Я не сумел, а у тебя свадьба-свадьба.

      Мёртвое тело имеет свойство остывать. Но это уже не так важно. И на кровь вокруг, в целом, всё равно. Эти люди, кем они были? Всего лишь призраками существования, марионетками своей судьбы, голосом, терявшимся в толпе. Скоро здесь окажется полиция, мы дождёмся её вместе. Вой сирен сперва оглушит, но, не волнуйся, он столь же быстро станет привычным; сине-красные огни замелькают по бледным стенам, украшенным бантами, шарами и алыми пятнами, в этом празднике наконец-то станет светло. А пока что… Ты чего не танцуешь? Давай смелее, разомни напрягшиеся мышцы, да так, чтобы кости хрустели, а ещё не гниющее сердце счастливо стучало в грудной клетке. У тебя же всё-таки свадьба.

***

      Олег беспокойно разглядывал циферблат на серебристых часах, украденных года три назад у того, кому они явно были без надобности, словно искал утерянное в суете время. Сегодня был важный день — причина бессонницы последние ночи три, итог подписанного документа, связавшего его с человеком до тех пор, пока буквы на бумаге не разотрутся через года. Такие дела обычно проводятся тайно, чтобы без лишних глаз и ушей, чтобы запах печати, кольцо на палец — и дальше друг друга не знать, не желать видеть. Но всё было решено уже без него. Церемония в час дня.       А пока время на часах тормозило чувство тревоги парень судорожно искал по всем шкафам давно приготовленный на полке в коридоре паспорт, перепроверял кольца в нагрудном кармане пиджака, заново прокручивал в голове план, согласно которому после полученной росписи он сбежит, ведь про это не сказано мелким шрифтом в конце договора.       Фиктивный брак. Словосочетание само по себе достаточно мерзкое, но выбора у Олега как такового никогда не было. Причины и последствия были озвучены достаточно подробно, чтобы не задавать лишних вопросов, и убедительно, чтобы без шансов сыграть не по правилам.       Можно было бесконечно проклинать своё прошлое, но дорога влиятельных людей уже была пересечена и не единожды, а значит, вот тебе будущее, получи и распишись, твоя жизнь может быстро стать листком бумаги в чьих-то руках, который можно сминать, поджигать, топить и, главное, рвать, сколько заблагорассудится.       В один из дней Олега встретили на станции метро люди, которых он об этом не просил, освежили в памяти несколько воспоминаний, а после без применения силы уже зашагали рядом с ним в одном направлении. Идти пришлось недолго, но парень, казалось, навсегда запомнил эту дорогу, усеянную засыхающими листьями клёна, которые шуршали под ботинками чересчур громко.       Перед ним на стол положили тот самый договор, объяснив необходимость согласия угрозами жизни важному человеку. И Олег подписал, едва вчитываясь в условия, плывущие перед глазами мутными волнами, но тому, чья жизнь была спасена, ничего не сказал. Парня пытались ещё после запугать армией в случае разглашения информации, обещали небо в клеточку на неограниченный срок, но эти угрозы казались ничтожными перед главным аргументом «насколько дорога для тебя жизнь некого Сергея Разумовского?»       Олег ни на секунду не сомневался, что слова для этих людей равны действиям, что это будет не первое и не последнее убийство в их практике, наверное, не так бы испугался за собственные потенциальные травмы, с которыми можно было смириться, но искали информацию про него качественно, скорее всего не долго и не упорно. Фраза «счастье любит тишину» всегда казалась чем-то вроде нелогичного бреда, ведь какая разница, сколько фотографий на странице в социальной сети, и каким образом это число может сломать неразрушимую даже временем любовь. Может. Самым жестоким и изощрённым способом из всех существующих.       Отказываться уже поздно: документ подписан, Серёжа остался в их квартире за несколько станций метро отсюда и, быть может, спит после очередной ночи, отданной работе, а Олег мерял шагами прихожую снятой на несколько часов однушки, желая чтобы всё поскорее закончилось. Он не придумал, как будет объяснять чужую роспись в паспорте, но к тому времени уже можно будет попытаться сбежать из города или вовсе из страны — не важно. Чтобы стать призраком прошлого и абонентом, который никогда недоступен, для всех знакомых.       — Он в полном порядке! — Серёжа вжался всем телом в обивку дивана, стараясь избежать прикосновений, слишком явственных для существа, которому они принадлежали.       — А ты? Ты в порядке? Сидишь, где тебя попросили остаться, врёшь самому себе, что в эту же секунду он не может целовать другую или, быть может, другого! Ведёшь себя, как наивный ребёнок.       Серёжа всхлипнул, чувствуя себя слишком напуганным, чтобы привести какие-нибудь аргументы против, и безумно уставшим, будто только что выдернутым из сна — касания чёрных перчаток сдавливали шею, но доступ к кислороду перекрыть не могли, зато силы высасывали из этого противостояния. Противостояния тому, что не существовало в глазах других людей, не властвовало над чужими мыслями, было не страшнее обычного диагноза, выставленного психиатром, однако спать хотелось из-за борьбы мозга с самим собой — так ему объяснили, ведь нечто с чёрными крыльями больше никто не видел.       — Ты просто тряпка, — голос был из головы, был мыслью, но тем не менее слух улавливал его и в комнате, вот прямо напротив. Поверх живой кожи на шее явственно чувствовалась искусственная.       Не воображение — опасность, паника, бессилие.       — Ты не знаешь. Ты попросту не можешь знать, — Серёжа зажмурился и шептал, верил, что сейчас существо пропадёт, ослабнет, затаится в мыслях, но уже будет менее властным, как и всегда. — Ты просто голос. Живёшь только у меня в голове. Ты не можешь вредить кому-то, используя моё тело, — это было чем-то вроде молитвы против видения.       Рука с шеи исчезла, и чужое дыхание — просто потоки воздуха, додуманные фантазией — больше не ощущалось на губах. Разумовский с облегчением выдохнул.       Когда-нибудь ему не удастся больше справляться с этим силой убеждений и таблеток, но сейчас можно перестать бояться, хотя бы на короткое время. Время, которого всегда мало. Почувствовать себя живым, пока голосу не наскучит сидеть в душном сознании.       Незнакомый район уже ставшего родным города мелькал панельками за окном лимузина. Этот ненужный пафос, необходимость делать всё по «инструкции», не отпечатанной ни на одной бумаге, но отчего-то принятой единственно верной, были главным признаком всепоглощающей безысходности. Выбора не существовало, случаю не принадлежал даже самый незначительный кусочек власти, а время словно нарочно не торопило события, подписанные дрожащим символом с лишними завитушками.       Молчание затянулось, но казалось правильным в этой ситуации, словно бы все договора должны были соблюдаться без лишних слов и вопросов, хотя от них как раз отбоя в мыслях не было. Олег даже не пытался скрыть волнение, сосредоточенно растирал ткань на рукаве пиджака и всё вспоминал, что этот костюм так любит Серёжа, а вот полюбит ли он парня с росписью в графе семейное положение — вот это был один из главных, к сожалению или к счастью, риторических вопросов.       Сложно решиться на фиктивный брак, когда вроде не так давно клялся в вечной любви совершенно другому, не тому, кто сидит рядом в свадебном лимузине. Хотя чего там решаться — всё уже давно решили за него… за них.       Он спасал их любовь… Ну да, именно так. А для росписи Олег придумает объяснение по дороге домой, только бы не испугаться и не спрятаться в тени лжи. В конце концов, чего винить себя из прошлого, если он уже ничего не исправит, а вот о будущем себе стоило бы побеспокоиться.       Серёжа лежал на кровати, плыл на грани реальности и бреда. Олега не было дома вот уже часа три, если не учитывать момент, что он незаметно исчез из кровати ещё рано утром.       «Что-то замышляет», — утверждал голос, но Серёжа старался его не слушать.       Из памяти одно за другим выкатывались счастливые воспоминания. Первая встреча — до ужаса неловкая — и такой же робкий поцелуй. Вот их первый Новый год в свете уличных фонарей: гирлянду нельзя, это может их выдать; ненадёжному «мы» полгода. Здесь они с Олегом бегут дальше от города, где Волкова объявили в розыск, и у Серёжи не возникает вопросов о случившемся, никаких сомнений по поводу весомости «мы» не осталось. Надо — значит надо. Он построил своё хрупкое счастье без лишних вопросов, и теперь предпочитал обходиться без них, хотя голос занимал в любопытстве очевидно противоположную позицию.       «Что если твою любовь украдут прямо сейчас?»       Серёжа сел на кровати. На этот раз голос попал точно в цель — в один из самых жутких страхов, от которого не спрячешься под одеялом.