Невозможная любовь

Он был чем-то расстроен, это точно. Я определяю по подбородку. Если подбородок Командора начинает смотреть вверх - он расстроен или чувствует себя неловко. Я взял его за руку, заглянул в глаза: - Ханс, что случилось? - Мой фюрер проиграет эту войну, - просто сказал он. Я ничего не понял. Пока все за то, что мы ее проиграем, положение наше все хуже: - Ханс, почему ты так говоришь? Он помолчал, посмотрел куда-то на полки с книгами. И сказал: - Из-за непомерной, ненужной, неоправданной жестокости. Ни в один год, или не в четыре, но нам не победить народ, который мы восставили против себя до последнего человека. Он сел. Я опустился рядом, взял его ладони в свои. Какое счастье! Он не один из этих скотов. Он сам их осуждает. Какой он добрый, умный, прекрасный человек! - Ханс, ты не такой. - Да, - откликнулся он, - я написал Фюрреру доклад об этом. Остается надеяться, он его увидит. Я про себя задохнулся от возмущения. Гитлер - человек, лично ответственный за мучения и гибель миллионов людей. А Ханс его уважает неведомо за что. Неужели он и правда думает - фюрер прочитает его доклад, и начнет относиться к нам как к лучшим друзьям? Он пришел очень поздно, сухо, но вежливо попросил бабушку подать ужин. Я накрыл на стол, он сказал: - Вы свободны, - тон такой холодный, что, кажется, сейчас от него смерзнутся половицы... Я в это время сидел тихой мышкой возле стола. Он закрыл двери. Двери закрыты, он коршуном подлетел ко мне, схватил и с ходу поцеловал в щеку, потом в лоб. Обнял, его руки на моей талии, на спине, постепенно он отходит, успокаивается, и мы ужинаем. Я не спрашиваю у него, что его гнетет - он уже несколько раз говорил мне, что крайняя жестокость отрядов СС приводит его в бешенство. Мы ложились спать, и, как всегда перед сном, лежали в постели и разговаривали в пол-голоса: - Ханс, а ты делал уже это? - у меня лицо горело, я не знал, куда деть глаза. - Зачем ты спрашиваешь? - спросил он. Я кивнул головой. Ясно, было. - А ты даже никогда и не спрашивал меня, - поддел его я. Он кивнул головой: - Тут и спрашивать нечего. Ясно, что ты знаком с предметом чисто теоретически. Я улыбнулся ему: - Это почему это? - Ты так мило краснеешь, - сказал он. Мне приспичило, конечно, все узнать. Я приподнялся на локте: - Ханс, а как это было? Он вздохнул: - Спи. - Нет, Ханс, скажи. - Ванья, - он обнял меня за спину, - я забыл. - Ты забыл? - спросил я ехидно. - Накрепко, - он притянул меня к себе, прижал мою голову к своей груди. - Но Ханс... - любопытного меня не так просто сбить с пути, - ну, расскажи. Он запустил пальцы в мои волосы: - Я тогда не понимал, почему я ничего не чувствую. Никому не сказал об этом. Теперь понимаю. - Ты думаешь, мы с самого начала были... такими? Он улыбнулся мне. - Ну, какими? Я никогда никого не любил. Только маму. Но когда я впервые увидел тебя - я влюбился с первого взгляда. Мое сердце билось как-то гулко. Мне надо было сказать, что я его люблю, очень его люблю, больше всего в мире. Но я не смог произнести этих слов. Вместо этого я спрятал лицо у него на груди, обнял его. - Ханс? - М-м-м? Что? Я махнул рукой: - А я думал, у тебя там список из двадцати имен. Ханс коснулся пальцем мочки моего уха: - Всего один раз. Он перекатился и опрокинул меня на себя. Я почувствовал, что он возбуждён, вздохнул и спросил: - Ты хотел бы? - Конечно, - кивнул он. - Но… Мы оба мужчины, - напомнил я. Ага, а он этого не знает, наверное. - Ванья, мы сделаем это, когда ты будешь готов, - отозвался он. - А если я никогда не буду? - спросил я. Он только вздохнул, нашел мою руку, пропустил пальцы через мои: - Ванья, это любовь, если этого хотят двое. А если только один - это изнасилование. Обойдемся без насилия в нашей истории, хорошо? Я уткнулся лбом ему в плечо. Мы обнимаемся, целуемся, но дальше дело у нас не заходит. Для меня это очень больной вопрос. Раз за разом задыхаться от греховного чувства в его объятьях, отдавать себе отсчет в его глубокой порочности, каждый раз преодолевать его - пытка. Каждый раз - обнимаю - так хорошо. Но чуть больше - нет, нельзя. Раз я решился с ним об этом поговорить. - Ханс, мы не должны. - Почему? - спросил он. - Ну, - начал я, - мы оба мужчины. Значит, нельзя. - Но я люблю тебя, - он наклонился ко мне, поймал губами мочку уха. - Ты знаешь. Вот с девушкой - можно. А мужчинам между собой - нельзя. Это неестественно. - Ванья, - он взял меня за одну руку, потом за другую, - Я люблю тебя. Ты любишь меня. Разве не так? - Так, - согласился я. - Тебе хорошо со мной? - он потянулся поцеловать меня в шею, - хорошо? - Мне хорошо, - сказал я, - лучше всего. Но мы не должны. Надо это прекратить. Он медленно встал передо мной на одно колено, не выпуская моих рук. - Я так люблю тебя, - сказал он, - мне так хорошо с тобой. Ты - моя половинка. Я твой, весь, полностью. Я так хочу тебя. Почему ты отказываешь мне? - Этого нельзя допустить! - я запаниковал, - Мы не такие, мы не можем такими быть! - почти кричал я. Он видел, что мне больно, он хотел меня утешить, взял за плечи, развернул к себе: - Ну, какие? Ванья? Какие? - Неестественные, - я обхватил нос ладонями, пытаясь справиться с паникой, которая меня охватила, - в природе такого не существует. Ханс... Это - ненормально. Это извращение законов природы. Он похлопал меня по спине. - Ванья, я люблю тебя. Я не могу удержаться, чтобы не касаться тебя, не целовать, не вдыхать аромат твоих волос. Вдали и близко я скучаю по тебе, по твоим прикосновениям, объятья. Но важно, что чувствуешь ты. Поэтому с самого первого дня я дал тебе возможность решать, когда и что с нами случиться. - Никогда, - шепчу я, - пожалуйста, пусть этого не случиться никогда. - Никогда? - он наклонился и поцеловал меня в скулу - поцелуй легкий, как перышко, - никогда не обнимешь меня? Не поцелуешь? Что с тобой, Ванья? Откуда этот страх? Тебя не насиловали? - Ну кем, кем мы будем тогда? - я схватил его за запястья, - мутация какая-то, мухи дрозофилы. - Ответь мне, - попросил он, а сам целовал меня, в висок, в бровь, пониже уха. - Нет, меня не насиловали. Но я знаю, что так не должно быть, - я не смог подобрать слов. - Почему? - спросил он. Я чувствовал, что у меня сейчас сдадут нервы. - Пожалуйста, не распрашивай меня. Я не могу ничего тебе сказать. Если тебе хочется, можешь... попробовать. Но пожалуйста, не спрашивай больше моего согласия. Его не будет. - Ванья, ты предлагаешь мне тебя изнасиловать? - спросил он. Я кивнул головой: - Да. Пускай это даже называется "по согласию". Я не буду сопротивляться. Но помогать тебе становиться ... этим... Я не стану. - Ну, кем? - спросил он ласково. Я повалился на нашу кровать. Закрыл голову одеялом, и так замер. Меня бил озноб. Ханс сел рядом, стал гладить меня по спине, и шептать успокаивающе: - Милый мой, хороший мой, любовь моя. Не переживай так. Я люблю тебя, я ничего не сделаю, что бы тебе повредило. Иди ко мне, душа моя, - и потянул к себе вместе с одеялом. Я лежал у него на коленях уже без одеяла. - Мне жаль смотреть на твои мучения, - сказал он, - почему это так трудно для тебя? Неужели ты никогда не хотел меня? Я вскочил и бросился к двери. Он каким-то образом оказался передо мной, обнял и удерживал, пока я не повалился в его объятья. - Это естественное ощущение, - сказал он, ероша мои волосы (до чего же приятное ощущение), - это обычное влечение, такое же, как у других людей. Это нормально. - Нет. Нет. Нет, - шептал я, - это не нормально. Я не хочу больше говорить об этом, Ханс. Если тебе кажется это нормальным, возьми и сделай со мной... с моим телом все, что хочешь. Я люблю тебя, и тебе я отдам...все. Но давай не будем больше говорить об этом. - Ванья, скажи мне пожалуйста, - шепнул он мне в самое ухо, - если я воспользуюсь твоим предложением, ты потом застрелишься? Я помотал головой. - Нет. Я не предам тебя. Я так люблю... - Но кого? Кого? - спросил он. - Да тебя! Он кивнул головой: - Отлично. Где -то у меня бутылка вина была... Он открыл шкаф и правда достал бутылку, на этот раз со штопором вместе. Открыл, налил мне полный бокал: - Выпей, - сказал. Меня разобрал смех: - Анастезия? - спросил я. Меня трясло, видно было, как дрожжат руки, да и зубы, по моему, несколько раз звякнули о край бокала. Я послушно пил вино. Он кивнул головой: - Тебе не помешает. Тебе надо расслабиться. - А тебе? - спросил я. - У меня сейчас будет первая ночь со своим любимым, - шепнул он, - я ждал ее много месяцев, и хочу запомнить каждую секунду. Он наклонился и поцеловал меня чуть пониже уха. Его руки расстегивали мою рубашку. - Я думаю, тебя очень напугали. Может быть, в детстве, а может, и в юности. В вашей стране была мощная пропагандистская линия, как должен вести себя комсомолец по отношению к комсомолке. - И как? - спросил я его, желая хоть разговорами отвлечься от того, что происходит. Он расстегнул последнюю пуговицу на моей рубашке. Мне было страшно. - Держаться на пионерском расстоянии, - шепнул он, и его рука легла на мой голый живот, погладила его, поднялась на грудь. Другой рукой он обнимал меня за талию. - Там ничего не было сказано про таких, как мы, - уронил я, - почему мы такие? - Ну, какие, Ванья? - поднял брови Ханс, - мы - обычные люди, - рука, которая обнимала меня, поднялась на затылок, взъерошила волосы, и придержала мою голову, когда он поцеловал меня в губы. - Мы не обычные, - сказал я ему, - я про такое даже не слышал. - Я люблю тебя, - шепнул он в ответ, - я хочу тебя. С первого нашего дня. Он наклонился и поцеловал меня в голую грудь. Неожиданно сильное чувство пронзило мое тело с ног до головы. Мне было так хорошо, но все равно я попробовал оттолкнуть его. Тогда он схватил меня за талию, не дал отстраниться, и поцеловал снова туда. Меня снова как будто пронзило током. Он гладил мою грудь, а у меня какое-то умопомрачение случилось - я обнимал его за бедра, он поцеловал меня в шею, в подбородок. Я не помню, что со мной делалось. Наверное, я отталкивал его, но ощущения были такими сладкими, я не мог сопротивляться. - Ванья, - шепнул он, - Ванья. Я так люблю тебя. Будь со мной, Ванья. Он трогал меня, грудь, бедра. Сладкая истома внутри живота все усиливались, я не возьмусь описать это словами - это не возможно. А потом он потрогал меня там. Через ткань брюк - но мне показалось, что у меня перед глазами что-то взорвалось. Я стонал, мне со страху показалось, в голос. Но это чувство внутри было сильнее меня. Я так же понимал, что лучше умру, чем скажу ему об этом. Но он делал это. Я бился в его объятьях на каждое движение его пальцев в моей промежности, мне было стыдно ужасно, и вместе с этим я испытывал такое наслаждение, которое не возможно себе представить. - Да, Ханс, да, - я не сразу понял, что шепчу именно эти слова. И тут сладостное напряжение в промежности взорвалось таким приступом наслаждения, что я потерял способность мыслить. Я обнимал его за плечи, висел на нем, и ловил ртом воздух, как утопающий. Он взял мою руку и положил себе на промежность. Я гладил его там наподобие того, как он до этого делал со мной. Его лицо было полно наслаждения, ради этого я готов был сделать что угодно. Его тело неожиданно напряглось под моими руками, я испугался, но он заключил меня в объятья, и я решил, что все в порядке. - О, Боже, я... - шептал он, обнимая меня. Обнимаю его, принимаюсь к нему. Какое блаженство быть рядом. Со злорадством думаю - нас не оторвать друг от друга. Под угрозой расстрела не смогу отпустить его от себя. И он меня не отпустит. - И кто мы теперь? - спрашиваю я, - как это хоть называется? - Мы - любовники, - шепчет он, - с того самого дня, как я тебя впервые поцеловал, только вот твои комплексы все это время нам... мешали. О, Боже... Кто бы мог подумать. Ханс Штейн в моих объятьях. Он - мой любовник. Никто никогда не поверит мне. - Я никогда не думал, что это ... так приятно, - прошептал он, - обними меня еще, пожалуйста. Я выполнил его просьбу. И постарался выкинуть из головы все мысли, которые туда настойчиво лезли. Я подумаю об этом потом. А пока ему хорошо со мной - вот что важно. - Я хочу наконец, чтобы ты перестал спать в одежде, - сказал он, - мы с тобой как два пионера в пионерском лагере. Я улыбнулся. Вот что интересно - если бы пионеры правда так себя вели в пионерском лагере? От ужаса я помотал головой. - И что теперь с нами будет? - вздохнул я. - С нами все будет хорошо, - побещал он, - мы будем вместе, я буду любить тебя, Ваня Кудрявцев. И не буду больше заниматься преступным попустительством. Ох. В этом он весь. Ему все шутки шутить.... Удивительно, оказывается он может прозносить мое имя без мягкого знака в середине. Но предпочитает говорить Ванья вместо Ваня. Наверное, ему так больше нравится.