Ученики саннинов

Март-май. Ханаби исполняется 15 лет. Пятнадцатилетие Ханаби близилось с той же неотвратимостью, что новый учебный год. Терять старые связи было страшновато. Ее дядька больше не являлся ее учителем, хотя ей толком и не удалось похвастаться перед ребятами, что у нее свой личный учитель-мастер. Да и у всех ребят были настоящие преподаватели так, что деревенский мастак, из жалости согласившийся заниматься с девочкой, вовсе не казался преимуществом. Ханаби закончила у него годовой курс, но все равно осталась сапожником без сапог. Дядя Изао учил девочку рисовать основные татуировки ее клана, которые ради безопасности накладывали на членов клана Хьюга. Там были сложные знаки, ставившиеся на лоб, и даже татуировка сороконожки-сколопендры, которая наносилась на язык. По-хорошему они соответствовали А-рангу. Ханаби с иронией подумала, что ей наконец-то есть, чем гордиться. Девочке этого хотелось, да и в клане к будущей татуровщице стали относиться чуть лучше. Только такие нужные для сохранения бьякугана в тайне техники были не в почете у прочих коноховцев, у которых подобных проблем и страхов не было. А ее умения отдавали Корнем анбу. Так, что, если кто и оценит ее новые техники и даст ей работу и новый ранг, так это закрытая группа шиноби, откуда только ногами вперед выходят. В клане ее новым навыкам обрадовались, но довольно сдержанно. Настоящей практики на людях у нее еще не было: Хана только на свиной коже тренировалась. Ханаби-чан формально была взрослой, но кто же доверит четырнадцатилетнему подростку своего ребенка в качестве первого пациента, даже если на коже животных у нее получается очень здорово? "Я же не Якумо", - с легкой завистью подумала девушка. Так, что оставалось работать с кожей, показывать свои новые работы мастерам да ждать еще год, когда ей разрешат полноценно работать чакро-художницей в клане. Это радовало, как и то, что в семье ее постепенно переставали считать совсем уж пропащей хулиганкой. А в Конохе о таких успехах и не каждому однокласснику можно было рассказать. А то проговоришься, и раньше ее считали бешенкой, будут считать корневичкой. Им же не объяснишь, что техника запечатывания языка на самом деле очень нужная. Весь февраль и март Ханаби зубрила биологию, отвлекаясь только на использование чакронитей, и такая смена деятельности очень радовала девушку, потому что уставшая от учебников и теории Ханаби так расслаблялась. Рисовала она больше для себя, потому что на естественно-научных направлениях такой навык хоть и ценился, вовсе не был обязательным для поступления. Работа с кистями и красками снимала напряжение после расчетов в задачах по физике и зубрежки химических составов. Ханаби в этот момент думала, что быть шиноби вовсе не так увлекательно, как описано в романах Джираи, когда на каждом шагу будут интересные боевые миссии, захватывающие приключения и ценные трофеи. И в добрых идеализированных призывных лягушек из романов она не верила. Чайки сотрудничают с Хьюгами пятьсот лет, и они надежные. Но даже их нельзя считать добрыми, мудрыми и всегда готовыми прийти на помощь. Чайки и соколы не убьют своих... без причины. Вот и все. А что говорить о чужих призывах? А у Джираи герой подписывает договор на незнакомом языке и полностью доверяет призыву, который он видит в первый раз в жизни... А лягушки персонажа всему учат и всегда помогают. Ханаби услышала назойливое чирикание. Девушка вспомнила, что нужно срочно покормить своих птиц-мышей и поняла, почему она бросила читать тот роман Джираи, и даже недурно прописанные эротические сцены книгу не спасли. А манга-адаптацию нетленок извращенного саннина доверили художнику Масаси Тягомотто, который одну любовную историю растягивал на сто месячных выпусков, и Ханаби, поначалу следившей за мангой с интересом, надоело ждать, когда герои не то, что потрахаются, а хотя бы встретятся и поцелуются. Приключений ей хватало и самой, причем настолько, что хотелось просто спокойно пожить в клане, да и Кидомару был гораздо лучше эротических романов. Куренай по возвращении в школу девочку не узнала. Ханаби стала "послушнее" и "внимательнее" к школьным правилам. Просто теперь официально Онага-сама была наставницей Хьюги, а девчонка не хотела расстраивать свою покровительницу из-за ерунды, стараясь не влипать в неприятности по пустякам. Те люди, которые знали Ханаби глубоко или видели ее дома, были в курсе, что ее характер никак не изменился, а в чем-то даже стал несноснее, потому что вынужденная сдерживаться при учителях, в клане Хана чувствовала себя свободнее. Там не было Онаги, и в клане ее не выдадут. Некоторым родственникам приходила в голову мысль припугнуть отчаянную девчонку, излазавшую все интересные места хьюговских земель, потому что ей больше ничего не страшно, тем, что подарят ее Голубой Сороке навсегда, но они понимали, что это - слишком жестокая шутка. Хината замечала в сестре стремление наладить отношения с семьей, заслужить уважение у родных, только Хана-чан после Мертвого Города не отказалась от поведения, которое могло быть опасно для нее самой. Хината понимала, что Ханаби приходит в клан отдыхать и набирается сил для новых подвигов, где запросто может свернуть себе шею. Как только Хана покидала школьный двор, она снимала свою "совиную маску", в которой ее хотела бы видеть Онага, а Куренай-сама не знала, что и думать. Раньше она хотела, чтобы девочка легче принимала социальные правила, но не такой же ценой. Кто знает, что сделали с нелюдью в Мертвом Городе? У Куренай как у специалиста по гендзюцу было много вариантов. Да и одноклассники заметили, что Ласка вернулась в класс после тюрьмы какой-то не такой и решили, что девочку "заколдовали". Родители волей-неволей поддержали этот слух, строго-настрого запретив сближаться с Ханой. Особенно сурово в этом плане наставляли мальчишек, рассказывая им поучительные истории о том, чем такая дружба может закончиться. А дети решили, что в тот момент, когда родители объяснили им, что Хана теперь "под техникой", и с ней нет смысла общаться, как с обычным нормальным человеком, их семьи как бы им карт-бланш для травли Ласки по новой. Уже за Мертвый Город, а не только рыбьи глаза и то, что она здесь неместная. Но ничего не вышло. Однажды в школу пожаловала Онага-сама, чтобы поинтересоваться успеваемостью и поведением своей протеже. Хана была бледная, как мел, но корневичка ей ничего не сделала, по крайней мере, на людях, только слегка пожурила за плохие оценки по точным предметам, спросила ее о том да о сем, про клан да про Кидомару, потрепала девочку по волосам, чтобы одноклассники видели, что это - ее игрушка, и она никому не позволит ее ломать. Убедившись, что с ребенком все хорошо, она сунула ей в карман спелую грушу: - Это от Рей. Она там переживает, правильно ли ты питаешься. Не то вдруг, одна лапша с вареными яйцами! - Правильно я питаюсь. - Рассмеялась Ханаби. - А еще тихий час соблюдаю. - А ты не дерзи. - Произнесла Онага. - Не-не... - Ответила Хана. - Я просто думаю, что Рей со своим детским садом постоянно забывает, сколько мне лет. - Она о тебе беспокоится. - Возразила Онага. - И помнит, что тебе пятнадцать. Тут Ханаби и сама вспомнила о марионетках к пятнадцатилетию, и ей стало совестно. - Передайте Рей-сан, что у меня все хорошо: что учусь я здесь... нормально, и все такое, и пусть приходит на церемонию зачисления, ну как мой сенсей. - Передам. - Сказала Онага-сама довольным голосом. С тех пор одноклассники стали относиться к Ханаби лучше, но не потому что изменили мнение о ней, а потому что боялись навредить собственности Онаги-самы, с которой она играла в дочки-матери. Рей считала, что на церемонию поступления Ханаби должна прийти в особой, красивой одежде, ведь такое событие будет только один раз в жизни. С этой целью была проведена ревизия девичьих богатств Ханы. Рей думала, зная характер своей подопечной, что у нее и нарядов-то нет, кроме белых кимоно с гербами и камуфляжной формы, но была приятно удивлена. Они с Ханой нашли большую, покрывшуся пылью коробку, открыли ее. Сверху лежал фиолетовый, дорогой платок, а на дне - пестрое кимоно, платье, в котором Рей немного выпустила ткань из-под оби, чтобы подросшей за год Ханаби оно было в пору. - Слушай, Хана-чан, - восхитилась Рей, - ты в нем на актрису похожа, только вот, голова моя дырявая, не помню на какую. - Кажется, мне когда-то такое говорили. - Ханаби вспомнила, при каких обстоятельствах и кем были сказаны эти слова и стояла теперь с таким выражением лица, будто засунула в рот целый лимон и старательно пыталась прожевать. - А ну не морщись! - Пожурила ее Рей, а сама принялась разворачивать свиток. - Тем более в такой день. Из свитка выпал скомканный лист бумаги. - О, да ты с миссии такую красоту привезла! А чего не похвасталась! Давно бы тебя нарядили. - Ханаби в ответ только хлюпала носом. - Трофей что надо, я говорю. - Повторила Рей и, пока возилась с платьем, помогая не очень ловкой в таких делах Ханаби, не заметила, как сначала у девочки задрожали губы, и поняла, что она плачет, только когда посмотрела на полностью одетую в кимоно Хану в зеркало. По ее щекам давно текли слезы. Рей сначала не поняла. Она знала, что Ханаби сильно нервничала после той последней миссии, часто подолгу молчала или внезапно начинала плакать, беспокойно спала чутким и неверным сном, вспоминая, что было с детьми Хьюг в Молнии, вскакивала от кошмаров ночью, говорила, что ей снится и клетки, и комнаты, и подвешенные вяленные детские руки в том подвале, и то, как Онага ее там "воспитывает". Рей боялась, что после миссии и избиения Хана вообще решит больше не быть шиноби, но девочка через пару месяцев оклемалась и немного успокоилась. Рей рассказала о психологических проблемах Ханы Онаге, а та ответила, что клановая девочка - та еще неженка, и она в возрасте Хьюги ходила с матерью по более страшным местам да и обходились с ней еще строже. "Я только и делаю, что принцесску жалею", - говорила Онага. Рей не могла не согласиться: корневичка, правда, щадила Ханаби раз пять или больше. Только вот Хане все равно было плохо. Рей чувствовала, что на девочке сказывается опыт жизни в непростом клане, где не делают тайны из того, кого едят чакрочайки, и ставят детям болезненные татуировки. Рей думала, что все было бы хуже, если б Ханаби на миссии с ее госпожой впервые бы столкнулась с жестокостью мира шиноби. А так она хотя бы знает, что существуют ужасные вещи, и надо быть к ним готовой. Только выяснилось совсем другое. Обито водил ее, Кимимару и Саске на миссию в Страну Волн. Во время этого путешествия Кимимару-кун из дружеского расположения чуть не научил девчонку срезать скальп с покойников. А ту сильно вывернуло. Рей внезапно для себя мысленно сказала Кимимару "спасибо". Если бы родственники Ханы и ее друг не готовили бы девушку к жести, то последствия задания с Онагой для психики Хьюги были бы куда серьезнее. Вот, что значит, когда о тебе заботятся родные и когда у тебя есть настоящие друзья! А она еще хотела в Кимимару зашвырнуть что-нибудь тяжелое, если он заявится в Сорочье Гнездо. А оказалось, он - такой хороший парень! Рей узнала, что команде Обито, в которой в свое время училась Ханаби, выпало очень непростое задание. Они должны были защищать одну семью. Там была добрая женщина, она прониклась сочувствием к Хане и дала сиротке-екайке на время поносить дорогую одежду из своего гардероба, чтобы скрыть ее нестандартную внешность в Стране Волн. - Она мне столько всего подари-и-и-ила, - ревела Ханаби, - а я, как мразь последняя, ее бро-о-о-осила. И обворова-а-а-ала еще. - Она затихла, вся покраснела от стыда и слез, затем добавила, - Я не специально. Рей обняла Ханаби, но так и не нашла правильных, хороших слов, которые могли утешить девушку. Да и думала помощница Онаги не о том. Она представляла, что бы случилось, если бы Обито-сама силой не увел бы Хану, а она верная своему долгу перед "хорошими" нанимателями, осталась бы с теми до конца. Что бы с нею сделал Демон Забуза?! Прильнув к Ханаби, она чувствовала взволнованный стук ее сердца. Затем Рей представила и Забузу, и помертвевшую Хану с вывороченной грудной клеткой и вырезанными глазами, Хану, которая никогда ее больше вот так не обнимет, сердце которой никогда больше так не волнительно не забьется от радости или печали. Рей стало жутко. Девушка поняла, что в таком наряде Ханаби на праздник идти не может, потому что воспоминания испортят всю радость от церемонии. Не должна девчонка из-за этого несчастного трофея переживать и смотреть на часы мечтая, как бы все поскорее закончилось, а она вернулась бы домой, чтобы, наконец, успокоиться. Так что Хана сделала выбор в пользу более простого кимоно, украшенного родовым камоном, но зато оно не портило настроение в праздничный день напоминанием о тяжелой судьбе куноичи.

***

Акико была поздним ребенком. Вот и назвали ее честь осени, осени жизни ее родителей. Акико, кажется, что ее даже чересчур любили, обеспечили долгое, целых девять лет, школьное образование. А вот теперь она - студентка благодаря усилиям своих родителей, которые вместе с нею пришли на церемонию. Акико увидела и группу дзато, которых протащила в актовый зал женщина в герметичном скафандре с цифрой четыре на хаори. То, что в реальности все происходило наоборот, и это Ханаби позвала свою родню, особенно тех, кто всегда поддерживал и помогал ей с клановым образованием, на церемонию, никого не волновало. Позвала Хана и своего настоящего учителя. Приглашать на свой праздник Онагу не хотелось, но Ханаби решила, что это будет справедливо. Однако хозяйка Сорочьего Гнезда не была свободна в своем времени так, как Рей, и сказала, что ее заместительницы будет вполне достаточно, и так честно. Ханаби не знала, правда ли Онага уступила Рей из-за того, что дела не позволяли ей оставить Мертвый Город или просто она хотела, чтобы Рей почувствовала, что успех Ханаби - ее победа, но без Онаги на церемонии и самой Хане было спокойнее. Акико особых различий между церемонией поступления в школу и училище не заметила, только она была короче и не такой пафосной, как в школе. Для девушки так было даже лучше, потому что в актовый зал не только пустили этих слепых "дзато", которые, говорят, искусны в сенсорике, но еще и разрешили, чтобы на официальном мероприятии, хоть и в качестве зрителей, присутствовал кто-то из того страшного места, о котором не принято говорить в обществе. А потом на глазах Акико девочку-дзато приняли в училище, вручили ей студенческие документы. Девушка выдохнула и понадеялась, что страшная, как это принято говорить, геномная, будет учиться не в ее группе, но по закону подлости Ханаби Хьюга оказалась вдобавок и ее одногруппницей. Что может делать нелюдь из дзато, прожившая почти год там в таком престижном месте? Хоть отчисляйся на второй день от страха! Первая неделя Акико в училище была посвящена хлопотами по обустройству в новой обстановке и борьбе с возросшими по сравнению со школьными нагрузками. Приглядываться к однокурсникам было некогда, и девушка была уверена, что, если ей сейчас показать фотографии ее однокурсников, то она, пожалуй, может и имена перепутать. А затем все же пришлось интересоваться студенческой жизнью, заводить новые знакомства и вообще обживаться не только в училище, но и в новом коллективе, и тут уж на белоглазую студентку не обращать внимания никак не получалось. И не только у нее. Акико боялась, что из-за такой проблемной девочки в группе не сложатся хорошие, дружественные отношения, а склоки станут предметом пересудов на курсе. Но ничего не было. Поговаривали, что Хьюга хорошо притворяется, только Акико было все равно. После занятий, по ее мнению, Ханаби могла хоть на голове ходить, хоть в кожевенной мастерской работать. Акико делала вид, что это ее "не касается". Тем не менее, страхи девчонки оказались не напрасны. Неприятности от Ханаби все же случились: целых пять однокурсниц из их группы вдруг отправились в медпункт с синяками, ушибами и выбитыми тенкецу. Причем, девочки были бывалыми куноичи, сильные и накачанные, а не гражданскими студентками. Потом уже Акико услышала ходивший по группе слух, что в конце месяца несколько учениц из бесклановых, из тех, кто покрепче в плечах, решили "разобраться с нелюдью". Подошли к ней после занятий и сказали, чтоб в конце месяца отчислилась сама, а то худо будет. Месяц ее терпели, но, если сама "дзато" не уйдет, то они ее вышвырнут, потому что, если всех уродцев в училище брать, то оно в притон превратится. Акико шепотом рассказывали, что нелюдь, хитро улыбнувшись, позвала их после занятий на тренировочную площадку, которая располагалась совсем недалеко и предназначалась для студентов, практикующих тайдзюцу. И их "совместная тренировка" прошла так неудачно, что все, кроме Ханаби, отправились потом синяки залечивать и тенкецу вправлять. Акико не знала, какими отбитыми надо быть, чтобы связываться с этой, которая там была , каратисткой-нелюдью, получившей свое первое наказание в виде ссылки за то, что избила джонина еще когда школьницей была. За это бешенка оказалась "В ТОМ САМОМ ОТРЯДЕ" на поселении, где ей самое место, и непонятно, почему ее оттуда выпустили. Потом Акико узнала, что из-за отца Ханаби сорвался мирный договор с Молнией, за что он был объявлен государственным преступником и покончил с собой. После этого Акико больше ничему не удивлялась. Как говорится, яблоко от яблоньки... Теперь-то понятно, почему Ханаби не боялась пятерых девчонок. Она была отбитая. Не испугалась джонина, не забоится и однокурсниц. Да и про семью ее все понятно, в кого она такая отчаянная. И наказание ей нестрашно. То место ей как дом родной. И белоглазой за очередную драку ничего не будет. Ну, исключат ее, ну ушлют обратно уже не на полгода, а на все три. А потом она в Коноху вернется. Сильная и злая. Девчонки же на нее еще и жалобу накатали. Даже пришлось вызывать ее сенсея, ту самую Старосту Ведьму. Говорили, что ее мастер сначала сильно рассердилась на студентку за то, что "мелкая оборзела и оторвала ее от важных дел", а потом поговорила со своей ученицей. Та, видно, не стала скрывать, что девочки-жалобщицы называли ее "белоглазой мутанткой из отряда для выродков, которой не нужно образование, а нужен пожизненный надзор". Госпожа Голубая Сорока после такого подобрела к Хьюге и сказала, что Ласка, конечно, переусердствовала на тренировке, но за неудачный (или, наоборот, чересчур удачный) спарринг не отправляют на каторгу. Онага-сама пожелала пятерым однокурсницам Ханы здоровья и хорошего настроения, денег с миссий побольше и спешно уехала. Белоглазая за свою выходку, стоившую однокурсницам пары недель в больнице, от куратора, которая за нее поручилась, даже выволочки не получила. А на курсе решили, что Ханаби совсем конченная, как и ее сенсей, но видно, в том отряде такое нормально. И сдалась эта психованная только "ведьме" Онаге. Вслух такие предположения больше не обсуждали, но шептались о нелюди за спиной. Не то вдруг любимица Онаги черкнет своему сенсею в письме пару строк с именами о том, что девчонки с курса про нее думают? Никто не хотел быть врагом старосты из Мертвого города. А раз так, то Хане дали учиться. Студенткам пришла в голову мысль, что, может, нелюдь и писать-то ничего не будет. Сама разберется. Такая и убьет запросто. Однокурсники быстро выучили, что, если не трогать Ханаби, то она спокойная, хоть видеть полуекая с темным прошлым, получающего государственное образование, им было непривычно. Правда, и дружбы с нею они не водили: Ханаби хоть и вызывала у некоторых интерес своей экзотичностью и непростой историей, но для ребят она все равно оставалась "жуткой девчонкой". Зато зашептались, что у Онаги-самы Хана - любимица, правда, непонятно, чем Хана заплатила за такую "любовь". Студентки решили, что ничем хорошим. Первокурсницы терялись в догадках, а любопытная Акико преодолела страх и спросила в открытую. Так Акико однажды случайно узнала, что отправили Ханаби в качестве наказания за нападение на джонина всего лишь на один месяц, а уже сама Хьюга осталась по своей воле с госпожой Онагой, у которой училась, еще почти на полгода. В этот момент Акико стало страшно. Чем закончилась ее последняя миссия с Онагой, Ханаби намеренно не рассказывала, только это никак не успокаивало других. Например, Акико уже давно дорисовала в воображении все недостающие детали относительно заданий в Мертвом Городе. - Ты у Онаги-самы любимица? - Ханаби вся побелела от разговоре о сенсее. Чего точно не хотела Ханаби, так это горячей Онагиной любви. - Никакая я не любимица. - Ответила она. - Там вообще все очень непросто вышло. Только Акико не унялась и продолжила засыпать однокурсницу вопросами. - Я, может, и любимица. Только совсем не у нее. У Госпожи Онаги есть подруга бездетная. Несчастная. Так вот я ей чем-то приглянулась. Может, тем, что у меня родители умерли. - Сказала Ханаби и, задумавшись, замолчала. Потом продолжила говорить. - Госпожа Онага ради нее меня немного жалеет. А еще у нас уговор, что я выучусь. Онаге-саме это будет приятно. По определенным причинам. - Рассказала Ханаби. - Это по каким? - Не переставала щебетать Акико. - По определенным. - Повторила Хана. Такие объяснения Акико, конечно, не убедили, потому что Хьюга не смогла ответить, почему Онага-сама может строго наказать ее, если девочка начнет "позорить" старосту в училище. И тогда защита Рей ее не спасет. Да и не могла Хана раскрыть уговора, из-за которого Онага так сильно участвовала в том, чтобы устроить судьбу ученицы: саннины взяли себе "наследников", в том числе и Цунаде-сама, которая относилась к старосте Мертвого Города с плохо скрываемым презрением, считая ее "охотницей за барабашками". Вот Онага и стала официальным куратором Ханаби, чтобы показать Сенджу, что из ее "отряда для ссыльных и неблагонадежных" могут выходить сильные студентки, не хуже, чем после учебы у внучки Первого.