Робость и Бертубеждение

***

      Вы замечали, что дорога может быть мучительно сложной, когда мы совершенно не хотим оказаться в месте назначения? Так и Роб шел к домику художника, ощущая, как каждый шаг требует от него неимоверного усилия. Промозглость дождливого утра проникала под одежду, под кожу и дальше, доходя до самого сердца. Бутоны роз висели жалкими тряпками, а трава мерзко хлюпала под ногами и, будто специально, заносила влагу в ботинки. Тем не менее, он предпочел бы подольше походить по этому саду, нежели оказаться один на один с этим странным улыбчивым типом.       Сколько вообще нужно времени на то, чтобы нарисовать этот портрет? Неужели одного раза было мало? Ему бы сейчас допрашивать местных жителей или переворачивать вверх дном отель в попытках найти хоть какую-то зацепку… Разве что попытаться снова разговорить художника? Вдруг без Лилит он скажет больше?       Роб постучал. С крыши за шиворот лилась дождевая вода. Берт с фирменной улыбкой открыл дверь, приглашая гостя внутрь.       — Господин Штицхен, вам стоило бы попросить у Жозефины зонтик, — проговорил художник, наблюдая, как его гость снимает блестящий от влаги сюртук.       — Стоило, — Роб ответил коротко, подумав, что лучше бы он и вовсе остался в своей комнате.       — На обратном пути можете воспользоваться моим. Чай или кофе? — спросил Берт, сразу поставив воду греться.       — Откажусь. Просто давайте уже покончим с этим поскорее.       Роб уселся в кресло, в котором уже и так провел непозволительно много времени в прошлый раз. Берт все-таки поставил перед ним кружку горячего чая, при этом тщательно осматривая своего гостя со всех сторон, подмечая те черты, которым сегодня предстоит появиться на холсте. Робу вдруг стало неловко под его изучающим взглядом. Он не знал, смотреть ли ему на художника в ответ или просто изучать убранство комнаты, поэтому он решил прибегнуть к своему любимому способу отвлечься. Достал сигару из портсигара, гильотиной отрезал кончик, и, ухватив ее зубами, вытянул из кармана жилета безнадежно промокший коробок спичек. Сигара помешала вырвавшемуся возгласу сложиться во что-то неприличное. Вдруг прямо у его лица мелькнул огонек — наблюдательный Берт заметил замешательство гостя и, уже сияя, протягивал Робу зажженную свечу.       — Спасибо, — он взял свечку в руки и стал не спеша разжигать сигару, пытаясь не обращать внимания на то, как художник следит за каждым его движением. — Может, уже приступите?       — А мы уже приступили. Вам когда-нибудь говорили, что у вас очень мужественные скулы? — вдруг поинтересовался Берт.       — Что? Нет. Какое это вообще имеет значение?       — Как у героя женского романа… Нужно добавить больше теней.       Берт уже полностью погрузился мыслями в работу и поспешил расставить акценты на портрете. А Роб курил и думал, как бы начать свой допрос. Надо бы спросить, помнит ли Берт его мать, которая, судя по всему, сидела здесь так же, как и он сейчас. Но если и помнит, то что дальше? Замешан ли он в ее исчезновении? А вдруг он что-то знает, но боится рассказать? Наверное стоит зайти издалека…       — Берт, вы давно здесь живете?       — Ммм... — кивнул Берт, слишком увлеченный работой.       Роб заметил, что сейчас художник не улыбался. Он был серьезен и сосредоточен. Уверенными движениями, мазок за мазком, он творил, постоянно сверяясь с оригиналом, чтобы не упустить ни одной детали. «Оригинал» снова почувствовал себя неловко, будто бы он оказался свидетелем чужой исповеди, которую чуть не прервал своим вопросом. Он затянулся и посмотрел на часы. Стрелки медленно отмеряли секунды, будто бы находились в сговоре со всем этим городом, крадущим не только чужое время, но и путников и, похоже, солнечный свет.       И все же его дело не менее важно какого-то там портрета, и он не собирался сидеть здесь молча, чтобы потом так же пропасть. Он уже хотел было спросить непосредственно про портрет матери, как вдруг вздрогнул, почувствовав прикосновение. Нежная рука художника коснулась его подбородка и приподняла его. Берт оказался совсем близко.       — Господин Штицхен, если вы хотите быстрее закончить, то, пожалуйста, не прячьте лицо, — вкрадчиво проговорил он уже с улыбкой, — мы же не хотим сидеть здесь до ночи?       Роб почувствовал, что его лицо, теперь уже во всех деталях доступное наглому взору, покраснело. От ярости? Да! Что этот художник себе позволяет? Он слышал о личном пространстве?       Через несколько мгновений он осознал, что, во-первых, он все еще не высказал свое недовольство, а, во-вторых, что этот нахал все еще не убрал свою руку, видимо, пытаясь уловить новые оттенки в лице своей модели.       Смущенный и разъяренный Роб вскочил на ноги, оттолкнув не слишком удивленного Берта. И, проворчав что-то про важные дела, ломанулся к выходу, на ходу хватая с вешалки все еще мокрый сюртук.       — Возьмите зонтик со стойки! — прокричал вслед Берт.       Но Роб уже выскочил за дверь и поспешно скрылся за стеной дождя. А на столике стояла полная чашка холодного чая.