энтропия

Из всех странностей, которые он регулярно совершал, была одна примечательная. Почти ритуал. Почти — потому что упорядоченность хронологическая быстро перетекла в хроническую, а там и до обоюдного… Что и говорить: в Башне молчания, где Павлов со своими собаками возился, условия были похожие. Гул офисной проводки разбавлялся мигающей по тусклым лампочкам тишиной — практически вакуумной, не считая отзвуки тяжёлых шагов справа и слева по коридорам. Думая об этом сейчас, ты понимаешь: Фонгай просто хотел тебе понравиться. Он цеплялся намертво, сдувал пыль с мозговых шестерёнок — заставлял их скрипеть с натугой, без смазки, и тянул за руку — гнаться за собой. В неведомые дали, полные до краёв загадками и следами из хлебных крошек. Хочешь узнать подпольную историю каждого пятнышка? Открой рот и спроси. Развиваемые скорости по пути превосходили мыслимые. Это не была проблема физики или, боже упаси, ограниченности использования мозга — он просто жил в темпе, который шёл вразрез ускоренной годами стагнации. Ну той, когда стареешь, лысеешь, перестаёшь выкидывать крема для рук — это всё его не касалось. Значит, в непосредственной стагнации он не участвовал. Значит… — А разговоров сколько! — развёл руками и сунулся в коридор, равнодушно кивая на тень выросшего за поворотом Бонни. — Списанные огрызки таскают — никогда такого не было. Больше проблем у Фазберс Энтертеймент нет. Ты расправляешь газету поверх планшета, пробегаешь глазами по заголовку. Скандал в семейной компании. — Например? — Вторая колонка, т/и. О том, как руководство согнали на ковёр в э-э… — В восемьдесят шестом? Правая дверь гильотиной захлопывается. Ты дёргаешь бровью: к оглушительному цельнометаллическому об пол нельзя привыкнуть. Можно привыкнуть считать: справа — значит, Чика. Фонгай для верности прожимает нижнюю кнопку, и лампочка снаружи брызгает тухлым светом на раскуроченную в кровожадном оскале морду. — Шестым замяли, да. Вот седьмой — тогда было весело. Эй, Чика, ты бы прикрылась. Муха залетит. Ни один из комментариев не заставляет желторотого монстра шевельнуться. Должно быть, она просто смотрит слайдшоу. Тупое, бессмысленное, безкостюмное поверх эндоскелета. Треск лампочки надрывается, стоит Фонгаю вильнуть в сторону — чернь сменяет видимость как цветное стёклышко; ты затылком чувствуешь, что за этим ударопрочным иллюминатором она продолжает тупо скалиться, разинув клюв на разболтавшихся шарнирах. Сверлит пустыми глазницами размером с бильярдные шарики. Что-то про замыкания, отсутствие душа и «я бы тоже злился» знакомым голосом сквозь толщу телефонных помех — кто бы догадался, насколько буквальных. Ты нервозно хмыкаешь, смотришь вниз. Над экраном планшета газетные строчки подтверждают: седьмой год унёс жизнь младшего из семейства одного отцов-основателей. Помним-скорбим, любим больше и дороже. Весело. — Весело? — возмущаешься в сторону Фонгая. — Мальчишке голову располовинило. — И он умер в блаженной коме, а не вырос как продолжатель афтоновской фирменной. Об Афтонах, кстати. — Я не вдавалась в эту вашу лирику. — О, да брось. Парень с маской Фокси! Братоубийца! Все обожают эту историю, спроси у Чики. Сначала младшенькая, потом оба брата — оба со скандалами, и в конце даже Уильям. Вернее, тем более Уильям. Родословные образы с трудом накладываются друг на друга; сухие вырезки новостей — тех немногих, что просочились — усвоение только тормозят. И тормозит полувысунувшийся под прицелом камеры Фокси из своей будки. Его крюк так и норовит цепануть кого-нибудь за задницу. — А под началом Джорджа Вашингтона по пиццериям пошли инспекции, — ты неопределённо замахиваешься влево, сигнализируя напарнику об опасности — пальцы случайно мажут по плотной ткани его рубашки. Фонгай (к твоему удивлению) отшатывается, меняет траекторию: сначала огибает кресло, чтобы распахнуть правую дверь и снизить нагрузку на полумёртвую систему, а потом скользит на своих возмутительно скользящих туфлях до противоположной стены. Активные передвижения развозят его не на шутку: — Знаешь, что они делали? Открывали фризеры, доверху набитые замороженными тараканами и пиццей, стояли такие: ну, маркировочки поменять; закрывали, ставили галочку — покажите костюмы, пожалуйста. Ну те, которые для аниматоров. А менеджер — положим, Фриц — запертый на складе ещё со времен ледникового периода, стонал и тянул к ним свою синюшнюю руку, но он ещё не знал! Т/и, скажи мне, чего он не знал? — Им надо было просто избавиться от костюмов. — Бинго! Из глубин обесточенного зала до офиса прокатывается насмешливое уханье Фредди. Вы с Фонгаем дружно затыкаетесь, как застуканные на ночёвке болтушки, и лишь спустя пару секунд затаённого молчания настольные часы моргают шестёркой. Победа. — …Я-то думала, Генри хотел избавиться от всех следов Уильяма. Напряжение оседает вполне физически: ты выдыхаешь и чуть-чуть съезжаешь вниз, бессовестно вытягивая ноги. Планшет рябит на груди. — Ещё как хотел, — подхватывает Фонгай. — У мужика был взгляд на две тысячи ярдов. Он выдерживает паузу, чтобы тронуть кресло за спинку, и, когда ты не подаёшь ни единого признака жизни, бесцеремонно закручивает его. — Вот смотри! Ты — Генри, а я — один из двенадцати апостолов-акционеров твоей компании, — доносится слева-сзади-справа-спереди в смазанных красках, как смотреть-то! Чужие руки твёрдо хватаются за подлокотники, и центр тяжести мигом вылетает из головы. Разве что звука битого стекла не слышно. Фонгай останавливает кручение, фиксирует и разгибается, представ перед тобой во всей своей плывущей цветными пятнами деловой красе. Спиной загораживает зияющий чернотой дверной проход. — О, Генри! Генри, дружище, разберись с судебными исками за тараканов во фризере и Фрица, а ещё четыре детских трупа — криминалистически-теоретических до тех пор, пока мы не найдём твоего дружка Афтона. Предупреждающая чёрно-жёлтая лента по нижнему краю двери как лезвие гильотины сверкает над красным корпусом башки Фонгая. — Видела фотороботы в курилке? — говорит он. — Это уничтожило бы дело всей его жизни. Моргаешь. — Мне кажется, ты кого-то защищаешь. Фонгай тут же отлипает, чешет предплечье и по-кошачьи изгибается, словно физически увиливает от неудобного утверждения. — Он — единственная причина, по которой я получаю чеки на сотню баксов, а ты — свежесваренный эспрессо с доставкой до офиса. Не благодари. Так кисло и заученно — игра в одни ворота. Плевать он хотел и на мальчика-пиньяту, и на горячо защищаемого Генри, но в тебя зачем-то долбит этой мыслью чёрно-белой про того, кто хороший — отторжение само собой приходит: — Ага. По совместительству причина распада нескольких семей, воровства на кухне, голода африканских детей, — ты косишься на кружку с недопитым кофе. Плечи Фонгая с каждым словом опускаются всё ниже. — Без обид, но эспрессо твой на вкус как экспрессо с носками. — Ауч.