echoes of silence

      Чонгук раскачивается на стуле, подогнув под себя одну из ног, что затекли от долгого сидения. На носу у него экзамен по истории классического танца, к которому он готовится день и ночь, но сейчас Чонгук занят не зазубриванием выдающихся хореографов новейшего времени. Сидя в уединённой небольшой аудитории, он вслушивается в уже знакомый ему голос, отзывающийся на озвученные им переживания, которые Чонгук уже во второй раз смог вытолкнуть с кончика своего языка.       На этот раз они обсуждают его личную жизнь, развив тему прошлого звонка, и Чонгук чувствует себя не таким потерянным и зажатым, как тогда, пусть всё ещё опускает некоторые детали. Он дожидался этого созвона последнюю неделю и теперь внимает каждому слову, которые хочет уложить в своей приоткрывшейся, вопреки привычной боязни, душе. — Помни, пожалуйста, что твоё прошлое не определяет тебя. Тебя определяет то, как ты позволяешь этому прошлому сказаться на себе настоящем, — заверяет Сокджин спокойным голосом, что громкой связью оседает на стенах аудитории. — Ты можешь жить своими ошибками, перенося свой плохой опыт на всё новое, либо ты можешь подходить к вещам со свежим взглядом и принимать то, что прошлое не изменить, но это не значит, что всё в твоём будущем будет таким же. Это относится и к отношениям, и к остальным сферам твоей повседневной жизни.       Чонгук опускает взгляд на горящий звонком экран телефона с тихим вздохом. С разговора с Тэхёном ему будто стало легче, как душой, так и сердцем, и слышать слова поддержки и наставления уже не вгоняет в тревогу. Наоборот, он прислушивается и сам тянется навстречу, озвучивая то, что и не думал когда-то промолвить кому-то, кроме самого себя: — Я понимаю, и я правда стараюсь. Просто... — закусывая губу, Чонгук отводит взгляд в покрытое инеем окно, за которым уже село зимнее солнце, — я боюсь обжечься снова. Я уже обжигался и не могу не бояться, что это случится вновь, потому что забыть ту боль очень тяжело. — Это не плохо — быть осторожным, — тут же успокаивает его мужчина по ту сторону трубки. — Но если ты позволишь своему страху контролировать себя, то ты так и останешься с этими ожогами навсегда. Ты не дашь себе отпустить их, цепляясь за свою боль и постоянно себе о ней напоминая.       Сводя брови к переносице, Чонгук прикрывает веки и сильнее цепляется за край стула. Когда он подаёт намеренно заглушённый голос, в нём ощутима дрожащая нерешительность. — Но как мне тогда быть уверенным, что она не настигнет меня снова? — Здесь важно найти золотую середину, Чону. Ты должен помнить, что с тобой случилось, чтобы осознанно не напороться на эту боль вновь, но это не значит, что тебе не следует впускать что-либо новое в свою жизнь. Желание обезопасить себя от любой опасности препятствует хорошим вещам, которые мы отталкиваем, потому что боимся повторить своё прошлое и во всём видим угрозу.       Головой Чонгук понимает, что мужчина прав. Он не должен остерегаться всего вокруг себя, просто потому что когда-то с ним плохо обошлись. Далеко не всеми, кто его окружает, руководят плохие намерения, и важно лишь выявить пагубный настрой до того, как они могут сделать Чонгуку больно.       Он уже впустил в свою жизнь людей, которые не дали ему ни малейшего повода сомневаться в этом поступке. За последние месяцы Чонгук окружил себя замечательными друзьями, на которых и не смел надеяться, и встретил человека, которому смог вверить всего себя, включая своё прошлое и свои страхи, которые лишь сблизили их, а не разлучили грубыми клешнями, которых он так опасался.       Однако Рим не был построен за один день. Чонгук возводит кирпичик за кирпичиком там, где сейчас раскинулись руины его лжи, которую он самолично раскрошил, переступив через своё опасение себя настоящего.       Слова Сокджина только усиливают его веру в то, что он на верном пути. — Дай себе шанс присмотреться, узнать людей поближе и понять, сделают ли они тебе так же больно, или они всё-таки отличаются от того, к чему ты привык. Человеку следует пользоваться своим опытом, чтобы отделять хорошее от плохого, а не без разбора прикрываться им как щитом от всего, что появляется в его жизни. — Я буду стараться, — тихо, но уверенно шепчет Чонгук. — С поступлением у меня уже начало получаться, но я понимаю, что мне предстоит ещё долгий путь, чтобы окончательно избавиться от своих предрассудков. — Здесь важно не столько избавиться от них, сколько понять, что их не следует накладывать на всё, что переходит тебе дорогу, — добавляет мужчина с тёплым наставлением в голосе. — Иногда они будут оправдывать себя, потому что ты будешь видеть уже знакомые тебе предпосылки, а иногда — рушиться у тебя на глазах, когда ты поймёшь, что твой страх был напрасен, но они часть тебя. Используй это себе на пользу.       Разговор затягивается ещё на пару минут, подводя цифры на экране к заветному часу, о котором они условились при дальнейших созвонах. Чонгук не забыл поделиться своим успехом, оставшимся в его фотоплёнке записью своего танца. Сокджин похвалил его и предложил делать так и в период сессии, поскольку благодаря записи тренировок он сможет не только бороться со своим страхом, но и мониторить ошибки и улучшать рутины перед выступлениями.       В своей голове Чонгук отмечает сделать именно это, когда отправится на вечернюю тренировку сегодня.       У него в сознании кипели воспоминания их с Тэхёном разговора, в котором тот признался о причине их с братом разлада. Чонгук знает, что не может спросить об этом Сокджина, поскольку с лёгкостью раскроет свою вовлечённость в его жизнь, в то время как мужчина даже не догадывается, с кем на самом деле говорит.       Осознание этого невольно гложет, но Чонгук не позволяет жгущей вине встать на пути его исцеления. В будущем он намеревается обратиться к другому специалисту, с которым его не будет связывать ничего, кроме приёмов, и уже даже написал брату с просьбой помочь подобрать кого-то хорошего, но пока выжимает из этих звонков всё, потому что они правда помогают. Он всегда может не позвонить и оборвать контакт, но пока что выбирает комфорт и анонимность их сессий, которые позволяют ему взглянуть на себя и свои поступки со стороны.       Аудитория укрывает его слова и отдающий лёгкостью вздох, когда Чонгук прощается и кладёт трубку. Сейчас в университете не идут занятия, за исключением экзаменов, что, как правило, проходят в просторных залах, а не в кабинетах подобно тому, в котором Чонгук нашёл уединение ради звонка.       Его рука не выпускает телефон, когда он откидывается на спинке стула. Взгляд цепляется за иконку мессенджера, у которой мелькает поступившее ему во время телефонного разговора уведомление.       На лицо Чонгука прокрадывается улыбка, когда он видит, от кого оно пришло.       тэхён [17:47]       как прошёл сеанс?       чонгук [17:53]       хорошо       обсуждали мои прошлые отношения и как они могли сказаться на моей жизни сейчас       и то, как этому препятствовать       Чонгук невольно закусывает губу, крутясь на стуле и вслушиваясь в тихий скрежет колёсиков по ламинату. Ответ на его сообщения вынуждает зарыться лицом в ворот толстовки, пряча за ним потеплевшие щёки.       тэхён [17:53]       я тобой очень горжусь, знаешь?       чонгук [17:54]       спасибо, тэ       я сейчас на тренировку, но позже могу заглянуть       тэхён [17:54]       буду ждать       оставайся на ночь       С улыбкой печатая своё согласие, Чонгук хочет было убрать телефон в карман джинсов и подхватить оставленную на парте сумку, в которую сложил вещи для тренировки, как загоревшийся экран вновь привлекает его внимание.       тэхён [17:55]       кстати, я тут подумал       мой рисунок так красиво вписался в твою кожу       так что я решил попробовать рисовать эскизы тату       как тебе?       Во вложениях мелькают фотографии заполненных штрихами листов, которые Чонгук моментально узнаёт. То, что Тэхён пользуется его подарком и уже рисует в нём, прикидывая возможные татуировки, которые мог бы кому-то предложить, вызывает в сердце счастливый трепет. Красота эскизов подбивает восторженно вздохнуть и в очередной раз пробежаться зачарованным взглядом по фото.       чонгук [17:57]       безумно красиво       кажется, я знаю, как потратить свой сертификат <3       Он всё-таки блокирует телефон и спешит на другой конец крыла к уже дожидающемуся его Хосоку. У него есть ровно три минуты, чтобы не получить ладонью по шее, а Чонгук очень не хочет обнулить свой лишённый рукопашного наказания страйк.       Когда уже в дверях зала он краем глаза замечает несущегося следом за ним по коридору Чимина, то понимает, что эта участь сегодня выпадет не ему. Уже в который раз.       Чонгук ехидно улыбается и показывает запыхавшемуся другу язык, прежде чем, не дождавшись его, проскользнуть в зал под летящие ему в спину проклятья.

***

      Тренировка не затягивается надолго, поскольку у Хосока завтра намечается экзамен, и он отпускает их всего спустя час занятия. Это в какой-то мере служит облегчением, но Чонгук всё равно решает немного задержаться в зале, чтобы добить желаемое время физической активности и прогнать рутину, с которой он будет сдавать последнюю за сессию практикоориентированную аттестацию.       После занятия осталось горчащее послевкусие, которое не выходит смыть даже долгожданной водой, которую Чонгук осушает, привалившись спиной к панорамному зеркалу и отключая запись видео с последнего прогона.       Вскользь Хосок упомянул перед всеми членами их команды о том, что Лиса больше не является её частью. Как до него довёл деканат, она отныне больше не числится студенткой университета, по своему желанию забрав документы, и потому больше не может посещать тренировки на их кампусе. Голос Хосока был ощутимо окрашен сожалением, и все они переглянулись и примирительно кивнули, пусть и потрясённые, но не удивлённые услышанным. Эта новость привнесла хоть каплю определённости в то, что творилось в стенах их университета не один месяц, но эта определённость стоила слишком многого, чтобы встретить её с облегчением.       В то же время, слова Хосока не отпускают его даже в уединённости опустевшего тренировочного зала. Чонгук не мог не думать о признании Тэхёна с тех самых пор, как тот отозвался на последний его вопрос в день, когда они снесли друг перед другом все преграды. Это не давало ему покоя, волнение за — уже бывшую — одногруппницу, жизнь которой рассыпалась на мелкие осколки прямо у него на глазах.       Он не может не корить себя за то, что ни разу не протянул ей руку помощи. Легко было заверять себя, что это не его дело, но Чонгук видел, как постепенно она доводила себя до точки невозврата, и позволил этому случиться, так не разу не спросив у неё банальное «как ты?»       «Могу ли я чем-то помочь?»       Вряд ли он бы смог. Вряд ли его помощь бы приняли. Только Чонгук всё равно чувствует вину за то, что просто наблюдал со стороны и ни разу не пытался сделать хоть что-то, чтобы предотвратить то, что когда-то случилось с ним самим.       Они общались мельком, не углубляясь сильнее, чем обмен приветствиями, дежурными вежливостями и уточнением по поводу объединявшей их когда-то учёбы. Чонгука терзала мысль связаться с ней уже давно, но только в последние дни он позволил этой мысли превратиться в нечто осязаемое. Что-то, от чего уже не мог себя отговорить.       Он был там же, где сейчас находится Лиса. Даже если она оттолкнёт его и не захочет говорить, Чонгук хотя бы попытается и утолит голос в своей голове, нашёптывающий о том, что его поддержка, даже отвергнутая, может стать катализатором разделённого ими опыта.       Пальцы Чонгука слабо подрагивают, когда он находит контакт девушки в потоковой беседе, откуда она пока ещё не была исключена. Он зависает на мгновение, когда замечает горящую иконку, означающую, что бывшая одногруппница сейчас в сети.       чонгук [19:34]       привет       я знаю, что это может показаться внезапным и странным       но мы можем поговорить?       если ты не против       Его сообщения томятся в переписке непрочитанными какую-то минуту, за которую Чонгук уже успевает накрутить себя, что это была плохая идея. Его экран, однако, загорается входящим звонком, как только он решает всё-таки стереть сообщения. Чонгук делает глубокий вдох, обегая взглядом зал, будто кто-то мог ускользнуть от его внимания и он на самом деле здесь не один, и берёт трубку. — Привет, Чонгук.       Раздавшийся на том конце звонка голос кажется таким знакомым, из десятка пар и тренировок, что они прошли бок о бок, но так ни разу и не пересеклись. Это вызывает притупленное чувство ностальгии по тому, что не удалось оценить по достоинству, пока не стало слишком поздно. — Знаешь, ты единственный из нашей группы, кто хоть как-то попытался со мной связаться, — продолжает Лиса до того, как Чонгук успевает отозваться на приветствие. Её голос трогает грустная усмешка, за которой следует рикошетящий в мимолётной тишине звонка вздох. — Видимо, я теперь заклеймённая.       Чонгук опускает глаза на истёртый следами обуви ламинат, сильнее подгибая колени. Он понимает это чувство, из-за которого так и не решился признаться никому, кроме брата, а затем — Тэхёна. Вера в то, что то, что с ним случилось, сделало его грязным. Искоренило в нём всё хорошее и оставило оболочку, до которой было противно дотрагиваться тем, кто считал приключившееся с ним пятном унижения.       Эти чувства ему так знакомы, что хочется зажмуриться, лишь бы вытолкнуть их горечь из-под дрожащих век. — Как ты? — срывается с губ в тишине тренировочного зала, где они провели не один час.       Где больше не встретятся никогда.       Лиса шумно выдыхает и, кажется, ёрзает, судя по шелесту ткани, который подхватывает чуткий динамик. Может быть, она не ожидала услышать такой обыденный вопрос, как уточнение своего самочувствия. Словно Чонгук должен был начать пытать её, а затем высказать своё разочарование тем, как она запятнала их факультет и академическую группу, и спровадить в далёкий путь. — Терпимо. Насколько это возможно в моей ситуации, — откликается она с запозданием. Её голос уже не звучит таким предостережённым. — Скоро вернусь домой, как завершатся судебные разбирательства. — Я слышал, что ты сама забрала документы.       Чонгук не пытается сделать вид, что не знает совершенно ничего, что перешёптываниями ходило по их университету последние недели. Он не хочет заставлять Лису объяснять всё с начала и до конца, ковыряя и без того свежие раны и припечатывая их своим желанием выпытать, что произошло на самом деле.       Он не будет давить. Чонгук готов выслушать, хочет протянуть руку вопреки пониманию, что она может быть отвергнута, потому что лучше он предоставит девушке этот выбор — открыться или же сбросить трубку, — чем оставит сгнивать в вареве до боли знакомого ему одиночества.       Как оказалось, он — единственный, кто решился. Возможно, потому что их объединяет большее, чем номер некогда разделённой ими группы, тяга к танцам и губящим жизни парням. — Да. Родители надавили, и деканату не был нужен громкий скандал, так что они позволили мне отчислиться по собственному желанию, чтобы сместить с себя всю ответственность, — подтверждает слова Хосока Лиса. — К тому же всё развернулось за пределами кампуса, так что... — она замолкает, набирая побольше воздуха, и говорит уже тише: — Это было выгодно для обеих сторон. — Ты не жалеешь?       Он задаёт этот вопрос, прежде чем может себя сдержать. Но девушка не замыкается, сторонясь честной, сопереживающей прямоты. — О том, что ушла отсюда? — уточняет она, хоть уже и догадывается, что об этом Чонгук и спросил. Её догадку подтверждает согласный хмык. — Немного. Мне дорогого стоило уговорить родителей отпустить меня учиться за границу, а теперь я всё равно возвращаюсь домой. Да ещё и так... — выдыхая, Лиса, должно быть, качает головой. — Главное, что как можно дальше от всего этого.       Желание изолироваться от тех, кто подверг такому потрясению, Чонгуку слишком знакомо. Смена обстановки и поддержка близких и правда помогли ему оставить своё пагубное прошлое позади, настолько, насколько это возможно со всё ещё хранящимися в его голове воспоминаниями. То, что Лиса выкарабкалась и теперь разрывает все оставшиеся с погубившей её компанией связи, вселяет надежду на то, что и у неё получится на вечность запереть эту главу своей жизни на нерушимый замок.       Несомненно, ей предстоит ещё долгий путь из расследования передозировки и борьбы с ломкой, которая должна мучить сейчас, после насильного очищения ставшего зависимым организма. От этого не избавиться по щелчку пальца, как бы сильно того ни хотелось. Слишком дорогого стоит искушающее удовольствие мимолётной эйфории, за которой приходит обрубающее крылья под корень опустошение и нужда в большем.       Лиса подаёт голос до того, как он может спросить, как она переживает то, через что когда-то прошёл он сам, срывая голос и впиваясь дрожащими будто в лихорадке пальцами за собственную болезненно бледную кожу. — Вы с Тэхёном ещё вместе?       Нахмурив брови, Чонгук сильнее обвивает подогнутые к груди колени и опускает на них голову, вжимаясь в ткань спортивок щекой. Его взгляд привинчивается к собственному отражению, что мелькает у соседней зазеркаленной стены.       Лиса не могла не видеть их вместе, а возможно, они с Тэхёном обсуждали их с Чонгуком отношения, или он вскользь мелькал в их разговорах. В любом случае Чонгук не пытается отнекиваться от того, что сам особо не скрывал. — Да. Он рассказал мне, обо всём, и... мы решили двинуться дальше.       Чонгук не считает уместным делиться с ней своим схожим прошлым и грузить и без того заваленные плечи девушки своими заботами. Ему и не следует оправдывать своё желание принять Тэхёна, вопреки его причастности к тому, что произошло под самым носом юноши и увлекло за собой его бывшую одногруппницу.       Только та его за это даже не судит. — Тэхён же пытался отговорить меня, знаешь?       Лиса безрадостно усмехается, замолкая на долгое мгновение. Чонгук слышит её тихий вздох, может представить, как девушка поджимает губы. Его собственное сердцебиение сожалением рикошетит в ушах. — Я не виню его в том, что произошло. Он сделал то, о чём я его просила, но если бы я только его послушала...       Звонок заполняет тишина, сотканная из мириад болезненных сожалений. Её голос на грани слышимого отдаёт влажной, усталой дрожью. — Почему я его не послушала?       Злость, обида, сожаление — наверное, это лишь верхушка того айсберга эмоций, что терзают Лису сейчас. Чонгук буквально может распробовать их на вкус, притупившийся к их остроте за те годы, что он держал всё в себе и не позволял спустить с поджатых в испуге обескровленных губ.       Она тоже научится жить с ними, не может не. Повезёт, если когда-нибудь она даже сможет отпустить эти эмоции, подчистую и без остаточных сожалений. Чонгук был бы за неё рад, искренне, поскольку это вернёт ему ту надежду, которую он уже было начал упускать сам.       Сейчас он предлагает Лисе безмолвный комфорт своего беспокойства, в котором она не могла не нуждаться, раз его сообщения и звонок побудили признаться в том, что решился связаться с ней он один. — Мне очень жаль, что так вышло, — бормочет Чонгук, зажмуривая веки, и свешивает голову. Кажется, что любые слова звучат смешно и не к месту, но когда-то он был бы рад услышать даже самое малое. Что-то, что дало бы ему знать, что он не один. — Думаешь, их накроют? — Я сделаю всё, чтобы это произошло.       Смирение её голоса сменяется решительностью. Она же проскальзывала в лице Лисы, когда девушка оттачивала движения, которые изначально давались ей с трудом. Её мотивация и стремление неизменно доводить дело до конца, до воплощения идеала, заряжало и остальных в их группе, пока этот огонёк не угас в сердце Лисы и не потушил её следом, оставляя свечение ламп аудитории дотлевать в её обрушившееся отсутствие.       За болью, непониманием и вопрошанием о несправедливости судьбы зачастую приходит месть. Жгучая, плавящая всё на своём пути. Чонгук так и не смог удовлетворить свою тягу воздать по заслугам за всё то, чему подвергся. Ему не хватило ни смелости, ни желания разжигать и без того сковавшую по запястьям и коленям боль от столкновения со своим прошлым.       Сейчас он бы вряд ли поступил так же. Может, Чонгук в настоящем и добился бы справедливости. Той самой, что откликается в надломившейся груди Лисы, не готовой уйти тихо, поджавши хвост в стыде за то, что с ней сотворилось. — Я сломаю его так же, как он сломал меня, — её голос исполнен непреклонностью. — Он будет гнить за решёткой за всё то, что сделал со всеми нами. Это меньшее, что я могу сделать, чтобы никто не попал в тот же капкан, в который забрела я. — Я могу тебе с этим помочь.       Чонгук не знает, чем вызван этот порыв. Быть может, желанием отомстить человеку, который поступил с другими так же, как когда-то его бывший обошёлся с ним. Быть может, так он хочет не только спасти тех, кто ещё может попасть в лапы этой компании, но и отгородить от них дорогих ему людей. Лиса, Чимин, Тэхён, Бог знает кто ещё — все они стали жертвами своего любопытства, на котором нажились эти плотоядные падальщики, не видевшие ничего дальше собственной наживы. — Ты не обязан, — возражает девушка. — Я не хочу впутывать кого-то ещё в этот бардак.       На губах Чонгука мелькает болезненная улыбка. Он качает головой, даже если это и остаётся лишь в его отражении, в укрытии опустевшего зала. — Я уже впутан, нравится мне это или нет.       Долгую минуту они оба хранят молчание, позволяя осознанию происходящего осесть в голове. Буря кажется всё ближе, пробираясь сквозь выстроенные в сознании заслонки, призванные отгородить от боли своим хрупким фасадом. Только им не обязательно оказываться в самом её эпицентре одним.       Слишком много людей пострадало, чтобы бороться с последствиями и искоренять их зачинщиков раз и навсегда порознь.       Лиса, кажется, перенимает это следом за ним и безмолвно соглашается, отзываясь одним лишь тяжёлым вздохом. — Иногда я думаю о том, что бы произошло, если бы я тогда не связалась с Тэхёном и он бы выбрал тебя.       Чонгук теряется, упустив нить разговора, которая ещё мгновение назад петляла знакомыми ему узорами, а теперь заплелась в узел, обернувшийся вокруг его горла. Его глаза распахиваются, устремляясь в пол у подогнутых к груди ног, как и губы — на поражённом выдохе, вставшем поперёк глотки. — Что?       Слова льются в его заглушённую голову до того, как он успевает их осмыслить. — Тэхён же должен был привести кого-то. Свежие деньги, — поясняет Лиса, не без тяготы в негромком голосе. — Богом настаивал на тебе, когда узнал, что вы с Тэхёном начали общаться. Пока о себе не дала знать я.       В ответ ей раздаётся всё то же молчание. Лиса зовёт его по имени, тем самым уточняя, не пропала ли связь, но всё, что Чонгук может, — это отозваться сиплым подтверждением, что он всё ещё слушает. Слушает, но едва ли хочет слышать. — Ты всё равно не смог выйти сухим из воды, даже если я в какой-то мере попала под больший удар. Они же дважды подливали тебе экстази, да? И дважды этому плану мешали. На костюмированной вечеринке, как я помню, тебя забрал Тэхён, хотя его не должно было быть там. Богом был в бешенстве, когда узнал, что он увёл тебя. А во второй раз… — она делает глубокий вдох. — Мой передоз забрал себе всё внимание.       Брови Чонгука заламываются, задирая уголки в болезненном сожалении. Из уст девушки, пострадавшей во всём этом, слышать это в разы тягостнее, нежели подбирать шёпот по уголкам университета. Теперь больше не выйдет списать его на слухи и догадки любящих перемыть кости. Это реальность, в которой они все очутились, погрязнув в её пучине по самые колени и продолжая низменно тонуть. — Я знаю, что строить догадки уже поздно, но... — Лиса обрывается, и когда подаёт голос вновь, в нём осязаемо сожаление: — Всё же я не могу не думать о том, как бы всё развернулось, если бы Тэхён тогда послушался и выбрал тебя.       Он не находит слов, чтобы ответить на поток речи, вспарывающей предложение за предложением. Шок и сочувствие сплетаются в нём в оглушающее месиво, и все эти «‎а что, если бы?..» приводят в потрясённое оцепенение.       Время не обернуть вспять, как и совершённые поступки, но Чонгук прежде ни на мгновение не задумывался о том, что мог оказаться на месте Лисы, если бы нужному человеку того захотелось достаточно сильно. — Чонгук?       Голос девушки вырывает из собственных мыслей, рёвом разогнавшихся в гудящей зарождающейся мигренью голове. — Я рада, что ты так и не погряз во всём этом и избежал моей участи, — продолжает Лиса. Её слова больше не окрашены таким ощутимым сожалением. — Я честно не знаю, что буду делать дальше, но хотя бы теперь он до меня не доберётся.       Осталось убедиться в том, что я стану последней, — безмолвно оседает на стенках сердец, связанных одним горем, у которого нет срока годности. Только выстраданная надежда на исцеление. — Я на связи, хорошо? — подаёт голос, несмотря на потрясение, Чонгук, перебираясь сквозь ком в своей груди. — Ты не должна бороться с этим в одиночку, даже если это кажется наилучшим или единственным выбором.       Он оседает у зеркала и вытягивает ноги с тихим скрежетом ламината. Затылок вжимается в холодное стекло, и Чонгук задирает голову к потолку и устремляет глаза на приглушённый свет включённых им частично ламп. Они слепят, бликами отражаясь под веками, но даже дискомфорт не может перекрыть зияющую в его груди сражающим надломом трещину.       Она исполнена состраданием, скорбью и раскаянием. Эмоциями, с которыми Чонгук рука под руку идёт уже который год, но которые нашли свой долгожданный выход, проливаясь в откровение их разговора.       Лиса на его слова отзывается согласием, от которого слегка отлегает в стеснённой груди. — Жалко, что мы начали общаться на такой ноте, но... Наверное, во всём есть свой высший замысел.       Чонгук печально улыбается этим словам. В них столько же правды, сколько и пришибляющего осознания, что от этой правды им не убежать.       Даже если объединила их не радость, не разделённое счастье от сданных бок о бок экзаменов, закрытых сессий и, в уже не предначертанном будущем, выпуска из университета, это лучше, чем ничего. Чонгук не позволит ей сгореть заживо в том же пламени, что когда-то чуть не испепелило его дотла.       Звонок обрывается частыми гудками, стоит им попрощаться и положить трубку. Этот звук тихо отражается от зазеркаленных стен и разлетается по заполненной одним Чонгуком комнате, укрывающей от посторонних глаз. Но только не от самого себя. Отражение со всех сторон не оставляет сомнений в том, что забиться в тёмный угол и притаиться там, пока гул в его ушах не отступит, не выйдет.       Минуя общую душевую, он подхватывает сумку и потеплее кутается в верхнюю одежду, пока спешит на автобусную остановку. Ноги сами ведут его мимо общежития, даже если эхо завершённого разговора и гуляет в сознании, не давая так просто отпустить пророненные Лисой без злого умысла откровения.       А что, если бы?..       Что, если бы выбор пал не на неё?       В дороге отвлекает переписка с родителями, с которыми он теперь поддерживает связь каждый день, уточняя состояние папы и предстоящую выписку из больницы. Он отправляет им и брату запись своей одиночной тренировки, обрезав наиболее удачный прогон, и улыбается восторженным комплиментам своему прогрессу, ощутимому сторонним глазам. Это занимает мысли, переполненные тревожностью за всё ещё восстанавливающуюся семью. Мельком взгляд цепляет переписка, в которой так и не появилось ни одного сообщения с тех пор, как Чонгук бросил контакт отправителя в чёрный список. С ним так и не попытались связаться в обход блокировки, и хоть это приносит мимолётное успокоение.       Даже если карточный домик, возведённый в душе Чонгука, и начинает ощутимо подрагивать в лице надвигающегося шторма.       Дверь квартиры встречает его распахнутой, когда он пробует вставить вверенный ему ключ в замочную скважину и понимает, что тот не входит. Свет приглушённой полоской ползёт из дальней спальни, и Чонгук, оставив сумку в гостиной, следует за этим светом, в котором находит сидящего за письменным столом Тэхёна. В ушах его наушники, и в голове проскальзывает мысль отругать его за то, что он оставил входную дверь открытой, а сам даже не следил за тем, не проник ли кто в квартиру, но Чонгук теряет этот запал так же стремительно, как растерял свою улыбку в ходе звонка.       Руки обвивают шею Тэхёна на инстинктах, находя своё место в односторонних объятиях, которые застигают старшего врасплох. Он едва уловимо вздрагивает, но краем глаза цепляется за нагнувшегося над его плечом Чонгука и улыбается, доставая наушники с тихо играющей знакомой мелодией из ушей. Кажется, это одна из песен, что юноша ему посоветовал, составив персональный плейлист из самых любимых своих треков специально для Тэхёна. — Испугался? — в голосе дразнящая искра.       Морщинки проступают в уголках глаз, когда Чонгук щурится и ступает между коленями обернувшегося к нему парня. Взгляд соскальзывает на стол и цепляет рисунки, усеявшие кипу разбросанных листов. Кажется, Тэхён весь вечер провёл за тем, что скинул ему часами ранее — эскизами татуировок сродни той, что узорами распустилась на теле Чонгука.       Поверх неё он и прячет ещё один поцелуй и подаётся навстречу объятиям, ближе прижимая Чонгука к себе. — Тебя? Никогда.       Улыбка сама собой пробирается на лицо, даже если уголки губ и пытаются воспротивиться на поводке у томящейся внутренней смуты. — Вы поменяли замок? — интересуется Чонгук, чувствуя вес не подошедших вдруг ключей в заднем кармане джинсов. — Да. Чимин сказал, что не смог найти свои ключи, так что мы решили заменить его, просто на всякий случай, — объясняет Тэхён и утыкается в его живот, вжимаясь щекой так, чтобы Чонгук всё же слышал его голос. — Я на днях сделаю тебе новые ключи, хорошо?       Пальцы путаются в волосах и перебирают пряди, что срывает с губ старшего разморенный выдох. В них хочется зарыться носом и затянуться лёгким ароматом шампуня, который они давно делят на двоих. Эта мысль возвращает затухшее было желание поскорее запрыгнуть в душевую кабину, которую Чонгук предпочёл бы общей университетской душевой в любой день.       С утвердительным кивком он вжимается губами в тёмную макушку. — Я приму душ?       Чонгук встречает Тэхёна на полпути, когда тот задирает голову, и подставляется под поцелуй и нежное касание губ до скулы, когда руки напоследок сжимают его талию. Футболка неприятно прилегает к телу, жаждущему освежиться после затянувшегося занятия, и Чонгуку не хочется ничего, кроме как ступить под прохладные струи воды и смыть с себя осадок этого дня. — Давай.       Тэхён отпускает его с ещё одним поцелуем и возвращается к рисункам, которыми увлёкся в ожидании своего парня с вечерних занятий. Ближайший экзамен потревожит его только через пять дней, но он уже набросал первые эскизы, которыми основательно займётся уже завтра. Чонгуку остаётся лишь позавидовать тому, что у Тэхёна все экзамены в этом семестре практические, и ему не придётся горбиться над десятками страниц билетов, написанных на коленке не заточенным карандашом.       Головой он понимает, что Тэхён на первых курсах так же страдал от непрофильных экзаменов и громоздких кип теории, но это не отнимает у него желания как можно скорее следом перебраться через этот кошмар самому.       Душ помогает избавиться от дискомфорта, что приносит оставшаяся после физической нагрузки измотанность. Горячая вода расслабляет натянутые под кожей мышцы и паром оседает на застеклённых стенках душевой, из которой Чонгуку не хочется выбираться. Он бы с радостью уснул прямо так, разомлевший под струёй душа, но желание провалиться в мягкую постель и покинуть тягостный мир собственных пытливых раздумий, обменяв его на сонное забытье, пересилить не способен.       Спальня встречает Чонгука пустой, когда он обматывается полотенцем и закрывает за собой дверь напаренной ванной комнаты. Со стороны кухни раздаются копошения, о сущности которых догадаться несложно — у Тэхёна привычка засиживаться за учёбой и забывать про еду, о которой желудок напоминает только ближе к ночи. Чонгук бы и сам не отказался от чего-то вкусного, но аппетита как назло нет. Он слишком не хочет заморачиваться тем, чтобы искать этому причину.       Капли прохладой стекают с высушенных полотенцем волос, когда он останавливается у той стороны постели, что уже по праву стала его. Подушечки пальцев сами собой пробегаются по бороздам, оставленным на ворохе листов поверх письменного стола. Подаренный им блокнот лежит на самом краю, сбережённый для рисунков, которые Тэхён оттачивает перед тем, как перенести их на плотную бумагу, что внимательностью трогает сердце, чутко отбивающее во всё ещё отдающей неспокойствием груди.       Из коридора раздаются шаги, на которые Чонгук забывает обратить внимание, слишком заворожённый переплетением чёрных линий на бумаге. Его бессознательная отчуждённость возвращается беззвучным ахом и роем мурашек по коже, когда ладони находят его талию. Пекло концентрируется там, где у изгиба плеча прижимаются губы, собирая капельки воды с кожи чередой поцелуев, навстречу которым, будто мотылёк ко свету, тянется жадное до ласк тело, пусть душа его и тревожится морящим смятением.       Чонгук ничего не может поделать со своим сбившимся дыханием, когда обвившие его со спины руки пробираются к узелку, удерживающему полотенце на его бёдрах. Пытливые пальцы касаются выступающих тазовых косточек и накрывают низ невольно втянувшегося под тяжестью касания живота, пока шумный выдох опаляет чувствительную шею. Под кожей концентратом скапливается распалённое в прохладе спальни пламя, своими языками коснувшееся там, где Тэхён кольцует его задрожавшее тело.       На поводу у разгорающегося томления Чонгук подаётся назад, вжимается лопатками в грудь Тэхёна и выпускает воздух из распахнувшихся под напором бесстыдных касаний губ. Поцелуи ведут выше по его обнажившейся шее, будоражат кожу там, где её охладили влажные с душа пряди волос. Руки Чонгука подрагивают, когда он накрывает ими запястья Тэхёна, то ли сжимая в предостережении, то ли умоляя содрать с него мешающуюся ткань. Он не знает, чем вызван этот порыв, но ему уже и нет дела. Забыться в близости Тэхёна кажется слишком сладким упоением, даже если эффект его временен.       Их губы сталкиваются в поцелуе, распалённом и страстном, стоит Чонгуку обернуться в окольцевавших его тисками руках. Полотенце падает на пол, сорванное Тэхёном, прежде чем он подхватывает сорвавшегося на взбудораженный стон юношу и в одно движение укладывает на кровать, хранящую очертание смявшихся под ними простыней.       Изголовье ударяется об стену от напора двух тел, и Чонгук задыхается от разогнавшегося с нуля до сотни желания, на которое и не рассчитывал найти силы в своём измотавшемся теле. Потеряться в нём так легко и заманчиво, вытолкнув все переживания из головы, и это Чонгук и выбирает, раскрывая бёдра под давлением огладивших коленки ладоней.       С алеющих губ срывается шипение, когда наливающийся силой член упирается в скрытый футболкой живот нависшего сверху Тэхёна. Трение подливает керосина в пылающую в изогнувшемся теле страсть, и даже сбежавшая по груди капля воды не помогает остудить кожу, охваченную тягой до льнущих навстречу ласк. Чонгук млеет под напором вдавившихся в постель по обе стороны от него рук, откидывает голову и цепляется пальцами за волосы Тэхёна, выцеловывающего его шею и плечи вперемешку со вспышками укусов.       Его больше не пугает то, что они могут оставить след на его теле. Не когда Чонгук бессознательно сделал это и сам и позднее не смог с алеющими щеками не вспоминать то, как красиво украсил тело Тэхёна отпечаток его собственной страсти, распустившись на коже сродни не клейму, а напоминанию о разделённом ими удовольствии.       В порыве сметающего терпеливость и здравый смысл желания Чонгук тянется к резинке штанов Тэхёна, препятствующей телесному контакту, и сдирает ниже, оголяя ягодицы следом за стянутым бельём. Он растревожено всхлипывает, опуская помутневший взгляд, и впивается ногтями в одно из накрывших его плеч, привлекая внимание увлёкшегося мягкостью его кожи Тэхёна к собственной нетерпимости. — Я не уверен, что у нас остались... — шаткий шёпот старшего оседает на коже, когда он отстраняется и тянется к верхней полке тумбочки.       Вторая его ладонь остаётся на бедре Чонгука, ласкает чувствительную кожу внутренней стороны и не позволяет вырвать себе ни мгновения передышки, пока тело само подаётся ей навстречу, а на головке лишённого внимания члена проступает предэякулят.       Чонгук облизывает зацелованные губы, скучая по призраку поцелуев, и втягивает нижнюю в плен рта, с надеждой наблюдая за копошениями роющейся в полке руки. Вздох облегчения вырывается из горла, когда хмурость Тэхёна сменяется ликованием от найденного презерватива. Мысль о том, чтобы попробовать без него, острой стрелой вонзается в сознание, но Чонгук не успевает поддаться ей и на самом деле задуматься об этом, потому что Тэхён слишком скоро возвращается к нему и находит его губы в очередном поцелуе, сплетая их языки с тягучим гортанным стоном.       Футболка парня и остатки его одежды летят за пределы кровати, туда же, где бесформенно осело забытое полотенце, пока матрас прогибается под изгиб их тел. Чонгук цепляется за оголившуюся кожу, подаётся навстречу и стискивает Тэхёна коленями, настойчиво выпрашивая ласки на поводу у оглушившего вмиг возбуждения.       Последней осознанной мыслью в голове мелькает то, что Тэхён не сбавляет своей страсти, не опасается касаться его и привлекать ближе, зацеловывая нуждающуюся во внимании кожу. Он следует данному Чонгуку обещанию и показывает всего себя, не сдерживаясь и не пытаясь возвести между ними преграды, вызванные опасением невольно причинить боль.       Полагается на то, что Чонгук скажет ему об этом или даст знать касанием или взглядом, если вдруг Тэхён сделает что-то не так.       Жар накрывшего его собой тела пробуждает исступлённую дрожь по усеянной мурашками коже, смакующей их близость. Чонгук едва держит веки открытыми, растворяясь в суетливых порывах их тел. Затерявшийся в мягкости чужого рта, он не вздрагивает, когда окутанные предусмотрительно разогретой смазкой пальцы проскальзывают между его бёдрами. Руки юноши обвивают плечи Тэхёна, дразнящего укусами рвано вздымающуюся грудь, пока первый палец неспешно толкается внутрь и оглаживает напряжённые стенки. Он сцеловывает оставшиеся на теле капли и проводит губами до подрагивающего живота, обводя поцелуями напряжённые линии пресса, прежде чем собрать смазку с раскрасневшейся головки изнывающего до касаний члена. Влажный плен рта сеет лихорадку в изогнувшемся навстречу теле, и Чонгук до скрипа стискивает простыни и хмурит брови, с трудом сдерживаясь, чтобы не толкнуться навстречу.       Садясь между его раскрытыми бёдрами, Тэхён вбирает затемнённым желанием взглядом млеющее тело и замирает там, где раскрывает его под себя. Чонгук и сам скашивает глаза вниз и из-под ресниц впитывает то, как заалела головка напряжённого члена Тэхёна, вдоль которого подобно переплетению вены стекает предэякулят. Откровенность этого вида побуждает уронить голову на подушку и с хлипким стоном поддаться ощущениям растягивающих изнутри пальцев.       Ненасытный до тихих вздохов удовольствия на самое ушко Тэхён возвращается к нему и обхватывает подбородок, побуждая выпустить нижнюю губу из плена впившихся в истерзанную кожу зубов. Он зализывает следы жарким касанием языка и срывается на стон, стоит Чонгуку конвульсивно сжаться на погрузившихся в тесный жар пальцах. — Тебе нужно расслабиться, — бормочет Тэхён в раскрытые навстречу губы и вбирает сиплый ах Чонгука ещё одним поцелуем.       Проглатывая прошёптанную в его кожу просьбу, тот подаётся выше и сам насаживается на пальцы Тэхёна, стоит тем выскользнуть до первых фаланг. Он натянут, словно струна в пелене собственного желания, отчаянного и раскатистого, не оставляющего места ни для чего иного в заполненном близостью Тэхёна сознании.       Этого недостаточно, проскакивает в помутнённой голове тянущим всхлипом. Отключая гудящую голову и следуя за порывом своего исступлённого тела, Чонгук приподнимается на кровати и отталкивает Тэхёна, вынуждая улечься на лопатки. Он не даёт ему даже охнуть, как перекидывает бедро через его колени и забирается сверху, пока шустрая ладонь нашаривает отложенные в сторону смазку и презерватив.       Тёмные глаза, прикрытые ресницами, обжигают, пока принявший перемену Тэхён вбирает его, раскрасневшегося и разрывающего шуршащую упаковку юркими пальцами. Возбуждённая плоть опаляет даже сквозь латекс, который Чонгук раскатывает по члену и следом проходится смазкой, срывая с губ Тэхёна взвинченное шипение. Оно вспышкой оседает внизу живота, растекаясь по напрягшимся в предвкушении бёдрам, когда те приподнимаются, чтобы крупная головка уткнулась между податливо разведёнными ягодицами.       Их взгляды встречаются, замутнённые поволокой желания, и Чонгук чувствует, как мякнет в обхвативших его талию руках, когда медленно насаживается на член Тэхёна. Лунки ногтей оставляют свои следы на чужой груди и короткими бороздами взвиваются на коже, пока Чонгук не оседает на Тэхёне, запрокидывая голову вместе с распахнувшимися в беззвучном сраженном стоне губами. Оглаживающие его бёдра и талию ладони помогают свыкнуться с чувством истомляющей растяжки, и Чонгук с протяжным выдохом покачивает бёдрами в желании в полной мере прочувствовать Тэхёна внутри.       Это ошеломляет, каждый чёртов раз, как тот выкраивает его тело под себя. Позыв обмякнуть и позволить Тэхёну довести их обоих до оргазма так силён, но Чонгук перебарывает его и, упираясь ладонями о крепкие грудные мышцы, закусывает вспухшую от поцелуев и укусов губу и приподнимается, томясь в берущем дрожью скольжении плоти, только чтобы насадиться до упора вновь.       Давление члена на простату при каждом тягучем движении бездыханным стоном слетает с языка, лаская слух неотрывно вбирающего его Тэхёна. Чонгук не пытается укрыться от смакующего его взгляда, стекающего по его обнажённому телу. То находит свой темп в покачивающихся бёдрах, что направляют оглаживающие их ладони, и он едва может различить что-либо поверх шума крови в ушах и отягощённого возбуждением дыхания, что сушит его и без того истерзанные губы. Его член призывно покачивается с каждым толчком, сверкая влажной головкой, приковавшей жгучий взгляд позволяющего ему вести Тэхёна. Этой картины достаточно, чтобы заплывшие смущённым желанием глаза закрылись, а краска растеклась по натужно вздымающейся груди.       С мягким стоном Чонгук переносит вес на колени и ведёт ладонями вдоль своего тела, задевая соски и натирая головку своего истекающего смазкой члена, лишь бы облегчить стягивающий в паху жар. Предэякулят пачкает ладонь и стекает до поджатой мошонки, которую Чонгук сдавливает с чувственным стоном, дразня и изводя себя под тяжестью вбирающих его глаз, пока не находит направляющие его бёдра руки Тэхёна. Его пальцы дрожаще скребут по тыльной стороне ладоней и вцепляются в запястья, находя в них опору, и Чонгук срывается на растревоженный всхлип, когда в слишком резком порыве соскальзывает с члена, оставляя за собой ощущение жгучей опустошённости.       Испещрённый нуждой восполнить утраченную близость, стоит Тэхёну покинуть его тело, Чонгук оборачивается через плечо и кольцует плоть у самого основания, в предвкушении и пылком желании вновь почувствовать её давление внутри. Тэхён помогает ему направить бёдра и приставить головку к трепещущему кольцу разработанных мышц, прежде чем Чонгук вбирает член по самое основание, с развязным шлепком ягодиц о бёдра. Веки Тэхёна опускаются, а с языка срывается грудной стон, когда Чонгук изнеможённо откидывает голову и довольствуется ощущениями, шире разводя колени и стискивая его внутри.       Он едва чувствует своё тело, которым так умело управляют сдавившие его талию и гладящие взмокшую кожу ладони. Чонгук не может думать и следует за порывом своего нуждающегося тела, которое точно осознаёт, что ему нужно сейчас — окунуться в Тэхёна с головой, пока всё, что в нём не останется, — это эхо взаимного удовольствия, каким бы быстротечным оно ни было.       Чонгук отдаёт всего себя в руки Тэхёна и только цепляется за его плечи, когда склоняется над ним вновь и сталкивает их губы в поцелуе.       Пламенно нежные касания до изгиба талии и прогнувшейся поясницы сменяются вцепившимися до побеления кожи пальцами, когда Тэхён подаётся ему навстречу и со следующим же движением вбивается глубже, точнее. Пальцы соскальзывают с плеч Тэхёна и впиваются в подушку до скрежета смявшейся ткани, и Чонгук вскидывает ягодицы навстречу, до столкновения их тел с забирающим дыхание шлепком, от которого алые пятна заливают и без того распалённые скулы. Их сцеловывают жаркие губы, к которым отзывчиво подаётся всё существо Чонгука, даже если сам он чувствует, будто не может дышать.       Чувство верёвок, будто увивших тяжело вздымающуюся грудь, вплотную прижатую к Тэхёну, мешает потеряться в тягучих движениях их тел вопреки бедовому желанию юноши. Он подаётся назад и встречает Тэхёна на полпути с оглушённым стоном, чувствуя, как наволочка ускользает из-под его пальцев. Давление на грудную клетку растёт вместе со скапливающимся в паху горючим удовольствия, но Чонгук отгоняет это чувство и затягивается запахом Тэхёна, его остаточным одеколоном и раскрасневшейся кожей, от которой не находит сил оторваться.       Вцепляясь в обвившие его предплечья, Чонгук полосует переплетение выступающих вен и жмурит увлажнившиеся веки, к которым незаметно подобралась пекущая соль. Её хочется смахнуть, чтобы не мешала скапливающемуся в изводимом неуёмными толчками теле наслаждению, но у Чонгука не выходит подавить её жжение. Влага скапливается в уголках глаз, стекает по вискам и расползается по медовой коже Тэхёна, но не укрывается от чуткого, пусть и застеленного страстью взгляда. — Это хорошие слёзы? — уточняющая хрипотца теряется в волосах следом за сорвавшейся по виску солёной каплей, которую ловит жаркое касание губ.       Чонгук всхлипывает, сильнее цепляясь за Тэхёна дрожащими руками, и находит его губы в поцелуе, исполненном рвущимся из груди заверением, что это может не быть так. Ему хочется спрятаться, от своих мыслей и от мира, который привносит всё больше боязни за хрупкость собственных чувств.       Слепо ведущийся на уловку Тэхён отзывается на вырванный из закромов души поцелуй так же рьяно, надавливая на подбородок юноши и тем самым заглушая собой надрывный плач.       Подрагивающие пальцы цепляются за Тэхёна, будто взгляд тонущего моряка за маяк в темноте бушующих волн. Чонгук сильнее жмурит веки и зарывается лицом в его шею, где прячет распалённый стон, стоит Тэхёну сорваться на особенно сильный толчок. Он грузно оседает сверху и позволяет направлять своё тело, вбиваться в погоне за набирающим силу удовольствием. Ногти сами собой впиваются в уже усеянную его метками и следами кожу, и Тэхён в отместку кусает губы Чонгука и тут же зализывает болезненное удовольствие, проникая языком в его податливо раскрывшийся рот. Соблазн потеряться в сладостной неге, дорожками смазки стекающей вниз по бёдрам, так велик, и Чонгук срывается на беззвучный вскрик, когда член вбивается в него под нужным углом, а трение двух тел так правильно ласкает его собственный.       Оргазм подкрадывается незаметной, но оглушающей до звона в ушах волной, которую он упускает из виду, зациклившись на близости держащего его столь крепко и двигающегося так томительно хорошо Тэхёна.       Чонгук не чувствует кончиков своих пальцев, покидая усыпанную каплями брызнувшего удовольствия кожу, пока сорвавшийся на быстрый темп в погоне за собственным наслаждением Тэхён совершает последние толчки. Надсадный долгий стон теряется в скомканных простынях, ожогами проходясь по крапинкам пота и слёз, стоит ему замереть внутри содрогающегося в эхе оргазма тела.       Будто сквозь воду, Чонгук слышит своё учащённое дыхание, грудью ощущает бьющееся часто-часто сердце Тэхёна, когда тот с выдохом обвивает его тело и перекатывается так, чтобы накрыть Чонгука собой и утянуть в тесные объятия.       Ладонь юноши сама собой оглаживает расслабленную спину, проводя между крыльями лопаток и зарываясь в мягкие волосы. Он, кажется, не моргает, вопреки стоящему в глазах жжению, дышит всё так же с оттяжкой, пока следующий его вдох не обрывают слова, сами собой собравшиеся на заласканных губах. — Ты меня любишь?       Вопрос остаточной терпкостью оседает на стенах, впитавших в себя затяжные вздохи и переплетения сорванных стонов. Взгляд Чонгука устремлён за пределы постели, поверх накрывшего его собой Тэхёна, чей вес пригвождает готовые подорваться от малейшей капли горючего чувства.       С выдохом, будто прежде он задерживал дыхание, Тэхён сильнее сжимает его талию в своих объятиях и оставляет поцелуй поверх изгиба его плеча. — До безумия.       Ноги Чонгука сами кольцуют талию старшего, а пальцы забираются в спутавшиеся в порыве страсти волосы, сжимая пряди трясущимися фалангами. Он не знает, вызвана ли эта трясучка окатившим их удовольствием или же подобравшимся к горлу комом.       Чонгук всё ещё чувствует себя на самом краю зияющей бездны, несмотря на ожидаемый ответ, что должен был принести утоление бушевавшему в неспокойном сердце набату. — Ты бы осознанно сделал мне больно?       Тэхён в его руках напрягается, замирая на изгибе обвившего его бедра рукой, что прежде гладила усеянную сверкающими следами их близости кожу. — Нет, Чонгук, — отвечает он так же тихо, всё ещё не отнимая головы от его шеи. — Почему тогда мне больно?       Сбивчивый выдох опаляет поджатые дрожащие губы, стоит Тэхёну наконец поднять голову и встретить его взгляд. С просачивающимся в плечи напряжением он замечает слёзы в смотрящих на него отчаянно глазах, которые Чонгук позволил ему принять за слёзы удовольствия.       Разбитое выражение лица, укрытого его тенью, однако, не оставляет сомнений в том, что Чонгук плакал не от воспламеняющей эйфории их близости. — Ты не хотел секса? — во взгляд Тэхёна, мечущегося между сверкающих влагой глаз, просачивается осознание, но так же скоро оно сменяется негодующим непониманием. — Почему ты не сказал?       Он отстраняется от Чонгука и с характерным звуком покидает его тело, резким движением стягивая и завязывая использованный презерватив. Нагота Тэхёна в любое другое время вызвала бы прилив румянца к скулам, но сейчас их охлаждает сбежавшая с ресниц капля, пока уязвлённый взгляд впивается в тёмный затылок. — Почему ты не сказал про то, что очередной вашей игрушкой мог стать я?       Поверх клокота своего сердца Чонгук слышит, как вопрос рикошетит от стен дрожащим, звонким голосом, прежде чем оседает на напрягшихся плечах замершего Тэхёна.       Он на самом деле произнёс это вслух. — Чонгук, про что идёт речь? — спрашивает Тэхён пугающе тихо, но каждое слово всё равно стискивает лёгкие душащей хваткой. — Ты должен был привести меня к Богому, — выталкивает Чонгук одно обвинение за другим и кутается в отброшенное одеяло, приподнимаясь следом и словно в защитном жесте подтягивая колени к груди. Следы остывающей спермы стягивают кожу, но всё, о чём он может думать сейчас, — это о неприятном шоке на лице обернувшегося к нему Тэхёна.       Они сцепляются взглядами, ошеломлённым и уколотым, в осевшей тишине спальни. Считанные мгновения назад она была наполнена звуками разделённого на двоих наслаждения и сокровенным признанием в любви. Те, однако, не утихомирили тайфун чувств в голове, оглушённой выцепленными из разговора в тренировочном зале словами.       Одна лишь вероятность того, что выбор мог пасть на Чонгука, не объявись тогда же изъявивший рьяное желание более выгодный вариант, истошной истерикой подкатывает к гландам.       Тэхён не пытается прикрыться, когда оборачивается к нему, всё так же свесив ноги с края постели, но Чонгук удерживает взгляд широко распахнутых глаз на его лице. Ворох эмоций охватывает его черты, от смятения до негодования и даже обиды, но все они лезвием вспарывают прижатые к груди запястья.       Затянувшееся молчание давит сильнее, нежели отгоняемые им последний час догадки, криком стоявшие в ушах, но, когда Тэхён наконец подаёт голос, Чонгук моментально мечтает вернуть всё назад. — Я заинтересовался тобой, потому что ты повёл себя нелепо мило во время нашей первой встречи. Ты мне понравился, Чонгук, поэтому я захотел узнать тебя поближе, — тяжесть негромкого голоса припечатывает к хранящим их тепло простыням, в которые внезапно так хочется спрятаться. — Богом случайно увидел, как я переписываюсь с тобой, и предложил пригласить тебя на одну из наших встреч, хотя я изначально этого не хотел, учитывая, что ты уже был другом Чимина.       Тэхён нашаривает отброшенные в порыве страсти вещи и натягивает нижнее бельё, мимолётно обтираясь оставленным там же полотенцем. Взгляд Чонгука прослеживает каждое движение натянутых плеч, но он не может заставить себя пошевелиться. Даже если глаза Тэхёна больше не устремлены к нему.       Парень продолжает до того, как он может даже попытаться что-то сказать: — Наш разговор на первом свидании окончательно поставил точку в этом. И тогда же на меня вышла Лиса с просьбой привести её к пушеру, — натягивая футболку, Тэхён зарывается пальцами в волосы и ощутимо сжимает, склоняясь над краем постели. Ладони берёт дрожь от желания протянуть руку и коснуться, разгладить горбатость напряжённой спины, но промолвленные в ладонь слова сковывают цепями. — Им было всё равно, кто, главное — как можно скорее. Что там хотел Богом, я не ручаюсь, но втягивать тебя я не собирался никогда.       Тэхён говорит это обрывистым, лишённым свойственной их разговорам мягкости голосом, и Чонгук теряется, не зная, что и сказать. Предъявленный вопрос рвался из него с возвращения с тренировки, и пусть он и намеревался озвучить его не так оглушительно грубо и обвиняюще, юноша жалеет о том, что поддался своим эмоциям.       Ему не следовало поступать так опрометчиво, вестись на предположения разгромленного не меньше него человека, брошенные в порыве искреннего недоумения несправедливостью судьбы. Только слова не вернуть назад, и сожаление и стыд затапливают колотящееся в груди сердце, тянущееся следом за Тэхёном.       С шуршанием одеяла Чонгук подаётся ближе и прижимается к нему со спины, касаясь губами тёплой кожи шеи. Следы его ногтей осыпают подтянутые в напряжении плечи, и он осторожно касается их подушечками пальцев, но те упускают телесный контакт, стоит Тэхёну подняться и тем самым сбросить с себя его руки. — Я не идеальный человек, — он нервно ведёт плечом и расправляет смявшуюся футболку, хмуро заламывая брови. — Чёрт, я откровенно дерьмовый человек, если уж быть честным.       На этот раз, когда их глаза встречаются, во взгляде Чонгука больше не пылают обида и обвинение. Ему хочется стыдливо отвести их, накрыться одеялом с головой и притвориться, что этого разговора никогда и не было.       Только Тэхён больше не обнимает его, развалившись в помнящей их проведённые подле друг друга ночи постели, не целует и не смотрит с любовью, искренним обожанием и нежностью. Он смотрит с отрешённой досадой. — У меня есть свои недостатки, я совершал ошибки, множество ошибок. То, что я вообще подпустил их к тебе и впутал во всё это, даже косвенно, — это одна из них. Я проклинаю себя за это каждый чёртов день, — выдыхая, Тэхён пробегается горестным взглядом по окрашенному болью лицу и сбивчиво качает головой. Разделённое ими наслаждение вдруг кажется не больше, чем унёсшимся эхом, которое перекрыл брошенный задето вопрос. — Но не проецируй на меня своё прошлое, Чонгук. Если ты не можешь жить настоящим…       Тэхён замолкает, обрываясь до того, как может разбить Чонгука на мелкие кусочки угрызением исплакавшейся совести. Однако этого и не требуется.       Глаза сквозь собравшуюся на ресницах влагу провожают то, как Тэхён, поджав губы и вновь качнув головой, оставляет его в кровати одного. Тихий щелчок закрытой за ним двери окончательно рассыпает фарфор возведённых догадок на град заточенных осколков.       Зажимая ладонью рот, Чонгук скатывается по постели и давится надорвавшимся удаляющимися шагами плачем, который больше не может сдержать.