From The Top (Сверху)

— Хорошо, — сказал Локи счастливым, кипящим от восторга голосом. Он вцепился в волосы измученного человека и отдернул его голову с лязгом цепей, вырвав из него стон. "Давай начнем сначала. Сверху » * Как и у всех историй, у этой было несколько начал. Возможно, это началось с его самого первого его воспоминания. Тогда он был совсем маленьким мальчиком, Отец рассказывал своим сыновьям о чудовищах, скрытых в темноте, о синей коже и красных глазах, и вечной зиме, ворах, несущих смерть. И Тор воскликнул: «Я убью их всех!» Его детский голос эхом разнесся по огромной комнате, как предзнаменование того, что сказанное станет пророческим. Локи ничего не сказал. Он, Серебрянный Язык, Бог Лжи, в юности был почти немым. Но его решимость пылала внутри него, свернувшись в его животе, словно лава. 《Нет, я их убью.》 С непоколебимой юношеской уверенностью он видел, как он держит Вселенную в своих ладонях. Он чувствовал, как его сила вибрирует в его венах. У него была судьба. Он мог чувствовать это еще тогда. Он совершит великие дела — заставит гордиться тех, кого любит и завидовать тех, кого ненавидит. Или, возможно, это началось с его первой любовницы. Тогда он был еще молодым юношей, а она была намного старше и опытнее его. Он мог видеть сдержанный смех в уголке ее рта, когда он стыдливо прикрывал свое тело, несколько минут ласк ничего не исправили, не убавили его скованость и невежество. В конце концов, ей как будто надоело издеваться над ним и она просто взяла его в рот, заставив быстро кончить. Локи ненавидел каждую секунду этого воспоминания. Его удовольствие было всего лишь мимолетной искоркой; потеря контроля, тем не менее, прочно врезалась в его память. Это было по обоюдному согласию, но он чувствовал себя оскорбленным. Очень долго он отказывался от любой формы близости, ненавидя даже объятия своей матери, как будто его тело было непоправимо испорчено сексом. Так, возможно, все началось с его второй любовницы. К тому времени Локи смирился с тем, что он должен потерпеть неудачу, чтобы чему-то научиться. Он был очень методичен — очень холоден — с молодым конюхом, который пробрался в постель принца; он не хотел снова терять контроль; и когда он понял, что его тело стало намного послушнее, то был чрезвычайно доволен. Он, в свою очередь, пытался заставить мальчика потерять контроль, словно отомстив своей предыдущей любовнице, и когда ему это действительно удалось, трепет, который он почувствовал, не имел ничего общего с оргазмом. По крайней мере, не физически. Воспоминание о собственном позоре, о своем смущении, о своем низменном удовольствии как будто исчезло, — а мысль, что он только что заставил пройти через это испытание кого-то другого заставила его содрогнуться в плотоядном блаженстве. Потом адреналин улетучился, и он вдруг ужасно испугался самого себя. Он уставился на конюха, тяжело дышащего на кровати; на его лице не было ничего, кроме блаженной улыбки. И все же Локи стало стыдно, почти страшно, как будто он совершил какое-то ужасное преступление. Это также началось с его первой войны. Локи дрался так, как научила его драться мать. Тор презирал магию и уловки, он жил атаками в лоб и ударами молнии. Однако, в конце концов, именно Локи спасал их обоих, и на тогда радость, которую он испытывал, была чистой и неподдельной. В гордыне воина не было ничего постыдного. Любовь, которую он испытывал к завоеваниям и победам, когда был маленьким мальчиком, снова ярко вспыхнула внутри него. Впервые он серьезно задумался о троне. Все началось с его третьей войны и пятой любовницы, четвертой войны и одиннадцатой любовницы. Все началось с осознания того, что он не может просто забывать каждый раз, когда считал себя презираемым. Он не хотел трона — не слишком сильно, по крайней мере. Но каким-то образом все, что делал Локи, было отвергнуто, по крайней мере, он так чувствовал. Его магия? Трюки. Его борьба? Женские движения. Он пошел другим путем, как всегда. Поскольку голос Тора был громким и властным, голос Локи должен был быть тихим и ровным. Обвивать умы других, пока они не сделают то, что им говорят. Он получал огромное удовольствие от своей способности обманывать. В конце концов, это было то же самое, что бить людей молотком; только более тонким, более элегантным. Но только за это его назвали Серебрянным Языком. Но разве не все они лгали? Именно в это время он начал создавать свой дом. Сначала это была всего лишь хижина среди огромных полей, где лишь вдалеке слышались шорохи от стай змей. Он перемещался туда каждый раз, когда нуждался в тишине. Затем он вложил заклинания в стены, чтобы защитить их от взгляда Хеймдалля, вложил в дверь больше магии, чтобы она открывалась только для него. Он вырезал на стенах заклинания перемещения, чтобы ему не приходилось накладывать их каждый раз, как он хотел отправиться в путешествие. Он расширил магией комнату и превратил ее в библиотеку, которую наполнял всем, что находил, скитаясь по Вселенной, словно свободный, почти всемогущий бог, каким он и считал себя. Прежде чем он это осознал, дом рос, и каждая комната была еще одним кусочком мира, который он присвоил себе; каждое произведение - месть миру, игнорирующему его великолепие. Все началось с того дня, когда он был так жесток с девушкой в ​​постели, что она расплакалась. Что-то яркое и горячее вспыхнуло внутри него при звуке ее плача — и в следующую же секунду сдулось до ужасного стыда. Как всегда, удовольствие и ужас были двумя сторонами одной медали. Локи никогда не мог получать удовольствие, не чувствуя при этом вины. Он утешил девушку и осушил ее слезы; она была глупой, неопытной малышкой и достаточно быстро пришла в себя. Он остался в гораздо более мрачном настроении. Он не мог лгать себе о том, что его прельщали физические или душевные страдания других, что он любил злые шутки и так же любил причинять боль, и эта мысль беспокоила его, глубоко внутри. Все началось с широко обсуждаемой смерти дворянина во дворце. Его горло было перерезано его рабыней, которую нашли сидящей рядом с пропитанной кровью кроватью, с ножом в руках и высохшими слезами на лице. На следующий день ее казнили, но следы пыток на ее молодом теле не оставляли сомнений в причинах ее преступления. В тот день Локи отправился на рынок, спрятавшись в образе слуги. Рабство не было чем-то необычным в Асгарде, но его правила были многочисленны и нерушимы. Рабами могли быть только бывшие преступники или военные трофеи, их заставляли служить, а не бесполезно гнить в подземельях. Они также могли быть добровольцами, если предпочитали раболепие голодной смерти, реже, но это не было редкостью. Большинство из них продавали почти ежедневно, но те, что предназначались одному хозяину на всю жизнь, проходили очень суровую подготовку. Локи всегда заслонял свои уши и глаза от этой стороны мира — не потому, что она отталкивала его, а потому, что притягивала, и это ужасало его больше всего. Он предвидел там пропасть, в которую он был бы только рад упасть; поэтому он старался никогда не подходить слишком близко к краю. Однако в тот день он не смог удержаться. Он видел клетки и цепи, прикрепленные к шеям обнаженных мужчин и женщин. Он видел, как их обсуждали и продавали, как животных. Он видел, как их клеймили, и слышал их крики. Он чувствовал запах их обожженной плоти. Он продержался шесть минут, прежде чем перенестись обратно во дворец и заставить себя забыть все, что он только что видел. Его бурное возбуждение так напугало его, что он в тот день сам заботился о себе вместо того, чтобы позвать слугу, которого мог серьезно ранить. В тот день он поклялся себе, что у него никогда не будет раба или рабыни. Мысль о том, чтобы владеть кем-то, была слишком ужасающей для него, потому что он знал, что, если не будет никаких последствий, ничто не сможет удержать его от того, чтобы поддаться своим пугающем его самого побуждениям. И это сделало бы его извращенцем. Преступником. Монстром. Это началось с Тора. Все началось с тени Тора. Все началось с коронации Тора. Все началось с высокомерия Тора. Все началось с изгнания Тора. Все началось с синей кожи, ползущей по его рукам, и отчаяния, ползущего по его животу. Все началось с потребности отомстить. Он мог заставить любую девушку заплакать, и мог заставить любого мужчину выглядеть дураком. Но как он мог залечить эту зияющую рану? Как он мог получить обратно то, что потерял, когда потерял все? Это началось, когда Один упал на лестнице, медленно, как увядающее дерево, и когда Локи сошел с ума. Он потерял все, поэтому он вернет это. Его старая фантазия вернулась к нему. Вселенная в его сложенных ладонях. Это был момент, которого он ждал. Он сотрет до малейших следов того, кем он был. Он сотрет все, чем он был, и слепит из себя короля, чтобы заменить то, чем он был. Он хотел владеть всем, контролировать все, потому что если бы он контролировал все, то, может быть, он мог бы опровергнуть правду еще раз, может быть, он мог бы солгать в последний раз и заставить всех поверить в свою ложь, чтобы ему никогда больше не пришлось лгать. ... Это началось, когда он отпустил молот Тора, чтобы упасть в пропасть. Потому что теперь он мог видеть тьму внутри себя такой, какой она была. Он пытался уничтожить Йотунхейм. Они это заслужили. Он сказал Тору, что его отец умер. Этому болвану лучше быть смертным. Он потерпел неудачу во всех отношениях. Он разочаровал своего отца. Один никогда не был его отцом. Он потерял все. Он и не должен был получить это все. Он был ничем. Но он был выше их всех! Голос, проснувшийся внутри него — тот, который он так долго отчаянно пытался заглушить, — теперь бушевал: 《ты должен был обладать властью, ты был рожден, чтобы править, пусть они страдают, умоляют и умирают, заставь их кричать и корчиться от боли, заставь их дрожать от страха, это будет так хорошо, и ты будешь вправе радоваться, ты это заслужил, их боль будет вашим блаженством! Монстр проснулся и выл внутри него, толкая его границы разума, призывая его поддаться ярости, таящейся внутри него. Итак, в своем последнем проблеске света и справедливости Локи попытался убить его — он разжал руку и позволил монстру упасть в темноту, где ему и место. Все началось с Таноса. 《Ты заслуживаешь править ими всеми.》 И Локи окончательно сломался под давлением своего внутреннего монстра и отравляющих разум слов Титана. Самое могущественное существо во Вселенной соглашалось с голосом из глубины его души. Так что это должно быть правдой. Он должен перестать с этим бороться. Он был монстром. Он был монстром. Это началось с его первого раба. Он пообещал никогда не давать себе возможности полностью владеть кем-то. Но поскольку он все равно был монстром, то мог заставить людей страдать — он мог заставить их умирать, если захочет, и бесстыдно наслаждаться их болью. Так что он пронзил грудь крепкого человека, единственного, кто проявил немного мужества, и задрожал от блаженства, когда услышал, как он сказал «сэр». Мой. Впервые появилось что-то, что он мог назвать полностью своим. Что-то, что он завоевал. Агент Клинт Бартон. Всего один человек. Но за ним последует Земля, потом Асгард, потом вся Вселенная — и, может быть, тогда чудовище утихнет. Может быть, тогда его месть свершится, чувство несправедливости утихнет, и его безумие прекратится. Что-то глубоко внутри него все еще желало возвращения старых золотых дней, но теперь оно было задушено чудовищем. Теперь была его очередь. Очередь завоевателя. Короля. Это началось, когда он снова все потерял. Связанного, в наморднике его вернули домой, как бродячую бешеную собаку, как наказанного ребенка, как раба. Ярость горела внутри него дьявольским пламенем, и на два дня он полностью погрузился в собственное безумие, собственную беспомощность, только еще больше стала его жажда мести, контроля и страданий. Он уничтожил бы весь мир, если бы у него был шанс, и его ненависть наконец-то была бы убаюкана, в кровавой бане, беспощадной резне, когда он бы пожирал Вселенную, чтобы наконец сделать ее своей.Чем больше они унижали его, тем больше он чувствовал, как его потребность в господстве становится все более дикой и кровожадной, чем больше они связывали его, тем больше он изо всех сил пытался вырваться на свободу, и его не заботили последствия — пока он мог уничтожить их, разрушить их, убить их всех! В течение двух сжигающих его самого дней он ненавидел, ненавидел, ненавидел и жил своей ненавистью в бреду своего вспыхнувшего эго, и его разум так раскалился добела от гнева, что казалось, будто его расплавленные мысли застряли в смеси дыма и стали, сжигая дотла все, что осталось внутри его черепа. Но потом он сделал ошибку. Он успокоился. Он остановился и огляделся; он вспомнил цепь событий, которая сделала его нынешнего из того, кем он когда-то был. Затем другая сторона медали, стыд, отражающий удовольствие, впервые захлестнула его с тех пор, как он упал с Бифроста. Это была агония. Его просто захлестнула волна отвращения к собственным действиям, настолько мощная и сокрушительная, что он думал, что умрет. Никто никогда не должен был прийти в себя после такого приступа безумия. Он корчился от унижения и ненависти к себе, чудовище восстало против самого себя, и он умолял Одина убить его, положить этому конец, но Всеотец не послушал и оставил его на мучительную боль раскаяния – не раскаяния за его попытку, а раскаяния за его провал. Он пытался, но потерпел неудачу, и теперь он чувствовал каждой последней клеточкой своей души, что он ничего не стоит. Это началось после недели пожирающего стыда. К тому времени он содрал с себя кожу — буквально, оставив кровавые следы на стенах и полу — и вырвал пучки своих черных волос. Он кричал, кричал, кричал так, что разбудил каждое эхо в Девяти Царствах, ругался на всех языках, которые знал, бил о камень окровавленными кулаками. Его силы были ограничены, его дом был вне досягаемости, и у него не осталось ничего, ничего, кроме стремления владеть и голода, голода! Ему нечего было потреблять, кроме себя, некому причинять боль, кроме себя, поэтому он разорвал свое собственное тело, и этого все еще было недостаточно. Ему нужен был именно контроль, а контроля у него как раз и не было. Это был самый худший опыт в его жизни. Однако это не убило его. И он нашел в этом какую-то силу, когда осознал, что ничего, принадлежащего ему не осталось на свете. После недели нечеловеческой боли, омывшей его и унесшей все, чем он был, он не умер. Если он мог потерять все и еще дышать, значит, он сильнее, чем думал; тогда голод и унижение не имели над ним власти – не так, как он думал. Он мог быть лишен самой своей сущности и все же притворяться, что существует. Через девять дней после того, как его бросили в клетку, как раба, он попросил обработать свои раны. Он попросил лезвие, а затем попросил начисто выбрить его, когда ему было отказано в выдачи оружия. Он попросил доступ к ванне, которую ему предоставили, и мылся до тех пор, пока не стал выглядеть так, будто ничего и не было. Однако его взгляд изменился, и никакая маскировка не могла этого скрыть. Он был монстром, и он был достаточно силен, чтобы принять это. Он был сумасшедшим и осознавал это. Он больше никогда ничего не потеряет. Он сделает так, что даже поражение будет для него победой. Отказываясь владеть хоть чем-то, он открывал для себя полную свободу. Прежде всего, он должен был контролировать себя; тогда он мог контролировать все остальное. Даже мысль о Торе теперь не вызывала в нем ничего, кроме смутного презрения. Он был хладнокровен и собран. Мертв. Он был равнодушен — глубоко укоренившимся равнодушием тех, кто побывал в аду и вернулся обратно; тех, кто знает, что ничего не имеет значения. О, внешне он не изменился, но сама его сущность ​​изменилось навсегда. Друзья Тора, что вонзили ему лезвие в спину, призывали извиниться, а он улыбался – он улыбался им, наслаждаясь отвращением, и страхом, и непониманием, и гневом в их глазах. Теперь все стало еще проще, когда ему стало все равно. Вселенная в его сложенных ладонях. Он вернулся; и на этот раз он выиграет, хотя бы потому, что ему уже нечего терять. * Это началось, когда Один сказал ему, что его должны отправить обратно на Землю. Второй раз Локи пересек Биврёст, ускользнув из рук Тора в свой тайный дом, оставив на своём месте иллюзию. Там он наконец смог отдохнуть, в холоде места, где его не порицали и не хвалили. Ему нравилось безразличие камня, соответствующее холоду его собственной сути. После отдыха он вернулся на Землю. Тор даже не заметил, что его брат не ночевал на базе ЩИТа, как он думал. Они говорили о выкупе и возврате долга, и Локи согласился от смутной скуки. Ему было мало дела до того, что его считали узником; он знал правду, и этого было достаточно. Они не имели власти ни над его душой, ни над его разумом. Он был настолько совершенно свободен, что это было почти скучно. Затем коварно, так коварно, что он не заметил, пока не стало слишком поздно... все снова стало иметь значение. * Это действительно началось с Клинта Бартона, конечно. Но это началось тогда во второй раз, в первый раз это началось как возрождение и тоже закончилось – хотя Локи и представить себе этого не мог в то время. Тогда он был не в том состоянии, чтобы во что-то верить. Он пережил собственное разрушение и восстановил себя. Во всяком случае, он все ещё был богом. Все ещё был чудовищем. Поэтому, когда это началось, это была всего лишь игра. * — Нет, — простонал Бартон задыхающимся, дрожащим голосом. "Хватит. Пожалуйста." Ухмылка Локи стала шире; он слизнул каплю пота, катившуюся по щеке лучника. — Я сказал, сверху. — прошептал он сам себе. Всхлип, сорвавшийся с губ Бартона, вызвал непристойную дрожь, пробежавшую по его спине. « Пожалуйста…» Он задыхался. Глотая собственные слезы, он изо всех сил пытался умолять. Чудесно. «Пожалуйста, не надо больше!» — Посмотрим, — притворился Локи задумчивым, зрачки расширились. — И как все это началось? Крик Бартона был в ужасе, захлебывался рыданиями, потому что это продолжалось, продолжалось, продолжалось, и это было только начало.