Вечное лето

Вино из одуванчиков. Сами эти слова — точно лето на языке. Вино из одуванчиков — пойманное и закупоренное в бутылке лето. (с) Рэй Бредбери “Вино из одуванчиков” – Галстук, – говорит Олег, оглядываясь на Игоря из-за плеча. Тот стоит у большого зеркала, борясь с пуговицами на рукавах черной рубашки. Хмурится сосредоточенно, ругается вполголоса. Олег подходит осторожно, встает рядом. Игорь поднимает на него свои красные опухшие от слёз глаза, моргает несколько раз, будто из другой реальности вываливается. – Чего? – Галстук не забудь. – Не хочу галстук. – Ладно. Давай помогу застегнуть. Пасмурно, душно, запах свежей вскопанной земли бьет в нос. Выцветающие золотом листья - первые вестники осени - срываются с ветвей деревьев от налетевшего порыва ветра. У Юльки красивое черное пальто поверх такого же черного брючного костюма, и красный всполох зачесанных назад волос - единственное до боли яркое пятно в образе. Танюха сжимает в руках букет белых лилий, знай себе идёт вперед, глядя под ноги. Не плачет, но грустная очень: глаза такие большие, и в них низкое серое небо отражается, делая такими же предгрозовыми и серьезными, когда она отрывается от созерцания влажной кладбищенской почвы с редкими клочками травы, присыпанной листьями и смотрит снизу вверх на Юльку. Ещё немного - и шторм, а пока тихо, тихо, тихо. Церемония прощания небольшая, скромная очень по всем меркам. Отец и мать стоят чуть поодаль, словно чужие, наблюдая за Игорем, Олегом, Юлькой и Танюхой. – Не надо было ребенка тащить. – Юр, хватит. – Да ну тебя… Тело в гробу, затянутое в изящный черный костюм: бледное лицо, руки сложены на груди, посиневшие губы. Особая магия посмертной красоты, непостижимая. Никто не будет рассказывать, как он жил, за что боролся. За что боролся, на то и напоролся. У Игоря снова глаза на мокром месте, а Олег обнимает его, позволяя спрятать лицо в лацкане своего пиджака. Ещё немного – и шторм. А потом и вечное лето, потому что осень для него уже никогда не наступит. Не навалится холодными дождями, стылой грязью, противным авитаминозом и желанием лезть на стенку, выцарапать себе глаза, вскрыться. Для них всех - будет. И осень с лужами, резиновыми сапогами и горячим какао, и зима с Новым годом, подарками, ёлками, бог весть еще чем. И весна пьянящая, такая яркая и красивая, почище любого кайфа. А он там навсегда застрянет, в лете этом, когда никуда не нужно, ничего не хочется, никогда не грустно. Только аромат трав, запах костров, ленивое сладкое жужжание пчёл, плеск воды в речке, радио у соседей ни на секунду не переставшее бормотать. Что-то на старом, забытом детском языке чувств и ощущений, когда всё с восторгом слабоумным через сердце пропускаешь, когда дорога туда не выжжена пока разочарованиями, и калитка не заперта, болтается на двух хлипких петлях и скрипит на ветру, радостно приглашая войти. Ветер кружит листья воронкой, Танюха улыбается у гроба: Бустер поднял на руки, чтобы ей удобнее было. Она кладет красивые белые цветы на остывшую давно грудь, а рядом, под бок - жирафа своего стрёмного. Сколько Петя из-за него ругался, сколько пытался сделать так, чтобы он совсем случайно, совсем не специально даже, потерялся. Но Танюха всегда находила: вытягивала из бардачка, с победным воплем вытаскивала из-под дивана, и даже из стиральной машинки, где он чудом уцелел, прокрученный на самом ядерном режиме (конечно, тоже очень даже случайно, Петя вообще не понимает, как он там оказался, “Сам, наверное, пришел и залез, Танюх, он же сумасшедший у тебя, только сумасшедшие так улыбаются” – “Папа!” – “Шучу, шучу, яблоко хочешь?” – “Хочу”). Жираф был живее всех живых и победоносно нагло лыбился Пете с приборной панели, пока Танюха на заднем подпевала играющему в машине Басте, безбожно путая слова, но всё равно искренне наслаждаясь процессом. Теперь Сеня лежит у него под боком, через слои ткани безуспешно грея холодное тело, которое уже никогда жизнью не наполнится. Яркое желтое пятно на черном, болезная потусторонняя улыбка среди слез и вздохов. – Сеня тебя посторжит, – говорит Танюха, наклоняясь и целуя теплыми губами холодную щеку. Петин отец в стороне морщится, но молчит, а мать отворачивается, давя в себе глухие рыдания. – Ты его не любишь, но он хороший. Так на могиле петиной надо написать: никто его не любил, но он был хороший. Хороший ли? Ведь пустили к себе добрые люди, обогрели, обласкали напоследок. Может и он в их тепле немного лучше стал. Да и Танюха любила, но у неё разве выбор был? Родителей не выбирают. Все, кто его выбрал по своей воле, проиграли заведомо. Гроб опускают вниз, в сырую землю чинно, медленно, благородно. И раззявленная пасть могилы радостно глотает коробку с телом, укрывая собой, забирая навсегда, как почтовый ящик глотает запоздалое письмо, которое никогда не дойдет до адресата. *** Утро наваливается ярким светом. Из душного сна Петю выдергивают звон чашек на кухне и громкий дикий смех: Игорь рассказывает Бустеру очередной анекдот про ментов. Утреннее солнце бьет сквозь тонкие ажурные занавески, Петя оглядывается, чтобы посмотреть, здесь ли Танюха. Она спит на своей кровати, крепко обнимая Сеню. Волосы разметались по подушке, плечо выглядывает из цветастого одеяла, босая нога торчит, свесившись вниз. Последний день на даче, вспоминает Петя. Завтра в Питер, а на послезавтра уже куплен билет на поезд в Москву. Паша написывает с самого утра, телефон так и заходится на трюмо, грозя разбудить Танюху. – Юрич! Блудный сын, звоню сообщить, что ты категорически приглашен к нам в гости вместе с Татьяной вот прям сразу же по приезду. Я вас встречу с вокзала, да? Петя натягивает треники, прижимая телефон плечом к уху. Губы сами растягиваются в дурной улыбке. Он думал, что не будет скучать по московским будням, потому что в них не было ничего волшебного и замечательного, серость и одиночество разве что. И всё-таки скучал. Только теперь это понимает, услышав голос Паши. – Да, Паш, чё там, заебался отчёты катать без меня? – Юрич, я и с тобой их катал постоянно за двоих, так что нечего гундеть. Как там Татьяна? Ей привет большой, по ней я скучаю больше, чем по тебе. – Недолго тебе терпеть меня осталось, знаешь же. Паша фыркает на том конце провода. Слышно, как у него работает телевизор, транслируя утренние новости, а дети с топотом бегают рядом и кричат как индейцы. Петя представляет, как скучала по ним Танюха, и сколько впечатлений им привезет с дачи. И снова невольно улыбается. – Ты всё помирать собираешься, но ничего, жив ещё. И меня переживешь, наверное. – Пошёл ты, Паш. – Так точно, пошёл я. Спиногрызам завтрак готовить. Давай, Юрич, до связи, чмок в пупок! День проходит в обыкновенных дачных заботах: Игорь в последний раз проверяет грядки и кусты, советуясь по телефону с теть Леной, Олег готовит уху на обед; все они торчат у бассейна, лениво подставляя тела теплым солнечным лучам. С той ночи, когда они втроем были и того утра, в котором Петя чуть не выпилился совершенно идиотски, всего несколько дней прошло, но кажется, что вечность. Олег то и дело гладит его по спине или пальцами в растрепанные волосы зарывается, а Игорь тащит всё подряд, как дорвавшийся: полное ведро ягод, какие-то цветы, кофе, подушку под голову, когда Петя вдруг начинает дремать на лежаке, утомленный солнцем. Персик лезет под бок, пытаясь устроиться рядом, но Петя только недовольно бурчит, и пёс оставляет тщетные попытки. Уносится практически сразу, потому что его зовёт Юлька. – Иуда, – фыркает Петя, снова проваливаясь в сладкую полуденную дрему. Он от Нины слышал однажды, что каждый человек – отдельная планета. С её планетой петина столкнулась буквально, и было это травматично, и ничем хорошим не закончилось. Но так это странно, что теперь другие планеты пересеклись с его холодной и умирающей в этой точке, чтобы подарить немного тепла. Подарили, любовью своей поделились. Петя и не думал никогда, что любви может быть в избытке: ведь сам он всегда по крупицам эту любовь собирал, просеивая через сито, и всё ему казалось не таким, неправильным, жалким. Не золото, камни одни. Тёлки какие-то, одна за другой, дорогие подарки и свидания, поездки по курортам, их призрачные надежды на семейное счастье, и его надежда на то, что семейное счастье не помешает долбить наркоту и продвигаться по служебной лестнице. Туда, где всего больше, трава зеленее, а порошок белоснежный, как первый крупный снег в ноябре. С Ниной показалось на мгновение, что вот она, та самая крупица, драгоценная. И может такой она и была. Только Петя тогда несся на всех парах прямиком в преисподнюю, ничего на своем пути не замечая, так что и Нина для него в итоге стала очередным камнем, сором простым, который только раздражает. Еще больше раздражает тем, что сначала ценным прикидывался, настоящим. Сам он ее низверг, или она просто не была никогда золотом? Уже не понять. Отец, конечно, приложил руку к тому, чтобы Петю сомнения сожрали, переварили и выплюнули, но и сам Петя проебался так, как никогда раньше. Можно ли жить после такого дальше? Можно, как оказалось. Но карма – та ещё сука. Когда все вещи собраны, а сумки погружены по машинам, Юлька предлагает сесть на дорожку. Не сговариваясь, они идут к беседке: невольное место всеобщего притяжения. Игорь тащит гитару, Петя смотрит на загорелые руки и подвернутые рукава белоснежной футболки. Танюха предсказуемо спокойно сидеть не может, поэтому, отпросившись, несется с Персиком напоследок проведать все свои заповедные места в дачных кустах. – Давай “Сансару”, – просит Петя. Юлька вскидывает на него взгляд теплых карих глаз, смотрит чуть обеспокоенно. Ветер ерошит её волосы, закидывая их на лицо, красиво, как в кино. Каждый момент здесь почему-то как в кино, не взаправду будто, но в то же время – реальнее не придумаешь, до самого нутра пробирает. Петя ей улыбается, кивая. Безмолвное “Я в порядке”. И она улыбается в ответ, тут же расслабляясь и откидываясь в объятья Бустера, который целует её в макушку. – Я в куплетах слов не знаю только, – тихо предупреждает Игорь, подкручивая колки. Перебирает струны чуть слышно, проверяя. Кивает сам себе с удовлетворением, прокашливается. – Подпевайте. Олег закуривает, и Петя затягивается у него из пальцев, пока Игорь играет вступление. Простой перелив подхватывает ветер и несет над беседкой, растворяя в теплом медовом воздухе. Нас просто меняют местами Таков закон сансары Круговорот людей Ой, мама Они тянут припев вместе, раз за разом, и он почти теряет смысл. Крутится и крутится словно заевшая пластинка, распадается на пылинки, скачущие в солнечном свете. И легко становится, и не страшно совсем. Что бы Петю ни ждало за краем, вечное лето или нескончаемая стылая зима, ему спокойно. Льется музыка, пальцы касаются пальцев, Петя тянет горькое у фильтра, отобрав сигарету у Олега. Тот шутливо цыкает, притягивая Петю к себе и утыкаясь горячими губами в затылок, совсем как Бустер с Юлькой несколько минут назад. – Воришка. – Ну хорош, я тебе не тёлка, – фыркает Петя. – Тёлки в коровнике обычно, Петь, – обрывает Юля. – Всех отучила так говорить, тебя тоже отучит, – хохочет Бустер, на что Петя недовольно пинает его в колено ногой. Танюха прибегает с охапкой одуванчиков, пихая их Юльке в руки. Букет рассыпается, пахнет потревоженной травой, цветы валятся всем под ноги, и они бросаются собирать их вместе, пачкая руки в соке размятых одуванчиков. Танюха усаживается рядом с Бустером, который в мероприятии спасения одуванчиков участвовать не собирается. – Пап, – зовёт пыхтящего Петю. – А мы еще сюда приедем? – Приедем, приедем, – отзывается Петя. – Обязательно. Приедешь, думает про себя, и не раз. Руки теперь пахнут как в детстве, когда после речки идешь через поляну к дачному поселку и, не удержавшись, дергаешь руками за пушистые белые головки, и парашютики разлетаются во все стороны, а на ладонях остается зеленое, вязкое, с острым запахом лета. Когда беседка пустеет, и в ней не остаётся никого, кроме них двоих, Петя растерянно смотрит на испачканную зеленым футболку Игоря, ловит его встревоженный взгляд. – Петь, тебе плохо? Ещё месяц назад он ответил бы “да”, не задумываясь. А теперь только тянет носом запах, трогает пальцами зеленое пятно, водит по груди Игоря, словно пытаясь разгладить складки и заломы на футболке. Чувствует, прижав ладонь, как ускоряется его сердце. Хочется поцеловать в сухие губы, почувствовать, как большие ладони ложатся на талию. Петя знает, что можно, что они оба ему разрешили давно и безоговорочно, но всё равно не хочет быть вором. Хоть раз в жизни, хоть напоследок нужно сделать всё правильно: погрелся у костра и дальше пошел, и нечего блуждать в трех соснах, путаясь в чужой любви. Красивой, теплой, и ему предложенной, но всё равно чужой. Он утыкается головой Игорю в плечо, выдыхая с облегчением. Слышится резкий гудок, это Бустер им сигналит, чтобы перестали обжиматься и расселись уже по своим местам. Он этого не видит, но знает, что Сеня, победно ухмыляясь, уже взгроможден на приборную панель, а сидящий за рулем второй машины Олег чем-то смешит Танюху, потому что до них доносится её звонкий смех. Петя, не отрываясь от Игоря, вытягивает руку вверх и показывает средний палец (“Педро, какой пример ты подаешь детям?”). Тихо, тихо, на грани слышимости шепчет в белую ткань: – Мне хорошо. *** – Персика когда взяли, – рассказывает Олег, расставляя тарелки и раскладывая приборы, – он только сначала очень радостный был. В первый день ко всем ластился, всё вокруг ему надо было, ходил по квартире и вынюхивал, прыгал возле нас с Игорем, полез в кровать к нам спать ночью. Ни за что не хотел один оставаться. Петя помогает накрывать на стол, кладет салфетки. У Олега и Игоря это принято, и на даче тоже всегда по всем правилам, с приборами, как у белых людей. Веяло от этого чем-то пронзительным: вот так поступают настоящие взрослые в настоящей взрослой жизни. А Петя уже давно отвык, в Москве у них с Танюхой всё по-простому было. Поели – и хорошо. Часто ели впопыхах, опаздывая на тренировку или в садик, к врачу или на знакомство с очередной потенциальной семьей. Вечно опаздывали, и Пете казалось, что всё у него валится из рук. Что ничего у него никогда не получается и не получится, прав отец. Но как-то дотянул он до этого момента: Танюха счастливая с Персиком на диване в обнимку смотрит мультики. Загорелая, здоровая, развитая не то, чтобы по возрасту, а даже больше. Красивая, умная, добрая. А ведь делал всё неправильно, жилы рвал из последних сил, спотыкаясь. И всё равно дожили они, справились. В начале казалось, что и месяца вдвоем не протянут. – А потом он сник вдруг. Стал от нас шарахаться, в угол забьется и сидит там один. Аппетита никакого, настроение плохое. Игорь в приют позвонил, и знаешь, что там рассказали в итоге? Они сначала умолчали, не хотели впечатление портить. А оказалось, что до нас буквально за неделю Персика уже забирали другие люди, представляешь? Они его взяли, а потом обратно привезли. Их пытались отговорить, но те ни в какую. Сказали, что Персик невыносимый, что они ошиблись и не хотят его. Вроде как поспешили. И вот через несколько дней его взяли мы. Он, получается, обрадовался сначала, а потом вдруг понял, что снова отказаться могут. Игорь перед ним сидел, обнимал. Говорил: “Не отдадим тебя никому, понимаешь? Даже если ты нам всю квартиру разнесешь или в кровать навалишь”. Смешно. Почти месяц прошел, пока Персик наконец расслабился, перестал ждать, что его выгонят. Они с Игорем в этом похожи были очень, тот тоже поначалу скажет что-то и сразу смотрит виновато. Игорь, стоящий у окна, поворачивается к ним: – С собакой меня сраниваешь? – Сравниваю. Не прав разве. Игорь немного хмурится, думает там себе что-то. Потом подходит и за стол садится, принимаясь вертеть в пальцах блестящую начищенную ложку, смотрит на свое отражение в ней, приглаживает волосы. – Прав, наверное. – Это он ведет к тому, что я тоже как Персик, – Петя забирает у Олега стаканы. – Взяли меня, потом выбросили, а потом взяли снова. – В корень зришь. – Одна только разница: я, блин, не Персик. Остаться не могу. – Ты хотя бы не бойся, что тебя прогонят. Тебе тут всегда рады, и Танюшке тоже. И если с тобой что-то случится… Петя вскидывается, перебивает: – Не “если”, а “когда”, Олег. Давай не будем дипломатами там, где это не требуется. Олег ставит на стол блюдо с тушеным мясом и картошкой. Оглядывает критически готовность стола к трапезе. – Хорошо, Петь, когда это случится, мы сделаем то, что должны. Что тебе обещали. Я, Игорь, Юля, Игнат. Ты можешь на нас рассчитывать. – Спасибо, я это ценю. И хватит разговоров, пахнет пиздец вкусно. – Петя! – Прости, Игорь. Танюх, хавчик готов, идём! И пока она отнекивается с дивана, Петя наклоняется к Олегу, шепчет в самое ухо: – Готовишь ты также здорово, как делаешь всё остальное, дядь. Игорь рядом прыскает со смеху. Олег дает Пете шутливый легкий подзатыльник. *** Родные стылые московские пенаты. Петя подрубает колонку, щелкает зажигалкой, прикуривая от маленького оранжевого огонька. У Паши погостили здорово, Танюха взахлеб рассказывала про кусты с ягодами, беседку, бассейн и речку, про то, как дядя Игорь играет на гитаре и поёт, а дядя Олег её научил из воздушки по банкам палить (“Это когда он тебя учил, Танюх? Я почему об этом не знаю?” – “Когда ты с дядей Игорем на рыбалку ходил” – “Слыхал, Паш, настоящий преступный сговор против меня” – “Юрич, ну расслабься ты!”). На столе скрепленные степлером листы: результаты анализов, которые прислали из клиники. Ремиссия. Как он об этом слове мечтал в самом начале, катал его на языке в наркотическом бреду, вмазанный, полуголый на холодном полу перед унитазом. Слаще свободы, лучше денег, когда всё и сразу в одном слове из восьми букв. Ремиссия. Ничего нельзя изменить, но иногда можно. Иногда оно само вдруг меняется, а он уже красиво оделся и в гроб лёг. И чего, вставать теперь оттуда? А как же панихида оплаченная, цветы заказанные, лица заранее скорбные. Это чего же теперь, снова жить надо? И нет за поворотом старушки Смерти в её мрачном балахоне? Танюха пойдет в школу, в институт поступит, а он рядом будет. Странно. Страшно. Вмазаться хочется с утроенной силой. Хоть немного, хоть чуть-чуть. Панику из себя выгнать. Колонка гудит низкими басами, до кишок пробирает. Сигаретный дым вьется во включенную над плитой вытяжку. – Так случается, Пётр. Считайте, что вам повезло. Второй шанс получили, а это дано не каждому, – сказал доктор по телефону. Петя вцепился в трубку до побелевших костяшек, дыхание через легкие толкал с трудом, через силу. – Вы, пожалуйста, проверяйтесь по прежнему графику. Так, для статистики. И я вам кое-что еще выпишу поддерживающее. Жду в понедельник. Понедельник. Вторник. Среда. Дни побегут, но уже со знаком плюс. Интересно, чудно. Ровные дорожки ложатся на стол, пока колонки заходятся очередным дерьмовым треком от очередного беспонтового щегла. Одна и вторая. Дорога в будущее. Вот и всё, Петя, уехал от хороших людей, и магия сразу рассеялась. Не хороший ты, и даже не сносный хотя бы. Жизнь дает второй шанс, но ты его по пыли пускаешь, чтобы кайфом по венам кровь погнала. Какая досада. Какое блядство. Он усмехается себе под нос, склоняется над столом со свернутой купюрой. Шаги, дверь открывается. Он оборачивается и встречается с Танюхой взглядом. Босая, растрепанная, в смешной пижаме со своими волшебными конями. Пинки Пай, Рарити, Твайлайт Спаркл, Радуга Дэш. Выучил. Улыбается ей настолько мягко, насколько умеет, вставая так, чтобы дорожек на столе не было видно, собой закрывая. – Чего не спишь? Сон плохой приснился? Она кивает, книжку ему показывает, просит тихо, хриплым со сна голосом: – Почитаешь мне? – Почитаю. Только воды налью, тебе попить надо. Иди, я сейчас. – А молока можно? – Можно. В спальне, где по стенам пляшут разноцветные отсветы ночника, Петя устраивает для Танюхи настоящее гнездо из одеяла, усаживая в центр. И пока она тянет из трубочки подогретое в микроволновке молоко, скрестив ноги, Петя раскрывает книгу. Слишком темно, чтобы отчетливо увидеть все буквы, но он столько раз читал её, что может воспроизводить по памяти. Маленький единорожка Тим ждал маму, а она всё не шла. Уже давно покинули волшебную поляну для игр все малыши. Остался только он один. – Неужели мама больше не любит меня? – спрашивал сам себя единорожка. – Неужели я больше ей не нужен? Танюха отдает ему стакан и Петя, прервавшись, ставит его на тумбочку рядом с кроватью. Она ложится, устроив ладони под щекой. – Пап, а я скучаю. – По кому? – По всем. Он её понимает. Он, конечно, скучает тоже. Откладывает книгу в сторону, закрывая, потому что Танюха явно потеряла к ней интерес и мыслями унеслась далеко, в сторону дачи, а Петя вместе с ней. Ложится рядом, целует ее в плечо, смотрит на Сеню. – Пап, а когда ты уедешь? Помнишь, ты говорил, что далеко уедешь? – Помню, Танюш. Вместе уедем. Далеко далеко. Хочешь, Африку посмотрим? На воздушном шаре полетаем и на настоящем корабле поплаваем. – Правда? – она даже вскакивает со своего места, возбужденно прижимаясь к его плечу и с восторгом заглядывая в глаза. Он сам-то себе верит? Капитан дальнего плавания, блять. А чего бы и нет. Отложенных с продажи стаффа денег хватит на путешествие, а потом они как-нибудь разберутся, что-нибудь придумают. Догреб же он как-то до этого самого момента, и может получится у них ещё долго и счастливо? Танюха же не видела совсем ничего. И он сам – ну что он видел? Курорты да отели пятизвёздочные, четыре стены, две дороги. "Счастье есть". Теперь точно есть, точнее есть его призрачная возможность, замаячившая впереди. – Правда, Танюш. Ты ложись, а я тебе расскажу. И он рассказывает. Про далёкие страны, которых никто из них никогда не видел, но обязательно увидят. Про животных, которые не в зоопарке, а лучше. Про закаты, рассветы, брызги океана, солёную морскую воду, рыб всех цветов радуги, тропические леса, золотые пески пустынь. Не замечает даже, что она заснула уже давно, устроившись у него на плече и наслюнявив домашнюю футболку. Она, наверное, видит сны, а он все говорит и говорит, до тихого севшего голоса, до хрипоты, а потом и до слёз облегчения. Слова звучат вкрадчиво, купаясь в свете ночника, и только Сеня будто слушает Петю, улыбаясь дурной своей улыбкой, разъехавшимся от уха до уха красным ртом. Он осторожно встает, поправляя одеяло и подкладывая игрушку ближе к Танюхе, и идёт в спальню. Постельное белье под покрывалом пахнет пылью, но ему плевать. Он ложится в большую кровать, где когда-то они спали с Ниной. Вервые со дня ее смерти, и вырубается мгновенно, бесповоротно, будто кто-то наконец дёрнул рубильник в его голове. И похер, что вот тут, в этой самой комнате когда-то. Что было, то прошло. Он виноват, да. Но зачем-то он жить продолжает, пусть даже просто для Танюхи, чтобы мир ей показать и объяснить, что не обязательно быть для всех идеальной и из кожи вон лезть, чтобы кому-то что-то доказывать. В его сне Танюха катается на слоне, лучезарно улыбаясь и махая Пете рукой, а он ловит инфаркты внизу, но тоже улыбается ей во все тридцать два. – Счастье есть, малышка! *** – Петь! Вот так слышно, но не видно! – А теперь? – Что теперь? Ну что теперь? Теперь видно, но звук как из унитаза, можешь ты уже нормально сделать? Откуда ты только взялся такой криворукий… – Кто бы говорил, – фыркает присевший рядом Олег. Он кладет ладонь Игорю на плечо и смотрит этим своим "Я-рядом-понял" взглядом. Чуть сжимает и массирует напряжённые мышцы, спускается к спине, гладит между лопаток. Игорь весь день ждал созвона, и сейчас ему хочется рассмотреть как следует, наговориться вдоволь, но все идёт совсем не по его. Игорь недовольно вглядывается в планшет, в яркое солнце, засвечивающее экран и не дающее разглядеть пару лиц, по которым он так скучает. Олег придвигается тоже, в надежде увидеть хоть что-нибудь. Петя в смешной белой панаме и солнечных очках, светлая рубашка распахнута так, что виднеется грудь с поблескивающей на ней цепочкой. Танюха в розовой шляпе, тычет в экран чем-то жёлтым. – Сеня! – орет вдруг Игорь, заливаясь радостным смехом. Олегу кажется, что даже за стеклами очков он чувствует полный иронии петин взгляд, и от этого ему становится весело, так что он еле сдерживается от того, чтобы не рассмеяться в голос. Но Игорю можно. Последние недели они оба были в постоянном стрессе из-за Персика, который по недосмотру (Игорь до сих пор ругает и клянет себя последними словами под неодобрительное молчание Олега, потому что лезть в эти акты самобичевания бесполезно, их нужно просто пережить) сорвался с поводка и рванул на трассу, попав под машину. Псу повезло остаться в живых, но состояние было тяжёлым, только недавно ему разрешили вернуться домой, где за ним требовался постоянный уход. Олег честно выполнял все наказания врача, да ещё по три раза в день отправлял отчёты переживающему на работе Игорю. – Он будет в порядке, Игорь, выдыхай. – А почему он не доел? Миска не пустая… с аппетитом что-то. – Игорь, иди работай, мы с Персиком отлично справляемся. – Вижу я, как вы справляетесь, – ворчит Игорь, кашляя в трубку. – Что-то домой надо? – Надо. Одного вечно ворчащего подполковника. Я ему массаж сделаю, расслабляющий. – Ну, блин, Олег. Всё, отбой. До встречи. Персик уже без всяких вопросов спал в их постели, развалившись в ногах, и Олег не возражал. Возражать тут было себе дороже и чревато очередным игоревым психозом. Так что сейчас его дебильный смех всем даже на руку. Значит, попустило немного, когда своих увидел. А они Игорю свои, Олег уже уяснил. Так же четко, как для себя понял: они и ему свои тоже, и никогда уже по-другому не будет. Пусть они живут в разных городах, пусть они видеться теперь будут только пару-тройку раз в год. Нет ни сил, ни желания делать вид, будто они друг другу чужие. Таня и Петя в Тасмании, вышли оттуда на связь в первый раз и рассказывают обо всем подряд, перебивая друг друга. Они с Игорем договорились про Персика не рассказывать, чтобы Таня не расстроилась. – Мужики, тут классно! Говорил же, надо было вместе ехать! – Ну, в следующий раз, – уклончиво отвечает Игорь, бросая быстрый взгляд на Олега. Тот кивает спокойно. Разговор длится недолго, но после, когда картинка пропадает с экрана, а связь обрывается, Игорь прячет лицо в больших своих ладонях, а Олег обнимает его за плечи. – Покурим? На балконе холодно, колкие снежинки садятся на лицо, падают за шиворот. Блестят в чужих окнах гирлянды и новогодние украшения. Игорь ставит локти на перила, затягивается, выдыхает дым вперемешку с паром в стылый вечерний воздух. Даже не верится, что где-то сейчас тепло. Что где-то Танюха и Петя в этом вечном лете. Олег задумчиво глядит на выстроившиеся в ряд на балконе и прикрытые одеялом закрутки в пузатых банках. – Игорь, они справятся. Он справится. И мы с тобой тоже. Игорь молчит, курит. Тишина между ними не напрягает, никогда не напрягала. Потом тушит окурок в припорошенной снегом пепельнице и тянет Олега к себе. Подбородок ему на плечо укладывает, выдыхает, прижимаясь всем телом. – Я понимаю. Не думай, что не понимаю. Просто иногда страшно. – Всем страшно, а Пете - втройне. Но он сможет. В этот раз точно. В дверную щель протискивается собачья морда. Персик тихо скулит, словно зовёт их скорее зайти внутрь. Пузо само себя не почешет. Похвала сама собой не скажется. – Слышь, мохнатый, пойдем-ка в комнату, нечего тебе тут делать, замёрзнешь. Ночью телефон Олега бзыкает новым входящим на тумбочке. Осторожно, чтобы не разбудить сопящих в обнимку Игоря и Персика, он садится на постели и смотрит на экран. На прогрузившейся картинке на фоне океана Петя в глупых шортах с пальмами и белой панаме держит Танюху на плечах, а она усадила ему на голову Сеню и широко довольно улыбается. Оба загорелые, радостные. Подпись, пришедшая следом: смайлик в очках, пальма и "СЧАСТЬЕ ЕСТЬ!" - именно так, большими буквами, никак иначе, словно Петя кричит это во все горло. Есть, думает Олег, укладывая телефон обратно на тумбочку. Ладонь ложится Игорю на живот. Персик смешно всхрапывает во сне, Игорь бормочет "Дайте поспать, черти". Счастье есть. И есть вечное лето.