Dragon - Tiger

Если бы у Эммы спросили зачем она каждый день в этом доме надевает новое платье, она бы не знала, что ответить. Хоть это и неправда, и на самом деле она знает прекрасно, просто…просто сказать об этом будет самым глупым решением в ее жизни. Наверное, даже глупее того решения, самого первого, и даже глупее второго, из-за которого ее тошнит по утрам. Ее тошнит по утрам, да, и к вечеру тоже, но она все равно не может отказать себе в этом действе: пробегает пальцами по вешалкам каждый раз, когда надо выйти из комнаты. Вы не подумайте, она сильно мудрее себя прошлой, она даже знает, что казаться нарочито активной будет пошло, но все равно не может отказать себе в этой маленькой слабости. Не то чтобы женская магия работала на Тосву, но она всегда загадывает: а вдруг? Дракен имеет дурную привычку крутить в пальцах предметы, она это заметила еще в юности, давно он это делает, вечно что-то в пальцах перекидывает: ключи, ручки, зажигалки в конце концов. И эта привычка при нем осталась, вот и сейчас, он снова делает это. Эмма не должна здесь быть, она знает, да и вообще, наблюдать за таким Дракеном нечто сравни вуайеризму, больно момент интимный, больно Дракен открыто-задумчивый, крутит в руках потрепанную зиппо и смотрит в пустоту. Эмма все понимает, но не может себе отказать. Сегодня на ней платье из розового атласа, красивое, пока еще подчеркивает точенную фигуру, и она даже не смогла обмануть себя, что надевает его просто так. Нихрена не просто, ничерта, но она ведь не могла знать, что Дракен будет тут, в малой гостиной. Могла только надеяться. Майки вечно чем-то занят, у этого нового, странно-взрослого Майки дел втрое больше тех, что были у того каким Эмма его помнит, и да, Дракен теперь нередко бывает один, но сегодня… Эмма не может подавить в себе этот робкий выдох надежды. Боже, она ведь столько раз думала как они поговорят. Дракен замечает ее когда она садится в кресло напротив, моргает осоловело, как снимая с себя морок задумчивости, по братски улыбается ей, так, что она чувствует странную горечь в уголках губ. — О, малышка Эмма, привет. Этот Дракен странный, Эмма впервые замечает, в этом свете ламп, его залегшие носогубные складки и поблекшую татуировку на виске, внезапно, так что она бы упала, если бы не успела сесть, она видит: Дракен ужасно усталый, а еще…Дракен старый. Это не может быто правдой, потому что она точно знает, что Дракену нет и тридцати двух, но что-то в нем никак не может врать — Кену Рюгджи ужасно много лет, и он очень, очень устал. Смертельно почти. Хотя все еще она видит в нем то, что заставляет сердце биться ощутимее и больнее. Она была бы ужасной лгуньей, если бы сказала, что все прошло, нет, ни капли, притупилось только, засело в шее грязной иглой, но никуда не уходило. Эмма Сано все еще очень любила Кена Рюгуджи, все еще больше всех на свете желала его себе и все еще не могла…простить. — Налить тебе вина? Новый Дракен галантен, учтив и умеет ухаживать за женщинами, это бы даже дарило надежду, если бы Эмма не знала, что в этом нет и грамма правды. Плевать Дракену было на женщин, на всех ему было плевать, на всех кроме Майки. Пускай этот Дракен и был чужим со всех сторон, суть у него осталась та же. — Нет, спасибо, Кенчин, — она улыбается, пытается улыбнуться, но не выходит, стоит увидеть как на безмерно любимом лице пролегает тонкая тень досады. — Не зови меня так, малышка Эмма. Она очень хочет ударить его и заплакать, потому что он все еще зовет ее малышкой, а сам запрещает звать себя как ей бы хотелось, конечно, потому что так можно только Майки. Эмма неловко закусывает губу и сжимает розовые складки подола в мокрых пальцах, думает, что, наверное, это единственный вечер, когда ей хватит на это смелости: — Знаешь, — ее смех очаровал не одного мужчину, и даже нынешнее пугливое хихиканье звучало колокольчиками — Всегда хотела у тебя спросить… Взгляд которым одаривает ее Дракен заставляет ее сглотнуть и обнять еще плоский живот одной рукой. В этот момент она как никогда чувствует одно желание — боже, боже, как бы она хотела, чтобы это был его ребенок! Но даже на секунду не может представить это, потому что знает: единственный ребенок Кена Рюгуджи был где-то далеко. Был где-то далеко и смотрел на мир глазами ее старшего брата, был где-то далеко и каждое утро расчесывал волосы похожие на волосы Эммы один в один. Потому что Эмма была его теткой, потому что Эмма никогда в жизни не могла бы быть матерью детей Кена Рюгуджи. — Подумай хочешь ли ты продолжить, Эмма. Дракен не злой, просто очень проницательный, и Эмма знает, что все ее вопросы он прекрасно чувствует на перед, даже если она и спросит, он все равно…все равно ничего не изменит, но она упрямая, ужасно упрямая, потому что это их фамильная черта, и потому все равно спрашивает: — Был ли у меня шанс? По тому как Дракен выдохнул она уже знала ответ, понимала прекрасно, но этот Дракен, новый Дракен, был куда сложнее старого, того в которого Эмма, вот же дурочка, посмела влюбиться. — Ты хочешь заставить меня расстраивать беременную женщину? Губы у него нервно дергаются, и Эмма чувствует знакомый ком тошноты под горлом. — Кен… Не то чтобы она знает, что ему ответить, и даже думает, что спросить как он узнал будет нелепым. — Я был с Майки всю его беременность, не думай, что я не знаю как это выглядит. Этот Дракен очень взрослый, такой взрослый, что Эмма чувствует себя рядом с ним маленькой девочкой, не как тогда, а совсем крохотной, будто ей десять, а может и меньше, и она совсем не знает как ей быть с таким Дракеном. Он наливает ей воды, подает бокал и накидывает на плечи плед с ближайшего дивана, похлопывает по плечу, и, она понимает — собирается уйти, но почему-то останавливается в дверях. На него красиво падает свет от торшера, золотит темные глаза, наверное, потому что Эмма сидит к нему спиной и не знает как он выглядит, но думает, что именно так, она даже слышит как он открывает рот и, к вящему сожалению, знает, уже знает, что он скажет. — Не знаю будет ли тебе лучше или хуже, — выдыхает горестно, но незнакомо твердо — Нет, Эмма, шанса не было, никогда.