Второе солнце

      Хистория позаботилась о том, чтобы её друзьям не пришлось думать о поисках временного жилья, поэтому любезно предоставила одну из роскошных квартир в центре Троста, находившихся в собственности Её Величества. Заселение прошло быстро: поглазев на апартаменты и раскидав вещи по комнатам, ребята решили отметить приезд парой бутылок вина.       Жан недолго праздновал. Выпив с приятелями по бокалу, он тут же отправился в родительский дом, где его ждала долгожданная встреча с родителями, трогательные слёзы матери, рукопожатие с отцом и необъятный омлет. И, конечно же, детская, в которой он вырос и в которую был особенно рад вернуться.       Его комната была неброской: кровать, шкаф, стол, стул, да пара книжных полок. Жан особенно любил её за необыкновенный мягкий ковёр, своего рода предмет роскоши, на котором он в детстве провёл несметное количество часов. За много лет ворс изрядно свалялся, но ещё вызывал желание разместиться на нём поудобнее.       Недолго думая, Жан так и сделал, взяв с собой стопку случайных книг. С ностальгическим интересом перебирая энциклопедии и сказки, он наткнулся и на некий журнальчик, недвусмысленное название которого начиналось на «пор», а заканчивалось на «но». Жан фыркнул и вспомнил, как выменял диковинку у одноклассника, а потом две недели делал за него все домашние задания. Теперь же ничего, кроме улыбки, эти картинки у Жана не вызывали. Он уже давно не был познающим своё тело краснеющим подростком.       Противоположный пол его интересовал с раннего детства. Еще до школы Жану нравилась соседская девочка Грета, с которой они часто играли во дворе, и он дарил ей чуть ли не все свои игрушки, за что потом получал нагоняй от матери. Не успев поступить в первый класс, Жан проникся симпатией к соседке по парте и очень тяжело переживал, когда на третьем году обучения она отсела от него к своей подружке. А в кадетском училище и вовсе случилось то, что не было похоже ни на одну из его предыдущих симпатий. Микаса, сама того не зная, прочно пустила корни в его сердце, дав прочувствовать сполна всю гамму безответных чувств.       Кстати, о Микасе. Через полчаса Жан собирался снова встретиться с ребятами и отправиться в центр на городскую ярмарку, и она, разумеется, тоже обещала быть. Жан вернул книги на своё место, запрятал по старой привычке журнал и окинул ленивым взглядом свой чемодан с вещами. Стоило его разложить… но было решено отложить это на потом. Вместо этого Жан откопал внутри светлую рубашку с длинным рукавом, решив отказаться от пиджака. На Парадизе было жарче, чем в Марли, и Кирштайн хорошо усвоил урок сегодняшнего знойного утра.       Уже на самом гулянии, шумной кучкой восседая в одном из кафе города, компания объедалась, как могла. Жан уже был на пределе своих гастрономических возможностей, а у громко чавкающего Конни в желудке находилось не иначе как двойное дно. Армин, Энни и Микаса скромно ели пиццу, Райнер же с Пик отдали предпочтение сладкой выпечке.       — Фух, с меня хватит, — Жан проглотил последний кусок мясного пирога, с упоением выдохнул и облокотился на спинку деревянной скамьи, потирая живот. Вспомнив кое-что, поднялся. — Пойду возьму ещё пива.       Сидели хорошо. Ни о чем особо не думая и уже стоя в очереди за еще одной бутылкой пенного, Жан вдруг заметил странное поведение стоящего перед ним парнишки-йегериста. Развернувшись, тот окинул его чрезмерно цепким взглядом и только потом ушёл со своей порцией. Жан нахмурился, глядя ему вслед.       Уже вернувшись на своё место к ребятам, он решил понаблюдать за столиком неподалёку, где как раз сидел тот солдат со своими товарищами. Судя по форме, тоже йегеристами.       Заметив ещё несколько взглядов и осторожных шушуканий явно не о погоде, Жан склонился к столу:       — Вам не кажется, что ребятки в паре столов отсюда как-то слишком внимательны к нам? Вон те, — вполголоса сказал он, кивая в нужную сторону. — Эй, только не палитесь.       Скользнув подозрительным взглядом в сторону, Конни приладился к бутылке с пивом, бормоча:       — Да я давно заметил. Что думаешь, Армин? Будут проблемы?       В лице Арлерта отразилось сдерживаемое беспокойство. Он очевидно не хотел никаких конфликтов, поэтому попытался сгладить тему:       — Если им хочется, то пусть смотрят сколько хотят. Важнее, что им приказано. А приказано им нас защищать, а не наоборот, — Армин пожал плечами.       — Я часто пересекаюсь с ними по работе, — добавила Микаса. — Далеко не всем солдатам есть дело до того, кто мы такие. А гражданские и вовсе не в курсе.       Хистория писала в письмах, что произошедшее несколько лет назад было известно вышестоящим лишь частично, а простым людям — и вовсе только в общих чертах. Лишь последствия битвы: смерть Эрена Йегера, возвращение Микасы с его отрубленной головой наперевес. Сражение проиграно, геноцид остановлен, но Парадиз какое-то время будет ещё в безопасности. Нюансы же народ не волновали. Солдатам же и вовсе было приказано строго хранить военную тайну.       — Я бы бдительность не терял, — выдохнул Жан, открывая бутылку пива. — Мне такие взгляды не нравятся.       На этом было решено отставить тему в покое и продолжить наслаждаться вечером. Сначала компания доела остатки ужина, потом сходили до уличного театра, глядя на представление и веселящуюся вокруг ребятню, а закончить согласились в отстроенном около года назад парке развлечений. Он был диковинкой и главным местом досуга на Парадизе.       — Нет, ну вы посмотрите на него. Ему с утра мало было? — укоризненно протянул Конни, глядя, как Райнер покупает жетоны на колесо обозрения. — Поедешь в отдельной кабинке, понял меня?       Именно Конни сегодня выпала незавидная участь сидеть в поезде рядом с Райнером, который был слаб на желудок.       — Райнер, подумай! Ты съел три куска пирога, — подтрунивал над приятелем Жан. — Жизнь тебя ничему не учит, а?       Устав от шуток, Райнер грозно обернулся и издалека погрозил кулаком. Смех стал только громче.       — Да ладно вам, ребята, колесо же еле вертится, — с ленцой протянула Пик, то и дело потягивая лимонад из трубочки. — Но с Райнером я тоже не поеду.       — Ещё чего! Решила заступиться — принимай ответственность.       — Никакого из тебя джентльмена, Жан.       — Проходим! — прерывая их, крикнул со ступеньки контролёр, и перед колесом выстроилась очередь. Через какое-то время компания разделилась по четыре человека, по очереди залезая в кабинки.       Иронией судьбы вышло так, что Конни, Райнер и Пик всё-таки заняли первую, пусть и не без возмущений, остальные же разместились в следующей. И особенной иронией оказалось то, что Жан уселся прямо рядом с Микасой. Хотя, уселся — громко сказано. Он еле втиснулся, стараясь сильно не давить ее к окну, но сидения были такими узкими, что это оказалось невозможно.       — Эти кабинки что, для дистрофиков? — проворчал он, ёрзая на месте, но Микасу это будто не волновало. Судя по довольному выражению лица, она предвкушала увлекательную поездку на колесе. Жан неожиданно осознал, что Микаса любит аттракционы.       — Ж-а-ан, пузо пивное не влезает?! — раздался голос Райнера из кабинки выше, и Жан сморщился, косясь на ещё не допитую бутылку в своей руке.       — Доиграешься, Райнер! — крикнул он, высовывая голову из окошка, хотя на деле чувствовало себя гораздо растеряннее, чем ожидал. Подкол про пивное пузо задел его. Глупо, но задел.       «Я в великолепной форме. Он хотя бы думал, о чем говорит!»       — Мальчики, я сейчас как начну пе-е-еть… — пытаясь прервать их перепалку, протянула театрально Пик, и сидящие рядом с ней издали страдальческий стон. Она иногда так делала: если ее доставали их перебранки, Пик просто начинала вопить какую-то никому не известную арию, и после этого всем хотелось уйти в подполье. Даже мощь титана-перевозчика не оказывала такого быстрого эффекта.       Жан не заметил, как кабинка тронулась, качнувшись в воздухе, и уже направилась к самой высокой точке. Город ночью был превосходен, а особенно с такого ракурса: рассыпь золотистых огней, едва заметных очертаний зданий, бесконечное небо, усыпанное бликами звёзд. Жан даже задержал дыхание. Он никогда не думал, что увидит Парадиз… таким.       А ещё рядом сидела Микаса. Это и вовсе было, словно оказаться в прекрасном сне. Ее изящный профиль, блестящие при лунном свете глаза, лёгкая улыбка. А тепло от прикосновения их плеч растекалось по телу волнами. Жан не мог оторвать взгляда. Всё происходящее казалось ему сейчас таким правильным, в высшей степени гармоничным. Хотелось бесконечно крутиться на этом колесе, главное не до тошноты, как у бедолаги Райнера.       Улыбаясь, Жан оглянулся на соседнюю кабинку, которая после круга колёса теперь была ниже, и взгляд сам собой упал на свободное сидение рядом с Конни. Уголки губ тут же опустились вниз.       Потому что Жан знал, кому предназначалось это место.       Знал, что она сейчас делала бы: поедала бы все, что смогла увидеть на прилавках, и даже пресловутую печёную картошку. Так банально, но так привычно. Потом Жан с Конни обязательно купили бы ей ещё что-то, ведь Саша была порой расточительна в финансах. Она обязательно бы заляпала юбку, а потом досадливо тёрла весь вечер пятно, стыдясь того, какая грязнуля.       Именно Саша должна была сидеть на том месте. Ведь была достойна всего на свете. И особенно увидеть город, в котором жила так долго, с высоты птичьего полёта.       Жан с усилием перевёл взгляд за борт кабинки, но уже не мог любоваться видами. Мрачные мысли зарождались в его голове одна за другой, и теперь вместо наполненных жизнью улиц он видел картины битвы за Трост. Его боевого крещения, с началом которого пришлось в одночасье повзрослеть и впервые узреть смерть. Где одного за другим терял товарищей, с которыми учился столько лет. Как в последний раз смотрел на Марко. Точнее на то, что от него осталось.       Жан осознал, что нашёл его совсем недалеко отсюда.       Ощущение гармонии и счастья сменилось прямо противоположным. Тем, что отравляло изнутри, отдаваясь мелкой дрожью по телу. И Жан понял, что не только с Сашиным местом что-то не так. Прямо здесь, на месте него самого, любоваться Микасой должен совершенно другой человек.       «Как я вообще посмел смотреть на неё своим идиотским влюбленным взглядом? — поражённо думал Жан. — Или взволноваться от того, что она так близко? Как вообще… допустил эту близость?»       Вопросы сыпались, но ответов не было, и Жану стало противно от самого себя. Тело словно сковало этим отвращением, и единственное, чего ему хотелось — провалиться под землю.       Он уставился за борт, принявшись прикладываться к бутылке, в ожидании, пока это чёртово колесо наконец завершит свой последний круг. Тогда можно будет отойти от Микасы на пушечный выстрел. А лучше… вообще испариться.       Годы военной службы хорошо научили Жана при необходимости скрывать свои эмоции, а иногда и вовсе вживаться в роль для пользы дела. Поэтому, к счастью, изменение его настроения никто не заметил. Армин и Энни по-прежнему робко обнималась и глядели по сторонам, Микаса пыталась утихомирить свои длинные волосы, неловко улыбаясь от того, что причиняла неудобства соседу. Когда же они наконец сошли на землю, Жан принялся сразу держаться от ребят несколько в стороне. Ему нужно было хотя бы символически успокоить совесть. За то, что касался её. А самое главное — что позволил себе наслаждаться этим.       Ноги снова привели уже изрядно уставшую компанию на центральную площадь, сделав прежде несколько кругов по району. Пик выбросила палочку от ещё одной сладкой ваты и облизала липкие пальцы, тут же заявив:       — Ну что, ребят, по домам? — он потянулась, зевая от души, и ее слова хорошенько врезались Жану в уши.       «По домам».       Как странно и чужеродно звучала эта фраза именно здесь и сейчас. Домом принято называть самое комфортное и безопасное место, где царит умиротворение и покой. Вот только сейчас, спустя три года, у Жана язык не повернулся назвать таковым Парадиз. Солдаты косятся, наверняка понимая, кто есть кто поимённо во всей их дипломатической шайке-лейке. От любимой девушки, которая обычно вдохновляла и окрыляла, он теперь шарахается, как от чумы. Счастливая жизнь горожан выглядит построенной на прахе. А всё вокруг напоминает тех, кто непосредственно этим прахом стал.       От всего этого вокруг будто сужались стены, а воздух давил на голову. Но зато эти чувства теперь казались Жану правильными. Болезненными, гнетущими, но абсолютно закономерными и единственно верными.       Ничего другого он не заслуживал.       Ребята охотно приняли предложение разойтись, ведь усталость после столь насыщенного дня уже давала о себе знать.       — Микаса, — сказал Армин. — Где ты живёшь? Мы тебя проведём.       — В восточном районе, — ответила она, тут же поспешив добавить: — Но меня не надо провож…       — Никаких отговорок! — заявил он, но спустя паузу добавил: — Пожалуйста?..       Сопротивляться такой вежливой просьбе было невозможно, и Микасе ничего не оставалось, кроме как согласиться.       — Постойте, — Конни окликнул уже сдвинувшихся с места друзей. — Я склею ласты по дороге, если мне придётся идти в восточный и обратно, — он страдальчески облокотился о столб, изображая высшую степень усталости. — Вы ведь тоже уже валитесь с ног, а отсюда до квартиры рукой подать. А Жану… как раз по пути. Он в том же районе живёт.       Кирштайн быстро вернулся из своих мрачных мыслей, почуяв неладное.       — Он и проведёт Микасу, правда ведь? — заговорщически закончил Конни.       Жан тут же вспомнил их утренний разговор на пароходе и захотел хорошенько съездить своднику по затылку. Но тут же понял, что со стороны это смотрелось бы странно. Хуже теперь, наверное, только отказаться провожать Микасу. Любые отговорки покажутся грубостью.       Микасе же явно было не важно, кто будет её провожать, поэтому просто пожала плечами. Она смотрела на Жана совершенно обычно, как на Конни или Райнера, любого другого человека в мире, и тем самым словно насыпала соли на открытую рану.       — Конечно, без проблем, — сказал наконец он, бросив на Конни красноречивый взгляд, но тому было хоть бы хны.       Попрощавшись с остальной компанией, они неторопливо направились к восточным кварталам Троста.       Жан пытался договориться с самим собой. Безразличие Микасы с одной стороны утешало его, давая понять, что он такой же, как и все остальные. Но с другой… в глубине души ему хотелось её внимания. Пусть и так эгоистично.       В общем, он не имел ни малейшего представления как договориться с самим собой.       Но то, что случилось на колесе, было хорошо знакомо Жану. Многое менялось за то время, пока он жил в Марли, пока притирался к обычной жизни: учился, подрабатывал, переезжал, встречался с девушками, в конце концов. Но кое-что оставалось неизменным. Ощущение чрезмерного счастья всегда срабатывало как спусковой крючок для изощренного самобичевания.       Из-за этого Жан старался контролировать эмоции, не позволять себе проваливаться в них с головой. Нет счастья, бьющего через край — нет и чувства вины. И почти всегда это срабатывало. Ведь за три года с ним рядом ни разу не было её.       Микаса не сидела, вплотную прижавшись нему плечом и бедром, Жан не слушал приятный тембр её голоса, не вдыхал запах её волос. Но наверняка когда-то это должно было настигнуть его вновь.       — Ты в порядке?       Вопрос Микасы раздался как гром среди ясного неба, и у Жана перехватило дыхание, силком вытаскивая из омута мыслей.       — Ч-что? — он неловко откашлялся.       — Я же вижу, что тебе как-то… не по себе ещё с колеса, — с небольшими обеспокоенными нотками в голосе сказала Микаса. — Вот и спрашиваю. Всё нормально?       — Да, всё хорошо, — Жан был уверен, что теперь выглядел растерянно. — Всё в порядке.       — Просто мне показалось, ты дрожал…       Жан даже замедлил шаг. Он не мог поверить, что его с такой лёгкостью выдало собственное тело. Невозмутимый образ был разрушен, и кем? Девушкой, с которой Жан последние несколько лет общался только по переписке. Да даже Конни, его ближайший друг, не всякий раз замечал, когда с ним творилось что-то не то.       — Прости, если ты не хотел, чтобы это кто-нибудь заметил, — поспешила добавить Микаса, заметив его обескураженность, и Жан подавил нервный смешок.       Этот сумасшедший день, казалось бы, уже исчерпал свой лимит эмоциональных потрясений. И вот, казалось бы, всё хоть и косо-криво, но шло к завершению, но жизнь снова решила будто издевательски испытать его нервную систему на прочность. Жан даже не удивился бы, если бы Микаса вдруг набросилась на него с поцелуями. Хорошо, почти не удивился бы.       Впрочем, какая теперь разница? Этот день не станет еще безумнее. Поэтому он решил подбросить дров в огонь — и честно рассказать о произошедшем. Зачем ждать сюрпризов от жизни, если можно делать их самому?       — Мне не было плохо на колесе, — фыркнул Жан, покачав головой. — Мне было… слишком хорошо.       На лице Микасы отразилось искреннее недоумение.       — Когда со мной происходит что-то хорошее, даже просто в быту… — продолжал он, неловко подбирая слова, — мне кажется будто я не заслуживаю этого.       Откровения тут же разбередили старые раны, но Жан решил теперь не останавливаться. Микаса недоумённо молчала, видимо, ожидая продолжения рассказа.       — С тех пор, как сила титанов исчезла, каждый раз, когда я позволял себе, скажем, чересчур порадоваться… просыпалось это дурацкое чувство, — ускоряя шаг, Жан смотрел себе под ноги. — В Марли с этим было полегче, но здесь… это совсем другое. Я считал, что научился контролировать свои эмоции, но на Парадизе будто вообще забыл о том, что должен это делать. Позволил себе думать… что мне может быть здесь хорошо, — он несколько секунд помолчал. — Что мне может быть хорошо, когда их нет. Когда почти никого, кроме элдийцев, нет.       Жан понимал, что окончательно и бесповоротно топит свой образ беспечного гедониста. И даже уже почти жалел. Тем более, что Микаса так и сохраняла молчание.       — Я часто чувствую себя виноватым, — продолжил Жан, не в силах остановить поток слов. — В Марли за то, что наш друг, мой друг уничтожил им пол страны. Здесь за то, что позволяю себе кататься на… чёртовом колесе, — отвращением выплюнул он, — пить это дурацкое пиво и балдеть, когда миллионы людей… — на миг запнулся, — ты и сама знаешь.       Навстречу шла компания из троих человек, которые увлечённо друг с другом болтали, явно не заботясь ни о чем на свете. Жан оглянулся и проводил их показательным взглядом.       — Как ты думаешь они тоже винят себя в том, что остались живы? В том, что могут вот так просто-напросто и беззаботно прохаживаться по мирным улицам процветающего города? Мне иногда кажется, что я варюсь в этом один…       Жан вдруг осознал, что идёт по улице один. Обескураженно обернувшись, он увидел, что Микаса осталась в нескольких шагах позади.       — Мы пришли, — она указала на верхние этажи четырёхэтажного здания. — Я живу здесь.       Немного помявшись, Жан вернулся и попытался разрядить остановку:       — Хорошее место, уютное, — он окинул взглядом горящие окна. — Я часто гулял здесь, когда был ребёнком, — неловкое молчание. — А мне… тоже пора домой.       Жан понял, что хочет уйти раньше, чем услышит хоть слово в ответ на свою болтовню. Без ответов и комментариев, без оценок и, тем более, жалости.       — До завтра, — он пожал Микасе руку и развернулся в другую сторону. — Спокойной ночи.       Может, она и собиралась что-то сказать в ответ, а может, наоборот не считала это нужным. Как бы там ни было, Жан не хотел ничего знать.       — Увидимся, Жан, — всё-таки запоздало донеслось ему в спину.       Жан всё же обернулся, помахал ей с лёгкой улыбкой и вскоре скрылся за углом.

***

      Выложив всю свою подноготную Микасе на блюдечке, Жан поставил вполне логичную точку в вечере, который и так катился по наклонной. И теперь, с одной стороны, чувствовал себя разоблачённым, но с другой — испытывал какое-то дурацкое облегчение. Может, он попросту отпугнул Микасу своими излияниями? Наверняка так будет только лучше.       Дело шло к ночи и улицы города всё больше пустели, и даже единичные прохожие перестали встречаться Жану на пути. Магазины и увеселительные заведения уже и подавно были закрыты. Даже жаль — он очень хотел пить и с удовольствием расстался бы с парой монет в обмен на бутылку воды. Жан присматривался к вывескам, большинство которых были ему не знакомы. Было видно, что у Троста дела шли хорошо и в последнее время новых мест тут прибавилось.       Однако один старый цветочный ларёк на углу улицы Жан узнал издалека. Он явно не был заброшен, так как у порога валялись несколько подсохших лепестков роз.       Подойдя ближе, Жан внимательно оглядел плотно закрытые ставнями окна и улыбнулся, вспомнив о том, что когда-то не упускал момента, чтобы не поглядеть на этот ларёк хотя бы издалека. Причина была стара, как мир: он любовался очаровательной цветочницей, которая частенько там работала. Юная, румяная и улыбчивая, явно любящая своё дело, она словно олицетворяла собой то будущее, к которому Жан стремился в кадетские годы. Тихая размеренная жизнь, непыльная работа и покой. Жан даже думал, что хотел бы, чтобы его будущая жена тоже занималась цветами. Слишком уж красиво девушки среди них выглядят — будто бы и сами цветут.       Домой он шел всегда именно этой дорогой, находил всевозможные предлоги постоять рядом, часами отсиживался на скамейке неподалёку, делая вид, что читал книгу. Краснея до ушей, покупал цветы на карманные деньги, каждый раз обещая себе вручить их этой красавице сразу же после покупки, но так и не решался. Девушка была немного старше, и Жан попросту не знал как сделать шаг навстречу. Тем не менее, это место на целое лето оставалось для него магнитом, который притягивал к себе без шансов на сопротивление.       Однажды по инерции Жан даже привёл сюда Марко. Это было последнее лето перед выпуском, когда вопрос выбора подразделения стоял очень остро, а оживлённые дискуссии о смысле и борьбы с титанами были обычным делом. Марко тогда сказал, что по его мнению, смысл всей этой кровопролитной войны — счастье человечества.       «Я думаю, всё это чтобы… быть счастливыми».       Эти слова заставили Жана даже отвлечься от созерцания цветочницы. С одной стороны, он не мог понять как слова «война» и «счастье» могли стоять в одном предложении, а с другой понимал, что выбор между этими понятиями — непозволительная роскошь. Кто-то ведь всегда должен бороться.       «Вот ты грызёшься с Эреном, а я благодарен ему за то, что он есть и так отчаянно рвётся в бой, — серьезно продолжал Марко, видя сомнение в лице друга. — Без таких решительных людей нам ни за что не победить титанов. А ведь кто-то из наших друзей погибнет, сражаясь в рядах Разведкорпуса. Но самое малое, что люди могут сделать в тылу — жить своей привычной жизнью и быть счастливыми».       Жан не переставал поглядывать на девушку за прилавком ларька. После этих слов в его голове пронеслась шальная мысль: возможно, он и сам готов был отдать жизнь, лишь бы эта девушка могла и дальше с таким упоением составлять композиции из цветов.       Всё изменилось после битвы за Трост. Этот район чудом не пострадал, но Жан так и не смог вновь вернуться к ларьку. Что-то внутри него навсегда сломалось после гибели Марко. А ещё Жан понимал, будучи новобранцем Разведкорпуса, что его и самого может в любой момент настигнуть смерть.       Видеть эту сияющую и излучающую жизнь цветочницу теперь означало лишний раз напомнить о том, что сам Жан этой жизни лишился. А еще ни одна девушка в мире не заслуживает парня, который в любой момент может стать кормом для титанов.       Вспоминая об этом, Жан отошёл и присел на ту самую скамейку, на которой в юности так и не дочитал ни одну книгу до конца. Вновь всмотрелся в закрытые ставни ларька и вдруг осознал… что больше не испытывает того жуткого чувства, что заставляло его обходить этот путь стороной. А от того букета гнетущих переживаний осталось лишь тёплое ощущение ностальгии по относительно беззаботному прошлому.       Жана накрыло волной облегчения.       «…самое малое, что люди могут сделать в тылу — жить своей привычной жизнью и быть счастливыми».       Быть счастливыми. Даже спустя много лет что-то внутри Жана наотрез противилось этой истине. Но слова старого друга всегда помогали Жану встряхнуться и меньше грызть себя. В конце концов, жизнь продолжается. Даже ради тех, кто уже давно ушёл.       Жан поднялся, окинул взглядом звёздное небо над головой и улыбнулся.       — Когда-нибудь я перестану подводить тебя. Обещаю.       И пошёл домой. С мыслями о том, что если та самая девушка до сих пор работает в этом ларьке, то в этот раз он непременно подарит ей купленные цветы.