***
– Альфонс, иди сюда. – Зачем, Эд? – Я сказал иди сюда! Альфонс, удивлённо переглянувшись с Винри, пожал плечами, но покорно взбежал вверх по лестнице в их с Эдом комнату. Он давно уже не слышал такого напряжения и… злости в голосе старшего брата. – В чём дело, Эд? – Закрой дверь, нам надо поговорить, – сквозь зубы процедил тот, скрещивая руки на груди и прислоняясь спиной к подоконнику. Вообще было ещё полчаса до того, как надо было идти в Штаб на работу – и обычно они проводили это время в разговорах с Винри или друг с другом. Но сегодня что-то шло не так. Ал, впрочем, не чувствовавший за собой никаких прегрешений, опять пожал плечами и закрыл дверь, выполняя просьбу (или приказ?) Эда. – Я тебя внимательно слушаю, Эд. – Отлично, – Эдвард был сильно не в духе. – Просто замечательно. Слушай. Хотя у меня больше вопросов, чем соображений, – да не просто не в духе, а в ярости. Альфонс мысленно недоумевал, что такого могло произойти, когда Эд, выходя из себя, сорвался вдруг на крик и, внезапно оказавшись рядом с Алом, схватил младшего за грудки и из всех сил тряхнул: – Расскажи-ка мне, Ал, что это такое?! Альфонс изумлённо проморгался, приходя в себя и сосредотачивая взгляд на том, что держал в руке Эдвард. И тут же вспыхнул. – Эд, какого чёрта ты читаешь мои личные письма?! – А что, тебе есть, что от меня скрывать? Я был прав, верно? – Вовсе нет, нет у меня от тебя тайн, но это как минимум неприлично, а как максимум – грубо! Я почему-то никогда не позволяю себе копаться в твоих личных вещах и даже трогать их без твоего прямого на то разрешения! – Оставим вопрос этичности того, что я это прочитал, и вернёмся к содержанию, – злобно прошипел Эд сквозь зубы, когда Ал резким движением руки заставил выпустить его из захвата свою рубашку и зло взглянул исподлобья. – Может, ты объяснишь, что всё это значит? – Может, ты сначала объяснишь, какого чёрта?! – А ты не съезжай с темы! Альфонс шумно вздохнул и сжал ладони в кулаках, искренне надеясь, что он не заедет ими старшему по носу. Оказывается, его тоже было очень легко вывести из себя. Но всё же он явно был поадекватнее брата, хоть они оба и говорили на повышенных тонах. Или, точнее, кричали. – Хорошо, Эд. Так что же тебя смутило в том письме, что я вчера написал, но ещё не успел отправить нашей с тобой общей подруге Джулии Крайтон? – А, так ты издеваешься? – почти задохнулся яростью Эдвард. Хотя Альфонс вовсе не издевался. – Ну что ж, я вполне могу тебе показать, о чём я… вот об этом! – и он, перевернув один из трёх листиков, ткнул им в лицо младшего, указывая пальцем на третью с низу строчку. Ал сощурился и, сфокусировавшись, смог, наконец, разобрать: «Ты прекрасно знаешь, как я тобой дорожу и ценю тебя. Ты для меня бесконечно дорогой человек. Я же тебя люблю». Строчка на этом не заканчивалась, но читать дальше смысла не было. Младший Элрик понял. Медленно подняв глаза на старшего, он сухо поинтересовался: – Значит, это. – «Значит, это»! – передразнил его Эдвард, взбешённый ещё больше тем, что в лице Альфонса не читалось даже близко никакого раскаяния. – И ты ещё можешь так говорить! – Эд, отбросив свою гордость и оскорблённое чувство собственной важности – хоть ты мой старший брат, я всё ещё жду твоих извинений по поводу того, что ты прочитал моё письмо, вовсе не тебе адресованное, – я всё же хочу задать тебе один вопрос: ты до конца прочитал это письмо? – Какое это имеет значение?! – Эд швырнул письмо на стол, круто развернулся и вернулся к окну. Ал без труда заметил, что руки у него подрагивали, а щёки заливала малиновая краска. Эдвард тоже изо всех сил сдерживался, чтобы не налететь на него с кулаками – это было очевидно. Альфонс закатил глаза и ядовито хохотнул: – О, всё понятно – значит, не дочитал… Потому что, если бы ты дочитал, ты бы не устраивал мне бессмысленных сцен ревности, которые ничем не обоснованы! – Ничем не обоснованы?! – Эд обернулся с таким гневом в глазах, что мог бы испепелить брата, если бы его взгляд не натыкался на совершенно иную – холодную – ярость в глазах Ала. – То есть, тебе совершенно всё равно, кому ты говоришь «люблю»?! Для тебя это, чёрт возьми, такое пустое слово?! А я-то думал, что я для тебя что-то… – Заткнись, придурок, – хрипло процедил Альфонс. Его тоже начинало трясти от злости. Костяшки побелели от судорожного напряжения. – Заткнись. Во-первых, это моё личное письмо и только я вправе решать, какой именно смысл я вкладываю в это «люблю». Нет, блять, не перебивай, – он не дал Эдварду, открывшему уже было рот для очередной язвительной насмешки, сказать ни слова. – Это во-первых. Во-вторых, если ты считаешь, что любовью можно называть только то чувство, что я испытываю к тебе, а ты ко мне, то мне жаль тебя разочаровывать, но тебе стоит заглянуть в толковый словарь. Я лично считаю вправе сказать, что я люблю не только тебя, но и наших уже мёртвых родителей, бабушку Пинако, Винри, Флетчера, Рассела, Мустанга, майора, учителя, Хеймерика, Хейдерика… да мало ли кого я люблю! Только значение я в это «люблю» вкладываю разное! Почему-то, если я правильно помню, я тебе только в шутку сказал, что мог бы тебя приревновать к моему тёзке, когда мы были у Врат и ты ему крикнул: «Я тебя люблю!» Что, будешь что-то возражать? Эд молча тяжело дышал. Его щёки покрылись алыми пятнами, но во взгляде Ал читал упрямую решимость отстаивать своё мнение до конца. И это взбесило младшего ещё больше. – Это было во-вторых. А в-третьих, Эд, я в бешенстве на тебя сейчас, – голос Альфонса звенел, – вовсе не за то, что ты прочитал моё письмо или взял его, даже не за то, что ты прочитал лишь половину его и истолковал на свой манер – как если бы кто-то взял Библию и вырезал из неё с разных страниц слова, которые сложатся во фразу «Бога нет», – нет, хрен с тобой, нет у меня от тебя тайн и не было никогда, – но ты меня только что оскорбил тем… что засомневался в моей любви к тебе! Младший Элрик чувствовал, как слёзы застилают ему глаза. Он не мог этого видеть – но старший даже растерялся от такого. Эд был почти уже готов броситься к брату, обнять его и просить прощения за собственную горячность – хотя не был вполне убеждён в том, что он всё понял неправильно, – но Альфонс упрямо зажмурился, мотнул головой, смаргивая слёзы, и продолжил, чуть ли не выкрикивая каждую фразу: – Как… как ты мог вообще так обо мне подумать?! Значит, для тебя всё чувство заключается только в одном слове «люблю»? Значит, тебе всё равно на то, что я для тебя делаю, что я к тебе испытываю? Значит, до того, как ты мне тогда, в том марте, на моих руках, теряя сознание, сказал: «Я тебя люблю» – до этого ты не любил меня?! Значит, когда я сходил с ума от страха за тебя… когда я не отходил от тебя… когда я убивал за тебя… когда я всё бросил ради тебя… когда я боялся рассказать тебе о своей болезни, потому что не хотел причинять тебе боль… когда я обнимал тебя, когда я вставал для тебя в несусветную рань, когда я хотел тебя порадовать каждой мелочью, даже самой простой… короче, в любой момент моей жизни, когда я любил тебя, но не говорил тебе этих «великих» слов – я тебя не любил?! Когда ты мне их не говорил – ты не любил меня?! Ты… ты… ты идиот, Эдвард! – Альфонс, не в силах больше контролировать себя, развернулся и бросился в коридор, изо всех сил хлопнув дверью. – Ал… – одними губами прошептал Эд, обессиленно опускаясь на пол и часто-часто моргая. Горячие солёные слёзы катились по его щекам. Старший спрятал лицо в ладонях и совершенно по-детски всхлипнул. Ему было адски больно сейчас. С одной стороны, Ал снова – и кто лучше самых близких мог бы это сделать? – попал по самому больному месту. С другой – он сам сделал Альфонсу больно, он сам довёл младшего до слёз… Он сам виноват. И всё же… виноват ли? Эд без памяти любил Ала. Со времени их признания друг другу прошло так много времени – почти год, – что Эдвард не мог уже представить себя без взаимной и не менее горячей любви Альфонса. Он ревновал его ко всем и всему, только обычно молча, – к друзьям, подругам, знакомым, питомцам, голубям на крыше, фонарным столбам, проезжающим автомобилям, на которых останавливался любопытный взгляд младшего… обычно Эдварду удавалось свои эмоции обращать в шутку. Но здесь и сейчас всё выходило из-под контроля. Эд вытер рукавом рубашки мокрые глаза и зло уставился на дверь. И всё-таки Ал… невозможно так просто расшвыриваться словом «люблю». Лично он очень редко говорил это – и говорил только Альфонсу. И чего только оно ему впервые стоило! А Ал… «Да он так до того дойдёт, что начнёт это каждому встречному и поперечному говорить!» – растравлял себя Эдвард, убеждаясь всё больше и больше, что всё же Ал должен просить прощения у него, а вовсе не он у Ала. «Ну и подумаешь, что до слёз довёл. Он же меня тоже довёл. И вообще это нервы. Зря разве что кричал – надо было спокойно и холодно… как он мне. Какой же он упрямый невыносимый придурок! И к тому же, а что если это “люблю” там, Джулии, действительно было в моём понимании…» – последняя мысль так перепугала и обозлила Эда, что вниз он спустился с абсолютно сухими и злыми глазами, а на робкий вопрос Винри, что произошло, ответил, что они немного повздорили. Он не собирался спрашивать, но Рокбелл сама ему сказала, что Альфонс уже ушёл в Штаб – китель младшего оставался внизу на диване, поэтому, чисто технически, ему и не нужно было заходить в их комнату. Эдвард на это дёрнул уголком губ и кивнул, пытаясь сделать вид, что ему всё равно. Всё равно не было. Совсем. Они никогда не ходили в Штаб по одиночке с тех самых пор, как Эда похитил Зависть, – Ал долгое время боялся отпускать его вообще куда бы то ни было, а потом им просто стало странно разлучаться хотя бы на короткое время. «А если с ним что-то случится?» – тревожно метались мысли в одной половине головы старшего Элрика. «Да что с ним может случиться, уже взрослый,» – небрежно возражали в другой. Винри боялась с ним заговорить, как до этого боялась заговорить с Альфонсом. И всё же, когда Эд уже застегнул тёплую зимнюю парку и собирался выходить, она вдруг выпалила, стоя на пороге кухни: – Я… я не знаю, о чём вы спорили, хотя вы кричали громко, чуть бабулю не разбудили… но… зачем же вы сейчас ссоритесь, дураки?! Вы же нужны друг другу! Что за идиотская ссора, после которой вы не ждёте друг друга, молчите, а Ал минут двадцать просто не выходил из ванной – а когда вышел, глаза у него были красные и мокрые?! Разве так можно, Эд? Он же так тебя любит, а ты его! Зачем же вы мучаете друг друга?! – и, бросив эту гневную тираду в лицо ошарашенному Эдварду, она торопливо скрылась на кухне. «То есть… он ушёл буквально… за пару минут до того, как я вышел. С заплаканными глазами. Господи, Ал…» – у Эда сжалось сердце, и он со всех ног, спотыкаясь об нечищеные сугробы и проскальзывая на покрытых льдом улицах (и никто не окликнул его с криком «Эд, осторожнее, убьёшься!» или «Братик, не поскользнись, пожалуйста!»), кинулся к Штабу, снова почти готовый просить прощения у младшего брата.***
Однако на подходе к Штабу, немного остыв, Эдвард снова, будто по замкнутому кругу, пришёл к тем мыслям, которые так озлобили его против Альфонса. «А я? Разве я не так же мучаюсь, как он? Он мог бы извиниться – а сам просто поиздевался!» И опять, решив, что просить прощения он не будет ни за что, Эд, тряхнув головой и приняв вид оскорблённой невинности, вошёл в кабинет фюрера. – Стальной, ну наконец-то, мы тебя заждались уже! – проворчал Мустанг, поднимая на него глаза. – Что это вы сегодня по одиночке? Альфонс сказал, что ты, видимо, задержался… Эд искоса бросил холодный взгляд на уткнувшегося в бумаги брата и сдержанно кивнул: – Да, я задержался, прошу прощения. Доброе утро, Рассел. Доброе утро, Флетчер. Трингамы, переглянувшись между собой и с Мустангом, круглыми глазами наблюдали, как Эд молча, не говоря ни слова ни фюреру, ни брату, опустился за стол и, не обращая на Альфонса ни малейшего внимания (как и сам Альфонс на Эдварда), принялся за документы. – Эм… Эд, Ал… – робко начал Флетчер. – Вы что… поссорились? Эдвард и Альфонс синхронно подняли головы от бумаг и, не сговариваясь, одновременно, одинаковым тоном – ледяным, бесстрастным и деланно удивлённым, – спокойно произнесли: – Нет, с чего ты взял? В обычное время такое совпадение вызвало бы их обоюдный смех и переглядывание. Сейчас Элрики даже не взглянули друг на друга. Эд только поморщился, Ал нахмурился. – Ну… вы… молчите, – Рассел покачал головой, пытаясь вызвать хоть какую-то реакцию. – И что? – неожиданно зло выпалил Альфонс прежде, чем Эдвард успел открыть рот. – Может, сегодня не хочется особо разговаривать, – и снова опустил глаза в свои документы. – Как будто всегда нужно именно разговаривать. Дел много, вот и молчим, – Эд передёрнул плечами, тоже опять утыкаясь в договоры. Мустанг изумлённо еле слышно присвистнул. Элрики никак не отреагировали. Похоже, это была очень и очень крупная ссора. Пока ещё никому из здесь присутствующих не доводилось видеть, чтобы эти двое совершенно игнорировали друг друга.***
– Эд, мне нужна твоя помощь в лаборатории. – Зачем? – Там покажу. – Ладно, пойдём. Трингамы и Мустанг собирались выяснить, что именно произошло. А для того, чтобы Эд и Ал заговорили, надо было сделать совершенно неожиданное – разделить их. Чем они и занялись. Как только они с Эдом отошли на достаточно далёкое расстояние от кабинета, чтобы их не было слышно, Рассел вдруг толкнул своего лучшего друга так, что тот, не ожидавший этого и совершенно погружённый в свои мысли, пребольно стукнулся плечом об стенку. – Эй, ты что творишь?! – обиженно зашипел Эд, потирая плечо, как вдруг старший Трингам навис над ним, упрямо его гипнотизируя. – Рассказывай. – Рассказывать что? – Из-за чего вы поссорились. – Что? С кем? – С Алом, разумеется. – Мы не ссорились. – Ага, а мы с Флетчером создали философский камень. – Че… го? – Ой, прости, я думал, мы делимся очевидно бредовыми фактами. Так всё же – из-за чего вы поссорились? Эд несколько секунд в ступоре смотрел в его синие глаза, а потом всё же скривил губы в болезненной усмешке: – Внимательности тебе не занимать. – Да у вас на лбу написано же! Итак?.. – Итак, Рассел, я тебе ничего не могу рассказать, кроме как что мой брат – упёртый баран, который не следит за собственными словами. – Ты не обижайся, Эд, но эта характеристика больше подходит тебе. –… я знаю. – Так за чем же дело стало? – То есть? – Извинись, да и дело с концом. Тебе же плохо от того, что вы поссорились. – С чего ты взял? – На тебе лица нет. Ты бледный и сам не свой. И Ал такой же. – Я не буду извиняться. Он виноват. Я его и так слишком разбаловал. – Эд, по-моему, сейчас не время обижаться друг на друга. Ал тебе нужен – а ты нужен ему… – Да что вы все заладили – нужен да нужен! Сначала Винри, потом ты, кто дальше, Мустанг? Какие психологи нашлись! – внезапно вышел из себя Эдвард, вырываясь из захвата лучшего друга и яростно сверкая в темноте глазами. – Я и без вас всех знаю, что плохо! Но извиниться не могу! И всё тут! Он виноват – и точка! Я ушёл прогуляться до лаборатории, не ходи за мной, авось не выпрыгну из окна! – насмешливо фыркнул он, откидывая волосы на спину и, развернувшись, торопливо удаляясь вглубь длинного узкого коридора. Рассел растерянно смотрел ему вслед, потирая шею. Эд больно его толкнул металлической рукой, но зла он на друга не держал. Похоже, тому и самому было сейчас слишком плохо, чтобы на него ещё и обижаться. Вернувшись в кабинет, старший Трингам переглянулся с Мустангом, а затем с младшим братом. Первый развёл руками, второй со вздохом покачал головой. Альфонса в кабинете не было – видимо, ушёл прогуляться в противоположную от кабинета сторону. Всё это говорило о том, что здесь произошла примерно такая же сцена. Это была просто катастрофа. Но из любой катастрофы должен быть выход. Должен ведь?..