We Don’t Talk Anymore

После аэропорта Кей, как самый лучший хён, друг, брат и так далее по списку, развез всех по домам. С Сону и Рики взял обещание вести себя нормально и позвонить ему, если что-то произойдет, как всегда, впрочем, а Хисына оставил у себя на квартире готовить купленный заранее рамён. Острая лапша с курочкой — святое, и Ли ни за что не откажется от такой вкуснятины. Тем более ему нужно отойти от перелета и привыкнуть к новому образу жизни. Такому, где семья и друзья снова рядом, а с Джеем можно связаться не через левых людей или по телефону. Можно лично заявиться на квартиру и попросить о разговоре. К слову о Джее. Кей знает, что этот засранец вновь забыл купить лекарств и еды — в холодильнике сто процентов мышь повесилась с горя. Только ему непонятно, зачем Чонсон так делает. Он ведь только вредит себе! Идиот. Поэтому Кей по пути заезжает и в аптеку, и в продуктовый магазин. Так он, конечно, задерживается, но Чонсон хотя бы не помрет от голода. Кей, припарковываясь возле высотки Джея, тяжело выдыхает. Головой упирается в руль и сжимает кожаную обивку пальцами — шесть лет прошло, а он все также нянька для этих двух балбесов, потому что они сами не в состоянии позаботиться о себе. За Хисыном даже в США нужно было смотреть в оба: он то забывал позавтракать, оправдываясь тем, что торопился, то занятия пропускал, потому что по полночи страдал ерундой или уничтожал все запасы рамёна в квартире, которыми его обеспечивал также Кей. Джей же забил на свое здоровье в первые месяцы после отъезда Ли, но Кею постепенно удалось вернуть его в прежнее русло и заставить хоть немного жить. Кей выходит из машины, блокирует автомобиль и почти бежит к Джею, крепко сжимая ручки пакетов. Хочется рассказать о Хисыне, проведать друга и отдохнуть. Неделя только началась, а он уже устал. И чувствует, что успеет задолбаться еще сильнее. Хисын и Джей теперь в одном городе. Событие великое, но от этого не менее травматичное. Парень пару раз стучит по двери, чтобы Джей понял, кто пришел и улыбается: — Джей-а, открывай давай. У меня лекарства, еда и пара хороших новостей. Дверь волшебным образом не открывается, но по ту сторону слышно шуршание тапочек и полный мучения вдох. Затем раздается вялый голос — только проснулся. — Кей-хён, уходи, мне ничего не надо, — он противится. Упрямый, наглый и невозможный. Джей как малое дитя. Кей закатывает глаза. Эта шарманка началась снова. Сейчас Джей скажет, что ему никто не нужен, потому что самостоятельный, самодостаточный, он со всем справится сам, а уже через пару часов ему будет плохо из-за Хисына. Проходили, знаем. Поэтому Кей стучится снова, но в этот раз более настойчиво. — Я сказал четко и ясно. Уйди, хён. Непонятно, что ли? — Джей тоже раздражается, звуча строже и грубее. И вот тут Кей понять не может — зачем посылать того, кто может и хочет помочь? Может, он тупой, поэтому истина этого скрыта от него за семью замками? Но тут он вспоминает, что на его связке ключей от квартиры, автомобиля и работы есть один лишний. Тоже от квартиры, но уже не от его. Он победно ухмыляется, шарясь по карманам, и трясет связкой, чтобы напомнить о своих мозгах, которые когда-то не отказались работать. И сделанная копия ключей от квартиры Джея — лучшее решение в его жизни, потому что, когда Кей входит в квартиру и идет в гостиную мимо шокированного друга, он видит бутылку дорого вина. Та гордо стоит на небольшом столике, и парень поджимает губы. Они ведь договаривались. — Джей-а, ты забыл о нашем разговоре? Джей отвечает не сразу. Медленно подходит к нему, запуская ладонь в волосы и пропуская пряди сквозь пальцы. Конечно, он помнит. Он все помнит, несмотря на то, что отчаянно пытался забыть. Чонсон помнит каждое обещание, данное хёну, и его винить не за что — он выполнял все, но сейчас ему просто жизненно необходимо это. Не напиться — просто выпасть из реальности ненадолго, чтобы почувствовать себя живым. Воспоминания высасывают из него всю энергию и на все чаще окунают в те дни, когда Хисын был здесь. — Помню, но запретить ты мне не можешь. Кей сдерживается, чтобы не ударить себя по лбу. Оно того не стоит. — Я запирал шкаф на ключ. Сколько ты выпил, алкаш? — Немного. Это первая. И последняя. Слова Джея радуют Кея, поэтому он остывает. Его «немного» обнадеживает. Но все равно злит. Бутылка не решение проблемы! — Тебе все равно потом плохо будет, идиотина. Почему ты это понять не хочешь? — Я захотел — я выпил. Ладонь все-таки сталкивается со лбом, Кей не обращает внимания на боль, смотрит на Джея, как на идиота, и смеется. Логика в его словах есть, но алкоголь это не лучший друг для человека. — Какой повод? Чонсон пожимает плечами, плюхаясь на диван и закрывая бутылку. Откидывает голову назад, пялится в потолок и криво усмехается. Поводов у него немного — Ли Хисын и воспоминания о нем. Хён был для него всем — лучшим другом, братом, которого у него никогда не было, и любимым человеком. Но Хисын человек свободы, поэтому Пак даже не думал об их отношениях в романтическом смысле. Он дружил, был рядом, помогал, выслушивал, мечтал о чем-то большем, но не думал признаться. Не все любимые литературные тропы имеют место быть в его жизни. — Он у меня один. И зовут этот повод очень красиво. Коротко. Ли Хисын. Представляешь? Шесть лет, а повод не меняется. И тут Кей понимает, что нет смысла больше молчать. Он садится рядом с Джеем, отодвигая бутылку как можно под смеющийся взгляд друга, и за плечо обнимает его: — Он здесь. И согласен поговорить с тобой. Чонсон вздрагивает, пытается вырваться, но Кей держит крепко, прижимая его голову к своей груди. Друг дрожит, и спустя несколько секунд слышатся первые всхлипы. Он не верит. Ни первому предложению, ни второму. Хисын в последнюю их встречу сказал, что не вернется в Сеул, потому что в нем играл юношеский максимализм, желание доказать, что его ничто и нигде не останавливает. А также пообещал, что решится поговорить с Джеем только под дулом пистолета и на грани жизни или смерти. — Не верю… Он же сказал, что не вернется сюда никогда в жизни… И зачем согласился поговорить, если видеть меня не желает? Чонсон плачет. Обнимает Кея, прячет лицо в его плече и трясется. Он не устраивает истерику — просто выплескивает накопившуюся обиду и неверие. — Этого он не говорил, — вяло возражает Кей, но Чонсон сквозь плач фыркает: — Он сказал это мне. Кей выдыхает снова, обжигая светлую макушку, и притягивает ближе к себе. Их разговор должен состояться, иначе эти эмоции сожрут их. Спустя пару часов он выходит из его квартиры, приведя ее и друга в относительный порядок. Джей не любит беспорядок, но порой может забыть об уборке и отключиться от всего вокруг, уходя в себя. В такие моменты лучше быть рядом с ним, чтобы помочь — настоять на уборке, приготовить еду или уложить спать вовремя. Кей качает головой — он словно отец для Джея и Хисына, хотя в заботе больше нуждаются Рики и Сону. Те реально дети. А Хисын просто балбес. И этот балбес звонит сейчас, вырывая Кея из мыслей. — Хён, я съел уже четыре порции рамёна, одну курочки, а тебя нет. Где тебя черти носят? — он звучит довольно, но старается показаться сердитым и суровым. Кей знает, что это не так — у Ли в руках наверняка джойстик от игровой приставки или новая книга. Он найдет, чем себя занять. Парень по-доброму хихикает: — Я только что вышел от Джея. Скоро буду, — он спускается на лифте, минует ресепшен, до сих пор задаваясь вопросом, зачем такой официоз, и довольно щурится под ярким солнцем. Джею стало легче, Хисын здесь, погода прекрасна — его день удался. — Тебя ждет игровая приставка, новая порция рамёна и разговор, так что поторопись. — Окей, мистер я-всех-обыграю.

***

По возвращению домой Кея и правда ожидали горячий и ароматный рамён, аппетитная курочка и поставленная на паузу игра. Пересекая порог квартиры, он улыбается, осознавая, кого не хватало здесь и в принципе в его жизни. Хисын стал неотъемлемой ее частью, поэтому без него все было не то. Кей соскучился по его глупым шуткам, по пению в душе и ночным посиделкам с лапшой. Ли, как потерянный пазл, вернулся на место. И новый день начался с того, что Ли загнанно смотрит на Кея, заламывает пальцы до болезненного хруста и жуёт губы. Волнуется. С ума сходит. Это первый его разговор с Чонсоном спустя шесть лет. Было бы легче, если бы за все годы его чувства остыли, исчезли навсегда, но нет — в груди растет нечто, а желудок сводит. Его любовь никуда не делась, а стала только сильнее. Глубже. Ярче. Больнее. — Джей-а живет возле вашей любимой площадки. Хисын поднимает пустой взгляд с пола на стоящего в дверях Кея, что опирается плечом на косяк и прячет руки в карманах спортивных штанов. Единственное, чем отвечает ему Ли, это удивленное «ох». Джей нашел эту площадку и стоящую неподалеку пиццерию с самыми вкусными салатами случайно, когда учился кататься на скейте. Нашел, запомнил местоположение и решил рассказать о ней Хисыну. Они проводили все свободное время там. Джей даже как-то обмолвился, что они будут жить в этом районе, вместе, обедать в пиццерии и встречать закаты на небольшой лавочке под лай местных собак. Хисын почти что рыдает. Кажется, любое место в Сеуле связано с Чонсоном, поэтому его накрывает с головой воспоминаниями. Он теряется в мыслях, в голосе Джее, его любимом аромате мыла и горячих руках. Он всегда был теплый как печка, поэтому объятия с ним — самое великолепное, что случалось с Ли. Хисын прикрывает глаза. Джей переехал, но его взять с собой забыл: — Я дойду пешком, мне нужно подготовиться, иначе я натворю делов, и все станет только хуже. Кей кивает и желает удачи напоследок. Ли добирается до той площадки быстро — она такая же, не изменилась ни разу. Хисын взглядом отыскивает их любимые качели, стоящие в самом отдаленном месте. Там они и сидели после тяжелого учебного дня. Краска в некоторых местах отпала, но все равно яркая — видно, что жители заботятся о площадке по мере своих возможностей. Это мило. Хисын путь до квартиры Чонсона не запоминает, и приходит в себя только тогда, когда аккуратно стучит в дверь, боясь прикоснуться к железу. Та самая многоэтажка, о которой Джей мечтал. Квартиры здесь большие и светлые. Джею они идеально подходят. А когда за дверью слышатся торопливые шаги, Ли замирает. Он замирает, не может пошевелиться и задерживает дыхание. — Кто там? — но задыхается, когда Джей спрашивает с такой надеждой и нетерпением. Хисын хочет плакать. Хочет прижаться к Джею, обнять его со спины, утыкаясь носом в волосы на затылке и вдыхая его аромат. Чонсон всегда пахнет по-разному, но неизменным остается только аромат ягодного геля для душа. Ли прячет желание узнать, как сейчас пахнет Джей. — Это я. Голос срывается, а дверь быстро открывается, и перед Хисыном появляется потрепанный Чонсон. Он стоит, сжимает до побелевших костяшек дверь и едва держится на ногах. У обоих в глазах недоверие, словно мозг их подводит. Первым в себя приходит Джей, который затаскивает Хисына в квартиру и смахивает слезы со щёк: — Ты пришёл… Ты действительно пришёл. Хисын не любит плакать, но слёзы Джея ненавидит сильнее. Пока они дружили, Ли старался его защищать, потому что чувствовал за него ответственность — старший все-таки. Но внутренний голос подсказывал, что не только в этом дело — просто никто не имел права обижать Джея. Никто. Даже Хисын. Особенно Хисын. Но сейчас внутри жгло желание причинить боль, показать, как плохо ему было после того дня, как сильно он жалел обо всем. — Да, потому что мне есть что сказать. Чонсон заторможенно кивает, пряча руки за спиной. Ладони чешутся от желания прикоснуться к Хисыну, ведь Ли очень изменился. Вырос, стал шире в плечах, поэтому легкая футболка обтягивает его накачанное тело. Его волосы отросли, и теперь тёмно-синего цвета. Джей жмурится, смаргивая новую порцию слёз. Он не должен плакать. Не сейчас. Он выдыхает и робко начинает, отходя к двери и прижимаясь к ней спиной. Ему нужна опора, а холод металла отрезвляет, помогая сконцентрировать внимание на одном человеке. — Хён… Хисына прошибает молнией — он так давно не слышал этого обращения от Джея, что это сводит с ума. Между ними расстояние в два метра, но как будто все одиннадцать тысяч километров. Слишком много. У Хисына все зудит от потребности в прикосновениях Джея, когда он стоит в нескольких шагах и смотрит на него потерянно. Но между ними будто стена — прочная и непрошибаемая. — Пожалуйста, позволь объяснить мне все… Ли снова кивает, потому что знает, что если сорвется, то не сможет сдержаться, простит все без разговоров и попросит выйти за него. Ведь Джей прекрасный и идеальный. Нереальный. — У меня нет оправдания тем событиям, но… Я ненавижу себя за тот день очень сильно. Мне стыдно, что я сделал тебе больно. Ты можешь ненавидеть меня дальше, не желать видеть и слышать, но я хочу знать, что имею шанс на прощение. Прости меня, пожалуйста, хён. Ни одно мое действие тогда не стоило того, чтобы потерять тебя на шесть лет. Прости меня. Голос ломается. Хисын тоже. Он часто-часто моргает, избавляясь от пелены на глазах, и убирает руки в карманы джинсов. Теперь пришла его очередь говорить. — Я надеюсь, ты испытал такое же количество боли, что и я. Я был рядом для тебя всегда, даже если ты в этом не нуждался. Но, кажется, тебе на это было плевать. Потому что если бы нет, то ты бы не начал встречаться с Чонвоном. Ты не представляешь, как я страдал эти годы. И не сможешь. Чонсон молчит, потупив взгляд вниз, и никак не дергается, когда Хисын дает ему пощечину. Это больно, но физическая боль на протяжении шести лет притупляла моральную. — Можешь бить, сколько захочется, мне уже не больно. Хисын усмехается, а внутри разбивается все окончательно: — Я не ты. Я не убиваю людей, как ты. Губы Чонсона слегка дёргаются, и он закрывает глаза. — И я рад этому, хён. Он на негнущихся ногах отходит в сторону, разрешая выйти, и Хисын следует его намеку. И когда за ним закрывается дверь, Джей сдается. Слова Ли ударили по нему сильнее, чем пощечина.