Колдун и Бабочка

      Мирабель ненавидит свой День Рождения. Нет, так было не всегда, но после пятилетнего возраста этот день для нее стал днем кошмара, который она не празднует. Вот поздравить Камило с праздником она всегда рада — у них разница в пару месяцев, а собственное торжество она всеми силами пытается игнорировать. Беда в том, что вся семья ей в этом даже не думает помогать. Мирабель видит, как через заднюю дверь заносят корзины с фейерверками и бумажными фонариками, как переглядываются и перемигиваются сестры, как Камило с очень довольной ухмылкой выбирается за дверь — и единственное, что ей хочется, это заорать в голос: «Не надо!»… но вместо этого придется делать вид, что она счастлива. Потому что Мирабель не хочет расстраивать семью. Потому что она ведь любит свою семью, не так ли?       Вечер накануне Мирабель проводит в своей комнате, глядя на свечу. Их свечу. Пока что ее удается прятать от абуэлы, но… все тайное однажды станет явным, верно? Мирабель и так везет, что Камило и Исабелла почему-то встали на ее сторону и не спешат делиться с семьей такими новостями.       Она вспоминает Каролину и Альберто — те выбили разрешение на брак, вымолили… И решающими были слова Каролины, что она согласна жить во грехе, но с Альберто — чем в священном браке, но с кем угодно еще. Сеньор Нуньес, конечно, хватался за голову, взывал к ее благоразумию, абуэла в свою очередь, упирала на то, что это причинит вред общине и ввергнет ее в пучину безнравственности… Все перекрыло замечание Бруно, что дети Каролины и Альберто будут здоровы, а пары себе найдут за пределами Энканто, и никакой череды кровосмешений и торжества порока не произойдет. После этих слов Альберто, кажется, был готов отдать своего первенца «сеньору Мадригаль», а Каролина чуть ли не молилась на него. И слов пророка было достаточно, чтобы даже сеньор Нуньес сдался.       Она выныривает из своих размышлений с отчетливым осознанием, что им самим вряд ли так повезет.       Ночь за окном вступает в свои права, когда в дверь кто-то стучит. Мирабель с тяжелым вздохом подходит, приоткрывает ее — и расплывается в довольной улыбке. Это Бруно, и он единственный, кого она действительно хочет видеть.       — Пошли, Марипосита, погуляем.       Мирабель с готовностью надевает сандалии и идет следом. Они тайком покидают Каситу, которая на прощание еле слышно машет им дверцей и идут к холму. Мирабель невольно ежится — ночной ветерок хоть и слабый, но ощутимо веет прохладой, а ее блузка слишком легкая. Бруно, не глядя, снимает руану и протягивает ей. Он в старой рубашке, через плечо у него небольшая сумка, и Мирабель борется с любопытством. Она все узнает в свое время.       Они забираются на холм, и Мирабель видит подготовленные ветки.       — Садись пока. Можешь поспать, — Бруно разжигает костер, садится возле огня и медленно выдыхает, словно готовясь к пророчеству. Но вместо этого он развязывает шнурок, удерживающий волосы в хвосте, берет в руки нож и отрезает прядь, а затем смотрит на Мирабель. — Можно?..       Она кивает, садится рядом и с холодком, пробежавшим по нервам, чувствует как он срезает прядь ее волос. Пальцы его мелькают, сплетая их волосы в тонкий шнурок. Бруно достает из сумки горсть зеленых бусин, в которых Мирабель узнает осколки пророчеств, отшлифованные до гладкости. В свете костра он кажется странным и незнакомым — не то шаман, не то полубог, плетущий судьбы… Мирабель не может отвести от него глаз, силясь запомнить каждую черточку, каждое движение. Словно почувствовав ее взгляд, Бруно ненадолго замирает, поднимает голову и улыбается ей. Мирабель наклоняется вперед, целует его, и прикосновение губ отдается жаром по всему телу.       — Подожди немного, Марипосита, хорошо?       Она кивает и обнимает свои колени. Небо над их головами сияет миллионом звезд, а от луны осталась только узенькая полосочка — завтра новолуние. Мирабель смотрит наверх, и ей кажется, что она сейчас упадет прямо в небо, потеряется в этой холодной темноте… Она откидывается на спину, ведет ладонью по траве — никуда она не падает, она тут, на земле.       — Мирабель?       Она поворачивает голову и смотрит на Бруно.       — Ты бы стала моей женой?       Кажется, Мирабель все-таки падает в небо, потому что перед глазами все плывет, сердце обрывается куда-то в пустоту и голова кружится. Она часто моргает, садится рывком, нервно приглаживая волосы. Никогда она не задумывалась о замужестве — ну, хорошо, почти никогда. После Кинсеаньеры она думала о том, что однажды ей придется надеть белое платье и пойти к алтарю, выполняя волю семьи, а точнее — абуэлы. «Пусть семья тобой гордится». Но здесь ведь иное? Она быстро смотрит Бруно в лицо и тут же опускает голову. Почему-то кажется, что он воспримет даже отказ — только кивнет, и окончательно исчезнет в своей песочной тюрьме, растворится, рассеется… Никогда не бывать этому.       — Да, — отвечает она сипло, глядя в землю, себе на колени, или куда угодно, лишь бы не в глаза.       Бруно берет ее за руку и завязывает вокруг запястья сплетенный шнурок, на котором зелеными искрами горят бусины пророчеств. Мирабель сглатывает сквозь комок в горле и смотрит на него. В голове мелькают обрывки свадебных обетов — равнодушные, затасканные, стандартные фразы, сухие и церемонные, звучавшие миллионы раз до них и которые повторятся еще столько же после них. Бруно кивает ей.       — Я твой.       И больше — ничего. Ни лишних обещаний, ни уверений. Мирабель ловит его пальцы, целует, а затем переползает к нему на колени, обнимает, прижимаясь лицом к шее.       — Mi esposo, — она чувствует, как по его телу пробегает дрожь. Его ладони скользят по ее спине, зарываются в волосы.       — Mi esposa.       Она целует его горло, мягко нажимает на плечи — так, что Бруно ложится на траву. На рубашке нет пуговиц, и Мирабель просто задирает ее — и он помогает от нее избавиться, пока она скользит кончиками пальцев по его телу. Бусины на браслете переливаются зеленым, как и его глаза, звезды следят за ними — с любопытством, но не осуждая — потому что, какое дело звездам до людей?       В какой-то момент они перекатываются, и трава, успевшая покрыться росой, холодит разгоряченную спину. Его губы опускаются все ниже, так, что она испуганно дергается, чувствуя смущение и панику — но они скоро отступают, и пальцы впиваются в землю, выдирая траву с корнями. Она мечется под ним, под его ласками, бьется, будто птица в силках… и срывается на глухой, захлебывающийся стон, который гасит, вцепившись зубами в собственную руку. Бруно отводит ее руку от рта, зацеловывает следы от зубов — и она притягивает его к себе.       Небо уже начинает светлеть, когда они возвращаются домой. Ноги отказываются ее держать, в горле пересохло, но Мирабель счастлива. Кажется, это ее первый день рождения, когда она действительно счастлива.       Ей удается поспать пару часов, а потом ее будит стук в дверь и довольные голоса снаружи. Мирабель приглаживает растрепанные со сна волосы, надевает очки, и открывает дверь.       — Поздравляем! — в один голос заявляет ее семья, и Камило, слегка рисуясь, картинно взмахивает рукой. — Это тебе от всех нас.       Мирабель видит швейную машинку и издает радостный — действительно радостный вопль.       — Она с ножным приводом и умеет делать все эти странные штуки, которые звучат как ругательства, — продолжает Камило, явно гордясь. — Это была моя иде…       — Наша, — перебивает его Исабелла, пихнув локтем. — Точнее, всей семьи.       — Но я был первым, кто предложил…       — Да-да, Camilo el Magnífico.       — Спасибо! — Мирабель обнимает свою сестру и кузена, целует в щеки отца и мать, принимает поздравления от остальных… Камило негромко хмыкает, заметив браслет на ее руке.       — А мы не были первыми, да? — шепотом спрашивает он, и Мирабель с притворной сердитостью щурится.       — Поздравляю с Днем Рождения, Марипосита. — Бруно протягивает ей набор для вышивания, улыбается — и Мирабель с полным правом повисает у него на шее, борясь с желанием поцеловать его здесь и сейчас, на глазах у всех.       Браслет на ее руке сияет зеленью, и абуэла задумчиво смотрит на него, а затем замечает, что в комнате ее внучки будто бы горит свеча. Но разглядеть получше не выходит — Касита прикрывает дверь с негромким щелчком.