***
Йоаке меняет фарфоровую маску и серую форму на яркое развратно сползающее с плеча кимоно и плотный слой макияжа. Изящный жест рукой — кроваво-красные губы смыкаются на конце кисэру, затягиваясь удушливым дымом. По шее змеится серебряная нить украшения. Подвеска тянет вниз, как камень утопленника. Вокруг щебечут проститутки, заманивая клиентов в капкан удовольствия, те млеют от внимания и сакэ в чащах… Йоаке расслабленно улыбается — ледяные глаза цепко осматривают помещение, мажут по лицам, замысловатым канзаши в волосах, узорчатым коврам из Суны… Вот он. Объект глубоко затягивается сладковатым кальяном. Торговец, знающий слишком много. Шантаж, манипуляции и интриги, строящиеся против Дайме… — Закидывай удочку вот так, Аке, — Шисуи щурит глаза и поправляет ее хватку. Итачи сидит на камне, греясь в солнечных лучах. Взмах… Она кокетливо посматривает на него, пряча лицо за веером. Из прически красиво выпадает локон, блестят в свете огней драгоценные камни. Йоаке ведет плечом — ткань легко сползает вниз, обнажая кожу. Новый взгляд, трепет ресниц, взмах веера… Поплавок задорно скачет в воде. Дергается леска. Наживка проглочена — рыба цепляется за крючок. Она манит его пальцем за расшитые занавески. Он послушно идет следом. Похоть в его рыбьих глазах мерцает отблеском блесны. — Держи, держи! — Йоаке сжимает ладони на древке. Яркий поплавок мечется из стороны в сторону и рябит в глазах. — Не удержать. Сорвется! — четыре руки накрывают ее. Леска натягивается струной. Над водной гладью мелькает хвост… Йоаке уводит его из зала и ведет в комнату. Она знает — напарники уже скользнули в его кабинет, ища тайники. Объект завороженно следует за ней, пытается ухватиться потными руками за шёлк. Йоаке игриво щурит глаза, выдыхая кольца дыма в его лицо. Наваждение легкого гендзюцу становится лишь сильнее. Кимоно ползет по плечам. Кожа покрывается мурашками от холода… и отвращения. Йоаке позволяет сминать ее губы и размазывать по щекам помаду, борясь с тошнотой. Пальцы подрагивают. Сколько бы миссий она не выполнила — каждый раз как в первый. Страшно, мерзко… Мужские руки развязывают тугой пояс на талии. — Тяни, утренняя звезда. Мы поможем, — улыбается Итачи. Они тянут удочку в шесть рук. Йоаке знает, что они могли бы вытащить сильную рыбу сами. Почему же просят ее? Холодные брызги разлетаются в разные стороны. Капли стекают по лицу… Сигнала еще нет. Йоаке стискивает зубы. Чужие пальцы касаются бедер и груди. Она прогибается в спине, открывая шею, и поглядывает в открытое окно. Никого нет… Придется тянуть время — понимает Йоаке. С губ слетают судорожные вдохи и стоны. Такие же лживые, как и сама куноичи. Она крутит бедрами, прижимается грудью, подставляясь под поцелуи, и ждет-ждет-ждет-ждет… Под кожей змеями расползается ужас. Места, где он касался ее, зудят. Йоаке хочется помыться как можно скорее и выплюнуть собирающуюся на языке желчь… Она поднимается и опускается. Раз за разом, раз за разом… Над ухом раздаются хриплые омерзительные вздохи. Рыбьи глаза закатываются от наслаждения. Йоаке крепко держит туман морока, затуманивая его рассудок. Вверх, вниз, вверх, вниз… За окном трижды раздается короткая соловьиная трель. — А теперь подсекай! Подсекай, утренняя звезда, — азартно выкрикивает Шисуи. Вырванная из воды рыба летит в воздухе, взмахивая хвостом. Итачи тихо смеется и ногой пододвигает ведро ближе… Наваждение становится сильнее. Мужское тело под ней сотрясается мелкой дрожью экстаза. Волосы рассыпаются по плечам. Шпилька призывно блестит в ее руке. — Поймала! — Йоаке смеется. Рыба бьется в муке по нагретым солнцем камням… — Прощай, — шепчет она в его губы. Острие уверенно распарывает потную кожу шеи. Замутненные наваждением глаза испуганно расширяются и стекленеют. Пальцы мокнут от горячей крови… Йоаке сентиментально выводит алую четырехконечную звезду на остывающем лбу, а затем запечатывает тело в свиток. Кимоно сменяется неприметной одеждой. Она выскальзывает из окна, прячась в ночной тьме и пышной кроне. Сидящий на карнизе ворон тоскливо каркает, заглушаемый праздным гулом квартала красных фонарей.***
— И часто ты так? — с каким-то намеком на сочувствие тянет Воробей, придерживая окрашенные волосы, пока Йоаке сплевывает желчь в раковину. Она не отвечает. Только полощет рот водой из-под крана и трет лицо. Косметика растекается по коже, смазываясь в красно-черно-белое месиво. Не помогает… Йоаке дрожит и засовывает голову под кран. Вода окрашивается в черный, обнажая малиновые пряди. Горло скручивает в спазме, на языке чувствуется горечь… Желчь мешается с темной водой, утекая в слив. Воробей похлопывает ее по спине и придерживает, когда колени подкашиваются. Йоаке чуть косит глаза в его сторону. Лица за маской не видно, но она почему-то уверена — он старше нее. Лет на десять, может чуть больше. Сквозь прорези видно полные сочувствия карие глаза. — Всегда, — хрипит Йоаке, сплевывая слюну в раковину, и закрывает кран. Цепочка перекручивается. Звенья оставляют едва заметные следы на шее. — С самого начала. Воробей странно щурится. Его рука все еще сжимает волосы. — И во сколько… — тянет он. Воздух заполняют тяжелые нотки яки. Пряди скользят по пальцам. — В деле прочтешь, — обрывает его Йоаке, выворачиваясь из хватки. Замок на резной шкатулке слишком крепок… — Надо уходить. Воробей молчит. Куноичи выходит из ванной. Вода скользит по лицу, стекая по шее. Второй напарник безмолвно бросает в ее руки свиток с вещами и маску. Фарфор привычно морозит щеки. Три фигуры незаметно выскальзывают из окна. Черные перья опадают на землю. Ворон взмывает в небо, хлопнув крыльями.***
— Тебе было десять, — Воробей ловит ее за локоть. Йоаке равнодушно смотрит на него. Что-то болезненное мелькает искрой на мгновение и затухает под толщей льда. Он едва не кричит, встряхивая ее за плечи. — Тебе было десять! По ледяной корке идут трещины. Йоаке замирает. Трепетание оплетенных паутиной крыльев мелькает перед глазами. Уши закладывает, но эхом все еще слышится… Десять. Десять… Десять! Йоаке казалось, что ей было одиннадцать. Губы подрагивают и кривятся в подобии на улыбку. Не лживую. Не вымученную ради задания. Искреннюю. И совершенно неправильную. Йоаке улыбается. Впервые с того дня, как… Глухой каркающий смешок. Затем еще один. И еще… Она смеется. Плечи дрожат, сжимаемые чужими руками. Йоаке смеется. Ей было десять. Десять! Это выворачивает ее на изнанку. Она не знает, почему. Почему небольшая ошибка так рвет ее на части? Почему всего один год, а внутри все мечется от непонимания? Одиннадцать и десять… Разница — единица. Но она хохочет, вздрагивая всем телом, в голове сумбур, а что-то в груди воет и кричит раненным зверем. Воробей качает головой в непонятной жалости и ударяет пальцами по шее. Йоаке валится с ног, теряя сознания. На губах кривым осколком цветет улыбка. Ворон гулко каркает. По чернильным перьям течет одинокая слеза. Бабочка замирает в путах… Изломанные крылья заходятся в яростных взмахах.