feels like I can't move

У Ромы тяжёлая рука — Антон знает это не понаслышке. Антон утирает рукавом лёгкой светлой мастерки кровь с разбитой губы и щурится; очки съехали на кончик носа, а разглядеть несколько растерянное и озлобленное лицо Ромы хотелось. Антон смотрит из-под светлых бровей на Пятифанова, все ещё нависающего над ним, Тошей, лежащим в сухой горячей траве, и мелко дрожит. У Ромы дёргается кадык и на костяшке чужая кровь. У Антона стрекозы в животе жужжат и бьются о внутренности. — Тоха… блять… блять… Какого хуя вообще, — Рома говорит негромко, но Антон слышит некоторую боязливость, хмыкает и прижимает свою прохладную ладонь к горящему месту на лице. — Я не пидор, что это за хуйня была только что? Я не понимаю, сука, причину твоей самодовольный лыбы, блять, я точно не собирался в своей жизни долбиться в десны с пацаном… и в принципе долбить пацана! Ебаный в рот! — Рома начинает злиться, Антон кусает щёку изнутри. Рома хватает его за ворот распахнутой кофты, тянет на себя и встряхивает. У Антона ноги дрожат, он одну в колене сгибает, глаза отводит. Молчит. — Але, блять! Я с кем говорю, нахуй, гомик чёртов, ты нихуя объяснить мне не хочешь? — Антон жмурится, светлые ресницы подрагивают, но спустя пару секунд он падает обратно на твёрдую землю. — Пиздец, я же тебя… чуть ли не братом считал, Тоха, а ты мне такую хуйню вытворяешь. Ебал я рот. Рома брезгливо и очень показательно утирает свой рот, вскакивает на ноги и уходит, не оборачиваясь, ссутулясь, держа руки в карманах спортивок. Антон выдыхает, натягивает очки обратно и может даже рассмотреть сзади горящие ромины уши. Тихо смеётся. Брата точно ты не трогаешь за коленку, сжимая её, не вводишь рукой по бедру и не берёшь за руки, грея их во время мороза. Не прижимаешься ближе, не ерошишь волосы, задерживаясь пальцами подольше, не улыбаешься так по-странному. Не поправляешь как-то слишком заботливо шапку зимой, потому что «заболеешь, дурачьё, и тогда таскать тебе мамкино варенье из-под пола не буду». Бухтит, но в итоге тащит; и варенье, и оладушки, и блинчики, и домашку из школы. Антон про себя уже все понял. Рома, видимо, ещё нет. Возможно, эта попытка поцелуя действительно была лишней — они так хорошо сидели на этой крохотной поляне, куда сквозь уже зелёные деревья пробиралось солнце, где тишина ощущалась в яростных щебетаниях птиц. Антон не сдержался, клюнув Рому в губы. Потому что весна, потому что лучи греют так приятно, птицы щебечут громко-громко и деревья наконец-то начинают обратно натягивать на себя красивые и шумные зелёные листья. Та боль была отрезвляющей. Ожидаемой. Рома бил не в полную силу, Тоша знал. И от того было почти приятно. Но Антон точно не извращенец, не мазохист и так далее по списку, поэтому получить по лицу снова не хочет. Оля расстроится, если заметит что-то похожее на раны или синяки. Да. Точно. Антон лежит среди мятой травы в гордом одиночестве до самой темноты, а позже оправдывается на скрипучем пороге перед матерью; мол, упал, вот с дерева, неудачно на кучку какую-то приземлился, а там, ха-ха! Камень оказался, ничего такого. Мать не верит, но молчит. Антон ей даже благодарен. На следующий день в школу он безбожно и непростительно опаздывает — проспал, поэтому решает, что придёт ко второму, всё равно не успеет. Проспал, потому что уснул только в пятом часу утра. Ворочался, думал, злился бессильно, кусал узловатые длинные пальцы и слепо пялился в тёмный потолок. Скидывал с себя одеяло из-за жары, но после снова натягивал из-за холода. И так каждый раз. А не думать не мог. Застёгивая школьные брюки, Антон чувствовал себя раздражённо — его всегда, если что, мама будила, но отрезвляющее осознание пришло вместе с кухонной тишиной. Родители с сестрой уехали ещё в шесть утра в город за какими-то книгами Олечке для учёбы, потому что суббота, потому что младшие классы не учатся, и потому что ему об этом сказали ещё вечером за ужином, но Антон благополучно пропустил этот момент, закидывая в рот таблетку. И винить тут было совершенно некого — разве что самого себя. И Антон, наверное, даже… Даже рад, что дома один; он садится за стол и падает головой на согнутые в локтях руки, сжимает с силой свои светлые волосы и воет слишком отчаянно, надрывно, но без слёз. Хотя горло горит, сжимается, глаза печёт, ни слова сказать внятного не получается, он жмурится, очки глухо падают на стол, и Антону хочется в комок сжаться — до того внутренности нервно и мерзко стягивает, скручивает, рвёт. Антон заходит в класс несколько потерянный, а когда видит на последней парте абсолютную пустоту — непонимающе оглядывается. Рома пересел к Полине. Полина же, завидев Тошу, делает какое-то сожалеюще-странное выражение лица, она мягко, но одновременно с тем виновато улыбается, и Антону… Антону хочется выблевать свой пустой желудок. Он тянет вверх уголки губ и приветственно кивает головой. Кидает на своё место рюкзак и просто отчаянно желает стать невидимым вот прямо сейчас. И до конца жизни. Катя подсаживается к нему внезапно, цокает каблуками, говорит что-то про неявку на первый урок, Антон сначала даже не понимает смысла сказанных ею слов, тупо хлопает ресницами и щурится. — Отмазала тебя перед Лилией Павловной, не спрашивай как, но она поверила, ха! Антон улыбается ей устало и кивает благодарно, не говоря ни слова, и она теряется, её уголки губ мягко тянутся в ответ, она ерошит его волосы своими пальцами с длинными ногтями и уходит к себе. Вопросов Катя не задаёт. Антон рад, что наладил с ней отношения ещё в восьмом классе, когда она, вся потерянная и заплаканная, сидела на лавке возле местного продуктового в полной темноте, а он, как истинный гений, решивший, что просьбу от матери сходить за хлебом нужно исполнить в десятом часу вечера, осторожно пытался узнать произошедшее и гладил её по худой дрожащей спине. Катя рыдала сильнее, говорила — устала, не могу так больше. Антон понимал, поправлял её модный шарф, который ей отец достал из Петербурга, дабы не замёрзла, кивал и молча слушал. — Я же не такая сука на самом деле, Антон! И…и парни мне не нравятся, и матери всё не так! Я не бесконечная, почему никто не понимает этого, — шмыгала носом, растирая по лицу чёрную-чёрную тушь. — И отец постоянно в разъездах, но он матери постоянно поддакивает. Четыре тоже хорошая оценка! Какого хера вообще! Они сидели так до одиннадцати вечера, Катя — плача, Антон — молча поддерживая. В тот момент это казалось правильным. Как и то, что Катя внезапно вскочила с лавки, отбросила длиннющую светлую косу за спину, попыталась утереть следы косметики под глазами, а затем посмотрела на Антона так, словно не было ничего. Кивнула головой, поблагодарив его сдержанно, и… ушла домой. Антон вопросов не задавал, но было понятно — с любой хуйнёй он может пойти к Кате. Даже, возможно, с подобной. День у Антона всё-таки с самого утра не задался. Сегодня было две математики — и они все два урока решали задания из экзамена. Антону казалось, что у него голова расколется на части и рухнет на протёртый линолеум, распадаясь окончательно. Но он героически отсиживает все шесть (для него) уроков и даже делает вид, что совсем не замечает его. Выходя из школы, он открыто игнорирует Полинино мягкое «Антон!». Не сейчас. Не сегодня. Возможно, даже не завтра. Бежать-бежать-бежать домой, быстрее, пока никто ничего ему не сделал, пока его не заметили. Но его в полупустой раздевалке хлопает Бяша по плечу и говорит, всё ещё шепелявя, хотя его передние зубы уже на месте — в конце концов, быть без зубов в десятом классе не совсем уж солидно и даже забавно. — Тох! Чёт ты какой-то плохой сегодня, — Антон надеется, что тот имеет в виду его внешний вид. — Прикинь чё! — Бяша восклицает, а Антон в ответ вздёргивает брови, поправляет смятую мастерку и выжидающе смотрит на Бяшу. Нервно дёргает лямки рюкзака. — Ромка-то с Полинкой с нихуя встречаться начали, на. Я думал, она ему ещё в шестом нравиться перестала, а тут вот оно чё, ха-ха! У Тоши камни откуда-то берутся в лёгких и ухают с такой силой вниз, что Антону приходится за рубашку в районе грудной клетки схватиться и откашляться, пытаясь снова воздуха набрать, но получается скверно, и он сгибается, опираясь другой рукой на острое колено. — Ёп! Тоха, на! Ты чё, на, не помирай! — Всё нормально, Бяш, — Антон хрипит и пытается выпрямиться, в ушах нарастает отвратительный громкий гул. — Очень рад за них, так Роме и скажи, мы с ним… немного повздорили. Мне домой пора, бывай, в общем, — тараторит и наконец выбегает из здания. Бяша откровенно понимает целое нихуя. Выбежав, Антон видит вдалеке спину Полины в короткой бежевой курточке, погода была прекрасная — для зимней куртки слишком жарко, а без куртки — холодно, и идущего рядом Рому. Он от неё находится всё-таки чуть поодаль, даже за руку не берёт, заметно, что шагают они молча и неуютно. Рома резко оборачивается вместе с Полиной, синхронно ещё так, хах, какая ирония, и оба встречаются взглядом с застывшим Антоном. И если в глазах Полины читается мягкость и желание броситься, схватить за руку и поговорить, то в глазах Ромы ещё мутное колебание, раздражение, он, кажется, всё ещё ничего не понимает. От того злится и хмурится. Антон срывается на бег в сторону своего дома, открыто, ему ни капли не стыдно сейчас. Они с Полиной на самом деле хорошие друзья ещё с шестого класса, — ни о какой влюблённости речи и быть не могло, потому что Полина так и сказала: «в данный момент и до самого окончания школы меня будет интересовать только учёба, музыка и дружба; ни больше, ни меньше. Отношения слишком муторны». И из её уст тогда это звучало так… правильно и хорошо, что Антон мог только согласиться, и они даже дружбу мизинцами закрепили. Полину винить и того было бы тупостью полнейшей — она даже не знала о влюблённости Антона. Никто не знал. Сам Антон в том числе. «О какой вообще влюблённости может идти речь, тем более в парня, если мы живём в России? Удивительно, что Рома не разбил мне лицо. И никому не сказал, что… что я… гей, получается. Господи, блять, какого хуя.» Дома его встречает шебутная семья, сама только-только приехавшая с города. Они разбирают покупки, и от этого так уютно. Перегруженная голова успокаивается. Дышать становится чуточку легче, он чувствует это, обнимая одной рукой влетевшую в него Олю, а другой стягивая потрёпанные вансы на дверной коврик. — Тоша! Тоша, смотри, сколько всего мы накупили! — он смотрит на пакеты в коридоре, улыбаясь уголками губ. — Здравствуй, милый, — матушка целует его в макушку, приподнимаясь на носочках, и мягко проводит рукой по щеке. — Какой-то ты очень уж бледный, ты как себя чувствуешь? «Она не поймёт. Что угодно примет, но не это.» Больно. — Голова что-то болит, ночью плохо спал, сейчас таблетку выпью и будет лучше, ма, — Антон так счастлив, что тот период с бесконечными ссорами, угрозами, скандалами и проблемами остался позади. У отца теперь хорошая работа, два выходных и снова горячая любовь к супруге в глазах. — Не переживай, показывайте лучше покупки. Привет, па, — Антон стягивает мастерку, вешает на крючок и машет рукой стоящему на кухне у окна отцу. Отец кивает в ответ головой, прикрывая глаза. — Привет, Тош, как на учёбе, всех гусей собрал? — он смеется хрипло, пока Антон, закатывая глаза, закидывает сразу две таблетки на самый корень языка. Начинает тошнить. — Все ещё не актуально, па. Вы купили мне сборники, какие я просил? — он выруливает, ловко переключая тему. Мама согласно кивает — достаёт из Олиного пухлого рюкзака несколько толстенных книжек и, смахивая невидимые крошки, кладёт на кухонный стол. Когда доход наладился, они все семьёй приняли решение остаться здесь хотя бы пока Антон не закончит одиннадцатый класс — на тот момент он уже переходит в девятый и смысла кататься из одной школы в другую не видели ни родители, ни Антон. По ходу выяснилось, что, оказывается, ездили они не только за книгами. Матушка вытащила из пакета чёрную водолазку и пару клетчатых брюк, какое-то цветастое платье для Оли и блузку с колготками, и, как и всегда, они, посмеиваясь, пошли в зал переодеваться, чтобы потом устроить показ мод пьющему за столом чай отцу. Тот кивал с серьёзным лицом, мол, хорошо-хорошо, красиво, а что ещё сказать. — Ой, Антош, ну так тебе хорошо, ты глянь, — Карина сложила ладони на груди. — Повернись-ка, вот так. А ты чего молчишь! — она пихает отца в плечо, тот показывает большой палец и качает одобрительно головой. — Оленька, золотце, повертись-ка! Видишь, а ты хотела то голубое! Я же тебе правильно сказала это брать, такие тут цветочки красивые. Красотка. — Голубое было с длинными рукавами! — Оля как-то обиженно просипела, а затем приподняла подол платьица. — Зато колготки точно какие я хотела! Па, смотри, с котиками! Антон был абсолютно уверен, что, как и всегда, в этот день был просто их личным водителем; сидел в машине, задумчиво курил в приоткрытое окно и совершенно не имел понятия о том, куда улетают деньги с карточки. Что ж, видимо, это участь всех отцов. Антону от всего этого даже почти не тревожно становится, но голова резко даёт о себе знать — он тычет себе пальцами в висок и жмурится. Переодевает новую водолазку и утягивает со стола свежий банан. — Ладно, я в комнату пошёл, домашку сделаю и спущусь на ужин, если же не спущусь, — Антон держит драматичную паузу, Карина оборачивается, вздёргивая брови. — То я уснул, голова снова трещит, — Карина фыркает и гонит сына к себе. Осознание того, что сил на домашнюю работу у Антона не хватит, пришло ещё на последнем уроке, поэтому он даже не пытается тетради выложить из рюкзака, сразу падает на кровать. Наверное, стоит объясниться перед Ромой — сказать, что это шутка, что он просто хотел потренироваться перед поцелуем с девушкой с параллели, да что, блять, угодно, хоть даже что его призрак толкнул. Какая же тупость. Кнопочный телефон под подушкой пищит раз, второй, Антон раздражённо ерошит волосы и достаёт мобильник. Там всего два сообщения: Строгое, не терпящее возражений от Полины: «Не знаю, почему ты убежал сегодня, но поговорим в следующую субботу, Антон. Когда я выйду с больничного. Так и знай.» Много букв. Видимо, ей пришлось вложиться, чтобы отправить это сообщение. И следом лаконичное от Кати: «Думай меньше, очкарик, мозг опухнет.» У Антона на счету минус десять рублей, поэтому он ничего ответить не может, но с Катиного сообщения смеется.