──────── • ✤ • ────────
Друиг чувствует боль каждого человека, как свою собственную. Ему потребовались десятилетия, чтобы научиться отсеивать мысли и эмоции, которые атакуют его со всех сторон, и поначалу его раздражало, насколько шумными были эти ничтожные существа. Они такие выразительные в своих сердцах несмотря на то, что такие маленькие. Друиг ненавидит вечную головную боль, которую он испытывает из-за них. Они постоянно страдают из-за того или иного, умирают как мухи от естественных причин, если не от нападений Девиантов. По крайней мере, о последнем всегда можно было сожалеть. Это его и других Вечных вина, если люди умирали от боли. Но постоянные сырые страдания, которые они испытывали за пределами атак Девиантов, заставляли Друига с трудом оставаться в их обществе, каким бы могущественным он ни был. Через полвека жизни на Земле Друиг начал удаляться всё дальше от Домо. Теперь он хорошо знал, как отгородиться от навязчивых людских мыслей. Они все еще шумели, но уже не вызывали головной боли, и Друиг наконец-то мог находиться рядом с ними дольше получаса за раз. Тогда он начал интересоваться ими, их жизнью, тем, как они живут и ведут себя. Их жизни похожи на вспышки звезд, короткие и несущественные, но ослепительно яркие. Маленькая девочка учит Друига полностью любить людей, и вопреки его восприятию, как только он отдает кому-то своё сердце, оно уже никогда не будет полностью его. Ей не больше пяти лет. Её мать погибает в результате нападения Девиантов, и Друиг чувствует свою вину. Он отвлекся на то, чтобы отвести группу людей на другую сторону деревни, где они были бы в безопасности, и не заметил женщину, спрятавшуюся под камнем, скрытую от его глаз. Паника других людей скрыла её мысли от сознания Друига, и поэтому она упустила его контроль. Её дочь плачет, пытаясь разбудить бедную женщину, и Друиг чувствует себя ужасно. Ребенок не должен видеть столько крови. Истерзанная плоть её собственной матери — это слишком много для такого маленького сердца. Друиг знает, что может заставить её забыть. Знает, что может взять под контроль разум этой маленькой девочки, отвлечь её от трупа, за который она цепляется. Но что-то в нём отказывается играть с разумом этой маленькой девочки так легко в момент скорби. — Привет, малышка, — говорит Друиг, осторожно шагая вперед. Он старается не смотреть на покойную, его взгляд сосредоточен на её дочери. Он чувствует себя неловко. Он никогда раньше не общался с людьми в таком качестве. Но он всё равно пытается, и девочка смотрит на него широкими невинными глазами, напоминая пугливого олененка, а по её щекам стекают толстые слезы. — Как насчет того, чтобы пойти со мной, а? — спрашивает он, приседая, протягивая руку в ласковом приглашении. Она скулит и прячется за свою мать, кровь окрашивает её ещё больше. Друиг вздрагивает от этого зрелища. От этого ребенка исходит столько страха, и он действительно не знает, что делать. Работа Серси, Спрайт и Фастоса напрямую связана с людьми. Друигу никогда раньше не приходилось этого делать. Тем не менее, он не хочет беспокоить остальных. Где бы они ни были, они, должно быть, заняты расчисткой территории после нападения. И часть его боится, что Аяк сочтет это вмешательством в человеческие жизни. Она странно настаивает на том, чтобы они оставляли людей на произвол судьбы, хотя Друиг и не оспаривает этого, он находит её поведение странным. — Мама, — всхлипывает девочка, и Друиг не знает, что делать. Он тянется в карман, размышляя, нет ли у него чего-нибудь, чем можно подкупить девочку. Человеческие дети любят сладости, верно? Серси всегда развлекает их, принося сладкие фрукты. Его карманы впервые в жизни оказываются пустыми, и он ели сдерживает проклятья. Он доел все закуски, которые были у него под рукой. Друиг не знает, что можно ещё предложить. На секунду он задумывается, но потом вспоминает, что ему как-то говорила Маккари. Им нравится собирать блестящие вещи. Возбужденно подписала она. Она с гордостью показала ему красный камень, который украла. Друиг удивлен, и он счел её энтузиазм очаровательным. — Похоже, тебе тоже, — поддразнил он. Они прожили на Земле всего столетие, а она уже начала собирать кучу маленьких людских безделушек, которые ей приглянулись. Друиг подождал, пока Маккари игриво толкнет его, а затем спросил, жестом указав на красный камень, который она поднесла к свету, чтобы он засверкал, словно тлеющий уголек, — И какую ценность он имеет? Маккари пожала плечами. Не знаю. Но они им нравятся. Они считают их ценными. Или красивыми. Друиг хотел сказать, что Маккари красивее, на самом деле красивее, но не счел нужным и оставил эту мысль при себе. То, как Маккари смотрела на него с ослепляющей улыбкой, дало ему понять, что она уже знала, о чем он думал. Друиг оглядывается в поисках какого-нибудь блестящего камня и, к своему облегчению, обнаруживает ярко-зеленый камень, зажатый между окружающими серыми. Он уверен, что это бесполезно. Это просто камень. Но девочка сразу же оживляется, с любопытством разглядывая то, что ей предлагают. Она медленно ползет вперед, перелезая через мать, и Друиг облегченно вздыхает, когда она выходит из укромного уголка пещеры, в котором сидела. Она хватает красивый камень, а Друиг подхватывает её, уводя от сцены, для которой она слишком мала. Но в этот момент она явно понимает, что он делает, потому что плачет и извивается в его руках, пытаясь спуститься. — МАМА! — кричит она, пытаясь вернуться к своей мертвой матери, и это разбивает сердце Друига. У Вечных нет родителей, но Друиг чувствует горе этой маленькой девочки, как будто это его собственная мать только что умерла. Ему требуется вся его сила, чтобы не разрыдаться от горя. Он не знает, как ей помочь. Он не знает, что он может сделать, чтобы облегчить её горе, кроме как заставить её забыть. Аяк сейчас здесь нет. Он может это сделать. Он может заставить эту девочку забыть. Стереть ей память, чтобы она никогда не вспомнила ни свою мать, ни то, чему она только что была свидетелем. Это их ошибка, вина Вечных, что она потеряла свою мать. Они должны это исправить. Его глаза светятся золотом, когда он проникает в податливый юный разум, но тут же удивленно отстраняется. Он всегда знал, что дети менее податливы, чем взрослые, из-за их собственной открытости новым идеям, но эта маленькая девочка почти оттолкнула его, словно предвидя, что он собирается сделать. У неё нет шансов на успех, но Друиг чувствует её непокорность. То, что ребенок подразумевает под толчком, всего лишь штрих, словно перышком, который едва мелькает в его сознании. Но природа способностей Друига такова, что он все равно чувствует, пусть и незначительно. Ему сразу становится стыдно за то, что он пытается заставить её забыть, хотя он и раздосадован. У него нет другого способа помочь ей. Ребенок заслуживает того, чтобы помнить свою мать. Он не имеет права исправлять ошибку Вечных, которая привела к потере кого-то дорогого, забирая воспоминания об этом дорогом человеке. Но тут его осеняет другая мысль, и он думает, что это единственное, что он может сделать для неё. Одновременно и извинение, и исправление. Чтобы успокоить её, он вытаскивает из головы этой маленькой девочки воспоминание, где её мать смеется и радуется, и выводит его на передний план. Она затихает, но Друиг знает, что это ненадолго, до момента, когда она поймет, что всё это лишь иллюзия. Поэтому он решает подкинуть мысль, если девочка не позволяет ему забрать её воспоминания. Люди страдают от голода и засухи. Еды часто не хватает, а из-за холода трудно выращивать урожай. Летом реки пересыхают, и в этих краях редко встречаются красивые вещи. Друиг не знает, как люди это выносят и будет ли когда-нибудь лучше. Но он понимает, что это всё, что они когда-либо знали. Олимпия не такая. В Олимпии пышные сады, золотые реки и свежие фрукты, свисающие с каждой ветки. Там всегда светит солнце и не бывает ни слишком жарко, ни слишком холодно. По сути, это рай, или так кажется людям. Его глаза снова становятся золотистыми, когда он смотрит прямо в глаза маленькой девочки, соединяя свою память об Олимпии с её памятью о матери. Девочка видит, как её мать, одетая в белое, смеется в последний раз, стоя в саду с висящими цветами, залитом солнечным светом и окруженном чашами с фруктами. — Твоя мама в лучшем месте, — говорит Друиг, и знает, что это ложь. Он понятия не имеет, где находится мама девочки, если загробная жизнь вообще существует. Но он не чувствует вины за сделанное. Не тогда, когда эта маленькая девочка так нуждается в этом. Когда он выходит из её сознания, она смотрит на него с любопытством и чем-то сродни благоговению. Настолько, что не замечает, как он несет её всю дорогу обратно в деревню, где ждут другие Вечные. — Друиг! Что случилось? Где ты был? — суетится Аяк, заметив ребенка, покрытого кровью, у него на руках и мрачное выражение лица Друига. — Ее мать умерла, — говорит он прямо, — Потребовалось время, чтобы оттащить её от тела. — Почему ты просто не взял под контроль её разум? — фыркает Икарис. Друигу не нравится, что Икарис ведет себя так, будто он лучше всех. Икарис ведет себя так на протяжении всего столетия, что они живут на Земле. Недовольство Друига немедленно разгорается. Обычно им удается свести свои разногласия к минимуму, но сейчас Друиг устал и уже чувствует последствия горя маленькой девочки, пульсирующие в его разуме. Презрение Икариса к его силам на фоне одновременного требования использовать их не ускользает от внимания Друига, и он не может сдержать свой язвительный ответ. — Как насчет того, чтобы в следующий раз ты сосредоточился на том, чтобы убедиться, что Девианты не доберутся до людей, а не на том, как я использую свои силы, — он огрызается в ответ, с холодным взглядом. — Я знаю, как и когда их использовать. — Тогда используй их и спасай людей сам, — насмехается в ответ Икарис, выражение его лица становится ледяным, — Разве это не то, что ты так любишь делать. Делать их своими маленькими марионетками. Маккари проскакивает между ними, отвлекая их обоих, и внимание Друига тут же переключается на неё. С ней всё в порядке? Спрашивает Маккари, жестом указывая на девочку, которую Друиг всё ещё держит на руках. Девочка прижалась к нему, уткнувшись головой в его шею, и смотрит на других Вечных, не двигаясь. Друиг удивленно смотрит вниз, не понимая, когда ребенок так привязался к нему. Он не заметил, как она прижалась к нему ещё сильнее, но слегка отстранил её, чтобы проверить, и еще больше смутился, когда она, кажется, стала сопротивляться. Он кивает Маккари, потому что его руки заняты, а когда он поднимает взгляд, Икарис уже ушел. Аяк бросает на него суровый взгляд, и Друиг понимает, что она хочет ему сказать. Он должен позволить этому ребенку самостоятельно справиться с потерей. Он сделал свою работу, на самом деле даже больше, чем нужно, но Аяк не нужно этого знать. Поэтому он опускает девочку на шаткие ноги, а зеленый камень, который он ей предложил, всё ещё крепко зажат в её руке. Она делает несколько неуверенных шагов назад к деревне, а затем разворачивается и бежит обратно, чтобы обнять Друига. Она маленькая, поэтому достает только до его ног, но у Друига едва не случается сердечный приступ от неожиданности. Ему неловко, и он не знает, что делать. Никто никогда не обнимал его раньше, и он никогда не был настолько близок с людьми, чтобы они проявляли к нему такую привязанность. Они дарят её друг другу, а иногда и другим Вечным, особенно Серси и Спрайт, но никогда ему. Он оглядывается в замешательстве, и только Маккари, кажется, понимает его, потому что она подписывает. Наклонись и обними её. Друиг подчиняется, неуклюже приседает, чтобы обнять девочку, когда её тонкие руки обхватывают его шею. Затем она отстраняется и убегает, благодаря Вечного, который поддерживал её во время смерти любимого человека. — Почему она обняла тебя? — в замешательстве спрашивает Спрайт. Остальные Вечные повторяют это выражение, потому что возвращение ребенка в лагерь после травмирующей инцидента не должно было вызвать такую реакцию. Аяк смотрит на него с наибольшим любопытством, но что-то в Друиге подсказывает ему не упоминать о том, что он показывал маленькой девочке её мать, смеющуюся в садах Олимпии. — Я дал ей блестящий камень, — вместо этого отвечает он, на этот раз подписывая для Маккари. Я же говорила, что они их любят! Маккари радостно подписывает, а Друиг улыбается. — Это очень помогло. Заставило её забыть о том, что она видела, — соглашается Друиг. Другие Вечные в конце концов расходятся, но маленькая девочка остается в памяти Друига на долгие-долгие годы. Впечатление от её объятий остается в его сердце ещё долго после того, как она состарилась и умерла. Друиг знает, что его поступок был чем-то особенным. Для неё что-то значило видеть, как её мать обрела покой в последние минуты жизни. Поэтому он пробует снова. Ещё один человек, которого им не удалось спасти, и который явно не доживет до конца этой битвы. Ни один медик не успеет вовремя добраться до него, и никто не сможет его спасти. Друиг сидит рядом с измученным смертным, пока тот доживает свой последний час, и жалеет, что не может ничем помочь. Человек что-то бормочет между рыданиями, и Друиг видит, как он предлагает ему янтарный камень. Друиг не знает, почему человек отдает ему камень, но за болью слышится мольба. Друиг ищет в его сознании то, о чем он просит, нет, умоляет. Облегчение перед смертью. Удивительно, что его необычный поступок для маленькой девочки распространился так далеко, что другие жители деревни стали ожидать, что он совершит этот поступок и для них. Друиг позволяет своим глазам измениться и украшает последние минуты жизни этого человека фантазиями об Олимпии. Позже он возвращается в деревню, всё ещё сжимая янтарный камень в руке. Для него этот камень ничего не стоит, хотя он знает, что люди собирают их, а дети торгуют ими для развлечения. Кто-то, должно быть, увидел камень в его руке. Кто-то должен был знать, кому камень принадлежит, потому что история распространяется дальше, и на протяжении веков Друиг показывает последний сон об Олимпии тысячам людей, прежде чем они испускают свой последний вздох. Некоторые из камней, которые собирают люди, в итоге становятся ценными. Они называют это валютой. Это уже не блестящие камни, а драгоценные металлы, которые они выкапывают из пещер и прессуют в ценные монеты. Ими владеют не многие, но Друиг знает, о чем его просят, каждый раз, когда кусок металла или камня вжимают в его пальцы. Со временем его сердце становится мягче к этим существам, и он не может вынести той боли, с которой они сталкиваются. Все, чего они желают, — это хорошей жизни, да и та часто обрывается. Как они могут его раздражать, когда, несмотря на их страдания, они всегда полны надежды? В конце концов Аяк узнает о его действиях. Она не отчитывает его, но и не высказывает одобрения. — Это не твоя работа. Утешать их перед смертью, — говорит она. — Это мы не можем их защитить! — Друиг протестует в ответ. Он доверяет Аяк, но чем больше он узнает людей, тем больше не соглашается с её политикой невмешательства. Он не понимает, как остальные соглашаются с ней без раздумий. Неужели они не видят в людях того же, что и он? — А как насчет людей, которые умирают от голода и жажды? — вклинивается Икарис, — Ты не должен вмешиваться в их смерть! Друиг издаёт презрительный смешок, в котором скрыто раздражение по поводу вмешательства Икариса. — Я не удерживаю их от смерти! Они всё равно умирают. Какая разница, если они спокойно вздохнут перед тем, как умереть? — Это всё ещё не наша миссия, — рычит Икарис. Друиг уходит прочь, прежде чем Аяк успевает что-то сказать. Он знает, что, если она запретит ему помогать людям, он больше не сможет облегчить их боль. Их подношения ничего для него не значат, хотя, похоже, люди думают, что им нужно что-то дать ему, иначе он не облегчит их боль. Или это их способ сказать спасибо. Тем не менее, в течение недели он ходит словно по яичной скорлупе, ожидая, что Аяк лично запретит ему продолжать в том же духе. Когда она этого не делает, он испытывает большее облегчение, чем может выразить. Он привязывается к этим существам. Чувствуя их боль и желание жить, он начинает ценить их гораздо больше. Они живут так недолго, но успевают столько создать, прежде чем уйти. Они так бурно проживают то время, которое у них есть. Друиг находит это очаровательным и восхитительным. Как существо, живущее вечно, он находит их стремление преодолеть страдания чем-то особенным и не может отказать им в видении успеха в их последние минуты. Маккари тоже его понимает. Её больше вдохновляют вещи, которые создают люди, чем они сами как личности. Но она, кажется, единственная, кто одобряет его доброту к людям в мгновения их смерти. Но среди людей есть и злодеи. Те, кто причиняют друг другу боль. Те, кто специально сеет раздор и несчастья. Друигу трудно позволить этим людям увидеть Олимпию. Во всех людях есть зло, это их природа, но не все действуют в соответствии с ней. Друиг не считает себя судьей, присяжным и палачом. Но тем, кто действует хуже других, в последние минуты жизни он позволяет лишь корчиться от боли. Он позволяет им страдать так же, как они заставляли страдать других. Благодаря доступу к людскому разуму Друиг легко узнает, кто из них совершает такие поступки по чистой злобе, а не по обстоятельствам. Он не усугубляет их страдания, не пытается показать им, что его нужно бояться. Он просто сидит с ними, пока они умирают от той боли, которую уже испытывают. Очевидно, что те, кто приходит забрать тела, видят последнее выражение боли вместо покоя, и они распространяют истории о том, что тот, кто приветствует вас в смерти, примет подношение только в том случае, если вы прожили жизнь, заслуживающую этого. Они придумывают огненные озера и испепеляющие души, чтобы проповедовать доброту среди других. Друиг позволяет им. Он так же, как и они, надеется, что это удержит в узде тех, кто действует в соответствии со своей злой природой. Чем ближе Друиг становится к людям, тем больше он отдаляется от других Вечных. Очевидно, что они не видят людей так, как он. Для них люди игрушки, так не похожие на тонкие создания, которыми являются Вечные. Для них люди незначительны, и никакие его доводы в пользу обратного не могут заставить их понять. Они не чувствуют их радостей и печалей, не переживают их потерь и побед, как Друиг. Чем больше он выступает за спасение людей от самих себя, тем больше другие Вечные изолируют его. Он становится всё более угрюмым и раздражительным. Требования Аяк не вмешиваться имеют всё меньше и меньше смысла. Никто другой, похоже, не соглашается. Фастос единственный, кто борется с чем-то подобным, но даже он согласен с тем, что людей во время конфликтов и стихийных бедствий следует оставить на произвол судьбы. Другие Вечные считают его силы насильственными. Они никогда не говорили об этом, но Друиг знает, что это правда. И становится только хуже, чем больше мысли Друига начинают отделяться от остальных. Они считают, что он обижается на то, что не может часто использовать свои силы. Они думают, что это жажда власти, хотя это совсем не так. Это недоразумение, которое он не может прояснить в сознании своей семьи, потому что они не понимают дела, за которое он выступает. Поэтому на протяжении веков люди часто натыкаются на ссоры между Икарисом и Друигом. Когда Друиг каким-то образом оказывается загнанным в угол с одной стороны, а другие Вечные либо нейтральны, либо поддерживают Икариса. Люди не вмешиваются в дела Вечных. Это не их путь. Это не то, на что они осмеливаются. Но они наблюдают и понимают больше, чем показывают. Они увековечивают своего повелителя мертвых как кого-то непонятого, изгоя. Того, кто добр, если вы заслуживаете этого на своем последнем издыхании. Того, кто справедлив в своих суждениях. Вполне естественно, что люди его неправильно понимают, и часто считают темным божеством исключительно из-за его присутствия рядом с умершими. Люди не понимают смерти. Иногда легче доверять тому, что транслируют другие Вечные, потому что это то, что они знают. Но мудрые люди знают, что он добр. Мудрые люди знают, что он справедлив. Он не управляет смертью, он не забирает жизнь. Он просто наблюдает за теми, кто уходит из жизни. И те, кто знает, обязательно говорят своим детям: если вы хотите, чтобы ваши близкие увидели небеса, обязательно похороните их с золотом, чтобы у них было подношение Владыке смерти и богатства.Часть 1
29 января 2022 г. в 11:40
Люди знают Аида как повелителя мертвых и владельца подземных богатств. В последние минуты жизни человека, он появляется в темных одеждах, расшитых кроваво-красными узорами. Его глаза сверкают золотом, а лицо лишено улыбки. Он неизменно суров и отстранен; навсегда далекий от остального пантеона, но он справедлив и добр к умирающим.