echoes of silence

      Закулисье сцены привычно охвачено суматохой. Яркие наряды мельтешат под носом нескончаемым потоком, ослепляющим чувствительные глаза, в которых поселилось неподдельное волнение. Чонгук все губы себе искусал, томясь в ожидании своего выхода. Успокоение приносит разве что осознание, что после сдачи этого экзамена его ждёт долгожданный, выстраданный часами тренировок и зубрёжки отдых.       Очередной завершивший выступление одногруппник проходит мимо, облегчённо улыбаясь, и в ободрении похлопывает Чонгука по плечу. Его очередь вот-вот подойдёт, но с тем, как напряжённо он готовился к последней аттестации, уверенности в отличной оценке в нём категорически мало.       Последнюю неделю Чонгук не мог вынудить себя полностью сконцентрироваться на подготовке, учитывая, как последний оплот в его жизни пошёл ко дну и оставил его, задыхаясь, барахтаться на поверхности в лице усугубляющихся волн.       Взгляд невольно скашивается на частично скрытый кулисами зал и цепляется за лицо, по которому Чонгук безумно скучает, даже если оно продолжает мелькать в его жизни едва ли не каждый день.       Только уже не так, как он привык и как ему того бы хотелось.       Он не понимает, что между ними с Тэхёном сейчас, но осознаёт этому резонную причину. Сделать вид, что всё в порядке, будто он не бросился в своего парня голословными обвинениями, которые оказались далеки от правды, не выйдет. Это будет неправильно по отношению к ним обоим.       Несмотря на то, что Тэхён в ту ночь лёг на диване, не осилив уснуть с ним в одной постели, они не принялись игнорировать друг друга. Чонгук не может сказать, что всё в порядке, но они всё ещё говорят, даже если эти разговоры не походят и на призрак того, что связывало их прежде.       То, что Тэхён пришёл поддержать его в последней аттестации, лишь сильнее надрывает и без того захлёбывающееся тоской и сожалением сердце.       Чонгук отключает голову, ставя мечущиеся мысли на заглушку, стоит ему ступить на сцену. Первый ряд, как и всегда, занят преподавателями, но остальную аудиторию заполнили уже представившие свой номер одногруппники и их друзья или близкие. Чонгук попросил одного из своих сокурсников записать видео, чтобы отправить родителям и брату, поскольку вновь не разрешил своим друзьям прийти.       Это не мешает им встретить его в гримёрке, стоит юноше осесть у своего шкафчика с облегчённым натужным вздохом. — Это было потрясающе! — восклицает Хосок, стоит ему ввалиться в почти опустевшую комнату, заваленную рюшами, полупустыми флаконами лака для волос и заляпанными бронзером для тела салфетками.       Чонгук, поморщившись, смотрит на свои шорты, подхватившие след косметики с его бёдер, которые он выкрасил по наставлению преподавателя. Бронзер помогал лучше выделить движения мышц в танце, из-за чего члены комиссии могли поставить более точную оценку, но наносить телесную краску и позднее — смывать Чонгук всё равно не любил.       Даже если его номер и был встречен одобрительным кивком одного из самых строгих профессоров их департамента и выведенным алыми чернилами «‎отлично». — Напомни, почему современный танец — не твоё основное направление? — задаётся вопросом поспевший за Хосоком Чимин, непримиримо хранящий верность их общей специализации.       Чонгук мягко фыркает, и это самое тёплое, что он испытывал за последние дни. — Я слишком люблю Канье Уэста.       Хосок подхватывает его ответ и начинает зачитывать сопротивляющемуся Чимину лекцию о том, что хип-хоп заслуживает не меньше почтения, нежели более классические виды танца, которые предпочитает Чимин, даже если и числится в их группе. У того это вызывает закатанные глаза и хитрую улыбку, пока он смотрит на затерявшегося в своём монологе Хосока, своим отвлечением внимания позволившего Чонгуку спокойно переодеться.       Бёдра горят от изнурения, как и стопы. Трёхминутная хореография не оставила шанса на то, чтобы не сказаться на измотавшемся теле, но Чонгук встречает эту измотанность с утолённым вздохом. Ближайшие часы она будет напоминать ему о том, как усердно он выложился, исполнив всё идеально хотя бы на сцене, если у него не получается подбирать шаги, только уже не танцевальные, за её пределами.       Он как раз заканчивает складывать измазанные в бронзере вещи в рюкзак, как чувствует ладонь на своей пояснице.       Чимин и Хосок продолжают пламенно обсуждать, какой вид танца больше подходит Чонгуку, в то время как тот с запозданием подаётся навстречу проскользнувшему в гримёрку Тэхёну и встречает его прошёптанным приветствием. Тело моментально сковывает, как никогда прежде рядом с Тэхёном, и Чонгук винит в этом напряжённость, обвившую их с той ночи, когда он собственноручно её призвал.       Поцелуй вспышкой тепла остаётся в уголке его губ, который слабо дёргается в улыбке, что не касается его глаз. — Поздравляю, — следом говорит Тэхён и поглаживает его укрытую свитером поясницу вновь, прежде чем убрать руку в карман брюк. — Как всегда, ты был неотразим.       Взгляд Чонгука пробегается по его лицу, задерживаясь на смотрящих пусть и тепло, но с плохо скрытой печалью глазах. Тушуясь в оставленной после выплеснувшихся на сцене эмоций пустоте, он поджимает искусанные от нервов губы, которыми хотел бы уткнуться в оголённую воротником рубашки кожу.       Он не уверен, что у него сейчас есть на это право. — Спасибо, Тэ.       Чонгук отводит глаза на рюкзак в своих руках и переминается, чувствуя, как пробегает по стопам болезненная вспышка от того, как натёр ему кожу ламинат.       Взгляд отвлёкшегося от разговора с Хосоком Чимина мечется между ними, даже если его лицо не теряет своей беспечной улыбки. Он попробовал узнать, что произошло, когда на утро наткнулся на застоявшуюся во всей квартире прохладу и увидел сваленные на гостинном диване простыни. Тэхён встретил их с Чонгуком завтраком — всё тем же омлетом, поразившим даже Чимина, — но ощутимая сдержанность как слов, так и движений между ними не оставила чужим глазам сомнений в том, что что-то очевидно не так.       По правде говоря, Чонгуку за себя сказать было нечего. Он облажался, очень сильно, но раскрывать Чимину сущность их с Тэхёном разлада посчитал неуместным. В конце концов, если бы Тэхён захотел, чтобы его лучший друг знал, он бы рассказал ему сам. Только вот Чонгук видит сбитое с толку непонимание в Чимине даже сейчас, когда они с Тэхёном делают вид, что всё замечательно и старший пришёл его поддержать, как и всегда. — Мы обязаны обмыть твою первую успешно закрытую сессию, — заявляет Хосок, когда они покидают гримёрку и направляются мимо уже успевших опустеть рядов зала.       Чонгук ведёт плечом, на котором не держит набитый вещами рюкзак, и отводит взгляд. — Может, просто сходим куда-нибудь перекусить? — предлагает он взамен с обнадёживающей нерешительностью в голосе.       Они с Тэхёном мельком переглядываются, прежде чем глаза Чонгука вновь устремляются на уровень ботинок.       Он уезжает домой уже через несколько дней, чтобы провести оставшиеся до начала семестра каникулы вместе со своей семьёй. Папу вот-вот выпишут, и Чонгук дождаться не может, когда переступит порог с ним бок о бок. Провести этот вечер в кругу близких, которых он обрёл уже не по крови, кажется очень приятной идеей, беря во внимание то, как раскрошено и подавленно Чонгук чувствовал себя в последнее время.       Этот только принявшийся вырисовываться план рушится, стоит Тэхёну качнуть головой. — Нам с Чимином нужно кое-куда.       Взгляд Чонгука изумлённо перебегает от него к Чимину, но тот сочувствующе улыбается, тем самым подхватывая промолвленный негромко отказ, и приобнимает его за плечо. — Прости, пожалуйста, — парень переглядывается с Тэхёном и следом сдувшимся от разрушившихся очертаний планов Хосоком и сжимает его предплечье. — Давайте соберёмся у нас завтра? Закажем что-нибудь, посмотрим фильм.       Чонгук вновь оборачивается на Тэхёна, и у него не выходит скрыть с лица недоумённую грусть, хоть он и корит себя за это. Уже не раз Чимин с Тэхёном исчезали куда-то, а он и не считал нужным узнавать, поскольку у них могут быть свои дела. Учитывая, что они знают друг друга буквально все свои жизни, а Чонгук и сам не видел нужды отчитываться о каждом своём шаге за пределами их с Тэхёном отношений.       Это, однако, не унимает его пытливой подавленности и желания протянуть руку и переплести их с Тэхёном пальцы, а после — взмолиться выше не возводить между ними эту стену, которую он не понимает, как проломить.       Чонгук мог бы попросить прощения, мог бы пообещать больше никогда не накручивать себя, не спросив самого Тэхёна о правдивости приписанных ему действий. Только эти обещания — не больше, чем пустой звук, до тех пор, пока он не подпитает их действиями.       Основу воздавшейся между ними стены заложил он, вырвав из сердца вопросы, которые задели того, кому предназначались, сильнее, чем озвучившего их в испуганном переживании. Забрать свои слова Чонгук уже не может, но и выпытывать и додавливать дальше не считает спасением.       Он готов дать Тэхёну пространство, в котором тот может нуждаться, чтобы осмыслить его сожаление и желание всё исправить после совершённого по боязливой оплошности проступка. — Звучит заманчиво, — натянутым согласием покидает губы, края которых всё равно утягивает вниз сломленный настрой.       Те не поднимаются, даже когда Чонгук прощается с ещё раз попросившим прощения Чимином и Тэхёном, которого совсем не хочет отпускать. Будь на то воля Чонгука, он бы завалился к ним домой и провёл там остаток дня, как и всех предстоящих дней, разделив их с Тэхёном. Но сейчас у него не то чтобы есть выбор, и вставать на пути чужих планов, спорить и тем самым усугублять ситуацию ещё сильней у Чонгука нет желания совсем.       Потому он выбирает согласиться на предложение Хосока отметить его первую закрытую сессию и выпускает двух парней из виду, стоит им разминуться у центрального входа их университета.       Если Хосок и заметил непривычную сдержанность их с Тэхёном прощания, окончившегося в не задержавшихся дольше пары мгновений объятиях, то не сказал ни слова. Чонгук, в кои-то веки, ему за это благодарен.       Они разделяют облитую сырным соусом картошку и бургеры в расположившейся недалеко от кампуса забегаловке, куда в течение семестра изредка наведывались после пар. Хосок никогда не настаивал на том, чтобы члены его команды придерживались строгой диеты, но сам держался относительно чистого питания, что делает его желание так отметить с Чонгуком успешно сданную сессию ещё более значимым. — Кстати, я хотел тебя кое о чём попросить.       Чонгук вопросительно мычит, пережёвывая сразу несколько картофелин фри, щедро измазанных в соусе.       Хосок морщится, когда замечает его набитые щёки, но всё равно продолжает с полной лёгкой надежды искрой во взгляде. — Поможешь мне провести прослушивание? — он слегка улыбается, обегая взглядом свой наполовину съеденный бургер, и пожимает одним плечом. — Двенадцать человек для меня идеальный коллектив для формаций, так что нужно найти кого-то, кто бы соответствовал нашей динамике.       И готов был на четырёхчасовые тренировки и душевные посиделки после, которые скрасили бесчисленное количество проведённых Чонгуком в истинной атмосфере студенчества вечеров.       Потеря одного из членов команды сказалась не только на общем настрое, но и на визуальной составляющей их хореографий. Все они делали вид, что пустующее место, почти всегда державшееся ближе к центру танцев, было там всегда, но так не могло продолжаться вечность. Текучка студентов не отменит себя сама, а для некоторых из группы предстоящий семестр станет последним, после чего им придётся покинуть коллектив.       Всё это вызывает смутное чувство тоски по тому, что ещё даже не свершилось, но утеря одной из самых ярких участниц их группы всё ещё тенью отдаётся на дне отведённых глаз её лидера. — Конечно, — мягко соглашается Чонгук и тянет трубочкой газировку, силясь скрыть отдающий остаточным огорчением трепет.       Мысль о том, что Хосок доверяет ему отбор возможных кандидатов, лестным в самом лучшем из смыслов теплом подбирается к щекам, которые он прячет в приглушённом свете забегаловки.       Общежитие встречает пустой комнатой, оставившей Чонгука в недолгом одиночестве, пока его сосед не вернётся с уже начавшихся у него каникул. Это уединение давит, хотя ещё в начале учебного года Чонгук был бы ему рад. Он не отказался бы и от того, чтобы провести остаток вечера и ночи у Тэхёна, только вот не уверен, что может об этом попросить.       Рюкзак с негромким звуком падает на укрытый ковром пол, прежде чем Чонгук плюхается на застеленную постель. Время показывает семь вечера, когда взгляд задерживается на часах, прежде чем зацепиться за заставку телефона. На лицо прокрадывается грустная улыбка, когда Чонгук в который раз пробегается по фотографии, сделанной им в канун Нового года — той самой, что запечатлела Тэхёна на берегу моря, очерченного садившимся на горизонте солнцем.       Он поставил её на заставку ещё тогда, в вечер, когда испытывал счастье, казавшееся беспечно нескончаемым вопреки болезненным обстоятельствам. Проведённое с Тэхёном время скрасило его праздники, как и то, что парень неожиданно объявился на его пороге и захотел справить с ним свой день рождения. Глаза невольно влажнеют от ещё совсем свежих воспоминаний, которые Чонгук так хотел бы прожить сейчас вновь.       Заглушая трещащее по швам сердце шорохом одеяла, Чонгук прислоняется спиной к стене и открывает переписку, которую с осторожностью пополнял в обещании разделить бремя проходящего совсем рядом расследования. В порыве изводящего рвения искупиться он задаёт вопрос, который терзал его с тех самых пор, как они с Лисой установили контакт.       чонгук [19:43]       ты не встречала никого по имени ханбин?       Он нервно постукивает пальцами по телефону, пока дожидается ответа. Девушка не заставляет себя ждать, даже если Чонгук и знает, какой хаотичной в последние недели была её жизнь.       лиса [19:46]       что-то знакомое       кажется, богом упоминал его       погоди, я поищу в нашей переписке       Ожидание ответа пробуждает всё больше нервозности, от которой не выходит отвлечься в одиночестве. Чонгук занимает себя тем, что разбирает сумку с вещами и запихивает использованную на экзамене одежду в стирку, скопившуюся у него за последнюю неделю. От стресса на это попросту не было времени, и Чонгук допоздна задерживался на тренировках и возвращался в общежитие только к ночи.       Звук пришедшего уведомления побуждает случайно выпустить из рук крышку корзины для белья, из-за чего в комнате раздаётся громкий стук. Чонгук вздрагивает весь и силой заставляет себя опустить подтянутые плечи, прежде чем подцепить с кровати загоревшийся сообщениями телефон.       лиса [19:49]       вспомнила, точно       это был его связующий контакт с одним из поставщиков       они же производят все не сами, а в том числе перепродают, накидывая цену       он как-то упоминал, что пусан славится анестетиками       Чонгук осведомлён об этом и сам, долгое время был этому свидетелем. Мурашки невольно рассыпаются по загривку и спине, скапливаясь под рёбрами истошной горячкой. Он не пытается отогнать это чувство, потому что слишком долго бежал от него и так. До тех пор, пока не завёл себя в тупик, улизнуть из которого притворством и отрицанием очевидного уже не выйдет.       чонгук [19:50]       спасибо       Они переписываются ещё какое-то время, за которое Чонгук уточняет, как девушка себя чувствует и как скоро собирается домой. Хочется, чтобы всё это поскорее закончилось и оставило их в покое, но мечтать о том, чтобы просто зажмуриться и переждать, пока караван потрясений пройдёт мимо, слишком самонадеянно и глупо.       Чонгук знает, что может помочь, и даже знает, как именно.       Одного контакта, не так давно брошенного им в чёрный список, достаточно, чтобы в этом убедиться.       чонгук [19:57]       если ты так хочешь моего внимания       встретимся в сквере у моего университета через час       Он блокирует телефон до того, как может увидеть ответ.

***

      Улочки пустующего парка наполняет разве что тусклый свет фонарей, один из которых Чонгук подпирает, нервно кусая губы. Руки то и дело порываются проверить время на телефоне, взглянуть на окно уведомлений, но он усиленно сдерживает себя. Не хочет отвлекаться ни на мгновение и тем самым упустить момент, когда услышит хрустящие по тонким слоем застелившему асфальт снегу шаги.       К нему на встречу приходят вовремя, и это, кажется, единственное, что не изменилось за последние пару лет, стоит взгляду Чонгука взлететь к болезненно знакомому ему лицу.       Ханбин выглядит плохо. Хуже, чем когда уходил в разгул и не трезвел днями напролёт, оставляя Чонгука собирать использованные иглы и подносить воду к бормотавшим несусветную ересь губам. Сейчас его черты кажутся истаскавшимися, натянутыми последствиями того, чему парень себя намеренно подвергал, так и не высвободившись из пут заядлой зависимости с момента их скоропостижной разлуки.       Чонгук не видит даже тени человека, который стал его первой, ошибочной любовью, в том, кто в это мгновение останавливается в паре шагов от него. — Привет, Чонгук.       Плечи неосознанно подтягиваются, по инерции напрягая и сжавшиеся в карманах куртки кулаки. Ханбин не пытается коснуться его, прислоняясь бедром к заснеженной скамейке на расстоянии, которое ещё позволяет Чонгуку дышать.       Он не знает, как отреагировал бы, попытайся парень коснуться его, но понимает точно, что не хочет этого допустить.       Эти руки и без того оставили ощутимый, вопреки протёкшему времени, ожог на его теле и сердце. Чонгук не позволит им причинить ещё больше вреда. — Как ты нашёл меня? — коротко и холодно, как и воздух, в котором поднимается клуб пара следом за обрывисто раздавшимся голосом.       Ханбина не удивляет то, что на его приветствие так и не отозвались, или же он попросту этого не показывает. Умение скрывать своё истинное лицо и эмоции навряд ли поубавилось у него за то время, что их разлучило, но, как оказалось, не на вечность. И Чонгук хочет узнать, почему.       С тихим цоком, сотрясшим безлюдную тишину окутанного поздним вечером сквера, парень склоняет голову к плечу. — Повезло наткнуться на той встрече, на которой перебрала та белокурая первокурсница, — он обегает Чонгука взглядом, мельком задерживается на заметных в своём напряжении, даже несмотря на карманы, руках и дёргает уголком губ, возвращаясь к настороженно смотрящим на него глазам. — Напомнило мне кое о чём.       Чонгук сдавливает челюсть так сильно, что нервная вспышка боли пронзает шею и скапливается набирающим силу гулом в напряжённых висках.       Намёка в не растерявшем свою спесь голосе достаточно, чтобы понять, что Ханбин имеет в виду. Некогда разделённые ими воспоминания льются во всклокоченное сознание, и Чонгук не понимает, как совладать с неистовым желанием встряхнуть себя за плечи. Высвободить руки из теплоты куртки и прописать парню за то, чему он позволил с ним случиться, а после бросил на произвол судьбы и даже не попытался узнать, оправился ли он, собрал ли себя по кусочкам после их разрыва, который так предвосхищал.       Только Чонгук не собирается поддаваться старательным попыткам задавить его и загнать в ту клетку, в которой он не сможет сопротивляться и защищать себя. Он пришёл сюда не за этим.       Во взгляде Ханбина мелькает что-то отдалённо похожее на предостережение, когда Чонгук отталкивается от фонарного столба. Это придаёт ту уверенность, которую он делает вид, что чувствует, когда подаёт голос снова: — Вы с Богомом знакомы?       Кропотливо Чонгук вновь вбирает исхудавшие черты лица, которые когда-то казались ему самыми красивыми на свете. Сейчас же он видит их изношенность, нездоровую бледность и маниакальный блеск будто впавших глаз. Ничего не осталось от лукавой дерзкой искры, что когда-то утянула его в их сети.       Это осознание так сильно горчит на языке, но послевкусие у него кисло-сладкое. Подобное смеси сочувствия и удовлетворения, которое Чонгук не знает, может ли испытывать. — Если ты хочешь так это описать, — отзывается Ханбин с запозданием, щуря глаза. Будто пытаясь понять, к чему ведут эти вопросы. — Мы учились вместе.       Чонгук кивает дёрганым движением головы, всё так же не сводя с парня настороженных глаз. Он хочет узнать больше, спустить с языка вопросы, которые, безызвестно ему, томились на подкорке его сознания с последней их встречи.       Только Ханбин перехватывает разговор до того, как юноша может продолжить. — Встреча с тобой была приятным сюрпризом. Я всё задавался вопросом последние пару лет, что же с тобой стало, — он отталкивается от края скамьи и подаётся чуть ближе, наклоняясь и заглядывая в сощурившиеся остерегающе глаза. — Только чтобы узнать, что ты спутался с таким же, как я.       Костяшки, упрятанные в куртке, наверняка побелели от напряжения — настолько сильно Чонгук сжимает руки. Усмешка парня подбивает напрячься пуще прежнего, когда взгляд Ханбина в который раз пробегается по нему и он снисходительно качает головой. — Тэхён ведь тоже торчок, знаешь?       Мерклое свечение уличных фонарей скрывает оскал, который Чонгук едва может подавить. Ханбин выглядит насмехающимся. Словно он выложил на стол прежде припрятанный туз, который должен был застать Чонгука врасплох и разрушить весь его, как казалось парню, хлипкий мир притворства и мнимого счастья.       Только тот не выглядит поражённым. Чонгук слегка сводит брови к переносице и слабо пожимает плечами, смотря на парня без толики шока или же неверия. — Знаю, что он им был.       Ухмылка Ханбина тает на глазах, пока на его лице не остаётся всё того же чванного прищура. — Бывших наркоманов не бывает, — бросает он чёрство, с завершённой убеждённостью в голосе.       Чонгук на это фыркает. Наступает его черёд давить усмешку. У него она выходит искреннее той, что натянул на губы Ханбин в попытке сотрясти его отстранённую бесстрастность. — Не суди по себе.       Тишина парка восполняется вновь за оборвавшимся негромким голосом. Они смотрят друг на друга, и в отдалённом уголке своей души Чонгук гордится тем, что может выдержать его взгляд. Ещё пару лет назад, сразу после их столь суровой, внезапной разлуки ему казалось, что он бы надорвался даже в считанных шагах от Ханбина, в его непосредственной близости. Сейчас же Чонгук смотрит на него и не испытывает ничего, кроме гулкого отрешения и осознания, что тот больше не может сделать ему больно. Не так, как Ханбин пытается задеть и проломить выстроенные перед ним плотные стены словами сейчас.       Всё, чего ему хочется, — это поставить окончательную, жирную точку и навсегда отвадить этого человека как от себя, так и от того, кого он позволил себе затронуть, швырнув в Чонгука запоздалым, давно ему известным обвинением. — Чего ты хочешь? — подаёт юноша голос, и на этот раз он звучит столь же изношено, как выглядит замерший напротив парень.       Линии в уголках его рта становятся заметнее, как и в переплетении заметных сосудов у въедливых глаз. — Последние недели были очень напряжёнными, — отзывается Ханбин уже тише, упустив весь гонор из своего несоответствующего его виду фасада. В нём становится слышна загнанность в самый угол, стены которого всё продолжают сужаться. — Они ищут улики.       Чонгук недоумённо ведёт бровью. — А мне с этого что? — Не боишься, что твоего ненаглядного накроют? — бросает парень с вернувшейся в голос остротой, которую проливает в попытке впрыснуть ядовитую панику в выработавшую резистентность душу. — Нет, — ответ Чонгука лишён неуверенной дрожи, потому что: — Мне достаточно слить им тебя.       Он всё же достаёт из кармана одну из рук, и в ней показывается небольшая флешка, разоблачённая метнувшимся к ней глазам разжавшимися пальцами. Чонгук опускает на неё взгляд следом, подхватывая и крутя, из-за чего металлический корпус отливает от светящего над головой в сумраке фонаря. — Зря ты тогда заливал те видео в сеть, — продолжает он, всё ещё смотря на свою ладонь. Краем глаза Чонгук замечает, как напрягается прежде старавшийся держаться вальяжно Ханбин с каждым его словом. — И худи на записи уличных камер в ночь, когда в наш дом вломились, показалось мне очень знакомым. Оно же мелькает в нескольких из твоих видео, если я не ошибаюсь?       Он сжимает в ладони флешку, куда в преддверии назначенной им встречи залил всё то, что смог найти. Вкладка сайта, за просмотром которого Чонгук ловил своего парня ещё даже в конфетно-букетный период их отношений, оставила его руки дрожать, пока он искал нужные ролики и фото, в заставки которых не вглядывался, прежде чем запустить перенос на флешку.       Этого было достаточно, чтобы загубить улизнувшего от ответственности за вызванную им разруху парня так, как Чонгуку следовало поступить с самого начала.       Однако тогда у него не было уверенности, не было желания и не было ни капли на то сил. Сейчас же он использует этот рычаг себе на пользу, давя и заставляя пятиться в и без того зажавший своими стенами угол.       Чонгуку достаточно убедить впившиеся в него едко глаза, что он не побоится выдать разделённую ими гибельную тайну, если Ханбин посмеет ударить по новому завитку его жизни первым. — Оставь меня в покое или я утоплю тебя следом за показаниями против Богома.       Потрясённое безмолвие в парне сменяется ершистой холодностью, но глаза его пылают так, как прежде их возжигал обман пламенной любви или же ярость. Кажется, словно он борется с желанием сделать что-то или обличить свою бессильную злость от неприкрытой угрозы в слова, пышущие предостережением.       Всё это едва ли имеет какой-либо смысл. Ведь они оба знают, что ни одно слово не сможет ранить их обоих так, как разрушит их жизни — но лишь в разных масштабах — содержимое флешки.       Они явно поняли друг друга. Чонгук убедился в доходчивости выбранных им слов по пронзительно яркой насторожившейся реакции. Только загнанный гнев Ханбина всё-таки вырывается из-под проступивших на впалых скулах желвак, стоит ему оттолкнуться от бордюра и, убрав руку обратно в карман, ступить в сторону выхода из сквера. — Это было предсказуемо, как быстро Тэхён сорвётся к тебе в Пусан по первому же поводу, — его голос полон жалящего презрения. — Посмотрим, как ты запоёшь, когда к нему заявятся копы.       Чонгук останавливается на одно мгновение, замирая на полушаге. Брошенные вдогонку слова разбиваются о затылок и мимолётно напрягшиеся плечи, но он заставляет себя расправить их и не оборачивается. Руку, что всё ещё сжимает флешку, сковывает мелкая дрожь, но она не обусловлена облегчением.       На выходе из безлюдного в темноте вечера сквера Чонгук не сворачивает в сторону общежития. Он нашаривает переданные ему, вопреки застоявшемуся разладу, ключи от квартиры, в которую устремляется на поводу у разбрёдшихся в голосистой панике мыслей.       Ноги несут его в погоне за разогнавшимся сознанием, прежде чем Чонгук даже может попытаться себя обуздать.       Замок уже ставшей его пристанищем квартиры встречает его предусмотрительно запертым. Он поспешно открывает дверь и переступает порог, вслушиваясь вопреки клокоту разгоняемой в натянутом, словно струна, теле крови. За пределами прихожей не раздаётся ни звука, и ни намёка на присутствие кого-то дома не оставляет погашенный везде свет. Возможно, Чимин и Тэхён ещё не вернулись со своих дел, и Чонгук действует быстро. До того, как его могут застать и выпытать причину испуганно бегающим глазам и бледноте его кожи.       Его руки дрожат, но они полны решимости, пока он переворачивает одну диванную подушку за другой во всполошенном поиске. Догадка разгорелась сама, и Чонгук не может вынудить себя успокоиться, пока не убедится в том, что она — неправдива.       Только его опасения оправдываются, когда ладонь натыкается на припрятанный пластик. Чонгук застывает, подбирается весь, впиваясь взглядом туда, где через его плечо отливает от мутной упаковки зажжённый на кухне свет. Его ладони замирают, как и дыхание в сжавшемся горле, пока он не протягивает руку и не выцепляет крайнюю пачку, с виду напоминающую небольшую бандероль. Обмотанный вокруг нескольких пакетов скотч, местами — двусторонний, не позволяет взглянуть на содержимое, но Чонгуку его прежний опыт говорит всё, что ему нужно знать.       Пропавшие вдруг ключи Чимина и парень, развалившийся на диване в гостиной, когда к Тэхёну нагрянули, вырвав их всех из сна, не оставляют в этом сомнений.       Как и то, что никого не осталось в квартире в новогоднюю ночь, увлёкшую Тэхёна к нему, а Чимина — на празднование вместе с Юнги.       Он не выдыхает до тех пор, пока не переворачивает вверх дном всю квартиру. Каждый угол, каждую полку, любое пространство, которым могли воспользоваться, чтобы подставить. Слова, брошенные Ханбином в запальчивом желании ужалить любым возможным способом, подтолкнули к опасливой предосторожности, и Чонгук убедился в её оправданности сам.       Его спортивная сумка вмещает все найденные пачки, которые он прячет среди собранных из шкафа Тэхёна вещей, оставленных им в этой квартире. Страх и паранойя медленно, но верно переросли в решимость, и Чонгук отгоняет опаску и застёгивает сумку, прежде чем взвалить её на плечо. Он постарался вернуть на место, в былое положение всё то, что перевернул, вскрыл или опрокинул в своих лихорадочных поисках. Остаётся лишь надеяться, что у хозяев квартиры по возвращении после долгого дня усталостью будет замылен глаз.       Если они и уловят запах дезинфектантов, взятых Чонгуком в желании перебить остаточный запах и возможные следы от надорвавшейся упаковки, то это можно будет списать на пролитый по неосторожности напиток и стремление за собой прибрать.       Ни Чимину, ни Тэхёну не обязательно знать, что было найдено им за кухонной раковиной, среди потревоженной совсем недавно пыли и скопления старой бытовой химии и мусорных пакетов.       Чонгук ни на мгновение не сомневается в том, что обнаруженное им не принадлежит ни одному из парней. Он думать не хочет, что бы случилось, если бы подброшенный товар обнаружил не он, а те, кем Ханбин пригрозил, выдав чужие планы с потрохами. Переживать об этом уже поздно, и Чонгук покрепче перехватывает сумку и запирает за собой входную дверь квартиры, в которой не оставил ни намёка на то, что в неё могли подкинуть что-то столь вопиющее.       Дорога до общежития кажется вечностью. Он не может остановить свой взгляд от того, чтобы впиваться в каждое проносящееся мимо лицо и машину, среди которых боится выловить красно-синие маячки. Запыхавшееся от торопливого шага дыхание сдирает горло, но Чонгук не выдыхает, пока не припрятывает спортивную сумку на дно своей корзины для белья, под плотную тканевую подкладку, и следом припечатывает всё это накопившейся горой ношеной одежды.       Месяцами впитываемая им практика не оставила скудными воспоминания того, где в последнюю очередь полезут искать. Слишком долго он жил в сумерках скрываемых им секретов, чтобы так легко забыть старые пути.       Если ещё пару недель назад Чонгук проклинал свои прошлые отношения, то в это мгновение он испытывает подкосившую колени благодарность. Не только за вырвавшуюся непреднамеренно наводку, но и за то, что знает, где и как заметать петляющие следы.       Он разберётся, куда деть свою находку, позже. Сейчас для Чонгука главное, что она больше не в месте, где на неё рассчитывают натравить поведшееся следствие.       Оседая у подножия кровати, юноша приваливается к ней спиной и вытягивает ослабшие от поспешной ходьбы и волнения ноги. Его лёгкие всё ещё горят от остаточной отдышки, и Чонгук не может совладать с биением своего сердца. Блестящие не выветрившимся пока адреналином глаза натыкаются на экран телефона, когда он тянется обессиленными пальцами в карман так и не сброшенной им куртки и нашаривает чехол. Там не мелькает ни одного уведомления, даже от Ханбина, но Чонгук не блокирует его контакт вновь.       Хочет посмотреть на то, что ещё тот попробует из него вытянуть, но по итогу проговорится и выдаст провоцирующие детали сам.       Чонгук не позволит ни ему, ни кому-либо ещё сломать как себя, так и тех, кто ему дорог, какой бы подкашивающий упадок ни сотрясал прямо сейчас их отношения. Он не даст Богому выставить Тэхёна виноватым в том, во что тот оказался впутан путём одного своего прохудившегося выбора.       Только остался ещё один человек, кто до сих пор винит Тэхёна в том, что на самом деле исказило истинную картину, известную лишь ему самому и Чонгуку. И сейчас, пробегаясь взглядом по истории своей контактной книжки, Чонгук осознаёт точно, что ещё есть кое-что, что ему следует сделать.       Хотя бы попытаться залатать то, что на последнем издыхании колышется под угрозой разбушевавшегося морского вихря.       Сокджин берёт трубку, несмотря на то, что на часах уже перевалило за десять вечера. Первое, что раздаётся в установившемся звонке, — это учащённое обрывистое дыхание, но Чонгук перенимает над ним контроль, забирая поводья у своего волнения и пережитого шока. Дежурные приветствия сменяются уточнением, всё ли в порядке, раз он звонит в столь поздний час. И, может, мужчина улавливает расшатанность его состояния, потому что, когда пробует узнать, точно ли Чонгук в норме, тот наконец выдавливает из себя то, что размытыми очертаниями плана вырисовалось в разгоревшемся на поводу у адреналина сознании. — Я хотел… хотел рассказать кое о чём. Очень важном.       Сухость рта не даёт сбить дрожащий на каждой октаве голос. Чонгук упрямо прокашливается и сильнее прислоняет телефон к уху, прежде чем подтянуть колени к груди. Не снятые им с улицы ботинки оставили следы от самого порога до его кровати, но он займётся этим позже.       Сейчас в голове Чонгука одно — сделать всё в его силах для того, чтобы виноватые во всём этом ушли на дно, не обвив тонущими следом цепями тех, кого и без того держали у себя в плену непозволительно долго.       Вопросительный хмык Сокджина, как всегда подбадривающий и присмиряющий бешеный стук сердца, подбивает последовать за уже промолвленным порывом. — Когда я поступил сюда, я спутался с одним парнем, — Чонгук сглатывает, мечется взглядом по своим коленям, к которым следом прислоняется лбом. Его голос заглушается, но в этом положении он хотя бы не чувствует себя так, словно выкрикивает каждое слово из потаённости своей души. — Сначала он показался очень располагающим и дружелюбным, и я повёлся на его маску.       Фраза за фразой слетают с его губ, складываясь в звучную историю, которую Чонгук выстроил в своей голове за считанные мгновения. Она соткана из обрывков их с Тэхёном разговоров и осознания, что Чонгук может обличить их так, чтобы восполнить те руины, что остались от отношений его парня со своим братом.       Это будет последний их звонок. Тот самый, что окончательно отведёт его душу настолько, насколько Чонгук может себе позволить, говоря с человеком, перед которым скрывает своё имя. — Мы начали проводить много времени вместе, и я стал доверять ему. Мы зависали в одной компании почти каждый день, но один раз я увидел, как он… Как он употреблял. При мне, — он жмурится, заламывает брови. Размеренное дыхание по ту сторону трубки на мгновение прерывается, прежде чем они выдыхают почти одновременно. — И когда он заметил, что я увидел его, то настоял на том, чтобы я попробовал, и… Я не хотел показаться ему неудачником и согласился.       Это не так далеко от правды. Только она стряслась с ним уже давно, а сейчас Чонгук возводит новые воздушные замки на месте темницы, из которой выкарабкался без оглядки.       Сделав паузу, чтобы набрать побольше воздуха и решимости, Чонгук поджимает губы и продолжает: — Тогда я ещё не знал, во что впутался, но потом я разговорился с другими людьми из нашего универа и понял, что все мы оказались в этой компании почти одинаково. Путём шантажа.       Сокджин не произносит ни слова, просто слушает то, что он говорит в неприметной тишине своей комнаты. Даже несмотря на то, что они говорят по телефону, а не встречаются лицом к лицу, Чонгук может представить озадаченность, хмурость на обычно хранящем ввиду работы дружелюбную беспристрастность лице. — Этот человек… — его голос подскакивает до привычной звучности, стоит Чонгуку задавить подобравшийся к горлу всхлип. Он не заметил, как начало жечь прикрытые веками глаза. — Он пользуется любопытством и подсаживает, а потом собирает компромат и заставляет других работать на него, привлекая всё больше людей. И сейчас его поймали, и кажется, что я снова могу дышать. Но я не знаю, стоит ли идти к полиции. Я не хочу оказаться замешанным в расследовании и давать показания.       Его последние слова, на этот раз, — чистая правда. Чонгуку нелегко переживать это как есть. Втягивать себя в разбирательства, допросы и судебные заседания у него нет ни желания, ни сил. Только избегать этого даётся с нестерпимым трудом.       Одна из улик укрыта в его собственной комнате, и ему нужно разобраться со всем этим и увести от себя и своих близких след до того, как они могут погрязнуть под руинами рушащегося по чужой вине карточного домика с головой. — Я... Я так долго молчал об этом, но это меня убивает.       Чонгук даёт мужчине осмыслить то, что он вывалил на него в считанные минуты, на которые не мог решиться с самого первого их разговора. Его рука больше так напряжённо не сжимает телефон, и он дышит немного ровнее, чем до того, как набрал вызубренный им номер.       Его взгляд невольно соскальзывает к телефону, который Чонгук оставляет на подогнутых коленях, ставя звонок на громкую связь. Экран разговора не перекрывает заставку, от взгляда на которой сердце окутывает непримиримая теплота.       Как бы сильно Чонгук хотел оказаться с Тэхёном на берегу безмятежно ласкающего лицо солью моря прямо сейчас.       Он только собирается подать голос вновь, чтобы разбавить затянувшуюся тишину, как Сокджин прочищает горло и уточняет, уже серьёзнее и тише, нежели когда только взял трубку: — Когда ты виделся с этим человеком и принимал в последний раз? — Около месяца назад, — отзывается Чонгук, и это тоже правда, пусть и не полная. Только мужчине об этом знать необязательно. — Бо... Он дал мне ещё, но я избавился от его подачки и с тех пор не прикасался ни к чему, даже к алкоголю. Я знаю, какие у этого могут быть последствия.       На личном опыте, беззвучным осадком остаётся на подсохших от изнурения и бездыханности губах. — Это не совсем моя экспертиза, Чону, — осторожно уточняет Сокджин, различимо подбирая слова, — но я могу посоветовать тебе моего коллегу, который мог бы оказать более профильную поддержку. Если тебе бы этого хотелось.       Чонгук качает головой до того, как вспоминает, что его собеседник не видит его вживую. — Я уже нашёл нескольких специалистов, за пределами универа, к кому мог бы обратиться, но пока… — он слабо улыбается, тупит взгляд. — Пока я хотел поговорить об этом с тобой.       Это корыстно с его стороны — использовать своё желание открыться, кому угодно, не только чтобы облегчить бремя своих терзаний. Однако Чонгук делает это не для себя. Сокджин заслуживает знать, во что угодил его младший брат и многие другие, не знавшие, на что подписываются в своей погоне за любопытством.       Даже если он не скажет это прямо, не назовёт Тэхёна по имени. Его слова должны посеять зёрнышко стремящейся к цветению правды в голове, что прежде томилась в совсем отдалённых от реальности представлениях. — Ты уверен, что не хочешь пойти с этим к полиции? — деликатно уточняет мужчина. — Знаешь, что можешь засудить этого парня за распространение?       Чонгук косится на свою корзину для белья и усмехается, прежде чем вжаться затылком в подножье кровати и прикрыть воспалённые веки. — Да, могу, но не хочу. Другие его жертвы уже дали показания, так что его засадят и без меня. Если бы высказался я, узнала бы моя семья, и все эти суды... Я не хочу это ворошить, — он тяжело вздыхает и вытягивает затёкшие от напряжения ноги, силясь избавиться хоть от капли натуги в своём теле. — Мне и так нелегко. — Ты уверен в этом? Это твой выбор — не выдвигать обвинения, но ты должен подумать о том, что будет лучше для тебя и других замешанных в этом долгосрочно.       Должно быть, впервые с тех пор, как они однажды заговорили, в голос Сокджина просачивается сомнение. Слова Чонгука подкрались близко к сердцу, даже если мужчина и не может знать, что знает Чонгук. Это не было его целью, но он понимает, что в этом вопросе Сокджин навряд ли сможет сохранить полное беспристрастие, как подобает практикующему профессионалу. Его это и не страшит. Не так, как страшит осознание, что мужчина продолжит жить дальше, так и не узнав всей правды. — Я уверен, — отвечает он с твёрдостью, которую искренне чувствует. — Он уже не отбелит себя и так. Я не горю желанием пачкаться об него ещё сильней. Не когда я уже почти отмылся от его следов, и мне не хочется ещё. Никогда больше.       Судя по раздавшемуся следом мычанию, Сокджин принимает его слова. Только его уточнения не обрываются.       Ещё до поданного голоса мужчины Чонгук предсказывает вопрос, к которому подталкивал его с того момента, как набрал номер. — Извини, кажется, в какой-то момент прервалась связь… Как ты сказал его зовут?       Он сделал бы всё, чтобы никогда не знать это имя. Оно расписало себя поверх стольких доверчивых душ, оставшись следами от инъекций в бледности кожи с натянутыми жгутом венами. Распустившись кислинкой на наивно ожидавшем сладость упущенных из виду коктейлей языке, который следом просил ещё и ещё. Замаравши кафель ванн и подсвеченных зеркал, с чьей поверхности подхватывали мимолётное счастье, стоившее гораздо больше, нежели остаток жизни в несокрушимой печали.       Только стирать это имя из памяти уже поздно, как и имена всех тех, кто посмел замахнуться на пока ещё не сдавшееся сердце в желании его обескровить.       Сокджин наверняка знает ответ и сам. Его догадку осталось лишь подтвердить.       Когда Чонгук произносит его, в тихом голосе не слышно ни намёка на сомнение. — Пак Богом.