Девушка у моря

      Цветы уже давно распустились, но только сейчас я это воочию заметил. Их легкие шапочки колышутся от немого дуновения ветра, раскручивая, словно веретено. Тонкие мохнатые стебельки кланяются к теплой земле и обратно, пряча свои цветущие лики за юбкой зеленых листков, шаловливо вздымающихся вверх. Это жаркое лето.       Крутя педали в гору, я невозмутимо рассматриваю красоты природы – желтые поля приятно напоминают тех цыплят, что недавно увидел у бабушки, а пестрые, наполненные всевозможной палитрой цветов, походили на красочные дождевые капли, окрасившие собой каждый миллиметр, казалось бы, скучной ромашки. Ноги горят, икры кажутся каменными. Вот-вот и лопнут, если поднажму сильнее, чем сейчас. Сбавляю скорость. Легкий суховей резвится с недлинными волосами, как бы брезгливо касаясь их. Хоть я и снаружи, но легкие будто не дышат: прелость в ноздрях душит, не давая проникнуть аромату цветения внутрь, наполняя им меня полностью. Ощущение пустого сосуда не покидало и я, чтобы слиться c мгновением, бросаю руки с руля в стороны, запрокинув голову назад. Теплая свобода взлохматила волосы, окрылила, забрав лишнюю чувствительность; ноги не хотели толкать тяжесть металла верх и сдались; тело потихоньку потеряло равновесие, завалившись в левую сторону. Последнее, что мне запомнилось от свободы – то, как она романтично коснулась щеки, скользнув мягко под одежду.       Цвета. Они вмешались друг в друга, пока я кубарем летел прямо в поле: фуксия, синева, цвет ядреной горчицы – все наслоилось друг на друга, вызывая тянущуюся нитью тошноту. Рухнул в треклятый песок, смешанный с галькой. Руки будто нырнули в кипяток, полностью сваривший их, сердце билось о ребра, смачно боля, а дышалось настолько тяжело, что приходилось глотать пыль ртом, чтобы не задохнуться. Чувство грязи осело не только на теле, но и внутри, захламив легкие, трахею, вмешав пыль в кровь. Казалось, еще чуть-чуть и буду как те паровозы: выкашливать груду сажи наружу, смолью окрашивая чистое небо. — Ты в порядке?       Взволнованный пряный голос раздался надо мной. Мягкая тонкая тень едва ли коснулась, как жар полудня отступил, оставляя мягкий шлейф хлада на скуле. Увидев ее, я, кажется, влюбился.       Она уверенно подала мне руку с грудой колец на ней: все вперемешку – золото на серебре и все деликатно поблескивает на свету, слепя мне глаза. Я также уверенно схватил ее за руку и без доли стеснения поднялся, мягко отряхиваясь от налипшей грязи. — Я? Да, сойдет, думаю, — тыльной стороной ладони прошелся по взмокшему лбу и еле слышно чертыхнулся, после завидев это: по руке уже струились вниз грязевые неприглядные капли, оставившие некрасивые разводы на коже.       Она посмеялась. Так мягко, нежно, еле слышно. Я не мог обидеться на этот смех. Оскал белесых зубов пленил мой взгляд так же, как ее силуэт несколько секунд назад. — Ой, извини, — она смущенно скрыла свою прекрасную улыбку за ладонью мягкой руки. — Все в порядке. — Пойдем к морю. До него идти, правда, минут тридцать, но ты хотя бы умоешься.       Я согласно кивнул, болезненно наклонился за лежащим в скуке велосипедом и одним рывком поднял его на колеса, попутно вытирая налипшую пыль с сиденья. Как только я поднял взгляд в сторону, где стояла она, то ее и след простыл – только макушка горящих волос резвилась вдалеке, до которой мне очень хотелось дотронуться. Оседлав помятый жизнью транспорт, я резко надавил на педаль, из-за чего от колеса полились брызги режущей гальки вверх, но пока она смиренно падала, я уже катился вниз по небольшой горке. Прямо к ней. — Эй! — Не «эй», а Зина, — она шутливо сморщила нос, переведя сверкающий взгляд на меня. — Извини. Зин, давай довезу? Быстрее будет.       Она испуганно перевела взгляд на мои изодранные в кровь колени и на грязный лоб, а после мягко усмехнулась в ладонь, отвернувшись. — Это ты извини... — Понял.       Аккуратно притормозив, я слез с велосипеда и медленно поплелся за ней, чувствуя наросшее напряжение в забитых мышцах. — Слушай. — М? — я как-то резко развернулся к ней. Колесо воткнулось в вытянутой формы камень, в ту же секунду оттолкнувшееся под моим напором в воздух. Я в очередной раз чуть не упал. — Сколько тебе? — Двенадцать, — соврал я. — Вот и мне. Скоро тринадцать будет, — сказала она. — Скоро и лето минует, — я печально уставился в небо – облака потихоньку замедлялись, тени зловеще увеличились, а погода становилась все приятней. — Ты прав, — досадно согласилась она. Только сейчас я услышал эту редкую печаль в голосе.       Весь остальной путь мы прошли в редкой тишине: приятной, как колыхание высокой травы на коже.       Солнце постепенно садилось, хотя жара по сей час плавила прелый воздух. Мы сидели на оборванном берегу моря. Я пододвинул бревно ближе к воде: ее ноги уже облизывались теплыми волнами, шныряющие меж пальцев ног, я же уселся на краю, всматриваясь в пылающее солнце. — Знаешь байку местную?       Она неуютно свела руки на коленях, сжав попутно короткое платье, и робко поджала губы. — Их много. Какую именно? — невозмутимо ответил я. Небо потихоньку менялось: облака из молочного превратились в кисельный, голубизна неба понемногу сходила, меняясь на цвет переспелого апельсина. Вдалеке слышались лягушки и всплеск толстой рыбы. Против нас сидел рыбак в лодке – смиренно покачивался на мягких волнах, явно заснув. — Ну вот, к примеру: те, кто родился под знаком «близнецы», могут сделать собственную копию, — я прыснул. — Смеешься? — Я серьезно! — она недовольно поднялась на ноги, взбудоражив песок: тот туманными красками рассыпался по глади воды, потихоньку исчезнув из вида. — «Рыбы» вот дышат под водой! Понимаешь? — Сама-то кто по гороскопу? — невзначай поинтересовался я.       С усмешкой взглянув в ее профиль, я ненароком ужаснулся: потихоньку миловидный профиль с румяными щеками, тонкими чертами лица казался мне безобразным. То ли тень так некрасиво ложилась, то ли ее образ действительно стал выглядеть старше. — «Дева», — она отвернулась, в опаске прижала руку к животу и еле заметно задрожала, как от ледяного бриза воды. Я всячески старался поймать ее взгляд, но не выходило – она настойчиво скрывала лицо за серебрящимися волосами. — Ну, и? — я вздохнул и спиной рухнул на ребристую неудобную кору, чувствуя исходящее тепло, выжигающее новые царапины. — Какая же байка распространилась на «дев»?       Она несколько помолчала, засмотревшись в спокойный горизонт. Отчего-то я боялся глядеть на нее, но, из-под своих густых ресниц, я кое-как отловил тончайшую прядь ее пшеничных волос, красиво струящихся, словно упитанный лосось в толще воды. — Говорят, — загадочно начала она, — когда солнце скрывается из вида, а небо темнеет, то все, кто родился под этим знаком – стареют. Все длится ровно до рассвета, а после вновь, как день сурка.       Легкий озноб пробил кожу. Я жевал сорванную траву, конец которой неприятно колол язык, и смотрел в небо. Отчего-то паника внутри шипела тонкими спазмами, желающих, чтобы я рванул с места и больше никогда не возвращался ни сюда, ни в этот поселок, отрезанный от цивилизации. Паника говорила бежать, хотя знала, что мне ломило ноги. — Не знаю, где ты вычитала эту ерунду, но чушь весьма занятная... — я резко поднялся на ноги, потянувшись. Внутри будто обрывался канат мышц, ноющих и просящих окунуться в теплую ванну, совершенно позабыв о предстоящей работе. — Ну, что ж, м… — Зина. — Да, точно! Зин, встретимся завтра?       Повернулся к ней, как мальчишка, влюбившийся в воспитательницу: также неловко, взволнованно, неуклюже протянул к ней руку. Она, в пол-оборота, сунула свою руку в мою ладонь, никак не выглядывая из-за волос. Я удивился. Моя рука касалась ее руки: такой сухой, костлявой, жиденькой. Как только она поняла, что рукопожатие затянулось, то быстро отпрянула, аккуратно присев на то место, где сидела ранее, неприятно сгорбившись. А я ушел. Ушел и ни разу не обернулся, не зная даже, оборачивалась ли она. Должно быть, оборачивалась: моя спина горела весь тот путь, который был виден ей с огрызка ничтожного берега.       Вечером ехать по проселочной дороге намного приятнее, чем когда солнце в Зените. Я наслаждался шепотом сверчков, что засели в траве, легким ветром, холодящий вспотевшую кожу, и почти безлюдной округой. Местные бабки зачем-то рвали друг у друга красивые бутоны пионов, ехидно смеясь, а деды, занявшие скамьи около домов, играли в шахматы или обсуждали какую-то статью в посеревшей газете, но слишком громко потому, что каждый не хотел соглашаться друг с другом. Деревенская жизнь, как мне кажется, далека от нашей реальности: время здесь протекает, а не идет, а зимой вовсе останавливается. Сейчас, когда август почти иссяк, тоска почему-то кажется особенной – она на редкость невыносима и хочется скорее в душный сентябрь, чтобы первые будни хоть как-то отличались от скудной летней киноленты. Подумать только, завтра ведь я уезжаю…