Но отдайте мою подругу — мне без неё не жить. Мари де Франс
Исполнен был горестными страданиями, сжимая в руках — осторожно да бережно — сердце Девы, кое не тронул беспощадный огонь. Право, это было истинное чудо иль насмешка Дьявола над Францией, чьи бледные щёки обжигали студёные слёзы. Стенания страны — громкие, горестные и наполненные до краёв болью — раздавались по всему граду, пока беспокойно бредил в сей беде да несчастьем своим горел. Казалось, что душа, исполненная жалобными всхлипами по возлюбленной, разорвалась, а кровь, доселе буйная, вся до последней капли выкипела. Настолько сильно овладел Франциском проклятый недуг любви. — Ж-Жанна… Нет, н-нет, это не может быть правдой… — безумно всё бормотало себе под нос олицетворение, не видя и не слыша никого, внимая лишь своей скорби. Право, был безумен, прижимая к грудной клети бездыханные останки своей наречённой, горевшие три раза — кости да сердце. Отчего-то показались они ему, наверное, в силу непринятия смерти сей девы, которая окончательно сломила его, столь же прекрасными, сколь она сама была при жизни. В том признание истинности горестной любви страны. В это мгновение он рыдал, как раненый зверь, в чью плоть вонзились тонкоострые стрелы; вдруг возжелал выцарапать свои глаза, чтобы не видеть сердце Жаннеты, ниспосланной Провидением. Был объят болью… Его любовь жила справедливо и свято с Божьей помощью, никогда не желала никому зла, лишь хотела освободить его от незримых оков да английского ига, что уже дышал в затылок. Она была нежной голубкой, что возлюбила Францию, омытую кровью французов… — Она повторила пусть Христа, вобрав в себя мои грехи и страдания… — шепнул он, а потом утонул в своей деланной скорби, будучи не в силах остановить непрошенные слёзы из глаз. Птичий щебёт всё тонул в печали страны, пока горько рыдал, сжимая любяще, как супруг сердечно любимую супругу, сердце. С горя умертвить себя готов, увы, не станет смерть сжимать в своих хладных объятиях олицетворение.«Живите и терпите страдания, Франция, и я первая страдать буду о вас, только бы вы нужды не познали!»
***
2012 год
С лёгкой улыбкой на устах — та горела, напоминая зыбко ускользающий рассвет — Франциск с мастерством резал овощи для завтрака, полностью погрузившись в думы. Всё размышлял о чём-то приятном, отчего улыбка сделалась шире, казалось, в его душе воцарилась — наконец-то! — идиллия, о коей, задыхаясь от любви к мёртвой, вожделенно смел мечтать во мгле ночной. — Франциск… — подобно ангельскому песнопению, донёсся до него сонный голос Лизы, что всё жмурилась от яркого света солнца. — Ты так рано встаёшь… Узрев воочию свой единственный помысел, всё ещё не полностью проснувшуюся и от того не менее прекрасную, Бонфуа загляделся на американку. Воистину, кто бы что ни говорил, но эта простота в Лизе ему до одури нравилась, в особенности очи светлые, схожие разве что с Небесным Раем. Не сумел сдержать лёгкий порыв, увидав её, потому отложил всё и просто заключил Деву в тёплые да любящие объятия. Влюблён в свою сладкоголосую пташку, всегда готов склоняться пред ней, как перед иконой, да внимать неторопливо сорвавшимся с младых уст словам. — Я так счастлив с тобой, что завтрак, приготовленный до того, как проснёшься, малое, что могу сделать для моей лилеи, — шепнул ей в ответ Франция, невинно коснувшись лба девушки губами. «В сию минуту ощущаю неотвратное желание отречься от прозвания страны, желаю стать тебе подобным, чтобы обвенчаться, поселиться где-нибудь в тихом местечке и растить наших общих детей. Я мучительно желаю умереть с тобой в один день, чтобы рука в руке, глаза в глаза, Жаннета! Как жаль, что это лишь несбыточная мечта…» Нежнейший маковый румянец расцвёл, подобно цветам, на ланитах Лизы от легковесных слов француза — постоянно заставлял краснеть, а сердце сильнее биться, влюбляя в себя словно в первый раз. «Разве это возможно — быть таким идеальным?..» — мелькнула мысль в голове у американки. Глянула на него быстро, отмечая в который раз то, насколько он был красив даже с этим небрежно собранным хвостом да в обычной повседневной одежде, которая не выделялась яркими цветами, — преобладали серый да чёрный. Вдруг он любезно отодвинул для неё стул, ласковым голосом произнося: «Садись. Мы можем о чём-нибудь поговорить, пока я буду готовить, моя любовь». Слегка помявшись, всё-таки согласно кивнула головой, но тут же быстро спросила, не нужна ли её помощь, на что Франция лишь улыбнулся. — Пока что не нужна. Знаешь, — Бонфуа накрыл ладонь Лизы, оплетая ту сетью своих пальцев, — если ты просто побудешь со мной, хотя бы пару минут, мне… мне будет этого достаточно. Это то, в чём я отчаянно нуждаюсь, мой ангел. Блики утреннего солнца, тщедушно целуя не столько окна, сколько ангельский лик Девы, укрывали ту покрывалом из своих лобзаний. Франция всё разглядывал девушку, не в силах вдоволь насладиться Лизой и самим присутствием девушки — боялся, что в один момент очнётся от прекрасного сна, вновь затем утонув в скорбных реках. Тут же отчего-то вспомнилось нисколько не успокаивающее ощущение, когда сжимал в этих некогда израненных руках сердце Жанны, потому быстро схватился за нож в попытках избавиться от него. — Расскажи… Расскажи о своём детстве, моя любовь, — сбивчиво прошептал Франция, причём слишком нервно как могла отметить Лиза. Она отверзла свои уста, начав рассказывать, и он внимательно её слушал, порой улыбаясь иль смеясь. Право, ему большего и не надо, лишь бы его возлюбленная была рядом. Вдруг горестно вздохнул, припомнив, в какие болота да леса заводит эту лилею, а вместе с тем и себя самого, на какие, быть может, страдания обрекает её — он-то уже привык к ним. Но вынужден был воздержаться от правды, довольствуясь короткими мгновениями, проведённые с Лизой, что наполняла его жизнь смыслом и счастьем. — Завтра я должен буду улететь, м-м… в командировку, — уже сидя с ней за одним столом — напротив друг друга — и завтракая, как бы невзначай произнёс Франциск. — На долго? И ты так и не сказал, кем и где работаешь, — с каким-то недовольством, прикрыв глаза, сказала Лиза, когда же страна ощутила лишь сладость ласковых речей. Американка с интересом на него уставилась, да таким взором, что стыдно было ей соврать, потому и попытался как только можно увернуться от прямого ответа. — Думаю, на пару дней. А работаю… гм, в правительстве. Ты ешь давай, иначе даже будучи в другой стране буду звонить и доставать с «ты поела?» — Бонфуа укрыл её костяшки пальцев лёгким роем поцелуев, стараясь скрыть беспокойную улыбку за смехом. «Я должен беречь Жанну от правды. Ей незачем тяготиться знанием о том, кто я такой на самом деле». Вдруг ни с того ни с сего легонько ударила по лбу, грозно — право, как полки со знамёнами — нахмурив свои тонкие брови. — Тебя что-то гложет, но вместо того, чтобы поделиться со мной, лишь таишь от меня правду и делаешь вид, будто бы всё хорошо. Но это ложь… — Лиза цыкнула языком и сжала пальцы в кулаки, будучи исполненной не самыми приятными чувствами. — Расскажи мне всё, не неси этот груз в одиночку. Не успел опомниться, как в голове тут же мелькнули вполне схожие по значению слова на среднефранцузском, произнесённые некогда ею же: «Вы словно Иисус, распятый на кресте, точно так же тяжела и ваша ноша, моя страна. Что вас беспокоит? Поделитесь со мной, не мучайтесь с ней наедине!» «Жанна… Это точно моя Жанна, что за меня и из-за меня лила святые слёзы…» — горестно подумал он. Франциск в это мгновение забыл, как дышать и связывать воедино слова, казалось, агонические муки захлестнули его с головой, окуная в эту мутную воду. Прямо сейчас, ещё сильнее, чем раньше, Бонфуа стало изводить ненасытное желание каждую секунду быть рядом с Лизой, не покидая на долгий срок, и бережно сжимая в объятиях. Увы, жизнь страны не позволяла тому случиться, как и многому другому, без стыда готов признаться — завидует он смертным.