Всегда, каждый миг, будет пронзительная радость победы, наслаждение оттого, что наступил на беспомощного врага. Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека — вечно <…> И помните, что это — навечно. Лицо для растаптывания всегда найдется.
Джордж Оруэлл, «1984»
В свое время Джордж Мартин рассуждал о том, что он так любит убивать персонажей потому, что это-де невероятно реалистично: »…когда мой персонаж в опасности, я хочу, чтобы вам было страшно перевернуть страницу, а для этого нужно показать с самого начала, что игра идет всерьез». В том же ключе он комментировал воскрешение Гэндальфа во второй части «Властелина Колец»: «Толкин совершил ошибку, когда возродил Гэндальфа. К черту Гэндальфа! У него была отличная смерть, и герои должны были идти дальше без него». В общем, для Мартина убийство персонажей (причем, как мы увидим далее, убийство с определенным довольно четким набором коннотаций) — момент «программный». Читать всё это довольно забавно, если знать, что в том же толкиновском «Сильмариллионе», если брать события Первой Эпохи, большинство персонажей погибает насильственной смертью. Это относится к абсолютному большинству потомков короля нолдор Финвэ, погибших в битвах с Морготом или с другими эльфами (как сыновья Феанора) — за вычетом его внучки по линии Финарфина Галадриэль (дожила до конца Третьей Эпохи и уплыла в Валинор), правнука по линии Феанора Келебримбора, погибшего от рук Саурона уже во Вторую Эпоху и его правнучки по линии Финголфина Идриль Келебриндаль, судьба которой точно неизвестна (уплыла в Валинор в конце Первой Эпохи вместе со своим мужем, человеком Туором, и не вернулась). Это относится и к их человеческим союзникам, вождям Трех Народов — за вычетом Берена, Туора (судьба которого точно неизвестна), а также его Хурина и его жены Морвен (получивших, в сущности, участь хуже смерти, если вспомнить судьбу их детей). Не своей смертью умирают и Тингол, король синдар Дориата, и его внук Диор Элухил, убитый феанорингами. Сыновья Диора Элуред и Элурин были брошены умирать в лесу слугами убитого их отцом феаноринга Келегорма. При этом вселенная Толкина воспринимается многими современными читателями как идеализированно-нереалистичная, а мартиновская «Песнь Льда и Огня» — как «суровый реализм». И, надо сказать, противопоставление стилистики Толкина и Мартина действительно имеет под собой основание — и поняв, в чем состоит различие между ними, можно осознать, что на самом деле имеют в виду, сознательно или бессознательно, говоря о мартиновском «реализме». В том же «Сильмариллионе», как я уже отмечал, персонажи гибнут как минимум не реже, чем у Мартина, но в смертях героев у Толкина и Мартина и независимо от их частотности есть ряд важных отличий. Во-первых, смерть героев у Толкина чаще всего трагична, в то время как смерть героев у Мартина обычно отдает черной комедией. Во-вторых, смерть персонажа у Толкина раскрывает в первую очередь его, в то время как смерть персонажа у Мартина нередко предстает в первую очередь как торжество его убийц. Наконец, как ни странно, агностик Мартин в гораздо большей степени, чем христианин Толкин, склонен подавать смерть (и вообще страдания) героев как наказание за некие грехи и ошибки, а также продвигать идею, что страдания сами по себе делают людей лучше. Разберем эти пункты по порядку. Большинство героев Толкина, как и подобает героям литературы, ориентирующейся на эпическую традицию, погибает смертью воина, в бою, а в случае персонажей, подвергшихся пыткам или умерших под ними — Маэдрос в Ангбанде, скормленные волку эльфы из отряда Финрода, Хурин под бичами балрогов, Келебримбор под пытками у Саурона — стараются сопротивляться своим мучителям, насколько у них хватает сил, или, если брать четвертованного перед началом Битвы Бессчетных Слез Гельмира, хотя бы умирают без заведомо унизительных и дискредитирующих подробностей[1]. Хотя в христианской оптике самоубийство — смертный грех, самоубийство Турина и Ниэнор, а также Маэдроса описано с определенной долей сочувствия к героям и понимания, «как они дошли до жизни такой». Даже в случае гондорского Наместника Дэнетора II, которого Толкин осуждает за нежелание отдавать трон Арагорну, он сохраняет достоинство до последнего и идет на самоубийство лишь в предельном отчаянии, когда кажется, что Саурон стоит на пороге победы, а его сын Фарамир — умирает. Даже если взять предателей, таких как Горлим и Маэглин, то и они не нарисованы исключительно черными красками: Горлим до последнего держался под пытками Саурона и не выдал отряд Барахира, пока ему не посулили, что его освободят вместе с его женой Эйлинель, которую он очень любил (поскольку его жена в действительности была мертва, Саурон «выполнил» это обещание). В случае с Маэглином он выдает Морготу местонахождение Гондолина не столько из-за страха пыток, сколько из вожделения к Идриль и ненависти к Туору, её мужу (…«воистину, именно страсть к Идрили и ненависть к Туору толкнули Маэглина на самое постыдное из предательств, о которых говорится в преданиях Древних Дней» — Сильмариллион). При этом даже такой откровенно неприятный персонаж[2], сознательно предавший собственный народ из гнуснейших соображений (Горлима отчасти извиняет то, что он исходил из страха за жену, полагая, что она в плену — у Маэглина нет и этого оправдания), умирает с оружием в руках, когда Туор, победив в поединке, сбрасывает его со стен Гондолина. Из умерших совсем уж позорной смертью можно вспомнить лишь Мима, последнего Малого Гнома, умолявшего Хурина о пощаде, когда тот застиг его в Нарготронде и в итоге убил за то, что тот ранее выдал оркам его сына, Турина Турамбара[3]. Даже уничтожение Нуменора Эру, которое Толкин рассматривает в духе теистической парадигмы, в которой любое действие Бога носит априори положительный характер (тем более что независимо от религиозных вопросов поздний Нуменор представлял из себя малоприятное зрелище), описывается как трагическое событие, уничтожившее (несмотря на все её пороки к концу её существования) прекраснейшую из человеческих цивилизаций, о которой потомки нуменорцев вечно будут тосковать (и видеть сны о гибели Нуменора в водах): «Нуменор погрузился в море: все его дети и жены, девы и гордые властительницы; все его сады, и дворцы, и башни, гробницы и сокровищницы, драгоценные украшения и роскошные ткани, и дивные творения, написанные кистью и изваянные из камня, и смех его, и радость, и музыка, и мудрость, и великие знания — все погибло безвозвратно. А последней изумрудно-зеленая, холодная, венчанная пеной вздымающаяся волна, нахлынув на землю, приняла в лоно свое королеву Тар-Мириэль — ту, что была светлее жемчуга, прекраснее, чем серебро и слоновая кость». Парадоксальным образом и смерть второго по значимости антагониста Легендариума Толкина — Саурона — имеет по-своему трагический (в античном смысле — как гибель в столкновении с судьбой) оттенок, хотя, бесспорно, данный персонаж — безусловно отрицательный и автору по понятным причинам полностью антипатичен. Во-первых, погибает он на пороге, как ему кажется, полной победы, и лишь априори всемогущее существо — Эру — способно своим вмешательством нанести ему поражение. Во-вторых… просто прочитайте это описание: «Когда Вожди Запада взглянули в сторону Мордора, им показалось, что оттуда вырастает огромная, угольно-черная на фоне облачного покрова, увенчанная молниями и закрывающая все небо тень. Все выше возносилась она над миром, простирая к ним огромную, угрожающую руку, ужасную, но бессильную; ибо в то время, когда она уже опускалась над равниной, сильный ветер подхватил ее, развеял, и она исчезла». И в войске Саурона находятся те, кто даже после его смерти готовы биться с гондорцами и рохиррим до конца: «Иначе вели себя харадрим, вастаки и южане. Они так давно подпали под власть Тьмы, так пропитались черной злобой и так ненавидели все то, что олицетворяли силы Запада, что теперь даже крушение их Властелина не сломило этих гордых и сильных воинов. Многие все же бежали, но часть сумела организовать отчаянную оборону». У Джорджа Мартина, напротив, смерть персонажа (что условно-отрицательного, что условно-положительного, что «неоднозначного») сплошь и рядом оказывается одновременно его символическим (а нередко — и буквальным) унижением, развенчанием. Перечислю лишь самые яркие примеры. Роберт Баратеон, некогда прославленный воин, спивается и в итоге гибнет на охоте в ходе происшествия, подстроенного его женой. Эддарду Старку, Деснице Роберта, отрубают голову под улюлюканье толпы после того, как он ложно признается в измене и признает Джоффри королем ради спасения своих дочерей. Могучий вождь кочевников-дотракийцев кхал Дрого превращается в овощ и умирает, задушенный собственной женой Дейнерис Таргариен из милосердия, а ещё раньше его гость, брат Дейнерис король-изгнанник Визерис, умерщвляется Дрого посредством унизительной «коронации» расплавленным золотом, перед которой тщетно умоляет о пощаде. Кейтилин Талли на Красной Свадьбе тщетно пытается уговорить Уолдера Фрея пощадить её сына Робба — в итоге убивают и её, и сына, которому пришивают волчью голову[4]. Жалкой и нелепой смертью умирает на собственной свадьбе Джоффри Баратеон, отравленный «союзниками». В шаге от мести убийце своей сестры Григору Клигану гибнет ужасной смертью (его враг выдавливает ему глаза пальцами и разбивает лицо латной перчаткой) — исключительно из-за неосторожности и желания вырвать у него имя истинного заказчика убийства своей сестры — дорнийский принц Оберин Мартелл. Умирает, обгадившись перед смертью, от арбалетного болта в пах Тайвин Ланнистер, дед Джоффри и вчерашний правитель государства при своих несовершеннолетних внуках, причем его труп, разлагаясь, источает страшную вонь. Отправляется «полетать» Лиза Талли, выброшенная в Лунную Дверь Петиром Бейлишем, которого искренне считала своим возлюбленным. В тяжелейших мучениях умирает, получив смертельные ожоги при попытке украсть драконов у Дейнерис Таргариен, племянник Оберина Квентин. Киван Ланнистер, младший брат Тайвина, начав восстанавливать порядок в Королевской Гавани после ареста Серсеи религиозными фанатиками-«воробьями», медленно умирает от мучительной раны в грудь, убитый евнухом-заговорщиком Варисом, готовящим восшествие на трон «чудесно спасшегося принца Эйгона» и омерзительно кликушествующим над умирающим о том, что убил он Кивана якобы «ради блага государства», после чего Кивана добивают «пташки» Вариса. И это я не беру разного рода «третьих лебедей в пятом ряду», расчлененных и проданных на мясо, запеченных в пироги и т.д. и т.п. Гибель героя у Толкина, как и в эпической традиции, сплошь и рядом становится его апофеозом (эталон тут — гибель Фингона в Битве Бессчетных Слез и Эктелиона с Глорфиндейлом во время падения Гондолина в поединке с балрогами, существами, превосходящими эльфов по природе, как «ангелы»-майар, пусть и падшие) или, во всяком случае, раскрывает его как личность — скажем, сцена гибели Тингола раскрывает его гордыню и жадность гномов Ногрода. Когда Финвэ становится единственным, кто не бежит из Форменоса после прихода туда Моргота и гибнет от его руки при разграблении сокровищницы Феанора, это иллюстрирует его мужество. Смерть Верховного Короля нолдор Финголфина в поединке с Морготом показывает и то, что он после Битвы Внезапного Пламени оказался на пределе отчаяния (решил, что эльфийские королевства обречены и ему остается лишь погибнуть в борьбе), и готовность бросить вызов сильнейшему из врагов. Во время Битвы Бессчетных Слез король гномов Белегоста Азагхал жертвует собой, чтобы, ранив Глаурунга, не дать ему добить эльфийские армии. Во время разрушения Гондолина армией Моргота король Тургон остается в своей башне, чтобы погибнуть, вместо того, чтобы уйти со своими подданными, что демонстрирует его любовь к созданному им городу. Боромир своей доблестной смертью в схватке с урук-хай Сарумана искупает то, что поддался искушению Кольца Всевластья. Если брать таких толкиновских антигероев, как Феанор, старшие феаноринги (Маэдрос и Маглор) и Турин Турамбар, то их смерть исчерпывающе раскрывает их личность — их мужество (Феанор перед гибелью сражается с несколькими балрогами, Турин Турамбар убивает дракона, Маэдрос и Маглор проникают в лагерь армии Валар, только что разгромившей Моргота), прозрение будущего (Феанор перед смертью понял, что нолдор никогда не победить Моргота без помощи Валар) в сочетании со стремлением продолжать борьбу любой ценой (Феанор велел сыновьям повторно принести Клятву), глубина раскаяния за пусть даже невольные ошибки и преступления (Турин Турамбар), готовность ради выполнения Клятвы бросить вызов кому угодно и попытка выполнить Клятву насколько можно, не отдав в чужие руки отвоеванные Сильмарилы даже в ситуации, когда сами Сильмарилы отвергают феанорингов (Маэдрос бросается со своим Сильмарилом в огненную пропасть, а Маглор выбрасывает свой Сильмарил в море — и вернутся Сильмарилы лишь в конце мира), и, скорее всего, муки совести — они совершили столько дурных дел, пролили кровь других эльфов, чтобы выполнить Клятву, и вот оказалось, что борьба оказалась напрасной, и даже вернув Сильмарилы, они не могут их удержать. У Мартина, напротив, гибель героя нередко становится апофеозом не убитого (который как раз зачастую в её момент оказывается в том или ином смысле жалок), а убийцы. Дрого, вождь дотракийцев, изобретает «остроумную» казнь Визериса посредством «коронации» расплавленным золотом. Резня Старков и их приверженцев Фреями и Болтонами сопровождается исполнением песни «Рейны из Кастамере», что делает этот эпизод практически кинематографическим (не случайно он был так зрелищно экранизирован). Убивая жертву или отдавая приказ убить, убийца у Мартина должен предстать остроумным и изобретательным. Скажем, на Красной Свадьбе Уолдер Фрей обращается к Роббу Старку со словами: «Мы, кажется, убили кого-то из ваших людей, ваше величество, но я приношу вам свои извинения. Теперь они наверняка оживут снова». Русе Болтон, убивая Робба, говорит: «Наилучшие пожелания от Джейме Ланнистера» (Джейме, расставаясь с Русе в Харренхолле, действительно просил его передать Роббу «наилучшие пожелания», но уж точно не в этом контексте). Петир Бейлиш приказывает убить «пережившего свою полезность» Донтоса Холларда со словами «сир Лотор [рыцарь на службе Бейлиша), позаботьтесь о награде», а Лизу Талли выбрасывает в Лунную Дверь, заверяя её в том, что всю жизнь любил одну женщину… и затем уточняя, что этой женщиной была отнюдь не Лиза Талли, а её сестра Кэйтилин. Во время поединка Оберина Мартелл и Григора первый всё время требует от второго признаться в убийстве и изнасиловании Элии Мартелл, жены принца Рейгара Таргариена. Воспользовавшись небрежностью Оберина, Григор убивает его, глумливо «признаваясь» в совершенных убийствах: «–Элия Дорнийская, — прогудел из-под шлема Григор. — Я убил ее скулящего щенка. — Он взялся свободной рукой за незащищенное лицо Оберина, вогнав стальные пальцы ему в глаза. — А уж потом изнасиловал ее. — Его кулак вошел в рот дорнийца, ломая зубы. — А после разбил ей башку. Вот так». Сцена смерти Кивана Ланнистера, где смертельно ранивший его Варис раскрывает умирающему свои планы — что его усилиями союз Ланнистеров и Тиреллов будет расстроен, а Томмен — свергнут, также выглядит как эталонное торжество убийцы над убитым, и эту сцену не смягчает (скорее наоборот, выглядит как дополнительное глумление) то обстоятельство, что Варис лицемерно «извиняется» перед Киваном за то, что «вынужден» его убить «ради блага государства» — то есть возведения на Железный Трон креатуры Вариса неясного происхождения (аналогично Бейлиш как бы извиняется перед Недом Старком, предав его — мол, говорил же я вам, что мне нельзя доверять, а вы меня не слушали). Из той же серии — целый орден наемных убийц из Кварта под названием «Жалостливые», которые, убивая жертву, говорят ей «сожалею». Характерный пример из описанного в «Пламени и Крови» Танца Драконов — междоусобицы Таргариенов, шедшей между королем Эйгоном Вторым (вождем «Зеленых») и оспаривавшим у него трон его сестрой Рейнирой (формальным лидером «Черных») — смерть Гвейна Хайтауэра, офицера Золотых Плащей (городской стражи Королевской Гавани), верного Эйгону и предательски убитого сторонниками «Черных», преданными мужу Рейниры принцу Деймону. «Когда он бросился на конюшню, чтобы поднять тревогу, его схватили и привели к командующему, сиру Лютору Ларгенту. Когда Хайтауэр обозвал Лютора перевертышем, тот со смехом ответил: «Эти плащи нам дал Дейемон, и они останутся золотыми, как ты их ни вывертывай». С этими словами он распорол сиру Гвейну живот и приказал открыть ворота людям Морского Змея». Концепт убийства как символического торжества убийцы над убитым (причем не только физического, но и словесного) относится у Мартина не только к обычному убийству, но и к самоубийству как насилию над собой. У Мартина в «Пламени и Крови», есть весьма характерный эпизод, где Эндроу Фарман, презираемый и унижаемый муж принцессы Рейны Таргариен («Черной Рейны»), отравляет её фрейлин-любовниц, после чего, разоблаченный женой, заявляет, что «умеет летать не хуже жены» и сигает в окно (насмерть, вестимо дело). То есть он одновременно избегает смерти от рук Рейны (которая, надо думать, была бы для него куда более мучительной) и одновременно унижает того, кого убивает (то, что убивает он самого себя — не так существенно, в роли жертвы в мире Мартина может оказаться кто угодно) в момент смерти. В «Пламени и Крови» характерно, что при описании Танца Драконов — междоусобицы Таргариенов — наиболее благородные представители соперничающих сторон, Джекейрис Веларион и Дейрон Таргариен (Дейрон Отважный), умирают предельно нелепой смертью: один погиб при Глотке с флотом Триархии, несмотря на одержанную победу, не от рук другого всадника на драконе, а от технического устройства (якоря-драконобойцы или арбалетного болта), а другой был убит безоружным неизвестным наемником или вовсе погребен под собой горящим шатром. Наоборот, наиболее жестокие и отмороженные представители борющихся фракций, «принц-подонок» Деймон и его внучатый племянник Эймонд, погибают предельно пафосной смертью в поединке друг с другом. В плане сравнительного анализа Толкина и Мартина особенно показателен эпизод гибели Финрода Фелагунда, короля Нарготронда — когда посланный Сауроном волк пожирает закованных в цепи эльфов, Финрод, в конце концов, находит силы сбросить цепи и убить волка, спасая своего друга Берена. У Мартина, наоборот, с наслаждением смакуются эпизоды, где жертва находится в абсолютной власти мучителя: тут можно вспомнить и откровенно театрализованное уничтожение сторонников Старков Фреями на Красной Свадьбе, где истребляемые даже не могут оказать адекватного сопротивления и нанести Фреям серьезных потерь, и истязания Теона Грейджоя Рамси Болтоном, сопровождаемые ломкой личности жертвы (у которой не хватает мужества и сил не то что убить мучителя, а даже успешно сбежать или хотя бы покончить с собой) и её превращением в «Вонючку» (то есть символической смертью), особенно сладострастно обсмакованные в экранизации, и описанные в «Пламени и Крови» издевательства наемников Крови и Сыра над королевой Хелейной, в ходе которых они убивают её маленького сына и сводят с ума её саму, заставляя выбирать, кого из её детей убьют. Знакомый с творчеством Толкина читатель, конечно, может вспомнить, что и у Толкина присутствует эталонная сцена стереотипного «злодейского глумления», когда Саурон перед тем, как убить Горлима, открывает ему, что увиденная им Эйлинель была лишь созданным его чарами призраком, а не настоящей женщиной[5]. Но в этом эпизоде попавший в беду, обманутый и дошедший до предательства Горлим вызывает жалость (и в итоге именно призрак Горлима предупреждает Берена о том, что отряду Барахира грозит опасность из-за его измены) в то время как ряд мартиновских персонажей, нарочито глумливо убитых или подвергшихся истязаниям, изображаются автором как морально сомнительные и/или пострадавшие в силу собственных ошибок / слабостей. Толкин, в отличие от Мартина с его перлами вроде «я создал Рамси, чтобы укусить Теона за задницу», не пытается представить страдания своих героев, даже неоднозначных в моральном плане или идеологически автору несимпатичных, как «расплату за просчеты». Истязания Маэдроса Морготом или Келебримбора Сауроном демонстрируют изуверство антагонистов, а не служат авторскому глумлению над протагонистами (хотя и Маэдрос, и Келебримбор морально небезупречны) — в то время как Мартин обожает троп, известный как «пнуть сукиного сына» и «зло воздающее», когда мелкого мерзавчика или просто морально сомнительного типа — см. судьбу Варго Хоута, Саймона Серебряноязыкого, Мариллиона или Дареона — в силу обстоятельств пожирает другой или даже ещё больший мерзавец (или просто чуждый сантиментов миляга Виман Мандерли, запекающий Фреев в пироги, как и сериальная Арья[6]), даже в вариации, когда с преступником или просто мерзавцем расправляется тот, кто его ко всему этому подталкивал (Теон и Рамси, Бейлиш и Донтос, Эурон Грейджой и Фалия Флауэрс) — и это подается как чуть ли не достойная кара этим людям. Кроме того, Мартин обожает заезженные (и отдающие даже не морализмом, а дешевым моралофажеством, поскольку на практике страдания не делают людей лучше сами по себе, а нередко делают хуже — см. сюжет о скитаниях Хурина, когда он, сломленный горем, невольно выдал Морготу приблизительное местонахождение Гондолина) сюжетные ходы из серии «персонаж пережил страдания и через это пережил моральное перерождение к лучшему»; этот трюк ярче всего выражен в сюжетных линиях Джейме Ланнистера (потеря руки), Теона Грейджоя (живительный курс пыток у Рамси) и Эйрона Грейджоя (которой, пережив психоделический плен у Эурона, даже к выходцам с континента вроде Фалии стал лучше относиться и старается её утешить перед неизбежной гибелью). У Толкина подобного людоедства всё же нет — никто из его героев не стал «лучше» просто по факту того, что его мучили и пытали. Можно вспомнить Маэдроса, пережившего пытки в Ангбанде, но и до попадания в плен к Морготу раскаивался в том, что позволил Феанору бросить в Арамане сторонников Финголфина (в сожжении кораблей не участвовал), а то, что он после ангбандских пыток смог взяться за борьбу с новыми силами, иллюстрирует лишь его стойкость. Единственный толкиновский мотив, отдаленно напоминающий в этом плане мартиновское творчество — пассаж из описания Музыки Айнур, что красота темы людей происходит из её страдания (эпический мотив трагичности человеческой судьбы, звучащий ещё в «Песне о Нибелунгах»), но, по счастью, идея, что если человеку отрежут руку / член / ещё что, он станет лучше, у Толкина отсутствует. В реальном мире, к сожалению, не каждый человек (мягко говоря) может умереть с достоинством и до конца сохранять свои принципы и иные качества. Но для человеческого восприятия мира нормально сочувствовать убитому, а не убийце (если речь не идет о откровенном враге или полном чудовище) и надеяться на способность человека (пусть и помня о ограниченности человеческих сил) повести себя перед лицом смерти достойно. Увы, Мартин в этом отношении очень далек от того, что понимается под человечностью, поскольку очевидное удовольствие ему доставляет старательное выписывание коллизий, в которых самых разных персонажей ждет смерть (или участь хуже смерти) унизительная и бесславная, выступающая как высшая степень жизненного развенчания того или иного героя. А уж вера в живительные страдания наводит на совсем печальные мысли. Наконец, ещё одно важное отличие толкиновских героев — попав в беду, они нередко могут утешиться хотя бы с тем, что знали, на что идут, и страдают за дело, за которое сами решили бороться. Как подчеркивает Феанор, отвечая на Проклятие Мандоса: «Мы поклялись не в порыве легкомыслия» — ещё отправляясь в Средиземье, нолдор знали, в том числе от Валар, что всё может (а то и должно) обернуться для них к худшему. Герои Мартина — даже сколь угодно знатные и могущественные — сплошь и рядом оказываются жертвами политических махинаций, истинных механизмов которых они даже не осознают, манипулируемые кукловодами вроде Вариса и Бейлиша. Не говоря уж о том, что мало кто из вестеросцев знает правду о «мистической» подоплеке происходящего, о метафизике того мира, в котором они живут. То есть страдая и умирая, герои Мартина, в отличии от героев Толкина, даже не знают, в сущности, за что они страдают и умирают на самом деле. [1] Келебримбор не выдержал пыток Саурона и открыл местонахождение Семи (Гномьих) и Девяти (Людских) Колец Власти, которыми он не особо дорожил (поскольку создавал их вместе с Сауроном, выдававшим себя за посланца Валар под именем Аннатар), но так и не выдал местонахождение Трех (Эльфийских), которые создал без его участия. [2] В «Сильмариллионе» содержатся намеки на то, что ещё до предательства Маэглин хотел получить власть над Гондолином, уповая на то, что у Тургона нет детей, кроме Идриль. Кроме того, он с самого начала относился презрительно к людям и, когда Хурин и Хуор, сыновья вождя Народа Мараха, попали в Гондолин, предлагал Тургону обратить их в слуг или, во всяком случае, оставить в Гондолине навсегда, запретив возвращаться в Дор-Ломин. [3] Кроме того, безусловно позорный для Моргота характер носит эпизод с его попаданием в плен во время Войны Гнева, когда он укрылся от армии Валар в подземелье и умолял о мире, но был закован в стальной ошейник, сделанный из его же короны — но, я думаю, не стоит ждать от автора-христианина сочувствия к персонажу, задуманному им как аналог сатаны. [4] Строго говоря, эту просьбу Кейтилин подкрепляет, взяв в заложники внука Уолдера, Эйгона Фрея (и в итоге перерезав ему глотку), но этот момент выглядит со стороны автора откровенно издевательским, поскольку Эйгон Фрей не только душевнобольной и дед его ни в грош не ставит, но и, на общем фоне семейства, один из наиболее приличных Фреев. [5] Саурон рассмеялся тогда: — Ты шакал, Низкий червяк! Ну-ка, встань поскорей, Слушай меня! Ныне чашу испей, Что я приготовил тебе наконец! Только фантом ты увидел, глупец, Его сделал я, чтобы он изловил Твой разум влюбленный. Лишь он это был. Холодно жить с Саурона фантомом! Твоя Эйлинель! Лишь могила ей домом, Мертва она, плоти ей больше не надо. Но все же тебе подарю я награду: Ты с Эйлинель скоро будешь опять, В постель ее ляжешь, чтоб больше не знать О войне — или мужестве. Вот твоя плата! [6] Примечательно, что в древнегреческой мифологии — сюжеты которой создавались, мягко говоря, в не самую гуманную эпоху не самыми гуманными людьми — персонажи, подающие своим врагам мясо их родных под видом пищи, это злодеи, что называется, «конченые» (Тантал, Атрей), в то время как у Мартина это атрибут вполне нормальных (по меркам придуманного им мира, что звучит как диагноз) мстителей типа книжного Вимана и сериальной Арьи.