***
Мне семь, я маленький сирота, гуляющий по улочкам Мондштадта, голодный, холодный. Люди в этом городе очень добродушны, они давали мне старые одеяла, соорудили домик из разрушенной телеги рядом с Мастерской Шульца, в которой главным был почему-то кузнец Вагнер. Со мной рядом постоянно бегала одна девочка. Она была одета в красный сарафанчик и черные чешки. У нее были русые волосы и, кажется, карие глаза. Она носила мне еду из ресторана своей матери и показывала всякие интересности в городе. Однажды она пыталась затащить меня в собор Барбатоса, на что я громко кричал и плакал, отбиваясь. После этого случая я не видел Маргарет. В один из обычных дней я сидел под телегой и ел последний закатник. Нужно было делать вылазку за следующими. Я мало мог унести в своих руках, поэтому часто выходил за пределы города, рискуя жизнью. Монстры из Бездны строили лагеря прямо рядом с деревьями моих любимых фруктов. Но есть что-то надо было, поэтому я в очередной раз накинул плащ и отправился на поиски созревших плодов. Как назло, пошел дождь, который быстро зарекомендовал себя как ливень. Где-то далеко сверкнула молния, я услышал гром. Вокруг была завеса из дождя, мне ничего не было видно. Я побежал куда глаза глядят, пока не наткнулся на кого-то и не упал прямо на грязную и мокрую траву. Мужчина в черном плаще стоял надо мной, держа в руке какую-то шкатулку. Я услышал дыхание лошадей. — Ты потерялся, малыш? В поместье, куда привел меня этот мужчина, было просторно и жутко неуютно. Меня пустили погреться и даже предложили поесть. Естественно, я отказался, ведь научен папой: если визит незапланированный, не садись за стол. Но мужчина усадил-таки меня на стул перед столом и подал блюдо с какими-то травами и листьями. Он назвал это салатом. Попробовав, я понял, что это не так невкусно, как казалось на вид. Папа не готовил мне такое… Мы ели мясо с морковкой. А еще был редис. И хлеб. Да, где же здесь хлеб… Я наконец запомнил имя мужчины. Это мастер Крепус. Он позвал какую-то Дилюку… Кто это? Его жена? Горничная? На зов прибежала миленькая девчушка с двумя хвостиками из таких же ярко-алых волос, как и у отца. Она протянула мне ладошку и представилась. Я пожал ей руку и продолжил заинтересованно наблюдать за обитателями дома. Они были странными и на редкость спокойными. Девочка болтала ножками и рассказывала о чем-то отцу. — Ну, и я его как р-раз! Он сначала упал, а потом разлетелся на сотни пылинок! Я убил его! «Убил»?.. С-стоп! Это мальчик?! О, нет, какой я глупый… Слава Тейвату, я ничего не сказал на этот счет… А похож на девчонку. Миленький, черты лица мягкие, ручки пухлые… И заколочка на челке. После обеда мне предложили пройти в комнату на втором этаже и лечь в кровать. Я ожидал увидеть маленькую койку, а в итоге утонул в матраце и подушках. Она была огромная! Я так давно не видел таких кроватей! Что уж говорить о том, чтобы спать в ней! Только я было устроился, как в комнату пробрался Дилюк. Он улыбнулся и помахал мне рукой. — Слушай… Раз ты будешь жить здесь, с нами… То давай дружить? Пожалуйста! У меня еще никогда не было друзей! — Жить?.. Нет-нет, я… Я только пережду дождь и уйду к себе. — Папа сказал, что ты остаешься здесь надолго… Хочешь, я почитаю тебе книжку? Или… Принесу больше подушек! А хочешь, мы попросим Аделинду подать чай? Я уже не слушал этого милого мальчика. Что значит: надолго?.. Так я обрел дом. Меня приютили, как бы я ни отмахивался. Я объяснял, что папа скоро придет за мной каждой горничной, а они лишь грустно улыбались и кивали. Почему они так? Разве я маленький, чтобы со мной не говорить? Мне восемь, и кровать в гостевой комнате стала принадлежать только мне. Рядом жил Дилюк, мы перестукивались морзянкой через стенку. Кстати, он оказался очень дружелюбным и хорошим мальчиком. Он назвал меня братом. Обычно так называют людей, которые тоже маленькие и называют твою маму своей тоже. Но Дилюк почему-то звал меня так… Я решил спросить об этом у мастера Крепуса. — Нет, Кэйа. Я не твой родной отец, твоя мать — не моя жена, а Дилюк — не твой брат. Может, по духу, но не по крови. — мужчина поморщился при слове крови. Наверное, он не хотел бы иметь общую кровь с таким отщепенцем, как я. — Твои родители… Ужасные люди, по существу. — Почему, мастер Крепус? — мною движет детский интерес и зарождающаяся обида. — Они не верили в Богов и всегда перечили воле Небес. Таким не место на земле. А что еще хуже: такое отребье способно размножаться. — он бросил на меня полный ненависти взгляд. Странно, но я не почувствовал неприязни к себе лично. Наверное, не верить в Бога — это очень плохая затея… Буду верить. Кто бы что ни говорил, а мне девять, и я бегаю с Дилюком вдоль виноградников, ища самые красивые и большие гроздья. Брат крепко держит меня за руку, а щеки пылают… Наверное, даже не от бега. Быть с Дилюком интересно и весело. Он придумывает много игр и занятий… Но иногда я хочу побыть один. Ох, вот! Я тяну Дилюка назад и показываю очередную виноградную ветку. Мне нельзя касаться насаждений, поэтому я терпеливо жду, пока брат оторвет ее и пойдет дальше. — Дилюк. Почему мне нельзя трогать виноград? — Нельзя?! Откуда ты это взял? Бери, сколько хочешь! Спусковой крючок снят. Я побежал прочь от мальчика, ища самые большие гроздья и собирая их в руки. Я теряю очень много ягод, но не беру ни одной в рот. Дилюк хочет попробовать сделать виноградный сок. Я помогу ему, чтобы он и дальше мог звать меня другом. Мне влетело. Оказывается, что Дилюка слушать нельзя. Можно только мастера Крепуса… Наверное, я и правда буду слушать его, потому что еще одних розг я не стерплю… Я не сплю пару дней из-за боли в спине. Мне десять, и я сижу за столом, Дилюк улыбается, не выпуская из рук свой глаз Бога. Теперь он обладатель Пиро стихии… Именно поэтому мы за столом, на нас белые рубашки с жабо и черные перчатки. Аделинда дарит Дилюку новые туфельки, на что тот чуть не плачет, вешаясь на шею главной горничной. Мастер Крепус дарит сыну настоящий двуручный меч. А я хочу исчезнуть. Я лишний здесь, на этом празднике, в этом доме, в этой семье, в этом городе. Мне нет места. Дилюк выводит меня из мыслей и тянет танцевать. Его изящные ножки в новых туфлях отплясывают польку, а я еле поспеваю за братом… Уже вечером он снова у меня. Мы читаем книжку по ролям. И этот глаз Бога снова у него в руках… Дилюк замечает мой взгляд и протягивает амулетик. — Хочешь?.. — Не знаю. Я отвечаю честно, все еще не желая даже касаться этой безделушки. — А что не так тогда? Ты весь день какой-то… Какой-то грустный. Дилюк ложится в кровати и кладет голову на мои колени. Он ластится, когда я начинаю гладить его. — Ты теперь пойдешь в рыцари? — Конечно!.. — начинается очередной рассказ загоревшегося мечтой мальчишки. Он машет руками, изредка кричит, на что я прошу быть тише, глаз Бога улетает в подушки, а брат все резвится и уже рассказывает о своей жене, которая будет ждать его из экспедиций. Внезапно дверь распахивается, а на пороге стоит мастер Крепус. — Дилюк, детка, я же просил лечь спать. Что ты делаешь не в своей кровати? — Ой! Прости, пап… Я уже бегу! Дилюк быстро собирает книжки, хватает глаз Бога и выбегает из комнаты, смеясь мне. Как только дверь за ним закрывается, я вижу сжатую в кулак ладонь мастера Крепуса. Мне почему-то хочется убежать за Дилюком… — Кэйа. Почему ты не даешь моему сыну высыпаться? Вы каждый день устраиваете эти посиделки? Разве я разрешал? Его голос вкрадчив, но я слышу злость. Он замахивается и дает мне грубую пощечину. Я отлетаю к подушкам, сразу хватаясь за лицо. Кажется, мне еще и сломали нос… Кровь на подушках… — Как ты смеешь мешать моему сыну?! Его раскрытая ладонь проходится по моему бедру, отчего я взвываю. Это больно. Жжет… — Замолчи! Еще раз я увижу, что вы вместе после отбоя — зарежу! Его кулак приходится аккурат в мой живот. Я скулю и сворачиваюсь в клубок. Я начал по-настоящему верить в Бога, моля о спасении и милости. Пожалуйста, пусть он уйдет… Пожалуйста, пусть оставит в покое… Я не хочу больше… Я буду слушаться… Через время, когда мастер Крепус ушел, в мою комнату прокрадывается Аделинда и раздевает меня, кладя на бедро какую-то холодную штуку и вытирая полотенцами нос. Я тихо плачу, понимая, что сейчас на меня снова закричат или врежут, но девушка только молча обнимает меня, поглаживая по голове. — Ты справишься. Мне двенадцать, и я бегу принимать ванну после очередной тренировки с Дилюком. Сегодня я победил его дважды и даже сбил с ног! А сам виноват. Будет знать, как сомневаться в одноручниках! Я набираю воду и опускаюсь в квадратную неглубокую ванну. Стук в дверь. Я не успел ничего сказать, как вошел мастер Крепус. На нем были только туфли и штаны. Я поглубже сел в воду, спрашивая, случилось ли что. — Прачка говорит, что твое белье грязное не только с внешней стороны. Я считаю своим долгом показать тебе, как нужно тщательно мыть свое тело. — Я хорошо моюсь. Но я потею на тренировках. Без этого никак. Он будто не слышит меня, подходя к ваннне и садясь на колени перед ней. Не дожидаясь моего согласия, он берет мыло и начинает водить одной рукой по моему телу. Мне неприятно… Но… Вдруг я и правда неправильно моюсь?.. Вторая рука размазывает по моей груди мыло. Я слежу взглядом за пузырьком, что поднимается вверх. Мастер Крепус трогает мою ногу, и я дергаюсь. Мама учила меня никому не давать трогать так близко к моему члену. — Дальше я сам. Я понял, мастер. Меня снова не слушают, проводя у ягодиц. Я кривлюсь, когда меня касаются в области яичек. Нет, нет, не трогай так долго… Их не настолько долго мыть… Пожалуйста, нет… Убери руку!.. Я хватаю его запястье, но он вкрадчиво объясняет, что там может быть много микробов. Я постепенно успокаиваюсь, давая мыть себя. Когда мастер Крепус касается лобка и основания члена, я снова прошу остановиться. Мужчине снова плевать, я только слышу сбитое дыхание… Г-где вторая рука мастера?!.. Меня обуял ужас. Я пытаюсь успокоиться, но, черта с два, когда твой «отец» трогает твой пенис. Боясь увидеть то, что маленький мозг придумал, я оборачиваюсь, обнаруживая вторую руку мужчины. Я, как ошпаренный, выскакиваю из ванны, заезжаю мастеру Крепусу по лицу так, что его рука отнимается от паха и сжимает лицо. Мною движет только инстинкт самосохранения и ничего больше. Я выбегаю нагишом из ванной, из комнаты и бегу по лестнице вниз, отчаянно зовя единственного человека, что стал мне близок, Аделинду. Я налетаю на нее и утыкаюсь куда-то в грудь. Мои руки обвивают ее тело, а она испуганно хватает меня тоже. Она спрашивает, что случилось, но я только начинаю рыдать. Что за слезы… Я же парень… Через минуту выбегает разъяренный Крепус. Он отнимает меня от горничной, наказывая ей никогда не слушать «это каэнрийское отродье». Мужчина закидывает меня в комнату и закрывает ее на ключ. Я прикрываюсь одеялом и пытаюсь схватить со столика карандаш, которым я иногда рисую всякие картинки перед сном. Но он, кажется, не пытается раздеться… Он только замахивается, снова ударяя меня по лицу. — Если кому скажешь, тебя даже не послушают, мелочь. Мне четырнадцать, и я сопровождаю Дилюка на шествии. Он получил звание капитана кавалерии, что делает и меня его помощником. Всю церемонию я рядом, а Дилюк смущенно улыбается мне, стараясь коснуться пальцами моей руки. Дома его снова поздравляют. На меня не обращают внимание, пока Дилюк не начинает постоянно крутиться рядом со мной. Он привлекает взрослых, они поздравляют и меня, качают на руках и целуют в щечки, как маленького… Дилюку нравится эта слава, это внимание, а я снова хочу уйти в погреб и читать книгу на языке Фонтейна. Ночью я иду в туалет и сталкиваюсь с Дилюком. Мы осторожно проходим в гостевую спальню и тихо разговариваем, держась за руки. — Люк… А мастер Крепус же тоже ходит к тебе в комнату? — О чем ты?.. Нет. Он никогда не заходит ко мне. У меня только горничные убираются, да Эльзер ходит. Отец никогда. — А можно… Можно я сегодня у тебя немножко посижу?.. — Конечно! А что случилось, Кэйа?.. Тебя отец обидел? Ты чего-то боишься? — Н-нет, я… — вспоминаю слова мастера и тут же тушуюсь. — Кэйа. Я ведь не буду осуждать тебя… — Я просто… Ты мне нравишься, вот я и хочу быть ближе!.. — я выпаливаю это раньше, чем понимаю, что сказал. Рискую, закрывая глаза и тычась губами в его губы. Я мягко целую брата, на что тот внезапно отвечает коротким лизанием языка. Я краснею, отстраняясь от него. Крепус не разрешал такого… Наверное, меня накажут… Всю ночь я провожу у Дилюка в кровати, обнимаемый своим новым «больше-чем-другом». Мне шестнадцать, и очередной ночью, когда все уже легли, Дилюк обнимает меня, как только я вхожу в комнату. Мы неумело целуемся и аккуратно пробираемся к кровати. Залезши под теплое одеяло, брат снимает с себя ночную рубашку, обнимая меня вновь. Он начинает покрывать мою шею поцелуями, шепча что-то про карамель и мой запах… Ох, это приятно… Я не остаюсь в долгу, сплетая пальцы наших рук и начиная целовать ключицы брата. Наверное, это неправильно, ведь…мы оба парни… Но как-то плевать, когда Дилюк начинает краснеть и тихо скулить от удовольствия. Из книг я знаю, что можно зайти дальше… Но зачем? Все и так прекрасно. Целовать и гладить его тело — божественно. Я пробую новое, начиная полизывать соски Дилюка, на что тот отзывается глухим стоном. Его тело выгибается, а меня бросает в дрожь. Ему приятно… Ему приятно настолько, что он издает какие-то звуки… Я втягиваю губами бусинку соска, слыша стон громче. Буквально мгновение, и брат меняет нас местами, заставляя меня выгибаться ему навстречу, уже лежа на спине. Его руки быстро сдергивают мои штаны, а сам Дилюк юркает под одеяло, касаясь губами головки моего члена. Я не сдерживаю стона. Я никогда не трогал себя… И… Кажется, я впервые возбудился, не считая утренних стояков. Дилюк аккуратно берет в рот побольше, а я прошу не торопиться, чтобы ему не сделалось плохо. Вместе с гортанным стоном, когда я кончаю ему в рот, слышится скрип двери… Мне все еще шестнадцать, это все еще та же ночь, но перед моими глазами раздевается тот, кого я должен был называть отцом. Я понимал, что сейчас будет, но ничего не мог сделать… Я мало помню из этой ночи… Только обрывки… Он каждый раз повторял, что я отродье… Что я должен умереть… — Твоя дырка предназначена только для того, чтобы расплачиваться за своих родителей… Он раздевает меня полностью и бросает на кровать. Я вижу его уже эрегированный пенис… — Как ты смеешь трогать и развращать моего сына? Этого ангела. Ты, отродье! Он залез на кровать и навис надо мной. У него… Подтянутое тело… И красивые красные волосы… Я стараюсь отвлечься от мыслей о том, что сейчас будет, пытаюсь сконцентрироваться на какой-то ерунде… Когда мне приказывают лечь рядом, я не шевелюсь. Мне снова заезжают по лицу, и я повинуюсь, опускаясь ниже. Его совершенно не волнует отсутствие опыта. Он угрожает мне… Я беру его орган в рот, а по щекам текут слезы. Мне больно и страшно… Дальше я не помню… Было что-то вязкое во рту… Он кончал мне на лицо, приговаривая, что я никому не нужен… Что Дилюк тоже мной пользуется… — Такое отребье как ты никто даже ебать не захочет, что уж говорить о женщинах. Отщепенец. Ты за все заплатишь. Я помню кровь. Наутро все мое тело болело… Я ушел в ванную комнату и долго мок в воде, пытаясь отмыться от ощущения его рук… Он… Он только бил меня и насиловал… Анус разрывает от боли, а на запястьях остались синяки. Наверное, я сопротивлялся…[1].
Мне семнадцать, и я, завидев очередной ливень, поскорее делаю муляж из подушек и вылезаю в окно. Он приходит каждую ночь с грозой. Отцы успокаивают своих детей в такую погоду, мастер Крепус же заставляет концентрироваться только на ней… Надеюсь, сегодня мне удастся сбежать дальше хлева… В котором это было тоже… Дилюк не понимает, почему я уже в течение года не даю ему касаться себя. Я целуюсь с ним через силу… Нет, я люблю его… Но… Я не должен доверять ему… И не имею права пачкать этой грязью… Хотя, брат тоже сильно не давил. А вдруг он догадался? Мне еще семнадцать, но Дилюку сегодня восемнадцать… В честь этого меня награждают парой поцелуев в шею и коротким, не обвенчавшимся успехом, минетом… Так себе подарок… Лучше бы вообще отменил свой сеанс… Я снова смеюсь, когда он вставляет в меня свой член. Почему я? Какие Боги, когда меня, еще ребенка, насилует мой опекун? Я…я не могу закричать… Он обещал сделать это с Дилюком, если кто-нибудь об этом узнает… Б-блядь, внутрь… Снова будет болеть живот… Пожалуйста, нет…***
— Почему ты не скорбишь, Кэйа?.. Тебе его не жаль?! — Дилюк взрывается яростью, откидывая в сторону какую-то вазу. Я уворачиваюсь, подходя к нему ближе. — Мне жаль… Но… Я слишком разбит, чтобы сейчас чувствовать… Дилюк, наверное, понимает это как разбитость случившимся. Ну, и хорошо. Главное, что мы все еще вместе, и мой бойфренд не останется один…***
— Кэйа. Может, мы сегодня… Дилюк целует меня, обнимая и аккуратно ведя руками вниз по спине. Я рвано киваю и отдаюсь поцелую.[2].
Это, по сути, был мой первый раз…***
Мне двадцать один, и я рассказываю Дилюку всё. Грязь льется с меня несмываемым потоком, мое лицо прикрыто вуалью извращения, а тело облачено в тогу стыда. Я жду самой плохой реакции… Но… — Так он лгал, когда говорил мне, что не тронет тебя, если я… Его объятия сейчас самые больные и горькие.— Ты не грязен.
— Ты любим.
— Ты не обязан.
— Ты можешь отказать.
— Я уважаю твой выбор.
— Я боюсь доверять.
— Я виновная жертва.
— Ты чистый сосуд.