I. Вина
В этот вечер Элрики вернулись домой поздно – уже затемно. Они были продрогшие до костей, уставшие и грустные. После похорон ребёнка зимой, на пронизывающем ветру, иначе и быть не могло. Но люди, которым они были дороги, всеми силами старались исправить это и сделать для них хоть что-то. Когда Эд и Ал вышли за ограду городского кладбища – оба в чёрных пальто и перчатках, которые их совсем не грели, с сухими тусклыми глазами и болезненно сжатыми губами, – их за плечи остановили горячие ладони. Эдвард изумлённо обернулся, Альфонс с недоверчивой улыбкой опустил голову. Они вовсе не просили Мустанга заезжать за ними. Но не мог же он заставить своих детей добираться до дома по такой погоде и в таком состоянии пешком? Правда, он не мог зайти к ним – его беременной жене майору Ризе Мустанг нездоровилось, и он должен был быть с ней. Эд и Ал на прощание крепко пожали ему руку и пожелали здоровья майору. Глаза всё сказали за них. А дома… дома было больше. Винри, встревоженная подавленным состоянием Элриков, позвонила (робея) Расселу и уговорила его вместе с Флетчером прийти и остаться с ночёвкой у них. В принципе, это фактически значило, что Трингамы остаются у Эда и Ала до конца приближающихся праздников, что они и поняли, поэтому прихватили с собой вещи, книги и кое-какие материалы по своим исследованиям. Поэтому, когда Эдвард и Альфонс зашли внутрь дома, их уже ждал тёплый сытный ужин и ободряющие разговоры до ночи. Бабуля Пинако уже спала, но, со слов Флетчера, ей было сегодня лучше и она хорошо держалась. Видимо, это было правдой, потому что даже Хеймерик и Дэн спустились к своим хозяевам из верхней комнаты. Кот привычно свернулся клубком на коленях Ала, Дэн сел у ног Эда. Элрики понемногу «оттаивали». Сначала они даже не улыбались на шутки и на все вопросы одинаково сухо отвечали «да» или «нет». Но постепенно общее тепло и участие возвращали их к жизни – и к ночи они казались спокойными и даже почти весёлыми. Во всяком случае, Эд с явным удовольствием огрызался на подколы Рассела и сам подкалывал его, а Ал с Флетчером и Винри от души смеялись с них. Наконец, все разбрелись по комнатам – Винри к бабушке, Рассел и Флетчер – в зал, где диван оказался раскладным, что было очень кстати, – а Эд и Ал в свою комнату, перед сном искренне поблагодарив всех и пожелав доброй ночи. Всё шло как обычно. Они молча разделись, забрались под одеяло и, прижавшись друг к другу, почти моментально заснули. В кои-то веки даже Альфонс был так физически вымотан, что у него не осталось сил на бессонницу. И может, это было даже хорошо. А может, и не очень.***
Ал озадаченно оглянулся вокруг себя. Странное место. Не определить, что за пространство. Всё вокруг серовато-дымчатое, словно в тумане. Он опустил глаза вниз и увидел, что стоит на каменном полу. Почему бы?.. Каменный пол… он вдруг крупно вздрогнул. Каменные полы были в той церкви, где Зависть мучил Эда. Эта мысль вернула его к жизни, и он нахмурился, сощуриваясь. Допустим. Мало ли что могло произойти. Чёрт знает, как, зачем и почему он сюда (куда?) попал. Да и не имеет это значения. Куда важнее другое. – Эд? Его голос повис в воздухе. Даже признака эха не было – как будто стены вокруг отсутствовали. Тогда почему пол каменный? И где брат? Альфонса вообще не занимали вопросы наиболее насущного характера. Вернее, он признавал насущными только те вопросы, которые так или иначе касались Эдварда. Поэтому ему жизненно необходимо было выяснить, где он и зачем, только затем, чтобы понять, где искать брата. Что его нужно искать, он ни секунды не сомневался. А что он такое без него? – Эд! В ответ снова тишина. Ал прикусил губу и шагнул вперёд. Ещё. И ещё. Пусто и тихо. Почему-то нехорошо засосало под ложечкой. И ладно бы это было связано с этим местом. Но нет. Он подсознательно чувствовал, что произошло что-то нехорошее, – и что это нехорошее касалось… – Эд, где же ты? Альфонс ещё раз – уже нервно – огляделся вокруг себя. Вдруг его сощуренные напряжённые глаза различили шагах в пятидесяти от него какой-то тёмный силуэт на этом каменном полу. Ал быстро направился к нему. Чем ближе он подходил, тем сильнее леденели пальцы, тем больнее и сильнее начинало колотиться сердце, тем чаще перехватывало дыхание. Наконец, он не выдержал и бегом кинулся вперёд. – Эд, братик, Эд, Эд! Это действительно был Эдвард. Со всего маху грохнувшись на колени рядом с ним и даже не ощутив боли в коленях, Ал трясущимися руками повернул старшего к себе. И застыл, чувствуя себя так, словно вокруг пропал весь воздух, которым он дышал. Эд стеклянными глазами смотрел прямо перед собой, ничего не видя, ничего не замечая. Альфонс видел своё отражение на его светло-карей лучистой радужке, но брат никак не реагировал на него. Да и не мог бы. Губы Эда были немного приоткрыты, но из них не вырывалось тёплое дыхание. Пальцы Ала касались холодной кожи – такой же холодной, как камень под ногами. Эд был мёртв – и уже давно. И уже ничего нельзя было исправить. У Альфонса потемнело в глазах. Он поднял Эдварда на руки и замер так, прижимая его тело к себе. Он не плакал. Это было не то горе, по которому плачут. Это было глубже, это было… даже не больнее. Когда у человека вырывают сердце, он перестаёт жить, а не чувствует боль. В голове младшего Элрика маленькой живой рыбкой трепыхался лишь один горький вопрос: почему. Почему так? Он опустил глаза, которыми прежде смотрел прямо перед собой, в пустоту. Теперь он видел, что пальцы Эда сжимают что-то белое. Поколебавшись с секунду, Ал сел на пол, бережно, как живого, уложив брата себе на колени, с трудом – но машинально, он даже не думал, что и зачем делает, – разжал его левую ладонь и развернул мелко исписанный лист бумаги. Его тут же вновь прошибла дрожь, как будто через тело пропустили мощный заряд электрического тока. Это был почерк Эдварда – сомнений не было. Он слишком хорошо знал этот наклон, эти нажимы, эти завитки. Слишком, чтобы в горле не запершило. «Ал, умоляю, прости меня. Прости. Я пишу тебе, потому что знаю, что именно ты найдёшь меня и именно тебя я предаю этим. Прости. Не вини себя, ты ни в чём не виноват. Это я слабый, глупый и эгоистичный предатель. Я сдался. Я не хочу оправдываться. В этом не было ничьей вины. Я никогда тебя не заслуживал. Ты сильнее, умнее и добрее меня в невероятное количество раз. Я боюсь, что теперь ты даже не захочешь прочитать это, потому что не сможешь мне простить, но я люблю, люблю, люблю тебя больше всего на свете. Пожалуйста, не делай глупостей. Если ты захочешь когда-нибудь меня увидеть… не торопись. Я буду ждать тебя вечность, потому что у меня нет никакого утешения, кроме тебя. Почему же, раз у меня есть ты, ты, которого я люблю больше всего в мире, я сделал это? Потому что я не смог. Я не выдержал. Я слабый и ничтожный дурак. Слишком много всего было в последнее время. Я не мог и не хотел тебя пугать. Я должен был быть сильным, ведь я старший брат, верно? Ты заставил меня тогда плакать, но и тебе было больно – я тогда уже понял, что не выдерживаю. Я снова запретил себе слабость. И… ты был прав – я сломался. Я оправдываюсь, да, прости. Прости меня, солнце, а лучше не прощай, не заслуживаю я. Кретин твой старший брат, верно? Наверное, это правильно. Я не надеюсь на твоё прощение. Я смею надеяться лишь… на понимание, наверное. Живи. Только и всего. Живи. Не думай обо мне. Вычеркни меня как того, кто никогда не заслуживал тебя и твоей любви. Ты нужен им всем – бабушке – пусть ненадолго, – Винри, Расселу и Мустангу, которые будут винить себя, как и ты, Флетчеру, который будет страдать, что не смог и не успел спасти меня, учителю… Я сдался. Я эгоистично переложил весь груз на твои плечи. Не прощай меня. Я только буду тебя любить. Любить долго после смерти, очень долго – Вечность. Прощай, моё солнце. Ты не виноват. Никто не виноват. Люблю. В последний раз твой Эд» Бумажка вся насквозь промокла от слёз. Она и так была уже измята, некоторые буквы расплывались, потому что Эду письмо далось вовсе не легко. Но теперь всё плыло окончательно – или это только так казалось Алу, который из-за слёз, градом катящихся из его глаз, не видел ничего? Его трясло, он захлёбывался свалившимися на него разом горем и отчаянием. Вот теперь чувства находили выход, и он, ещё теснее, ещё трепетнее прижимая к себе холодное тело старшего брата, покрывал его лицо бессмысленными поцелуями, которые больше ничего не могли исправить. – Брат, братик, почему, почему ты так… так поступил? Эд, как же я могу без тебя жить, когда я не умею, когда я разучился?.. Зачем ты пытался быть сильным, почему ты ничего не сказал мне?.. Я ведь так боялся именно этого, я не хотел, не хотел, не хотел, брат, Эд, вернись, прошу, умоляю, Эд! – его мутный из-за слёз взгляд вдруг зацепился за рукав рубашки Эдварда. На левой руке он был закатан, и на локтевом сгибе, рядом с двумя старыми и зарубцевавшимися полосами, которые Эд оставил себе в Милосе, алела ещё одна – зловещая, тёмная, глубокая. Ал беззвучно ахнул и зажмурился. Это была только его вина. Его. Он не уберёг, не помог, не удержал, не спас, не выслушал, не услышал, не успел. Только он. Если бы он только мог всё исправить. Но он не мог. И теперь из-за его – вовсе не Эдварда, а его, Альфонса, – слабости, глупости, глухоты и эгоизма Эд больше никогда не… ничего. Больше ничего не будет. Жизнь оборвалась, не выдержав чудовищного напряжения. А как быть теперь ему, Альфонсу, с этим – с таким грузом вины и боли, раздирающей каждую клеточку тела? Он согнулся, утыкаясь лбом в грудь старшего брата и судорожно всхлипнул, зажмуриваясь до рези в глазах. Эд просил о невозможном. Жить? Жить теперь? Только жить? Слишком много. Наверное, он сейчас умрёт. Невозможно это выдержать. Невозмож... На этой мысли Альфонс широко распахнул мокрые глаза и с недоумением и ужасом уставился в темноту. Внезапно он услышал в этой тишине знакомое тихое дыхание недалеко от себя. Ал резко сел на кровати и повернул голову, судорожно пытаясь разглядеть хоть что-то. Наконец, ему удалось увидеть очертания, силуэт, тень – и он, прижав ладонь к подрагивающим губам, улыбнулся. Эд был здесь. Рядом с ним. Живой, тёплый, сопящий в подушку. Старший Элрик, видимо, спал тревожно, потому что заснули они в обнимку, а теперь он лежал, откинув голову куда-то в сторону и сжимая в правой, металлической ладони, уголок скинутого на пол одеяла. Затаив дыхание и подождав ещё немного, Ал сумел рассмотреть, что губы брата плотно сжаты, а брови хмуро сведены на переносице. Ему что-то снилось, и это его тревожило. Светлые длинные волосы разметались по наволочке и плечам. Альфонс почувствовал, как к горлу подкатывает острый ком болезненной, одуряющей нежности. Он торопливо укрыл Эда одеялом, поправил ему чёлку, чтобы она не лезла в глаза и быстро, но как можно более тихо прокрался на носочках в коридор, оттуда наощупь по темноте спустился по лестнице и, надеясь, что он не разбудил Рассела и Флетчера, скользнул на кухню. Переведя дух у окна, облокотившись на подоконник, Ал босиком, но стараясь как можно меньше шуметь, подобрался к шкафу с лекарствами. Он уже успел вытащить коробку и трясущимися руками пытался её открыть, когда его вдруг окликнул знакомый тихий голос: – Это ищешь? Альфонс, едва не подпрыгнув, обернулся. Перед ним стоял Флетчер. В лунном свете странно мерцал его обеспокоенный взгляд и светилась бутылочка валерьянки, которую он протягивал своему лучшему другу. Ал слабо улыбнулся, держась за сердце. – Фу, ты меня напугал, Флетчер… Да, это, – шёпотом ответил он, кивая. – Но откуда ты узнал и почему ты не спишь?.. – Прости, я не хотел тебя пугать, – таким же шёпотом ответил ему тот, опуская глаза. – Я просто… проснулся из-за того, что хотел попить воды, и увидел, как ты прошёл на кухню. У тебя такой страшный взгляд был, что я даже испугался… и руки у тебя тряслись. И до сих пор трясутся, – он неожиданно сверкнул на Альфонса ясным синим взглядом. – Ал, я… я хочу тебе помочь. Я понимаю, что не знаю, как, понимаю, что, возможно, ты не хочешь… но, может… ты не хочешь поговорить? Ал именно в этот момент ощутил, что ком в горле никуда не делся и что если он не расскажет это именно сейчас и именно ему – Флетчеру, своему самому близкому другу, – то это задушит его. – Д-да, – срывающимся от подступивших слёз, неверным голосом произнёс он. – Да, Флетчер, хочу. Нет, то есть… я не хочу. Мне н-нужно это. Мне так… плохо и страшно, – и он спрятал лицо в ладонях, давясь глухими, едва сдерживаемыми рыданиями. Небольшие ладони бережно взяли его за плечи. Он не сопротивлялся тому, что они делали, но и не понимал, что он делал сам. Он просто полностью доверился. И уже меньше, чем через минуту, стуча зубами о край стеклянного стакана, мелкими глотками пил разведённое успокоительное. Флетчер мягко гладил его по спине, придерживая второй рукой стакан на случай, если Альфонс выронит его. Ал не понял, как, но в какой-то момент его ноги оказались укрыты тёплым пледом. – Дыши, Ал, дыши, всё хорошо, – уверенно, хотя несколько изменяющим ему от напряжения голосом тихо убеждал его младший Трингам. – Всё хорошо. Осторожно, не торопись. У нас есть целая ночь, завтра выходной. Дыши. Вот так, – он забрал у Альфонса пустой стакан и поставил его на стол, после чего повернул голову к другу и, не переставая осторожно гладить его по плечу, спросил: – Так что же случилось, Ал? Ал смотрел в его синие внимательные глаза исподлобья, нервно сцепив холодные пальцы. Какое счастье, что есть Флетчер. Он никогда и ни за что не мог бы рассказать это кому-то ещё, даже – особенно – Эду. А Эд… Альфонс опять болезненно зажмурился и единым духом еле слышно проговорил: – Мне приснилось, что из-за меня Эд покончил жизнь самоубийством. После короткой, но необходимой паузы он услышал именно то, что ему было нужно, – тяжёлый, глубокий испуганный вздох, свидетельствующий о том, что Флетчер понял его – понял всю глубину ужаса, весь тот страх, который испытывал сейчас Альфонс. У него тоже был старший брат. Они были похожи. И теперь Ал был готов рассказать ему. – Ал, это… ужасно. – Хуже, Флетчер.II. Беспомощность
Эд проснулся довольно поздно – на улице было уже светло, и холодный белый свет пробивался сквозь неплотно задвинутые шторы. Подушка рядом была пуста – очевидно, Ал уже встал раньше и ушёл, чтобы не будить брата. Эдвард тихо фыркнул под нос. Заботливая вредина. Он бы предпочёл, чтобы младший будил его раньше, а не уходил вот так. Но делать было нечего – время вставать. Потянувшись, он поднялся на ноги и босиком прошлёпал в ванную. Умывшись, Эд потянулся за своим полотенцем, и вдруг завис. Взгляд зацепился за бурое пятно на полотенце Альфонса. После Милоса след крови на вещах брата вызывал у Эдварда панический ступор на некоторое время – воспоминания о том ужасе были ещё свежи. Старший Элрик сердито тряхнул головой и сдёрнул полотенце, чтобы разглядеть получше. Слишком большое, чтобы можно было подумать, что Ал порезался бритвой – не вены же он себе вскрывал? Тогда… что? Странно, что сам Ал не обратил внимания. Значит, его в этот момент что-то отвлекло или он не чувствовал никакого дискомфорта. Эд прикусил губу, сощуриваясь и пытаясь вспомнить. А если… зубы? Альфонс, кажется, пару дней назад ворчал что-то про то, что у него начали кровоточить дёсны в районе зубов мудрости, и Флетчер, осмотрев его, недовольно заявил, что капюшон недостаточно отодвинулся и придётся потерпеть ещё пару дней. Эдвард с облегчением выдохнул и слабо улыбнулся. Да он мастер себя накручивать. Ещё бы Ала сейчас напугал. А он… Неожиданный звук прервал его мысли и заставил снова неподвижно замереть на месте. Эд почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Кашель, надсадный кашель, точно такой же, как тогда, доносился из коридора. А после того, как Ал (это был несомненно он) справился со своими лёгкими, Эдвард услышал тихое, почти со свистом: – Чёрт… чёрт… Руки Эда свело мелкой дрожью, и он на негнущихся ногах шагнул было в сторону двери, как вдруг прямо перед ним оказался Ал. – Эд… – прошептал он с мольбой и страхом, протягивая к брату ладони. Эдвард через силу заставил себя оторвать взгляд от испуганных огромных глаз младшего и опустить его на руки Ала. Секунд десять оба молчали, после чего Эд попятился и обессиленно присел на краешек ванной, спрятав лицо в ладонях. – Прости меня, Эд, – голос Альфонса дрогнул, словно он вот-вот расплачется. – Эд… – Что тут происходит? – перебил его обеспокоенный голос Рассела. Ещё через несколько секунд – видимо, Ал показал ему свои ладони, – старший Трингам хрипло пробормотал: – Это что ещё за чертовщина? Ал? – Это… это, видимо, то же, что было весной, – обречённо ответил ему голос Альфонса.***
– Ал, это не чахотка, – Флетчер, снимая с себя стетоскоп, покачал головой. Эд видел, что он как врач изо всех сил старается не поддаться панике и звучать спокойно – но некоторые ноты в голосе всё равно фальшивили. – Я не слышу хрипов в лёгких. Эдвард и Рассел, не сговариваясь, с облегчением вздохнули – но ненадолго. – Тогда что это может быть? – Ал провёл ладонью по лбу. – Не знаю… боюсь предполагать, – хмуро признался ему младший Трингам. – Нужно сделать КТ и МРТ. И чем быстрее, тем лучше.***
– Ал, ты как? – напряжённо спросил у него Эдвард, когда тот присел рядом с ним в больничном коридоре. Альфонс неопределённо пожал плечами с непроницаемым лицом. – Не знаю, Эд. Не знаю. Не хочу думать. – Молодой человек, вы – господин Элрик? – перед ними вдруг из ниоткуда выросла молоденькая медсестра. – Я, – кивнул ей Ал, поджимая губы. – Что, уже? – Да, – девушка неловко с жалостью – как показалось Эдварду – улыбнулась. Старший машинально пальцами нашёл ладонь брата и крепко сжал её. – Вас к врачу. – Можно мне с братом? – Эд чувствовал, что пальцы у Альфонса ледяные. Это значило, что ему страшно. И он не хотел и не собирался его отпускать одного. – Да, конечно. – Спасибо. Они молча преодолели расстояние до кабинета. Ал первым вошёл в небольшую комнатку с белыми стенами и остановился перед столом, за которым сидел пожилой мужчина в белом халате и больших роговых очках. Эд остановился за спиной младшего. Доктор поднял на них глаза и грустно вздохнул. – Мне жаль вам сообщать, молодой человек, но у вас затемнения на рентгенограмме. Возможно, это… – Это не чахотка, – нервически перебил его Эдвард, до боли стискивая пальца брата своими. Альфонс молча сглотнул. – Не чахотка? Проверяли? – доктор проигнорировал тот факт, что его перебил человек, которого он не спрашивал. – Да, проверяли. Не туберкулёз. Однозначно, – Ал плотно сжал губы. Флетчеру он верил больше, чем вообще кому бы то ни было в белом халате. – В таком случае… – врач снял очки и, болезненно морщась, потёр виски. Он будто медлил с оглашением приговора, и Эд, не сдержавшись, снова вмешался: – Что «в таком случае»? Молодая медсестричка сердито сверкнула на него глазами, но доктор лишь, тяжело вздохнув, взглянул не на Эда, как тот того хотел, а прямо Алу в глаза. – В таком случае нужно взять биопсию.***
Эд, Ал, Флетчер и Рассел сидели бок о бок на танкетке в узком и тёмном больничном коридоре. Эд судорожно сцепил пальцы и гипнотизировал их теперь, Флетчер нервно следил за стрелкой часов, висящих зачем-то над дверью кабинета, Рассел постукивал пальцами по своим наручным часам. А Альфонс просто бессмысленным взглядом смотрел прямо перед собой в стенку. Время тянулось ужасно медленно. Вот-вот они должны были узнать результат. Но врач всё не выходил и не выходил. Нервозность в воздухе достигла своего предела, когда дверь кабинета открылась. Эд вскочил на ноги, вслед за ним – Рассел и Флетчер. Ал остался сидеть. – Что там?! – Эдвард чуть ли не кричал, глядя в ошарашенные глаза медсестры. – А вы… – Я его старший брат, я имею право знать! – Л-ладно, вы тоже можете войти, но… а вы? – А я его лучший друг и врач! А это мой брат! И мы все… Девушка испуганно вжала голову в плечи под тройным натиском, как вдруг галдёж моментально прервал усталый голос Альфонса: – Прекратите, а? Успокойтесь уже. Подождите меня, я сам. В этом голосе было что-то, что не позволяло ему возражать, и троица молча расступилась, пропуская друга и брата в жуткий кабинет. Дверь за его спиной закрылась, и Эд, Рассел и Флетчер снова остались один на один с неизвестностью в больничной полутьме. Обменявшись испуганными взглядами, они снова сели бок о бок на танкетку. Эдвард физически ощущал, как у него сводит скулы. Прошла минута. Две. Пять. Семь. Дверь вдруг распахнулась, и Ал, не глядя на них, махнув рукой, торопливо прошёл мимо к выходу. Это могло значить что угодно, но почему-то никто из них троих не решился спросить. Они просто молча бегом кинулись за ним. В такой тишине все трое, едва поспевая за высоким Альфонсом, прошли по коридорам. холлам и лестницам, то пустующим, то наполненных толпами людей с мрачными, испуганными и надеющимися лицами, и оказались на улице. Только оказавшись возле первой попавшейся пустой лавочки Ал остановился к ним спиной так, что Эд едва не налетел на него. Нервы у старшего Элрика сдали окончательно, и он надрывно крикнул: – Ал, что?! Тот медленно, не говоря ни слова и не оборачиваясь, протянул ему через плечо какую-то бумажку – видимо, выписку. Эд выхватил её и жадно уставился в документ. Странно, но он не мог понять ни слова. Каждая буква прекрасно виделась и читалась, но вместе они никак не хотели складываться. Страх рос прямо пропорционально каждой следующей секунде, которую Эд тратил впустую на разбор медицинских каракулей. Где, где здесь было написано, чем болен его любимый младший братик?! Не выдерживая, он сунул бумажку запыхавшемуся Флетчеру в руки и непослушными губами пробормотал: – Что… что здесь написано? Рассел перегнулся через плечо своего младшего брата. Флетчер сощурился, вчитываясь в содержание. Эдварда трясло так, что он едва стоял на ногах, не отводя глаз от младшего Трингама. Флетчер внезапно побелел как полотно и сам едва не упал. Рассел молча усадил его на лавочку. Он не успел прочитать, что там было сказано, поэтому сам со страхом заглядывал в лицо младшему брату. – Флетчер? – сипло выдавил из себя Эд. Тот опустил голову, часто заморгал и, словно не веря сам тому, что говорит, тихо, но очень отчётливо проговорил: – Четвёртая. Неоперабельная. Максимум – месяц. Всё оборвалось и слетело к чёрту внутри Эдварда. Он стоял, нелепо вскинув голову и разведя в стороны ладони. Вот и всё. Вот и всё. Рассел опустил голову, но Эд знал, какой у него сейчас взгляд. Такой же, как у Флетчера. Такой же, как у него самого. Наверное. Они стояли так с минуту, которая показалась им за вечность, как вдруг тишину прервал негромкий не то вздох, не то всхлип. Все трое как по команде повернули головы. – П-простите… простите меня, – еле слышно выговаривал Ал, всё ещё стоя к ним спиной. Его плечи мелко вздрагивали, голова была опущена. – Простите, пожалуйста. Простите. Мне так жаль. Простите. Нежность до боли, до крика сдавила Эдварду горло спазмом, и он, забыв всё на свете, забыв свою боль и себя целиком, бросился к брату. – Ал, Ал, Альфонс, братик, зачем же ты просишь прощения?!***
Доктор ошибся в выписке. То есть, он не ошибся, что написал «Максимум – месяц». Вот только до максимума доживают далеко не все: Ал сгорел меньше, чем за две недели. Эд смутно помнил, что происходило. Перед глазами вставали лишь отдельные детали, мысли и чувства. Искажённое ужасом лицо Мустанга – слёзы в глазах Винри – испуганные оханья бабули, от которой слишком долго скрывать это было невозможно, хотя это, разумеется, ухудшило её и без того плохое состояние, – глухие рыдания в подушку учителя – испуганно жмущийся то к нему, то к Алу, лежащему на кровати, Гнев – адская боль в глазах Флетчера и Рассела – и… и неожиданно тепло, ласково и радостно улыбающийся им всем и ему – Эдварду – в первую очередь Альфонс. После того ужасного момента, когда они вчетвером пережили смертный приговор Ала, младший Элрик будто очнулся, неожиданно рассмеявшись. «Я же ещё живой, совсем живой, пожалуйста, не хороните меня раньше времени!» И он улыбался и жил до конца. Это не они подбадривали его, хотя изо всех сил старались, а он их. Эд не видел после того дня страха или боли на лице Ала – а он, с тех пор как Альфонс спустя пару дней совсем слёг, не отходил от его кровати ни на шаг – только разве что в туалет. Эдвард знал, что это чудовищно и эгоистично. Знал, что только в то время, как он уходит, Ал может позволить себе не держать лицо. Знал, что младший брат испытывает адскую боль, но сдерживает слёзы и через силу улыбается и разговаривает с ним. Знал – но ничего не мог с собой поделать. Каждая секунда рядом, даже вот так, даже через непомерную обоюдную боль были бесценным сокровищем, которое он не мог потерять. Ал сам был таким сокровищем – но Эд не мог ничего сделать. Ничего. Он мог лишь быть рядом, держать его за руку и, измучивая и его, и себя, выискивать новые и новые страшные признаки и свидетельства приближающегося кошмара. Вернее, кошмар уже наступил. Он не мог без Альфонса – и должен был с ним расстаться против воли, и своей, и его. Он был готов убить любого за малейшую тучку, пробежавшую по лицу брата, за легчайший испуг в его глазах – а вынужден был только догадываться и читать по искусанным в кровь губам Альфонса о безумной боли, съедающей младшего изнутри. Флетчеру всего три раза удавалось увести Эда от него, и все три раза, когда Эд торопливо возвращался, он видел то, что Ал со всей его невероятной силой и волей к жизни не мог спрятать – мокрые, красные от слёз глаза. С ним Ал вынужден был скрывать боль – без него он плакал, позволяя себе хоть ненадолго, но отдаться страху и мучениям. Он нужен был Алу больше жизни – и причинял ему боль своим присутствием. Оба Элрика оказались зажаты между двумя крайностями – и оба из раза в раз делали выбор в пользу друг друга. В середине второй недели Эд, поддавшись было уговорам Рассела и чувствуя за собой всё растущую и растущую вину, встал было, чтобы позволить младшему побыть наедине с собой, когда Альфонс перепуганно схватил его за руку и умоляющим, срывающимся голосом выдохнул: – Пожалуйста, не уходи, я не хочу умирать без тебя! Это был единственный раз, когда он показал настоящие эмоции при Эдварде – и это прошибло старшего насквозь, потому что Ал повторил то, что он сам сказал ему тогда, в марте. После этой фразы никто больше не пытался увести Эда от Ала. Наоборот, их часто оставляли наедине друг с другом. Оба Элрика знали, что дома было темно, что люди плакали, что улыбаться заставляли себя только перед тем, как войти к ним в комнату. Это было страшно. Но они спешили вернуться – хотя бы потому, что светлая улыбка Альфонса заставляла улыбаться и их – и хоть на какие-то секунды забывать, что скоро этого не будет. Альфонс не скрывал при этом своих чувств. Он подолгу, тепло и ласково говорил с каждым, кто был рядом. Он мог полчаса не разрывать объятия (как это было один раз, когда Флетчер при нём едва не упал в обморок от усталости – моральной и физической), он многое рассказывал, на что раньше не было времени, он о многом спрашивал бабушку (которая будто забыла о своей болезни и только в его присутствии, сидя в кресле-каталке, могла улыбаться)… он напрямую просил Рассела и Мустанга позаботиться об Эдварде (Эд едва сдержался, чтобы не дать ему в этот момент подзатыльник, но только отвернулся, сглатывая застревающие в горле слёзы), Винри и Гнева – о бабушке и учителе… Хеймерик, как и Эд, не отходил от Ала, лёжа под боком и грустными огромными синими глазами глядя ему в душу. Он тоже всё понимал. Понимал – и ему было не менее больно, чем людям. Когда Эд и Ал оставались наедине, они дольше молчали – или прижимались друг к другу. Эдвард с торопливой щемящей нежностью покрывал поцелуями осунувшееся лицо брата, его тонкие пальцы, худые плечи, Альфонс с тихим серебристым смехом отвечал ему тем же. Эд бы отдал всё, лишь бы время остановилось. Но оно бежало неумолимо. Ал слёг на третий день после оглашения приговора. На пятый он совсем уже не мог ходить. На седьмой стал так сильно надсадно кашлять, что приходилось вводить обезболивающие. На девятый от него оставались фактически одни огромные, полные любви лучистые карие глаза. На одиннадцатый день он уже почти ничего не ел. На двенадцатый поднялась температура в 40 градусов, которую не удавалось сбить ничем. На тринадцатое утро он, придя в себя от жестокой горячки, тихо попросил собраться в комнате всех и таким же тихим голосом сказал, что есть три вещи, которые он должен успеть ещё сказать. И сказал. Он попросил у всех прощения, не объясняя, за что, но все и так поняли. Он попросил всех помнить, что он всех – каждого из здесь находящихся – любит всем сердцем. На последнем он вдруг зашёлся кашлем и с мольбой уставился на Эда. Он уже почти не мог говорить. Эдвард не то, что догадался, – он знал, о чём хочет рассказать брат. Поэтому, сжав его ладонь и опустив голову, он кивнул на безымянный палец левой руки брата, потом – на свой, – и в абсолютной тишине сказал: – Эти кольца мы сами подарили друг другу. Больше ничего говорить не требовалось. Всё было понятно без слов, и Ал, благодарно кивнув, закрыл глаза. Через полчаса у него снова поднялась температура. В ночь на тридцать первое декабря его не стало. Эд стеклянными глазами смотрел на то, что ещё полминуты назад было его живым, любимым, бесценным младшим братом. Каждая секунда всё больше отдаляла его от родного человека, от того момента, как Альфонс, вдруг широко распахнув глаза, с неизвестно откуда взявшимися силами вдруг притянул Эдварда за шею к себе, прошептал: «Я люблю тебя, братик, всегда любил и буду любить» и мягко поцеловал его, потрясённого и сломленного, в уголок губ. С каждой секундой он уходил от него навсегда, навечно, и Эд больше ничего не мог изменить и исправить. Он никогда не мог ему по-настоящему помочь. Он всегда был беспомощен. Он не сумел защитить и спасти одного единственного – самого дорогого ему – человека. Он слышал, как кто-то заплакал за его спиной, как чей-то надорванный голос что-то прошептал прямо над его ухом, как кто-то тяжело отошёл к окну, чтобы там глухо содрогаться от бессмысленных рыданий – а сам бездумно смотрел на разметавшиеся по белой наволочке тёмно-золотые волосы (несмотря на короткую стрижку, чёлка у Ала осталась длинной), на чуть приоткрытые, как будто от удивления, белеющие губы, на длинные густые ресницы, особенно ярко контрастирующие с сероватой кожей, на острые, выпирающие скулы, на тонкие, почти прозрачные пальцы, упавшие на подушку, когда он отпустил Эдварда, – и чувствовал, как внутри нарастает леденящий ком. Он шёл от сердца, захватывая всё больше и больше. Перехватило горло, застыл взгляд. Позже он будет задавать себе лишь один вопрос – почему он не умер, когда не стало его Ала? Почему он до сих пор жив? А пока лишь одна мысль билась в его голове: не уберёг. Не сохранил. Не спас. Не защитил. Не смог. Беспомощная, жалкая, никчёмная тварь. С этой мыслью Эдвард открыл глаза и увидел перед собой абсолютную темноту. «Неудивительно: в мире, где нет Ала, не может быть света». Но темнота постепенно редела, выступали очертания предметов, и Эд вдруг понял, что он лежит на кровати в их с Альфонсом комнате и тяжело дышит. Это был… сон? Такой реалистичный, детальный, кошмарный сон? А если… а если нет? А если это правда, и теперь просто прошло время после смерти Ала, а он… он ничего не помнит после этой смерти? Эдвард повернул голову, и его сердце больно ухнуло. Рядом никого не было. Никого. Хотя… подушка как будто была смята и одеяло откинуто? Но может… может это он сам? Неужели этот ужас – правда? Неужели Ала больше… больше нет? Эдвард часто заморгал, резко садясь на кровати. Встав, он неверными шагами, на негнущихся ногах побрёл в коридор. Всё было по-прежнему – всё было как всегда. Правда это или неправда? Сон это или не сон? Если Ал на самом деле бы умер, разве этот мир продолжил бы существовать? «Для меня – нет, для всех остальных – да,» – ответил Эд сам себе. Всё в одном и одно во всём… А что, если для него всё и одно – это лишь один человек, и лишь от того, жив он сейчас или нет, зависит сама возможность реальности этого мира? Эдвард замер на верхней площадке лестницы, сощуриваясь. На полу коридора, ведущего на кухню, лежала тонкая полоска света. Значит, там кто-то есть. Но кто? Он занёс было ногу для того, чтобы спуститься и узнать, как вдруг на его плечо легла чья-то ладонь. – Они там, – шёпотом проговорил знакомый голос, и Эд, едва не подпрыгнув и схватившись за сердце, обернулся. – Тьфу, чёрт возьми, Рассел, ты меня чуть до инфаркта не довёл! – Прости-прости, – тот со смешком виновато поднял руки, но тут же посерьёзнел. Эдвард хорошо видел его лицо даже в темноте. – Мне просто понадобилось в туалет, перед этим я заглянул на кухню, а теперь вот тебя «встретил»… – Ну ладно, я тебе верю, – Эд дёрнул уголком губ и вдруг, вспомнив, испуганно распахнул глаза. – Ты сказал: «Они там»? – Ну да, – Рассел удивлённо пожал плечами, гадая, отчего на лице старшего Элрика отразился такой ужас. Да и вообще… что-то Эдвард неважно выглядел. – Они?.. – Эд, не тупи, наши с тобой младшие братья. Эд секунд пять с недоверием смотрел в синие глаза лучшего друга, после чего закрыл глаза и судорожно, с облегчением выдохнул, наклоняясь назад. – Значит, всё-таки сон… – Эд, ты же грохнешься сейчас! – громким шёпотом перепуганно воскликнул Рассел, хватая Эдварда за руку и утаскивая в коридор. – Ты что, совсем сдурел? Мне потом твоему брату как объяснять, что с тобой случилось? – А почему они там? – Эд, прислонившись спиной к стене – ноги его почти не держали – и игнорируя упрёки старшего Трингама, бездумно улыбался. – Разговаривают… похоже, Алу приснился кошмар, и он не хотел тебя будить, поэтому ушёл на кухню, и Флетчер… – Рассел вдруг осёкся, растерянно заглядывая в глаза Эдварда. – Эд, ты… что с тобой? Что случилось? – Значит, и ему тоже, – растроганно пробормотал старший Элрик, смаргивая крупные слёзы. – Я… скажи, Рассел, ведь Ал жив? – Конечно жив, – тот кивнул, совсем уж озадаченно моргая. – И… он не болен раком лёгких? – Уроборосс тебя съешь, Эд, сплюнь, ты что, с ума сошёл?! – Рассел разве что за сердце не схватился, с ужасом глядя на него. И тут до него дошло. – Ты… тебе тоже приснился кошмар? Эдвард чувствовал громадное облегчение – но вместе с этим облегчением последние силы покинули его, и он бы непременно рухнул на пол, если бы Рассел не поймал его. Через пару минут Эд уже сидел на кровати, укутанный в одеяло, и старший Трингам, сидя рядом с ним бок о бок, тихо повторил свой вопрос: – Эд, тебе приснился кошмар? Теперь он не просто был готов поделиться тем, что его безумно напугало – он готов был поделиться своим самым большим страхом. Именно сейчас. И именно с ним – с Расселом, его лучшим другом. Больше ни с кем. Даже Алу нельзя бы было об этом рассказать. Эд внимательно смотрел в глаза старшему Трингаму секунд двадцать – так, что тот даже занервничал, – после чего внезапно уронил голову на руки и пробормотал: – Это было… так страшно… страшно. Безумно страшно. Ты можешь… меня выслушать? Мне так надо… рассказать это кому-то… и надо… чтобы меня успокоили… можно? – Эд, – старший Трингам вновь мягко опустил ладонь ему на плечо. В его голосе Эдвард с удивлением уловил вдруг никогда ранее не слышанную им нежность, – я для того здесь рядом с тобой и сижу. Ты можешь мне рассказать всё, что сочтёшь нужным. Я буду рядом, здесь, пока я тебе нужен. Ал жив. С ним всё хорошо. И с ним сейчас Флетчер. Не бойся ничего. Это был только сон. Очертания предметов перед глазами Эдварда теряли чёткость и заволакивались дымкой слёз благодарности и успокоения.III. Всё будет хорошо
Альфонс глубоко вздохнул и, наконец, слабо улыбнулся. – Спасибо, Флетчер. Спасибо. Что бы я без тебя делал… ты мой личный домашний психолог. И как это я раньше без врача-лучшего друга жил?.. – Да ладно тебе, – Флетчер тихо смущённо рассмеялся, качая головой. – Что я такого сделал? Я просто-напросто выслушал тебя и сказал, что Эд никогда так не поступит, потому что он слишком тебя любит. Как минимум пока жив ты, он будет делать всё, чтобы быть рядом с тобой. И вся ваша жизнь до этого дня тому подтверждение. Разве это неправда? – Правда, – Ал шмыгнул носом. – Но мой мозг, видимо, слишком зациклился… – Это неудивительно после всего, через что вы прошли. И неудивительно, что у тебя бессонница. Это, наверное, даже не бессонница – это подсознательный страх увидеть кошмар. Я прав? – На самом деле… да, – Альфонс вздохнул. – Я не даю себе спать сам, потому что боюсь… боюсь вот этого. – Я знаю, это будет непросто, но по крайней мере мы теперь знаем, в чём проблема, – младший Трингам тепло улыбнулся ему. – Если хочешь, мы можем чаще разговаривать. Доктор Нокс говорил мне о послевоенной психотерапии, я найду свои записи, почитаю и, наверное, смогу тебе помочь. – Плохи же мои дела, если мне нужна послевоенная психотерапия, – Ал грустно усмехнулся, опуская глаза. – Ал, говорю же, вы слишком через многое прошли. Я вообще удивлён, как вы до сегодня дожили – в хорошем, конечно, смысле… тебе могло казаться, что всё проходит мимо тебя, не задевая или проскальзывая по поверхности, но на самом деле это совсем не так. – Я думал, я уже отпустил это. – С кошмарами и подсознательными страхами так просто не разделаться, Ал. Могут быть рецидивы, они могут возвращаться, они могут ухудшаться – но с этим можно и нужно бороться. И я… – Флетчер, я буду бесконечно благодарен тебе, если ты найдёшь время и силы мне помочь, – Альфонс исподлобья взглянул карим тёплым взглядом ему в глаза. – Я просто… не могу в этом никому довериться, кроме тебя. Все остальные либо слишком чужие, либо… – Либо слишком близкие, – закончил за него Флетчер, кивая. – Вроде того. Ты тоже близкий, я думаю, ближе тебя мне только Эд – но Эду я совсем никак не могу рассказать об этом, а ты… – Ал, тебе не нужно объяснять. Я понимаю. Я помогу. И я всегда рядом. Просто знай это, – младший Трингам положил ладонь Алу на колено и снова ободряюще улыбнулся. – Хорошо? – Спасибо, – чистосердечно, от всей души поблагодарил его тот, постаравшись вложить в это «спасибо» всё, что он чувствовал. – Ты делаешь для меня не меньше, поэтому… – Флетчер пожал плечами, вставая. – Ну что, идём?.. – Идём, – Альфонс кивнул ему. Пора было ложиться спать. И его ждал Эд. То есть, не ждал, наверное, а спал – так, во всяком случае, хотелось верить, – но Алу теперь нужно было к нему. А что, если он опять раскрылся или ему тоже снится кошмар?***
– Эд, я не психолог, я не знаю, могу ли я тебе чем-то помочь и не делаю ли я хуже, но… это был правда только сон. Да, страшный. Да, кошмарный. Да, я представляю, насколько больно тебе было – я знаю, что между вами с Алом совершенно особые отношения, но, если бы я должен был потерять вот так Флетчера… – Рассел, гладя Эдварда по спине, с горечью покачал головой. Эд шмыгнул носом. – Ты… ты даже не представляешь, насколько твоя поддержка и понимание ценнее целой армии психологов. Ты меня только что вытащил из такой ямы, что просто диву можно даваться, что я сам её себе и вырыл… – Рад слышать, что смог тебе немного помочь, – старший Трингам дёрнул уголком губ. – Просто знай: от этого никто не застрахован – это правда. Но мы и особенно ты, Эд, не настолько беспомощны, как тебе приснилось. Ты слишком внимателен к Алу, чтобы пропустить любой признак болезни. Тем более после того, через что вы прошли. – Я просто ужасно, ужасно, ужасно боюсь его потерять. Он мой свет и вся моя жизнь. Я без него жить не умею. Рассел едва заметно улыбнулся. – Знаю, Эд. Знаю. Но он сильнее, чем ты можешь думать – и физически тоже. И ты сам невероятно сильный человек. Ты сможешь его защитить. Я знаю. А мы будем рядом, чтобы помочь вам. И всё будет хорошо. Веришь? – Теперь – да, – Эд поднял голову, размыкая объятия, и они оказались глаза в глаза друг перед другом. После непродолжительного молчания Эдвард снова шмыгнул носом и улыбнулся во все тридцать два. – Я счастлив, что у меня есть такой друг, как ты. Хоть ты временами порядочный козёл. – От порядочного козла и слышу, – хмыкнул в ответ старший Трингам, взъерошивая лучшему другу на макушке волосы. – Я тоже счастлив, Эд. Но, кажется, пора спать. Не так ли? – Да, наверн… Его прервал лёгкий скрип двери и тихий смешок. – Похоже, Ал, мы не одни с тобой полночи болтали, – Флетчер скрестил руки на груди, негромко фыркая. – Да уж, действительно… – Ал, судя по голосу, улыбался, и Эд окончательно успокоился. – Что случилось? – Да я проснулся, смотрю – Флетчера нет, но слышны голоса… встал, заглянул на кухню – вы сидите, разговариваете, – начал объяснять совершенно ничем не смущённый, как будто так и надо, Рассел, – ну, думаю, ладно, что я влезать буду, видимо, так надо – в два часа ночи вести беседы… сходил в туалет, сейчас, думаю, завалюсь обратно спать – и на лестнице натыкаюсь на Эда, который… тоже не прочь поболтать. А мне как раз хотелось послушать кого-нибудь… ну и вот. – Как у нас вовремя совпали потребности, – Альфонс хихикнул, подходя к кровати и пожимая вставшему Расселу руку. – А то, братец, – довольный тем, что мог теперь видеть его лицо, улыбнулся Эд, здороваясь (ну и подумаешь, что три часа утра) с Флетчером за руку, не вставая с кровати. Впрочем, он тут же посерьёзнел. – Тебе… тебе кошмар приснился? – Вроде того, – Ал пожал плечами, усевшись у него в ногах. – Я проснулся, ты спал – и я решил, что надо сходить попить воды… а на кухне столкнулся с Флетчером, которому тоже очень вовремя захотелось пить. Ну а ты, Эд, – Альфонс внимательным, долгим взглядом посмотрел Эдварду в глаза, – что с тобой? – А я такой же, как вы все, – тот улыбнулся, протягивая младшему ладонь и переплетая их пальцы. – Проснулся от кошмара. Смотрю – тебя нет. Дай, думаю, схожу воды попить. А тут меня Рассел до смерти перепугал, появился за спиной, как привидение… а оказалось, он просто послушать кого-то хотел… – Ну да, так всё и было, – коротко рассмеялся Рассел. – Ну… все эмоциями поделились, так что… пойду-ка я посплю, – он нарочито сильно потянулся и, деланно зевая, направился к двери. – Флетчер, ты со мной или тебе тоже ещё поболтать хочется? – Не, я тоже спать, – миролюбиво хмыкнул тот, направляясь вслед за ним. – Спокойной ночи, товарищи… – Здесь один товарищ, который Блистательный… – Ага, и один политик, который Удивительный… – У меня нет сегодня настроения тебя убивать, Эд. – День только начинается, я это быстро исправлю! – Ну да, ты прав… – Так, всё, – Флетчер, давясь беззвучным смехом, схватил старшего брата за локоть, – спать! – Спокойной ночи, – улыбнулся им вслед Ал. – Флетчер… – Ась? – тот обернулся, уже стоя в дверях. – Спасибо. – Да брось ты… не за что. – Есть. – Ал… – Так, всё, теперь моя очередь настаивать на сне! – Рассел высвободил руку и после небольшой рокировки оказался у Флетчера за плечами, мягко подталкивая его в коридор. – А то вы тут до утра раскланиваться будете, а мне сон надо досмотреть! – Ага, спокойной ночи, – Эд махнул им рукой. – Рассел… повторюсь – ты редкостный козёл, но спасибо тебе за то, что ты есть. – Ага, Эд, и я тебя терпеть ненавижу, спокойной ночи, – старший Трингам, вполне довольный собой, подмигнул Эду и плотно закрыл за собой дверь. Элрики, переглянувшись, зашлись коротким, но весёлым смехом. Отсмеявшись, впрочем, они моментально посерьёзнели. Ал склонился в темноте над Эдом. «Плакал,» – машинально отметил он. Сердце болезненно ёкнуло – но это была теперь совсем не та боль, что в тот момент, когда он только проснулся. «Плакал,» – то же самое в отношении младшего подумал Эдвард, чувствуя, как грудную клетку сдавливает нежность – не болезненная, не острая, как во сне, а тёплая, глубокая и мягкая. Он подался вперёд, обнял брата за талию и притянул к себе, попутно умудряясь укутать его в одеяло. Альфонс еле слышно рассмеялся, не сопротивляясь. – Ал… тебе было очень страшно? Тот опустил глаза, прижимаясь щекой к плечу Эда. – Честно – да. Безумно, – тихо признался он. – Я слишком тебя люблю, чтобы мне не было страшно. А ты? Эдварду было этого достаточно, чтобы понять, что Ал во сне пережил не меньший ужас, чем он сам, но говорить об этом – что, конечно, понятно было и ему, – не хотел. – И я, – Эд зарылся носом в густые пушистые волосы брата. – Я тоже тебя слишком люблю, Ал. Не дай Фламель пережить ещё раз такой ужас даже во сне, а тем более наяву. Лёгкий вздох сообщил ему, что и Ал его полностью понял. – Эд, а знаешь… у нас с тобой лучшие друзья, какие только могут быть. – Знаю, Ал. Меня вообще окружают только лучшие люди, какие только могут быть. Лучший лучший друг. Лучший брат лучшего друга и лучший лучший друг брата. Лучший брат… – Ну всё, всё, слишком много лучших, лучший старший братик на свете, – смеясь, перебил его Альфонс. – Спать будем? – Будем… защитишь меня от кошмаров? – Обязательно. А ты меня? – Разумеется. – Тогда – спать.