Bad Trip

Женщина закатывает глаза, слизывает капельку крови, и упорно пытается не обращать внимание на волнение и легкую дрожь во всем теле. Абсурдно, глупо, и совершенно неприемлемо. Это было плохой, откровенно ужасной идеей — решить, что чувства можно выплеснуть, написав этот никому ненужный текст. Тем более — сделать его достоянием общественности в одном из анонимных блогов. Но как можно справиться с тем, что выжигает изнутри, что не дает существовать ни единого мгновения спокойно? Как можно жить с неутолимой жаждой, сбивающей с пути, заставляющей забыть, кто ты есть и хотеть. Животно, неудержимо, опасно. Она с раздражением взирает на еще одну подпись «приятного чтения, Мария Владимировна», написанную более ровным почерком, и, спасибо, с запятой, и строит в голове планы мести. Это, безусловно, сделали девочки. Не иначе, как насмешка, ничего, имеющего общего с тем, что ее рассекретили. Ей подбросили эти оскорбительные листы, чтобы смутить, поставить в неловкое положение, заставить ощутить уязвимость. Она накажет. Она найдет каждого причастного и покажет, как кардинально меняется ангельская внешность, как белоснежная улыбка превращается в оскал, желающий окраситься алым. — Изучаете что-то интересное, Мария Владимировна? — с любопытством спрашивает бесшумно зашедший директор, и Третьякова вздрагивает, оборачиваясь. На лице Лукиной играет легкая усмешка, а руки, скрещенные на груди, выдают напряжение. — Нет, — хрипло отвечает Мария, и тут же корит себя за эту слабость — обыкновенные глупости. — Иногда так приятно придаться глупостям. Особенно в наших сложных сдержанных ролях, — Лукина продолжает улыбаться, и что-то в этом напрягает, заставляет внутренне сжаться. Мария что-то пропустила, потеряла из вида, где-то ошиблась. — Да, наверно, — ответ сдержанный, краткий, лишь бы прекратить разговор. Слишком уязвимо говорить сейчас, когда в руках — подтверждение ее греховности, ее ночного рая-кошмара. Лаура вздыхает, резко переставая улыбаться. Она опускает руки, опирается на косяк, будто в поисках не только физической опоры, и плотно сжимает губы. Мария скользит взглядом по ее лицу, задерживается на изящной линии шеи, останавливается на расстегнутом воротнике рубашки. Так много кожи — и так мало. Но ей бы хватило. Ей бы хватило сейчас одного прикосновения губами, чтобы восполнить этот дефицит, заставить эту ломку снизить обороты, дать ей передышку, пару часов свободы. Уткнуться носом в шею и вдыхать ее аромат, будто ищущий зверь, наполнять легкие, переполнить ей все свое нутро и погибнуть. Распасться на тысячи частиц, прекратить ощущать это так ярко, невыносимо. — Я читала, — произносит директор. «Я читала». Маша не понимает смысла этих слов. Она смотрит на Лауру, и боится вникнуть в только что услышанный набор букв. Конец? Прямо сейчас — она рассмеется ей в лицо. И единственная возможность улизнуть от унизительной расправы — сказать, что она ни при чем. Дети играются. Мерзкие, блять, ученицы, которые так нагло ее подставили. Отплатили добром. Кайф. Но вместо тысячи объяснений с ее губ срывается предательское: — И что вы думаете? Лаура молчит. Молчит мучительно долго, и сердцебиение окончательно готово разразиться темпом, после которого — облегчение. Завершение этой чечетки. Маша почти хочет этого. — Я думаю, что можно обойтись без Bad Trip’а, — четко произносит она, и привычная бледность кожи сменяется румянцем. — Без, — бессмысленно повторяет Третьякова, и хмурится. — Но все остальное, — Лаура выдерживает паузу, — можно осуществить. Все остальное — обещание, своими масштабами пугающее, выбивающее из-под ног почву. Сделать все и не сделать ничего. С чего начать и чем завершить. Будет ли передозировка? Станет ли наркотик губительным? Определенно станет. Но передоза не будет — этой женщины всегда будет мало. И насыщения не будет. И жажда останется. Неутолимая. Но теперь — ощутимая на языке. Нужно спросить. Нужно установить границы. Нужно поговорить. Но Маша не может — она повержена, она в плену, она давно на этой игле, и вот сейчас готова подставить не только руки, не только вены, она готова отдать все, что у нее есть. Лаура тянет к ней руки — и Маша падает.