Dragon - Tiger

Кейске смотрит в окно, там свинцовое небо давит на землю кобальтовой громадой и ветер-вьюн гоняет сухие остатки ноября, мешает их со снегом превращая в каре-бурую кашу. Кейске дышит и закрывает глаза, отпивает вина из бокала, на самом деле прячет в нем лицо. А совесть в вине. Казутора смотрит ему в спину, Кейске чувствует на себе этот взгляд, тяжелую усталость и покаяние, что с каждым годом лишь сильнее в этих желтых тигриных глазах. Они так все закрутили. Он слышит как пальцы Казуторы ведут по тонкому слою пыли на комоде, и пускай свет из окна, слабый, больной свет не падает на Казутору, а Кейске стоит к нему спиной, он все равно видит, видит больше чем хотелось бы. Внезапно и на секунду ему кажется, что они стоят не в его кабинете, а там, там на пятом этаже. — Хм, — это едва заметный выдох, но Кейске слышит его, он слышит в нем грустную, смиренную ухмылку, и кажется видит в уголках этих губ трещины и кровавую кляксу. И эта кровь Казуторы, но вот только…другого Казуторы. Почему я назвал в честь тебя сына? Хотел бы я знать ответ на этот вопрос. Кейске снова открывает глаза, небо висит все так же, как застыло и тяжелые черные облака не двигаются, а ветер гоняет листья по-кругу. — Казутора, — он отворачивается от окна и кивает, Казутора стоит в тени угла, прямо у его лица большое зеркало в золотой раме, в его пыльной глади Кейске видит свое лицо. Вот только отражение он видит чуть левее. У него желто-седые пряди у лица и белые, не вишневые губы и колобомовы* зрачки, оно, отражение это не похоже на него ничем, кроме одного…оно смотрит на него с тем же обвинением, что и он на него. — Кейске, — Казутора салютует стаканом из темноты и подносит тот к губам, но не пьет, смотрит исподлобья, и Кейске под этим взглядом чувствует желание оттянуть от шее подальше воротничок рубашки. Он чувствует себя последним подонком и видит согласие с этим в глазах почти странного, желтого цвета. Впрочем, помимо этого в них он видит не меньше вины чем чувствует сам. Они очень давно не оставались наедине, давно не бывают вместе в одной комнате без Чифую, потому что Чифую он как…как нейтральная земля и как громоотвод, и Кейске был бы последним лжецом и ослом если бы сказал, что это случайность. Он от Казуторы бегал не меньше, чем тот от него. Почему то ему кажется что зеркало напротив отвратительно врет, искажает его лицо, а настоящее отражение вот оно, стоит и не совпадает с ним движениями, оно ниже, оно чуть уже в плечах, оно не хромает на раненую ногу и волосами скрывает татуировку на шее, оно, оно самое правдивое из зеркал. Даже понятно почему Чифую так легко смог…полюбить их обоих. Они и сами то не в курсе где заканчивается один и начинается второй. — Тигренок с каждым днем все больше походит на тебя, — Казутора улыбается дурной улыбкой и в глазах у него такой укол, что даже страшно становится. Неужели, ну неужели существует что-то на свете, Кейске, что стоило того на что ты согласился? Кейске знает, знает что про него думает Казутора, а еще знает что Казутора прав. Но… Казутора то ведь тоже упырь не больше и не меньше. — Могу сказать тебе тоже самое, — отвечает Кейске и хмурится, бокал звенит слегка в его руках, почти трескается от хватки пальцев, глубокая тень пролегла на его лице, и Казутора в очередной раз хмыкает. — Ну он же мой, — недоговаривает, видимо потому что не знает, что договорить: сын, крестник, мальчик? Не знает, поэтому говорит как есть. Тонкие полоски серого света из окна вяло текут по золотым горечавкам и лоснящемуся шелку незастегнутого пиджака, пока синие темнеют до черна в тени, но слегка обойди и будет уже иначе. В этом все они, меняются местами, то заходя в тень, то выбираясь из нее с боем, это сложно, и Кейске с некоторым ужасом осознает, что Казутора нередко заходит в тень за него, а его подпихивает к свету. Жертвы о которых никто не просил. Кейске делает шаг ближе, Казутора тоже, они стоят ближе, и несмотря что Кейске чуть выше, кажется что это Казутора смотрит на него сверху. На полу между носами их ботинок пролегает полоса, где Кейске на свету и к нему спиной, а Казутора в черной темноте тени, да вот только к свету лицом. Ханемия наклоняет голову и изучает лицо Кейске словно видит то впервые, а Кейске не шевелится и отчего-то даже сглотнуть не может. Кажется Казутора его препарирует, лезет холодными пальцами во вскрытую грудину, проковыривает ногтями себе путь через ребра, чтобы резко сжать в сильном хвате и выбить из Кейске жизнь и воздух. — Он рыдает по ночам, — не меняясь в лице шепчет Ханемия — Слышишь меня, ты, рыдает, не перестает, — дышит тяжело. — Я знаю, — спокойно отвечает Кейске — Но это было неизбежно, — он находит в себе силы смотреть в глаза, и не знает, что видит в нем Казутора, но… У того что-то меняется в лице. А в душе видно, что-то треснуло. — Нет цены которую я бы пожалел, но сдельного не воротишь, — Кейске думает, что наверное он очень жесток, но будто бы он говорит неправду. Казутора выпускает стакан из рук, вино брызгами окатывает их брюки. Руками он хватает лацканы пиджака Кейске и на секунду Кейске видит в его лице себя. И жажду убийства. — Как же мальчику не повезло с отцами, — зло цедит Казутора — Ни с родным, ни от бога, бывает же, — и хочет отступить назад, но Кейске не дает, хватает свободной рукой тоже и тянет на себя. Они почти что сталкиваются лбами, как два барана и зло дышат друг другу в лица. — А родному и от бога с отцами везло? — это зло, зло в чистом виде, и Кейске знает об этом. Сказать Казуторе такое все равно, что легкие у него выдрать. — Твой хоть раз гладил тебя по голове? — вкрадчивый шепот щекочет Ханемию — Может быть он гулял с тобой? Быть может убил бы за тебя? — в Казуторе, что то ломается, он начинает хрипеть и отводит взгляд, занавешивается волосами. — Он хотя бы не…- Казутора задыхается, и Кейске вдруг понимает, что держит его рубашку словно удавку на шее. — Скажи, — давит, все еще шепотом — Скажи, что «хотя бы не» — едва слышно рычит — Ну же, говори, ты ведь не трус? —. Казутора чувствует себя так словно ему вдарили под дых, и знает: отпусти его сейчас Кейске он свалится кулем к его ногам. Казутора молчит и слепо смотрит куда-то в пол, и Кейске отпускает, взамен удушью он легко подхватывает за талию рукой, чтобы Казутора устоял. Ненавистный, горький, опостылевший, родной, свой, возлюбленный, любимый Казутора. — Иногда зло неизбежно, Казутора, разве не этому ты его учил? Или ты думал только у тебя на это карт бланш? — Казутора падает лицом ему в шею и едва слышно дышит там, Кейске гладит его по спине, почти не нажимая и рассматривает отражение в зеркале. Если они оба такие упыри почему они еще до сих пор отражаются?