их или его. Коцит присел возле существа на корточки и, убедившись, что оно все еще дышит, сказал: — Пойдешь со мной. Существо не возражало или просто не в силах было открыть опаленный рот. Коцит взвалил существо на плечи и пошел. Существо, несмотря на свой необычно высокий рост, было легче, чем Коциту показалось на первый взгляд. Через некоторое время они покинули деревню и забрели в небольшой лес. Там Коцит поинтересовался: — У тебя есть имя? Существо снова ничего не ответило. — Ничего, еще будет, — успокаивающе проворковал Коцит и сбросил существо в озеро. Его новый знакомый тут же слился с мутной водной гладью и пропал. Коцит остался сидеть на поросшим дикими цветами берегу. Обхватив руками колени, он застыл и начал думать, какой у существа голос, какие на ощупь руки, лицо, как оно двигается — наверняка вовсе не так дергано и рвано. Может быть плавно, но это вряд ли, рост не позволяет. Изнывая от безделья, Коцит напал на проходящих мимо озера паломников. Они пытались спрятаться от него в высокой траве, но, к сожалению, это им не помогло. Коцит все равно их заметил. Он притащил их к озеру и перегрыз сухожилия: это было куда эффективнее, чем искать веревки. Веревок в то время было мало. Чтобы не нарушать сон безликого существа, Коцит заткнул им рты их же мешкам и снова застыл. Так он просидел дня два. Ночью холодало, а на утро все его тело покрывалось росой. Громко стрекоча на него садились стрекозы, квакали прямо у колен лягушки. Коцит не обращал на это внимания, ведь в нем, если подумать, куда больше было от природы, чем от человека. Страх паломников почти выветрился. Они оказались людьми смиренными и довольно быстро и кротко приняли свою надвигающуюся кончину. Теперь страдали только их тела: от голода, холода и жажды. Но не разум. Коцит фыркнул. Коцит был существом нетерпеливым. Он уже собирался пустить себе кровь (благо у путника нашелся нож, так что не придется разгрызать самому), чтобы вытащить безликое существо со дна, как вдруг вода забурлила заколыхалась, и существо вылезло само. Вылезало оно долго. Тина будто не хотела отпускать его длинное, словно у угря, тело. Теперь Коцит смог разглядеть ужасную бледность этого угревидного тела, фиолетовые и зеленые вены, тонкие пальцы, изо всех сил вцепившиеся в грязный скользящий берег. Лица, однако, так и не появилось. На его месте у существа было изуродованное огнем кровавое месиво. Светились в подступающейся темноте белые бесцветные глаза. — М-да, — облизал губы Коцит. — Придется искать новое. Существо кивнуло. Принюхавшись, оно поморщилось (при отсутствии у него лица это выглядело кошмарно). Воняло смирением. Впрочем, ничего не попишешь — после того как полежишь на дне и основательно восстановишь свое бренное тело, всегда становишься голодным, поэтому приходится есть, что дают. Существо вдруг дернулось и перевело взгляд с паломников на Коцита. В лесной тишине слышно было, как оно тяжело дышит. Коциту льстило, что существо наконец обратило на него хоть каплю внимания и теперь разглядывает так же пристально, как и он его. — Ты хочешь меня убить, — еле слышно сказало существо и непонятно было вопрос это или утверждение. Коцит пожал плечами и улыбнулся: поживем — увидим. Тогда существо приступило к трапезе. Вместе они прошли Ближнюю Пустиху, Нерестянку, Холмовку, Дальнюю Пустиху и Ясную слободку. Когда они ели кого-нибудь, Коцит спрашивал у безликого существа, может возьмешь этого? или этого? посмотри ещё того, что валяется в углу. Существо послушно смотрело, но только отрицательно мотало головой: ни тот, ни другой, ни даже тот, кто лежал в углу, ему не подходили. Коцит не возражал. Внешний вид был очень важен для них. Негоже было заимствовать абы чье лицо. Голова существа была замотана тряпками. Тряпки быстро пропитывались кровью, и тогда Коцит менял их. Убив очередного крестьянина, он разрывал его рубаху на длинные полосы и обматывал ими лицо своего спутника. Существо говорило очень редко, будто стесняясссь сссвоей шепелявости. Хотя то, что оно ни на шаг не отходило от Коцита уже сообщало многом, даже, может быть, о большем, чем можно выразить словами. Коцит же говорил постоянно. Он рассуждал, например, о том, что не странно ли это, что у каждого человека свой вкус? Все люди родились от плоти Адама и Евы, значит должны быть совершенно одинаковыми, хотя практика показывает, что это вовсе не так, да, дорогой? Им нравилась роскошь. Время от времени Коцит говорил, мол, аз есмь врач или что-то подобное и их всюду пускали. А ты попробуй отказать. Многие боялись, что безликое существо больно проказой и не понимали, зачем ухмыляющийся врач всюду таскает его собой. Коцит быстро убеждал толпу, что никакое существо не прокаженное, да и не больное вовсе. А ты попробуй не поверь. Они подолгу лежали на барских простынях, улыбались друг другу и смеялись непонятно над чем. У существа и то, и другое выходило плохо по очевидным причинам. Оно пачкало простыни кровью и от этого ему почему-то становилось еще смешнее. Вскоре (может, через месяца два бесцельного блуждания по Руси) существо поняло, что вопрос, который оно задало при первом их разговоре не имеет никакого смысла. В конце времен, который, в теории, не так уж далек, они убьют друг друга, потому что не смогут снова вынести одиночества. Иногда существо думало о том, как Коцит когда-то жил без него. Думая об этом, оно бесконечно жалело его. В наступившей темноте видны были только белые глаза существа и его такие же белые зубы. Рваная ткань рубахи впитывала кровь каплю за каплей. Коцит взял его ладонь и сказал, что больше не может видеть, как оно страдает. Поэтому предлагает ему свое лицо. Существо вздохнуло и ответило, что ему не нужно его лица. Достаточно того, что Коцит разделяет его страдания. Существо говорит, что они две разбежавшиеся реки одного бурного потока. И Коцит с ним согласен. В одном барском доме существо нашло худого скрюченного человека с белыми, как глаза и зубы волосами. Человек сжался в большой белый комок. Неизвестный был замучен, вымотан и разбит, но и запуган тоже. Кто-то подогревал в нем как надежду на спасение, так и животный, болезненный страх. Соленый и одновременно острый на вкус. Создать такой было не ремеслом, а настоящим искусством. Существо нависало над белым человеком, а он красными от слез глазами умоляюще смотрел на него. Однако существо не дало ему ни помолиться, ни исповедоваться перед смертью. Придется белому человеку предстать перед господом богом безликим. Узнает ли его господь, если теперь его лицо принадлежит другому? Зачтутся ли ему те грехи, которые совершало и будет совершать его новое тело? Интересный вопрос, но сейчас речь не об этом. Когда Стикс (теперь мы наконец можем называть его так) закончил с некогда белым мужчиной и поднял голову, он увидел юнца с соломенного цвета волосами. Кажется, он пришел только что. Стикс подумал, что это, наверное, барчонок. Лицо предполагаемого барчонка исказилось гримасой ярости, смешанным с презрением. Затем юнец грязно выругался. Совсем не по-барски. — Это была моя добыча, — заявил он права на уже съеденного мужчину. — Я специально держал его здесь и запугивал. Ты, блять, не в праве был есть его. Стикс молчал. Ему нечего было возразить. Что-то горько хлюпнуло внутри обезображенного трупа. Кажется, мужчине не нравилось, что его пытаются присвоить себе даже после смерти. — Гиена, блять, — снова выругался юнец и скрипнул зубами. Зубов у него было явно больше, чем обычное тридцать два. Стикс открыл рот, чтобы спросить, кто такие гиены. В ту же секунду юнец ударил его по лицу и распорол ему когтистыми пальцами язык.