Колдун и Бабочка

      За эту неделю семья привыкает к тому, что Мирабель по утрам может выйти в зеленой руане из своей спальни, зевая и спя на ходу — и в этом нет ничего двусмысленного, потому что перед сном она выпрашивает руану у tío Бруно, молитвенно складывая руки под подбородком.       Абуэла вызывает ее на серьезный разговор, в котором звучат такие слова, как «недопустимо», «неприлично» и «бесстыже». Мирабель серьезно кивает, соглашается с каждым словом — и на следующее утро опять спускается на кухню в зеленой руане, падает на стул и спит, уткнувшись лбом в столешницу, пока над ее головой шепотом переругиваются абуэла и Джульетта.       Секрет слишком прост и банален — Мирабель вышивает узор на своем платье, и получается это делать только по ночам, потому что дни заняты подготовкой к свадьбе. Разумеется, Касита может украсить себя сама — она и украшает, вместе с Исабеллой, но после торжественного венчания в церкви, основной праздник будет проводиться у Гузманов. Это просьба (хотя Мирабель думает, что скорее — указание) сеньоры Гузман, и абуэла не видит никаких препятствий для ее исполнения. И Мирабель, Камило и Исабелла целыми днями снуют по поместью Гузманов. Исабелла слушает мягкие и ненавязчивые упреки: «а ведь вы, сеньорита, могли бы быть на месте вашей кузины», и ее улыбка с каждым днем все больше напоминает оскал, а цветочные венки обзаводятся окантовкой из лиан, покрытых шипами.       Утро свадьбы начинается со шторма. Тíа Пеппа громко рыдает в ванной, а затем и за завтраком, почти смывая еду с тарелок. Тío Феликс прикладывает максимум усилий для успокоения любимой супруги, Джульетта незаметно подсовывает ей мятный чай, Исабелла украшает стол цветами, среди которых нет ни одного кактуса, и тучи расходятся, являя крохотную радугу.       Из спальни Долорес слышен вопль — и радугу заметает снегом.       — Мира!!! Срочно!       Мирабель выбегает из-за стола, на ходу дожевывая эмпанаду, и Касита помогает ей буквально взлететь к двери кузины.       — Что случилось? — Мирабель останавливается на пороге, и видит заплаканную Долорес, держащую платье.       — Оно… слишком… большое, — выдавливает Долорес, и Мирабель, с трудом подавив желание расхохотаться, кивает и возвращается в свою спальню за сумкой со швейными принадлежностями.       Долорес стоит возле зеркала, пока она подгибает ткань, делая наметки.       — Я убью tío Бруно, — вырывается у Долорес.       Мирабель закалывает складку на боку с помощью булавки и смотрит в глаза ее отражению.       — Лола, я тебя очень люблю, ты же знаешь.       — Знаю…       — Никогда, даже в шутку, не говори такого, — она улыбается, вроде как несерьезно, но Долорес испуганно кивает.       — Прости… просто я вспомнила, как…       — Платье — это ерунда. И я рядом, так что ты будешь самой прекрасной невестой в Энканто.       Мирабель требуется меньше часа, чтобы ушить платье, расправить все складки и заломы, и Долорес выглядит настоящей сказочной принцессой.       — Они выходят! — восклицает она, прислушавшись — и в доме начинается настоящее столпотворение. Все мечутся из стороны в сторону, пытаясь одновременно одеться и поправить украшения, сорванные ураганом Пеппы. Мирабель возвращается к себе, берет платье и кивает. К счастью, к ней забегает Джульетта и помогает одеться.       — Девочка моя… какая ты красивая, — искренне говорит ей мама, глядя на отражение в зеркале. Мирабель, смутившись, тут же бросается ей на шею и прячет покрасневшее лицо на плече.       До слуха доносится зов абуэлы, и они выходят из комнаты. Мирабель крепко держится за мамину руку — сегодня она надела не сандалии, а туфли на крошечном каблучке, и чувствует себя слегка неуверенно.       Долорес уже внизу, нервно стискивает руки на груди, глядя на дверь. С одной стороны стоят ее родители, и тио Феликс пытается незаметно сдуть тучку над головой тиа Пеппы, с другой стороны стоит абуэла.       — Ты выглядишь… отлично, сестричка, — негромко замечает Исабелла, окинув ее одобрительным взглядом. Мирабель кивает, осторожно спускаясь по лестнице.       Ее платье зеленое. Изумрудно-зеленое, с открытыми плечами, расшитое желтыми бабочками, которые словно порхают по юбке и лифу. Мирабель спускается во внутренний дворик ни разу не споткнувшись и не свалившись со ступеней, и мысленно поздравляет себя с этой победой.       Она замечает взгляд Бруно и поспешно опускает голову, боясь, что все вокруг увидят румянец, заливший щеки. А затем резко выпрямляется, расплываясь в искренней улыбке.       — Тío Бруно, поможешь дойти до церкви? — спрашивает она, взмахнув руками. — Боюсь, что с этими туфлями я просто свалюсь.       — То есть, предлагаешь упасть вдвоем? — Бруно берет ее под руку, и Мирабель невинно взмахивает ресницами.       — Вдвоем не так страшно.       Двери распахиваются, являя родственников Мариано и Долорес издает еле слышный писк, стискивая руку tío Феликса. Они идут по улице к церкви, и Исабелла расстилает под ногами невесты ковер из цветов. Судя по лицу Долорес — она готова подобрать пышные юбки и рвануть в церковь со скоростью света, но церемония требует торжественности.       Гости заходят в церковь первыми, занимают свои места. У алтаря стоит Мариано, и не сводит глаз с дверей. Сеньора Гузман что-то тихо говорит ему, и он рассеянно кивает. Когда в дверь входит Долорес, то дыхание перехватывает у всех. Они с Мариано смотрят друг на друга так, словно весь иной мир не существует. Повинуясь Исабелле, по стенам разбегаются лилии и белоснежные орхидеи, но вряд ли невеста и жених обращают на это внимание.       Начинается праздничная литургия, и Мирабель незаметно для всех касается ладони Бруно. В голове мелькает отстраненная мысль, что если вдруг небесам неугодно это чувство, они могут покарать ее сию секунду. Однако, молнии не спешат падать ей на голову, земля не разверзается под ногами, а их пальцы переплетены так крепко, что это почти больно.       — … любить и уважать тебя до конца жизни моей, — договаривает Мариано, и Долорес начинает свою клятву, тихим слабым шепотом — хотя, наверное, ей кажется, что она кричит в голос.       Священник громко объявляет о том, что брак заключен, и Мариано и Долорес целуются — уже не как жених и невеста, а как муж и жена. Мирабель хлопает в ладоши так громко, как только может, над новобрачными, выходящими из церкви, в небо взмывают яркие птицы, рассыпаются лепестки цветов.       После церемонии наступает время обеда. Бруно садится напротив Пеппы, которая сурово хмурится в ответ на его насмешливый взгляд… а затем вдруг прыскает смехом, пряча лицо в ладонях — и на небе вспыхивает радуга. Рядом с Мирабель плюхается Камило, для разнообразия — в своем собственном виде, и нагребает в тарелку побольше вкусностей.       — Значит, теперь ты носишь зеленое? — ненавязчиво интересуется он, и Мирабель складывает руки на груди.       — А ты что-то имеешь против?       — Кто, я? Да нет, очень красиво. С очками гармонирует, опять же, — Камило беспечно улыбается, и опасливо косится на Исабеллу, возникшую рядом.       — Хочешь съесть кактус?       — Не, я лучше отбивную…       — Тогда катись с моего места! — она садится на освободившееся место и ободряюще кивает Мирабель. — Тебе действительно идет.       Тосты за здравие звучат все громче, и Мирабель невольно сочувствует Долорес — наверное, у нее голова к концу дня будет просто раскалываться от боли. Но она замечает, что Мариано шепчет рядом с ней, что прикрывает ладонями ее уши, когда звучат особенно громкие взрывы смеха и искренне радуется за кузину.       Танцы начинаются с приходом вечера. Везде горят огоньки, и Долорес танцует со своим отцом, сияя, словно солнышко. Мариано танцует с tíа Пеппой, тихонько убеждая ее в том, что с ним Долорес никогда не будет соответствовать своему имени — и tíа Пеппа даже не плачет. Первым сдается Антонио — он зевает, трет кулачками глаза, и Бруно, присев рядом с ним на корточки, что-то спрашивает, после чего кивает и помогает ему забраться к себе на шею.       — Ура! Это так же круто, как кататься на Луизе, — объявляет Антонио, и Бруно хмыкнув, слегка встряхивает его — и мальчик заливается громким смехом.       — Мы пошли, — объявляет Бруно, кивнув сестрам. Пеппа машет рукой и посылает воздушный поцелуй сыну, Джульетта машет рукой.       Она не идет за ними сразу, нет. Мирабель охотно танцует вместе с сестрами, отцом и tío Феликсом, и бабочки на ее подоле горят живым огнем. Она выжидает еще немного, и еще, хотя глаза все чаще и чаще устремляются в сторону Каситы. Наконец, когда напряжение уже затягивается на шее петлей, она ускользает. Родители и родственники не обращают внимания на ее уход — может, семья Гузманов и не обладает крепкой магией, но крепкими напитками так точно владеет. В крови еще играет вино — в честь праздника ей разрешили выпить бокал, из которого она одолела только половину, но прохладный ветер выдувает остатки хмеля, оставляя только легкость и покалывание по всему телу.       Она входит в дом, привычно погладив стену Каситы. Поднимается по лестнице и с легким удивлением видит, как Касита пытается подтолкнуть в ее спальню.       — Нет, — отвечает она. — Ты меня не остановишь. И ты ведь знаешь это, правда?       Касита отвечает поскрипыванием и словно бы тяжелым вздохом. Плитка вновь лежит ровно, и Мирабель проворачивает ручку двери в комнату Бруно.       Платье шуршит, перешептывается с песком, и на мгновение по открытым плечам пробегает дрожь — не страха. Предвкушения, желания… легкого опасения. Она кусает губу, решительно встряхивает головой и входит в его спальню.       Бруно не спит — сидит в своем кресле, на столе рядом горит свеча… Он ждал ее? Мирабель видит тонкую, еле заметную улыбку, мелькнувшую на губах.       — Марипосита. Ты так рано ушла с праздника?       — Стало скучно, — она шагает к нему навстречу, и замечает, как он скользит глазами по ее фигуре — с ног до головы, медленно, и от этого по рукам и спине бегут мурашки.       — Тогда, наверное, ты случайно перепутала двери?       — Нет. Я хотела лечь спать, но у меня крючок на платье застрял, — Мирабель с невинным видом опускает голову — чтобы скрыть совсем не невинную улыбку.       — Крючок.       — Ага.       — Застрял.       — Именно.       — Ты понимаешь, чего ты хочешь? — он сейчас серьезен, и Мирабель поднимает голову, твердо глядя ему в лицо.       — Да. Тебя.       Кажется, что эти слова навсегда обречены метаться в его комнате безумным эхом — или ей так кажется. Бруно поднимается на ноги, заходит ей за спину — и она чувствует прикосновение его пальцев к коже.       — Ну посмотрим, что тут с этим крючком…       Ей кажется, что от его прикосновений на коже остаются ожоги — и она только закрывает глаза. Платье сползает к ее ногам, и ладонь ложится ей на горло. С губ срывается короткий, почти испуганный, почти довольный стон. Вторая рука скользит по телу, избавляя от нижней сорочки и белья, задевает кожу, которая стала слишком чувствительной.       Мирабель дышит часто, надрывно, словно бежит — хотя она стоит на месте, опираясь спиной на его грудь. Бруно чуть поглаживает ее горло, а вторая рука скользит между ног, и ее ведет в сторону, колени дрожат, и с губ срывается еще один стон. Под веками пылает огонь — и плевать. Если они попадут в ад — то вдвоем, а на двоих даже пекло не страшно.       Она, может, и не обладает шикарной фигурой Исабеллы, или утонченной грацией Долорес, но она совершенно точно, абсолютно точно нравится Бруно. Можно сказать, она физически ощущает подтверждение этому. Мирабель резко поворачивается к нему лицом, прижимается бедрами к его бедрам — Бруно смотрит на нее без насмешки, с голодным, откровенным желанием. Он делает шаг вперед, она движется вместе с ним — они словно танцуют очень непристойную версию кумбии… Вот только они слегка в неравном положении, и Мирабель кладет руки ему на грудь, развязывая шнуровку ворота. Рубашка летит на пол, Мирабель переступает через нее, тянет руки к поясу бриджей — но кровать коварно подрезает ее под колени, и Бруно не дает ей упасть, удерживает, прижав к себе.       Их губы встречаются, и это слишком хорошо, слишком то, что нужно ей сейчас. Она тянет его за волосы и слышит глухой стон. Мирабель удивленно приоткрывает рот, чтобы спросить… а затем понимает, что это сейчас может подождать, и снова тянет волосы, вынуждая его запрокинуть голову. Его кожа слишком напоминает вино — а может, даже лучше, чем вино, потому что пьянит сильнее. Бруно на мгновение останавливает ее — чтобы осторожно снять очки и положить их на стол, подальше от края. Она выцеловывает его горло, ключицы и не может понять, каким образом она уже лежит на кровати, извиваясь, словно змея, пока он развязывает бриджи. Бруно прижимает ее к кровати, прикусывает кожу на ключице, так, что она вскрикивает, судорожно сжимая пальцы в кулак, и под веками танцует огонь. Он ей нужен, словно воздух, словно вода, словно сама жизнь. Мирабель чувствует его пальцы между ног и подается навстречу, цепляясь за его плечи, задыхаясь от жара, который сжег весь воздух в этой комнате, в этом мире. Они целуются, лаская языки друг друга, пока его пальцы проскальзывают внутрь — и Мирабель с потрясенным выдохом дергается всем телом. Бруно следит за ее лицом, за ее реакциями, двигая пальцами, пока ее просто не скручивает в сладкой судороге, выбивая из легких весь воздух в немом крике наслаждения. Но ведь этого мало — она хочет умолять о большем, но язык не слушается ее, тело словно превратилось в растаявшее масло. Мирабель чувствует его руку на бедре и кивает — на это ее сил хватает. Он садится на колени, разводит ее ноги — и Мирабель впервые испытывает желание сжать колени. Бруно чувствует это и просто кладет руки ей на лодыжки, смотрит в глаза.       — Все хорошо, mi vida. Все хорошо.       Она сглатывает пересохшим горлом, расслабляется и тянется к нему, пока Бруно не накрывает ее собой, нависая над ней на вытянутых руках. Она несмело обхватывает его ногами, чувствует прикосновение члена между ног и прерывисто вздыхает. Бруно гладит ее по щеке — нежным, невесомым касанием, и Мирабель двигает бедрами ему навстречу.       Боль ослепляет. На секунду. И это оказывается не так страшно, как она себе представляла после беседы с матерью о том, «что нужно знать девочкам».       Он медленно входит все глубже, и Мирабель с каждой секундой чувствует все меньше боли, а внутри разгорается предвкушение чего-то… правильного. Нужного ей, необходимого. Она видит его глаза, в которых горит зелень магии, несмело улыбается, протягивает руку — она, оказывается, вцепилась в его предплечья так, что там остаются следы от ногтей — ведет по щеке, неосознанно повторяя его жест, и Бруно прижимается губами к ее ладони.       — Пожалуйста, — вырывается у нее. — Пожалуйста, Бруно…       Он двигается, вперед и назад, медленно, и Мирабель скользит ладонями по его рукам, чувствуя напряжение — он сдерживается… ради нее. Она пытается уловить ритм — и это получается неожиданно легко, естественно, как дыхание. Бруно склоняется к ней, целует, так, что в глазах темнеет, а где-то внутри тела все ощущения стягиваются в тугой узел. Движения становятся все резче, с губ срываются хриплые стоны, и Мирабель вздрагивает. Что-то яркое, что-то обжигающее прокатывается под кожей, разрывая в клочья, взрываясь, словно лучший фейерверк — и она тянется вперед, притягивает Бруно к себе, ближе, пока тот не прижимает ее к постели всем телом, упираясь на локти — и вот тогда она стонет, цепляясь за его плечи ногтями, целуя в шею, в горло, губы — куда получится. И чувствует, как по его телу проходит дрожь, мышцы каменеют, а с губ срывается стоном ее собственное имя.       В голове восхитительно пусто. Мирабель пытается найти в себе силы хоть что-то сказать, или может, сделать, но больше всего ей хочется лежать так, чувствуя стук сердца напротив своей груди, слушая хриплое дыхание. Бруно очень осторожно отодвигается, ложится рядом — и Мирабель придвигается ближе, обхватывая руками, прижимаясь к нему. Мысль о том, что она только что сделала, осторожно проскальзывает в ее разум, но раскаяния или вины Мирабель не чувствует. Даже если бы время можно было повернуть вспять — что, конечно, никому не по силам, она бы снова сделала этот же выбор. Она безотчетно прижимается губами к его плечу.       — Te quiero, — шепчет он, и Мирабель замирает.       — Yo también te quiero, — язык кажется непослушным и сухим, словно наждак. Бруно смотрит на нее с улыбкой и говорит:       — Как хорошо, что мы это так вовремя узнали, — и Мирабель разбирает смех. Она пытается сдержаться, но хохот прорывается сквозь зубы — и они смеются, словно первые люди на Земле, познавшие любовь.       Когда смех стихает, она вспоминает еще кое-что из той обстоятельной беседы с матерью — и, покраснев, резко дергается в сторону.       — Что случилось, Марипосита?       — Я… ну, я же тебе… тебя… всю кровать… — она запинается, не зная, как выразить это словами, и Бруно со вздохом притягивает ее к себе.       — Кровь — это кровь. Все в порядке. Что-то отстираю в реке, что-то придется сжечь, — он целует ее запястье, прижимается к нему щекой, и Мирабель действительно успокаивается. Свеча уже догорела, а в темноте так хорошо лежать рядом, обнявшись, и с каждым мигом на нее наваливается дремота — хоть она и знает, что нужно уходить.       — Марипосита. Если мы не хотим стать причиной скоропостижной смерти моей матери и твоей абуэлы — то скорее всего тебе не стоит оставаться тут до утра, — он гладит ее по голове, и Мирабель сонно кивает.       — Я сейчас, — она осторожно целует его, и поцелуй все длится и длится, и ее ладони скользят по спине, зарываются в волосы, вновь вызывая ответную дрожь.       — Мирабель.       Она испуганно смотрит Бруно в глаза, но тот не сердится.       — Аmada mía, не заставляй меня выбирать между тобой и жизнью матери, — говорит он с улыбкой. Мирабель, смутившись, поднимается на ноги — и тут же падает обратно на кровать. Колени трясутся, и проще, наверное, выпить море, чем сделать хоть один шаг. Бруно помогает ей встать, и они вдвоем ищут свечу, чтобы ее зажечь — в процессе случайно сталкиваясь руками…       — Не заставляй меня выбирать между тобой и жизнью абуэлы, — бормочет она, чувствуя его губы на своей груди.       — Кажется, ты не mariposa, а avispa, — отвечает Бруно, насмешливо прищурившись.       — Одолжишь руану? — спрашивает она, отведя глаза от платья, которое лежит на полу, словно кокон, из которого уже вылетела бабочка.       — Могла бы и не спрашивать… Кажется, это уже твоя, а не моя руана.       — Может… наша? — Мирабель делает вид, что ничего важнее, чем процесс надевания руаны, не существует, но Бруно обнимает ее, целуя в висок.       — Наша.       Через неделю возвращается Аркадио. Он привозит новые фрукты, которые называет «гранатами», книги, и вместе с ним нет никаких посторонних.       Вот только Мирабель замечает, что он ловко увиливает от ответов на вопрос: «Что там, в мире происходит?», и что его улыбка становится с каждым днем все более натянутой.